Текст книги "Приключения Каспера Берната в Польше и других странах"

Автор книги: Зинаида Шишова

Соавторы: Сергей Царевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Она сама виновата! Каспер пообещал, что, улучив минутку, забежит проститься… С ней одной! А она… Матка бозка, какой у нее скверный характер!

«Глупый обряд эти прощания, – так она и сказала. – А некоторые еще через силу выдавливают из себя слезы!»

С горя девушка принялась еще раз перечитывать письмо Збигнева. Смешной какой этот Збышек – пишет ей заодно с Каспером, как будто можно людей соединить насильно!

На приписку отца Тидемана Ванда не обратила внимания, но заботливость брата ее растрогала.

Збигнев писал, что он давно ждал от Куглера самого плохого. «Какое несчастье было бы, Вандуся, – пояснял он, – если бы ты навеки соединила с ним судьбу! И не горюй, что пришлось нам переселиться в Осеки. Наш городской огромный дом старому Юзефу убирать было уже не под силу, а больше слуг держать мы все равно не смогли бы. В скором времени мы с Миттой вернемся, она будет помогать тебе и матушке по хозяйству, вот тогда ты оценишь ее немецкую аккуратность. Мы заживем на радость друзьям и на страх врагам. Митта очень понравилась всем – и в Ольштыне и во Фромбоке. Отец Тидеман даже сказал, что теперь он верит в то, что я смогу открыть в Осеках школу, поскольку Митта будет мне помогать…»

В конце письма Збигнев заклинал сестру не падать духом, а Каспера просил поддержать ее словом и делом.

Но… каравелла уже готова к отплытию, и Ванда не уговаривала Каспера остаться. Он-то для нее дороже всего на свете – дороже отца, мамули и даже горячо любимого Збышка… Но он, Каспер, он такой сильный, мужественный, смелый, умный, у него своя судьба. Слишком много бед свалилось на его еще молодую душу… Быть может, пройдет время, он вернется из плавания, и тогда… кто знает? А может, в этих волшебных дальних странах он позабудет о ней?

Внизу хлопнула дверь. По лестнице простучали быстрые шаги. Ванда вскочила со стула, но снова заставила себя сесть.

Как во сне увидела она склоненное над ней дорогое лицо, прямые тонкие брови и синие-синие, как гданьская бухта, глаза.

Это был их первый поцелуй.

После напутственной службы в костеле святой Елисаветы Каспер, ступив на палубу «Гелиоса», принял командование своей каравеллой.

Отдав нужные распоряжения, он подошел к трапу и стал внимательно приглядываться к смутно светлевшему берегу. Вот у мола еле заметно выделяется стройная фигурка в плаще.

– Отдать концы! – прозвучала команда боцмана.

Каравелла стала медленно отделяться от причала.

Девушка, стиснув руки, следила за отплывающим кораблем.

– Будь счастлива, моя Ванда! – донеслось до нее с капитанского мостика.

– Не забывай меня, Каспер! – прикрываясь плащом от ветра, прошептала Ванда.

ЭПИЛОГ

Глава первая
ДОРОГА. ВОСПОМИНАНИЯ. РАЗМЫШЛЕНИЯ

Мальчик передвинул планку трикетрума и отметил что-то в своей самодельной тетради. Потом откинулся на спинку кресла и загляделся на усыпанное звездами небо. Сегодня оно было необычайно ясное, как в тех чудесных дальних странах, откуда отец привозит такие интересные рассказы и запах ванили и сандала в своем дорожном сундучке. Только там небо синее, а здесь – бледно-бледно-голубое…

Было поздно. В доме все уже спали. Даже Вандзя, верный товарищ Вацка, зевая и потягиваясь, ушла вниз больше двух часов назад. Если бы не голод, который – единственный – мог заставить Вацка спуститься вниз, мальчик просидел бы за своими вычислениями до утра.

С надеждой оглянулся он на стол. «Так и есть! Ну что за золотая у нас мамуля!»

Ведь, не приготовь мать еды, он, просидев всю ночь напролет, так и лег бы голодный!

С жадностью схватив кусок пирога в одну руку, а ломоть хлеба, густо намазанный гусиным жиром, – в другую, Вацек тут же и хлеб и пирог положил обратно на тарелку.

Дело в том, что отец Миколай как-то сказал: «Мы люди и, в отличие от животных, должны управлять своими чувствами».

Это замечание Миколая Коперника очень любит повторять своим близким капитан Каспер Бернат.

О, кто-кто, но отец Вацка умеет управлять своими чувствами! Мама говорит, что если бы не это, он так и умер бы прикованным к скамейке гребцом на галере! Или потом, убедившись, как изувечено его лицо, отец мог бы ожесточиться на всю жизнь, бросить родину, близких, любимое дело…

Отламывая по кусочку от пирога и от хлеба, Вацек неторопливо запивал их молоком и, только расправившись с ужином (а может быть, это следует считать завтраком? Скоро начнет светать!), с удивлением обнаружил под последним куском пирога на тарелке листок бумаги.

«Поздравляю тебя, сынок, с твоим четырнадцатилетием! – прочитал он. – О еде ты вспомнил несомненно только сейчас, когда уже давно пробило двенадцать и, значит, наступило 10 мая! В день твоего рождения отец решил тебе сделать подарок. Завтра он с дядей Збышеком выезжает во Фромборк к отцу Миколаю. Ты столько раз просил его взять тебя с собой, так вот радуйся: желание твое будет исполнено! Дядя Збышек договорился с твоим учителем, тот отпускает тебя на десять – двенадцать дней. Постарайся же лечь пораньше, как только поужинаешь, чтобы перед дорогой встать свежим и бодрым. Спи спокойно! Мама Ванда».

