Текст книги "Приключения Каспера Берната в Польше и других странах"

Автор книги: Зинаида Шишова

Соавторы: Сергей Царевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– Рада за них, – отозвалась королева. – Но уже по одному этому можно судить, что покойный епископ всюду пристраивал свою родню. А этот бедный герцог Альбрехт, которого они разбили наголову и так унизили, разве по матери он не приходится родным племянником вашему величеству?

Наконец Каспер мог на свободе поговорить со своим милым Учителем!

Это случилось в тот вечер, когда Каспер поднялся к наместнику, чтобы еще раз поздравить его с победой.

Поговорив о новостях, отец Миколай насильно усадил своего молодого друга в кресло.

– Прежде всего скажи мне, как чувствует себя наш гость. Я, к сожалению, два дня был лишен возможности навестить своего больного!

– Генрих чувствует себя отлично… Сегодня он собирается сам подняться к вам, чтобы поблагодарить за приют и лечение.

– Каспер, – сказал отец Миколай проникновенно, – придет время, и враги мои, возможно, упрекнут меня за то, что я, каноник, рукоположенный святым престолом, дал приют в Ольштыне врагу католической церкви, стороннику Томаса Мюнцера – поборника дьявола. Но запомни: никакие политические или религиозные соображения не руководили мной. Я дал приют че-ло-ве-ку, прежде всего раненому человеку, который к тому же выручил нас в очень опасный для Польши момент, человеку, который, как и я; не хочет видеть в нашей стране бедных и обездоленных, который желает счастья нищему люду…

– Из всего, что я слышал о Лютере и о Мюнцере, – возразил Каспер, – я заключаю, что оба они, хоть их и называют еретиками, достойны быть принятыми в любом замке Польши и Вармии.

– Как всегда, скор на решения! – промолвил Коперник, с ласковой улыбкой оглядывая своего молодого друга. – Не кажется ли тебе, Каспер, что для нас словно и не было этих восьми лет разлуки? Ты, в точности как восемь лет назад, мало отдаешь времени на размышления и действуешь по первому побуждению сердца. Вот ты и Мюнцера и Лютера готов валить в одну кучу. А ведь первый – прав он или неправ в своих придирках к нашему духовенству – несомненно является подлинным заступником бедных и обездоленных. А Лютер… Что ж, он неглуп, этот августинец! Говорят, он долго странствовал по своей стране, толковал с простым народом о том о сем, о князьях церкви, о Риме… Своими проповедями о пороках, о корыстолюбии, о развращенности нашего духовенства он, что называется, попал не в бровь, а в глаз! Его поначалу и впрямь почитали чуть ли не за святого. А сейчас? От прежнего самоотречения Лютера не осталось и следа. Этот бывший заступник бедных заискивает перед знатью и купечеством, низкопоклонничает перед светскими владыками, которых недавно обзывал служителями Вельзевула и на головы коих призывал громы небесные… Впрочем, мне не следовало бы, может быть, осуждать этого человека, потому что Лютер первым из наших священнослужителей ополчился на меня и на мой «Малый комментарий», который – уж не знаю какими путями – попал этому невежде в руки… – добавил отец Миколай. – Не хочется мне наводить нашего гостя на такие разговоры, а то Генрих Адлер подтвердил бы тебе, что и Лютер и его соратник Мелангтон иначе меня не называют, как «дураком, который пытается перевернуть вверх дном все искусство астрономии». Я, мол, толкую о том, что Земля вертится вокруг Солнца, а это безусловно чушь и ерунда, потому что из святого писания мы знаем, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, но отнюдь не Земле… Поговорим лучше о другом! – заметив омрачившееся лицо Каспера, сказал отец Миколай.

И сказал он это так печально, что хорошо знающий своего Учителя Каспер почувствовал легкое беспокойство.

– Вот круг твоих странствований и замкнулся: ты снова с нами, – продолжал Коперник. – Пришло время рассказать тебе обо всем, что тебя интересует. О судьбе письма магистра, которое ты добывал с таким самоотвержением… И о судьбе некоторых близких тебе людей…

Тон Учителя растревожил Каспера.

– Я предчувствую, что мне придется услышать нерадостные вести, – проговорил он чуть слышно.

– Не только нерадостные, – мягко, с состраданием глядя на Каспера, произнес Коперник. – Прискорбные вести! Один бог знает, как мне трудно открыть тебе всю правду… Войцех, принеси свет! – крикнул он.

В ожидании слуги Коперник сидел молча, опустив голову на руку. Когда свечи были принесены, он, отпустив Войцеха, начал:

– Пан Конопка вручил мне письмо магистра накануне того самого дня, когда пришло известие о болезни его преосвященства Лукаша Ваценрода. Спустя недолгое время епископа не стало. Это и решило судьбу письма!

Коротко изложил Коперник все обстоятельства, касающиеся письма, благородной роли доброго Вуйка, двуличной политики Фабиана Лузянского, а также рассказал о предательстве Филиппа Тешнера, передавшего письмо магистру и совершившего подмен.

– Проклятие! – невольно вырвалось у Каспера. – Как мог он, подданный польского короля, пойти на это!

– Он пошел значительно дальше, – с горечью сказал Коперник. – Неделю назад он по королевскому приказу был предан позорной казни за то, что, имея все возможности оборонять свой Бранев от врагов, открыл тевтонам ворота города! Какое счастье, что Лукаш Ваценрод не дожил до такого позора!

Каспер видел, как тяжелы для Коперника эти воспоминания, но сам он с изумлением ощутил облегчение от сознания того, что мерзкий Тешнер наказан по заслугам.

– И подумать только, – продолжал отец Миколай, – что юноша, почти мальчик, не рассчитывая на похвалы и благодарность, жертвует собой во имя родины, а человек, облеченный властью, наделенный богатством, принятый при королевском дворе…

– Забудем прошлое, – спокойно остановил его Каспер. – Вот я здесь, с вами, и, клянусь, все испытания вспоминаю, как дурной сон.

Коперник с нежностью поднял на него глаза, стараясь не задерживать взгляда на обезображенном лице Каспера.

– У меня-то есть прибежище от всех житейских бурь, от наветов и несправедливости, – сказал он, указывая глазами на кипу тетрадей и скромно примостившийся в углу трикетрум. – Но для этого нужно быть всецело преданным науке. А о твоем будущем нам придется подумать всерьез.

Каспер тем временем перебирал кипу рукописей и тетрадей.

– «Начата в 1506 году», – прочитал он, открыв тетрадку. – Господи, да это же целая жизнь!

– Да ты прав, мой мальчик, это вся моя жизнь. Иногда мне думается, что, когда будет закончена моя книга, с ней вместе закончится и мое бренное существование… Но увидит ли свет мое творение и когда именно, кто знает… – Коперник потянул рукописи к себе и отложил их в сторону. – Хочу спросить тебя совсем об ином… Какое впечатление произвел на тебя кардинал Мадзини?

– О, это замечательный человек! Столь просвещенный и ученый муж, а как доступен!.. Принял меня, как родного… конечно, из внимания к вам, но я тут же почувствовал его расположение и доброту… Надо думать, он далеко пошел при папском дворе?

Коперник с горечью покачал головой.

– Ты ведь и не знаешь даже, что кардинал Мадзини был сослан в монастырь близ Балги и недавно умер. Весть о его смерти мне принес не кто иной, как твой друг Збигнев Суходольский.

– Вы и Збышка знаете! – не мог удержаться Каспер от восклицания. – А что же это произошло с кардиналом? После такой блестящей жизни! Вот уж именно пути господни неисповедимы!

Коперник молчал, задумавшись о тех, чьей злой волей была предопределена судьба Мадзини.

– Отец Миколай, – осторожно окликнул его Каспер, – а каким образом вы повстречались со Збигневом? До меня дошли странные слухи о… разных его… приключениях.

Точно вспомнив о какой-то тяжелой, но неизбежной обязанности, ученый с печальной решимостью попросил:

– Каспер, будь добр, позови Войцеха!

И, когда старый слуга появился в комнате, Коперник отдал ему удивившее Каспера приказание:

– Приведи старика!

– Слушаюсь, пан доктор, – тихо и понимающе отозвался Войцех.

Каспер молчал, не решаясь ни о чем расспрашивать и чувствуя, что сейчас должно произойти нечто значительное.

Войцех вернулся в кабинет в сопровождении лысого, сгорбленного старичка. Коперник высоко поднял свечу.

– Приглядись, Каспер! Не знакомо ли тебе это лицо?

Каспер пристально глянул на старика. Тот хихикнул, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди шляпу.

– Матка бозка! – пробормотал молодой человек с испугом. – Я ничего не понимаю, но, клянусь спасением души, это сам доктор Ланге! Или я сошел с ума…

– Нет, ты в своем уме… И перед тобой действительно стоит тот, кого раньше величали доктором астрологии Георгом Ланге… Уведи его, Войцех…

Коперник рассказал ошеломленному Касперу все, что он узнал от Збигнева. Заметив, как разволновался его молодой друг, он добавил:

– А теперь соберись с силами, мой мальчик, иначе тебе не перенести того, что ты услышишь…

– Но Митта, Митта, что с нею? Известно ли что-нибудь о ее судьбе, Учитель?!

Без утайки поведал Коперник бедному Касперу все, что узнал о похищении Митты.

– Генрих рассказал мне об этом, однако ни словом не обмолвился о том, что выкраденная ими монахиня и была Митта! – воскликнул Каспер. – Ну и молодцы! Значит, Митта жива и здорова? Теперь я понимаю, о чем толковал мне в Эблонге Ясь-Сорока! И Митта сейчас в доме Суходольских? Боже мой, боже мой, как смогу я отблагодарить этих прекрасных людей за все! – бормотал Каспер, забыв о своем решении никогда не разыскивать Митту и не показываться ей на глаза.

Заслонившись рукой от света, Коперник молчал.

– Каспер, – наконец начал он, – теперь я должен сообщить тебе самое, может быть, для тебя горестное… Уезжая из Кракова, ты оставил там свою нареченную. А сейчас ты встретишь… чужую невесту…

– Я не понимаю вас, отец Миколай…

– Только из уважения к памяти товарища Збигнев не решается просить у девушки ее руки… Скажу тебе прямо: Митта и Збигнев любят друг друга. Збигнев давно питает к ней нечто большее, чем дружеское расположение…

– Я догадывался… – с трудом выговорил Каспер.

– Не осуждай их. Тебя все считают погибшим: тебя ждали долгие годы и уже перестали ждать… Все это время Митта протомилась в монастыре. Она одна на целом свете, если не считать этого несчастного старика… Если бы даже Збигнев не был так красив, так умен и благороден, одна благодарность за спасение могла бы толкнуть девушку в его объятия. Но они оба помнят о тебе. Збигнев, повторяю, не решился просить ее руки только потому, что он твой друг. Я сделал это за него.

– Вы? – сказал Каспер с ужасом. – Вы?!

– Да! Митта несомненно его любит, но данное тебе слово мешает ей признаться в этой любви. Поэтому она решила пойти в монастырь. И вот, мой дорогой мальчик, я рассказал ей о любви Збигнева и… о ее любви… И если бы ты видел, как ожила она, как засветились ее глаза!.. Правда, тогда все мы думали, что тебя нет на свете… но если хочешь, я немедленно пошлю в Гданьск нарочного с известием о тебе.

Каспер молчал. Все его пересеченное шрамами лицо передергивалось. Он смотрел мимо отца Миколая в окно, хотя навряд ли мог что-нибудь разглядеть – за стеклами виднелось черное небо, без звезд.

– Не надо, отец Миколай, – отозвался он через некоторое время, – не посылайте никого. И заклинаю вас, никому ничего не говорите обо мне… Пускай Митта ничего не знает, пока не повидается со мной. Я ведь сам скоро буду в Гданьске!

– Проехать в Гданьск сейчас не так просто… Я тоже собираюсь туда, выеду, как только прибудет новый наместник… Может быть, отправимся вместе?

– Я очень рад буду побыть с вами, – ответил Каспер. – В дороге так хорошо говорится!.. Хотя… – Он с какой-то безнадежностью махнул рукой.

Коперник сделал вид, что не заметил его жеста.

– А пока, – сказал он, – прошу тебя и пана Генриха поездить со мной по деревням и помочь мне в устройстве наших несчастных хлопов. Твой друг отлично знает их нужды и сможет оказать существенную помощь и нам и этим обездоленным. Поездка отнимет у нас не больше трех-четырех дней…

– Я рад хоть чем-нибудь быть вам полезным, Учитель, – сказал Каспер печально, – но уверен, что, беря меня с собой, вы не думаете о моей помощи… Наоборот, вы полагаете, что этим поможете мне… – и, наклонившись, почтительно поцеловал руку каноника.

Он давно уже вышел из комнаты, а Миколай Коперник все еще сидел, съежившись в своем кресле.

– Я убил его этим известием! Но иначе поступить я не мог… Господи боже мой, как легка иногда бывает ложь, и какой трудной может быть правда!

Поездка по деревням заняла не три-четыре дня, а несколько недель.

Коперник и Генрих, точно по уговору, не поднимали в беседах религиозных вопросов. У них и без этого было много дела: надо было помочь разоренным, обнищавшим хлопам. Тем более, что, привлеченный вестями о «милостивом наместнике», сюда стекался бедный люд со всей Польши. Надо было снабдить раздетых одеждой, больным раздать лекарства, перевязать и обмыть раненых.

Все это делали сообща наместник епископа Миколай Коперник и заклятый враг епископа и всех церковников Генрих Адлер.

И большую помощь им оказывал молчаливый, сильно поседевший, ладно скроенный, статный человек с обезображенным шрамами лицом.

И Коперник и Генрих Адлер понимали, что Касперу необходимо чем-нибудь занять свои истосковавшиеся по труду руки, истомить свое тело работой до того, чтобы, положив голову на подушку, на собственный локоть, на камень, засыпать немедленно, без раздумий и сновидений.

Поэтому они не возражали, когда Каспер, взвалив на плечи мешок, под тяжестью которого и добрый конь присядет на задние ноги, шагал по весенней, размытой дождями дороге, а потом, не отдохнув, кидался разбирать обугленные балки дома, вытаскивал из-под развалин трупы, носил больным пищу, перевязывал раненых и даже, случалось, нянчил осиротевших ребят.

Делал он все это, однако, с каким-то остановившимся взглядом, точно в некой забытьи, точно это не он, а кто-то другой выполняет всю эту трудную и нужную работу.

«Боюсь, что не Митта, а этот славный хлопец попадет в конце концов в монастырь!» – не раз с огорчением думал Генрих.

«Неужели так и не отойдет и не смягчится это горячее и чистое сердце?» – не раз задавал себе вопрос Миколай Коперник.

Глава девятая
МИЛОСТЫНЯ

Не поднимая в своих беседах религиозных вопросов, Миколай Коперник и Генрих Адлер научились, однако, отлично понимать друг друга.

Что Генрих не рядовой, темный еретик, ополчающийся равно и на отцов церкви, и на ученых, и на поэтов, и на художников, – это Копернику было совершенно ясно.

Должен был признать и Генрих, что Коперник не обычный наместник, не из тех, что привыкли разъезжать по своим владениям в великолепных, запряженных цугом каретах, мало обращая внимания на хлопов, падающих перед ними ниц по обочинам дороги.

А ведь еще месяц назад Генрих, вынужденный затянуть свое пребывание в Ольштыне, сам этим тяготился, а к человеку, столь радушно предложившему ему свое гостеприимство, относился сухо и холодно.

Еще месяц назад, в ответ на восторженные отзывы Каспера об отце Миколае, он ответил своему пораженному другу:

«Хитер или умен пан Коперник, но историю родного края он помнит хорошо! Помнит, как плевелами и бурьяном зарастали после татарского нашествия польские нивы, помнит, как, точно стая голодных волков, ринулись на эти земли кшижаки, сначала робко – поселенцами, колонистами, а потом стали хозяевами этих земель… Вот и приманивает пан Коперник не немцев, а своих же, польских хлопов, на эти разоренные, заросшие бурьяном земли… Приманивает их надеждою на волю, надеждою на наделы, на освобождение от десятины и других налогов… Знает он хорошо мужицкую душу. И ходит по польской земле слава о милосердном вармийском канонике… А он не о хлопе думает, в государственного мужа играет твой Учитель!»

Сейчас, разъезжая с отцом Миколаем по Вармии, Генрих должен был коренным образом изменить о нем мнение.

Мужицкому вождю не раз доводилось слышать, как местные хлопы нахвалиться не могут своим паном наместником, который не жалеет ни времени, ни сил, ни здоровья, только бы помочь своим бедным мужикам.

До Миколая Коперника доходили слухи о том, что разъезжающий с ним «немец» собирает какие-то сходки в разоренных деревнях, толкует о чем-то с мужиками, но, как выразился пан наместник, это была «не его забота». Это была забота папского престола и папских легатов, к которым каноник относился с должным почтением, но рвение коих и жестокость по отношению к инаковерующим не всегда понимал и одобрял.

Отец Миколай и Генрих Адлер рады были, что Каспер Бернат как будто оставил мысль об отъезде в Гданьск, с головой окунувшись в порученные ему Учителем заботы о разоренном войной населении края. Однако на просьбу Генриха побыть с ним в Ольштыне до весны Каспер согласился с таким равнодушием, что у его товарища, отнюдь не склонного к чувствительности, больно екнуло сердце.

Копернику и его спутникам пришлось вернуться в Ольштын раньше, чем они предполагали: 20 апреля 1521 года на взмыленных лошадях сюда прискакали королевские нарочные с важными новостями: его милость король Зыгмунт Первый заключил с Альбрехтом, магистром Тевтонского ордена, перемирие на четыре года.

– На четыре года передышка! – сказал Коперник. – Хлопы наши, да и мы сами вздохнем наконец с облегчением!

Вслед за первыми нарочными в Ольштын прибыл еще один курьер и вручил Копернику грамоту.

Его королевское величество король Зыгмунт, повелитель Польши Малой и Великой, Королевской Пруссии, Поморья, Шлёнзка и Вармии, благодарил Миколая Коперника за доблесть, распорядительность и отвагу, помогшие ему отстоять Ольштын, и даровал Миколаю Копернику звание комиссара Вармии. В Ольштын же, по его королевскому повелению, должен прибыть новый наместник, коему и надлежит передать замок со всем его имуществом и снаряжением.

– Значит, пока я не нужен, – заметил отец Миколай со своей мимолетной улыбкой. – Но любопытно знать, королевская грамота и звание комиссара Вармии – знак ли это того, что я отличен при дворе или наоборот – что король мною, как правителем Ольштына, недоволен? Хотелось бы мне также знать, кто сменит меня на этом поприще? Желательно, чтобы это не был кто-нибудь из членов вармийского капитула…

Все присутствовавшие при этом хорошо поняли отца Миколая: когда отцы каноники вармийские, спасая свою жизнь и свое добро, спешно убегали от немцев, они кляли Коперника за то, что он якобы искушает господа, пытаясь с темными, не обученными военному искусству хлопами оборонять стоящий на плоской равнине замок от такого опытного, умелого и сильного противника, как Тевтонский орден!

К всеобщей радости, вскоре стало известно, что заменить отца Миколая на его посту должен его старый верный и добрый друг – отец Тидеман Гизе.

А еще через день прибыл и отец Тидеман.

Поговорив о короле и о королеве, помянув недобрым словом королевского любимца Яна Дантышка, уговорившего Зыгмунта выбросить бог знает какие деньги на празднества в честь перемирия с тевтонами, о приближенных короля, превозносящих величайшие заслуги доктора церковного права Миколая Коперника, отстоявшего Ольштын и Вармию, Тидеман Гизе сказал:

– Хоть и не охота кое-кому признавать твои заслуги, но ведь и впрямь, если бы не ты, мы бы уже не выдворили орденцев из Вармии. Но перемирие не должно нас успокаивать: Альбрехт ищет способа зализать раны и отлежаться в своем логове, чтобы снова броситься на Польшу и завладеть Королевской Пруссией!

– Брат Тидеман, – вспомнил вдруг Коперник, – а ведь я не знаю, как сложились бы обстоятельства, если бы на помощь нам не подоспел пан Генрих Адлер. К сожалению, он не разрешил мне упомянуть его имя в реляции, посланной королю…

– Пан Генрих Адлер? – переспросил маленький каноник обеспокоенно. – Брат Миколай, я привез важную новость, которую не мешало бы услышать и вам, пан Генрих, и тебе, Каспер.

Все трое с удивлением повернулись к нему.

– Не столь давно, – начал каноник Гизе, – в Пруссию прибыл чрезвычайный легат его святейшества папы – кардинал Арнольд фон Бреве. Папа возложил на него задачу обнаружить и истребить распространившуюся в этих местах Лютерову ересь… Так вот, этому кардиналу была подана жалоба матерью Целестиной, настоятельницей монастыря святой Екатерины. Аббатиса заявила, что в обители ее находилась некая девица – безумная Митта-Амалия Ланге, одержимая нечистым духом. Аббатиса доносила, что по дороге из обители святой Екатерины в доминиканский монастырь на обоз с монастырскими ценностями напала целая банда лютеран-сатанкстов. С помощью колдовства девицы Ланге бандиты похитили монастырские сокровища и увезли колдунью Амалию и ее сообщницу, тоже колдунью, монахиню Уршулу. В этом святотатственном деянии участвовали… – Тидеман Гизе остановился и оглядел присутствующих. Потом, понизив голос до шепота, закончил: – некий пан Збигнев Суходольский из Гданьска, Франц Фогель – беглый крепостной Филиппа Тешнера и еще третье лицо – друг Збигнева Суходольского… Кардинал фон Бреве ведет тайное расследование, виновные и не подозревают, что над ними нависла угроза. Дело-то это давнее… Вот этот третий… – Отец Тидемаи закашлялся.

Генрих почувствовал, как Каспер сильно прижал его ногу под столом. Коперник сидел, выпрямившись и скрестив руки на груди.

– Вот этот третий, – продолжал Тидеман Гизе, – споспешник Мюнцера…

В этом месте отец Миколай спокойно прервал речь каноника Гизе:

– Как жаль, брат Тидеман, что ты не запомнил имени третьего участника разбойничьего нападения…

Гизе, глянув на друга, подтвердил:

– Совершенно верно, беда с моей памятью! Надо же – забыл имя этого третьего!

Наступило неловкое молчание. Его прервал деловитый, ровный голос Коперника:

– Ну, друзья, нам с отцом Гизе пора заняться передачей Ольштына… Брат Тидеман, достаточно ли ты отдохнул с дороги? Не хочешь ли осмотреть замок?

Каспер с Генрихом поднялись было с места.

– Нет, нет, – остановил их хозяин, – уйдем мы с братом Гизе, а вы располагайте моими покоями, прошу вас!

Каспер и Генрих остались одни.

– Что же ты теперь будешь делать, Генрих? – спросил Каспер с тревогой. – Тебе необходимо скрыться от ищеек святой инквизиции!

– Нападение на монастырский обоз – это, пожалуй, самая малая моя провинность перед святыми отцами, – ответил Генрих спокойно. – А от ищеек святой инквизиции я скрываюсь уже давно… Ну вот, сейчас перемирие, граница открыта, я смогу перебраться в Орденскую Пруссию… А лучше ты мне скажи, Каспер, что ты намереваешься делать? – Мужицкий вожак с удивлением заметил, что с лица его друга точно кто внезапно стер это ужасное, беспокоившее Генриха выражение отрешенности.

«Нет, как видно, не достанется наш Рыжий монахам, не пойдет он замаливать свои и чужие грехи!» – с радостью решил он про себя.

– Я еду в Гданьск, – ответил Каспер решительно. – Пожалуй, там я нужнее всего. Если Збышек с Миттой попадут в лапы к Бреве, мы и охнуть не успеем, как он отправит их на костер! Они ведь, как сказал отец Тидеман, и не подозревают об опасности… Только откуда стали известны имена всех участников нападения на обоз? Неужели их выдал кто-нибудь из домочадцев панов Суходольских?

– А может, это Сорока натворил все своей болтовней? – высказал предположение Генрих. – Из той сотни слов, что он выбалтывает за минуту, десяток-другой может отправить на костер не только Митту и Збигнева… А где ты предполагаешь остановиться в Гданьске?

– До меня дошли слухи, что из Орденской Пруссии перед началом войны бежало много народу в Гданьск. Говорят, что возвратились и мой отчим с матерью… Жить у них я ни за какие блага не согласился бы: ты ведь помнишь, как я ненавидел этого капитана Кучинского… Но повидать и успокоить матушку мне, конечно, необходимо! Кто знает, не дошли ли до нее слухи о моей гибели? Приеду, осмотрюсь в Гданьске, может, и матушка пожелает пристроить меня у кого-нибудь из своих старых друзей?

– Ну, словом, если у тебя будет нужда в приюте, – сказал Генрих, – обратись к некоему Адольфу Куглеру… Ты даже, кажется, его знаешь… Он тайный лютерец, как многие из здешних немцев… Ненавидит попов… Видный и уважаемый в городе купец… Мерзавец, по всей вероятности, но принимает большое участие в судьбе Збышка. Он может быть тебе полезен.

– Куглер? Куглер? – пробормотал Каспер. Он смутно помнил, что с этим именем связано что-то для него неприятное. – Ах, – сказал он наконец, – да это ведь тот самый купец, который взялся нас с Вуйком подвезти в Фромборк и без зазрения совести бросил посреди дороги!

– А где ты видел совестливого купца? – возразил Генрих спокойно. – Думаю, однако, что сейчас он не откажется тебе помочь… Впрочем, лучше всего разыщи в Осеках корабельного плотника Франца и его жену Уршулу… Поначалу их приютили Суходольские, а нынче они переехали поближе к верфи. Назови мое имя, скажи, что ты мой друг и друг Збигнева, и тебя примут с распростертыми объятиями…

– Ага, это те самые Франц и Уршула? – улыбнулся Каспер. – Колдунья и, надо думать, колдун? Но им ведь тоже грозит суд святой инквизиции!

– Вот и следует их предостеречь!

– Мог бы я остановиться и в странноприимном доме, – в раздумье сказал Каспер, – но знаешь, после твоих слов об Ясе-Сороке у меня что-то пропала охота толкаться по всяким поповским богадельням… Пойдем к канонику прощаться!

Коперника они застали в маленьком кабинете с каноником Гизе. Отец Гизе был явно чем-то растревожен. Непомерно большими шагами мерил он кабинет, и в его обычно мягком голосе звенели сейчас гневные нотки.

– Нет, брат Миколай, ты неправ, неправ и неправ! – говорил он, рассекая воздух своей маленькой рукой. – Как можно лишать людей познания истины! Как можно лишать людей знакомства с твоим учением? Ты обязан напечатать свой труд. Обязан!

Лицо отца Миколая было непроницаемо и сумрачно. Он нервно постукивал пальцами по столу.

– Сколько раз я просил тебя, брат Тидеман, не поднимать этого вопроса! Ты знаешь, что я не решил еще, когда смогу опубликовать свой труд, вернее – его теоретическую часть… Таблицы определения местоположения небесных светил – другое дело! Их я скоро выпущу в свет. А всю рукопись целиком… право, не могу тебе сказать… Несовершенство моих приборов удручает меня. Один господь бог знает, как намучился я, пытаясь определить отклонение Меркурия, и все-таки, неуверенный в правильности своих данных, вынужден был воспользоваться чужими наблюдениями, а ведь правильность их тоже сомнительна… Пойми же, что в таком важном деле доказательства мои должны быть неопровержимы!

– Признанный авторитет астрономии – Птолемей, – возразил отец Гизе, стараясь говорить медленно и вразумительно, (а я надеюсь, что ты не станешь оспаривать его значение для науки), так вот, этот великий александриец ни одного своего положения не подкрепил ссылками на произведенные им опыты, и, однако, весь ученый мир на протяжении многих веков принимает, a priori его учение о Вселенной. А пифагорийцы? Кстати, дорогой Миколай, я не раз слышал, что тебя тоже кое-кто называет последователем пифагорийцев… Но разве пифагорийцы отдавали столько сил и времени на опыты и наблюдения, как ты? Прав был великий Аристотель, что «главная цель этих ученых состояла не в исследовании явлений, а в приноравливании последних к их собственным воззрениям и теориям». Ты же столько лет своей жизни отдал наблюдению за светилами, ты ничего не подтасовывал, ни одного своего положения не высказал только для того, чтобы без излишних трудов, без проверки объяснить непонятное тебе самому, и вот ты, ты, Миколай, не хочешь поделиться с людьми своими достижениями!

– Пришли наши гости – очевидно, прощаться, – перебил его Коперник. – Что же, пан Генрих, и ты, Каспер, вы собираетесь уже в путь? Тидеман, ты сможешь завтра принять от меня Ольштын? Я поеду с ними!

Тидеман Гизе был явно смущен и расстроен.

– Если эта беседа ускорила твой отъезд, то заверяю тебя, что больше я о твоем труде не упомяну ни слова! – сказал он виновато. – Я не мог промолчать, я уверен, что правда на моей стороне, но такой ценой – я говорю о потере твоего расположения – я не стану добиваться и правды!

Коперник был смущен и расстроен не меньше Гизе. Подойдя к своему старому другу, он крепко обнял его и прижал к груди.

– Ты говорил от чистого сердца и, несомненно, желая мне добра. Ты вправе гневаться на меня за мою медлительность. Потом ты поймешь, что вызвана она отнюдь не робостью. Я готов принять все нарекания и даже гонения, когда будет опубликован мой труд. Но я так устроен, мой друг, что, не проверив окончательно своих выводов, не смогу их отдать в печать!

– Сколько раз я убеждал себя промолчать, не говорить тебе всего, что я думаю… – пробормотал Гизе, – а вот поди ты…

– А кому же, как не самому близкому другу, положено выкладывать всю правду, какою бы горькой и трудной она ни была! – перебил его Коперник, мимоходом взглянув на Каспера. – А что касается моего отъезда, то не тревожься: эти молодые люди подтвердят тебе, что я давно уже пообещал их подвезти, как только ты приедешь. В Гданьске меня ждут неотложные дела, а сообщенные тобою новости заставляют меня еще более поторопиться с отъездом. Давай же обнимемся в последний раз на прощанье!

И добрейший отец Тидеман снова с готовностью бросился в объятия своего старого друга.

На следующий день ворота Ольштына широко распахнулись, чтобы пропустить целый обоз из повозок и карет, увозящих челядь и писцов бывшего наместника, а также их имущество. Сам каноник Коперник ехал на гнедом рослом коне, а рядом с ним гарцевал Каспер Бернат. С Генрихом Адлером оба они распростились еще у ворот замка.

– Отец Миколай, вы полагаете, что Ланге выдержит столь продолжительное и трудное путешествие? – спросил Каспер, с беспокойством показывая глазами на крытый возок, то и дело ныряющий по ухабам.

– Он, конечно, очень слаб и немощен, – ответил Коперник тихо, – но будем надеяться, что господь бог даст ему силы добраться до Гданьска и встретиться с любимой дочерью. И кто знает, может быть, именно такое сильное потрясение и вернет ему разум…

– А что вы думаете об этом нападении на монастырский обоз? – спросил Каспер осторожно.

Отец Миколай вздохнул:

– Не скрою от тебя, тяжело у меня на сердце. Когда приедем в Гданьск, я переговорю кое с кем из влиятельных отцов церкви, а потом мы сообща с тобой подумаем, чем можно помочь Збигневу и Митте и всем тем, кто принимал участие в освобождении девушки… Возможно, придется возбудить перед папским престолом ходатайство о наказании аббатисы монастыря святой Екатерины за незаконное содержание под видом умалишенной здоровой дочери профессора Ланге, поскольку оно имело целью скрыть преступление рыцаря Мандельштамма, посягавшего на жизнь отца девушки, профессора. Доказательства у нас в руках… Я надеюсь…

– Учитель! – произнес Каспер, и такая мольба звучала в его голосе, что Коперник невольно даже приостановил коня. – Учитель, вы оплот, слава и гордость Польши. Умоляю вас не вмешиваться в это дело с ограблением. Если вас заподозрят в сочувствии еретикам – да не дай господи! – на вас тогда немедля ополчатся все ваши недоброжелатели!