Легко ли выполнить это пожелание «спи спокойно», когда ты узнал такую замечательную новость!

Вацек снова взглянул на ярко сверкающие звезды, его потянуло еще раз проверить свои вычисления – ведь на этот раз он лично передаст их отцу Миколаю! Но нет, мамуля с такою уверенностью написала «спи спокойно», что он обязан лечь немедленно.

Внутренность крошечной башенки над домом капитана Берната в Осеках в точности походила на фромборкскую башню, которую отец столько раз описывал мальчику. Тут же, у стола, находилась и постель Вацка – скамья, покрытая волчьей шкурой. Подражая своему кумиру в мелочах, мальчик надеялся когда-нибудь стать на него похожим и в крупном.

Прочитав наскоро молитву, Вацек нырнул под волчье одеяло и тут же его сбросил: на дворе весна, жарко! И вдруг понял, что хоть и весна, но ночи еще очень холодные, к утру бывают заморозки. Жарко ему не от тяжелого одеяла и не от первых лучей солнца, заглянувших в окно.

Жаром обдало Вацка потому, что на ум ему пришло событие, которое случилось тоже в мае, ровно два года назад. Мальчик даже почувствовал, как сильно застучало его сердце, в точности как тогда, когда он узнал о поступке отца. Вацек до сих пор не понимает, как мог отец без спроса взять у него на столе тетрадь и отвезти ее канонику Миколаю Копернику!

Рукопись двенадцатилетнего астронома носила пышное название «Геометрия звезд». Мамуля объяснила, что отец взял тетрадь с собою во Фромборк по ее просьбе, для того чтобы удостовериться наконец, действительно ли из мальчика может получиться ученый, а не капитан, как мечтают его родители.

Отец Миколай был столь снисходителен, что, прочитав от начала до конца это «творение», отозвался о рукописи, что «она интересна, но свидетельствует о недостаточности знаний молодого астронома» (пан Езус, какой срам!). В тот раз Коперник прислал Вацку в подарок изданную в Гданьске книгу Георга Иоахима де Лаухена, более известного под именем Ретика, – «Первое повествование». В ней кратко излагались астрономические воззрения Коперника.

В прошлом, 1542 году, в мае же, Вацек получил от Коперника новый драгоценный подарок: отпечатанную в Виттемберге главу из его обширного труда «Об обращении сфер». Глава называлась «О сторонах и углах треугольников, как плоскостных, так и сферических», и к ней было приложено много разъясняющих текст тригонометрических таблиц. И снова ее привез отец, который об эту пору всегда старается навестить своего дорогого Учителя, если только не уходит в это время в плавание…

Теперь Вацек, конечно, ни за что не осмелился бы писать ученый труд, да еще давать ему столь многозначительное, но, по сути, ничего не означающее заглавие! Мальчик чувствовал, как и сейчас горят от стыда его щеки.

Книгу Ретика он прочел, но еще плохо в ней разобрался. А вот руководство «О сторонах и углах» освоил настолько, что уже неплохо производит вычисления. Так уж у них – четырнадцатилетнего школяра и великого астронома – повелось, что, пользуясь любой оказией, Вацек отсылает во Фромборк свои чертежи и вычисления, а ему с обратной почтой привозят отзывы ученого о его труде. И надо сказать, что раз от разу отзывы эти становятся все полнее и обстоятельнее: отец Миколай, по великой своей снисходительности, заинтересовался молодым астрономом!

В будущем году Вацлава Берната отвезут в знаменитую на весь мир Краковскую академию. Это большая честь, но… Но тогда он будет очень далеко от своего наставника.

Вацек закрыл глаза. Какое счастье: через три дня в это время они уже будут во Фромборке! И какое счастье, что школьный учитель с такою легкостью отпустил своего первого ученика!

Мальчик не знал, что, осведомившись у своего коллеги – пана Збигнева Суходольского, куда и зачем едет молодой Бернат, скромный отец Лукаш промолвил с благоговением: «Час, проведенный с великим человеком, может быть засчитан за год учения!»

Против своего обыкновения, капитан Бернат решил на этот раз добираться во Фромборк не на корабле и не морем, а на лошадях. Дело в том, что его бригантина «Святой Миколай» только что вышла из ремонта, краска еще недостаточно просохла, а среднюю мачту, как ни жаль, придется все-таки заменить новой.

Вначале Вацек с огорчением принял это известие, но потом рассудил, что от перемены планов он только выиграет: на корабле он видал бы отца только урывками, а в возке они бок о бок проведут не меньше трех суток. Наговориться можно будет вдосталь!

Кроме того, раздобыл для них лошадей и взялся их доставить во Фромборк славный дядя Франц Фогель, которого так любят и маленькие Бернаты, и маленькие Суходольские. А уж как любят и балуют их всех дядя Франек и тетя Уршула, и выразить трудно! Дело в том, что своих детей у Фогелей нет.

Пани Бернатова, предчувствуя, что угрожает ее дорогому мужу, подозвав Збигнева, отвела своего старшего в сторону.

– Поклянись мне, Вацюсь, тут же, при дяде, что хотя бы в дороге ты не станешь досаждать отцу бесконечными расспросами. Он ведь еще не оправился от лихорадки и не отдохнул как следует… Вот дядя Збышек обещает, что по мере сил будет удовлетворять твое любопытство… Однако имей в виду, что он тоже очень устает в школе и едет сейчас во Фромборк не просто в гости, а по делу: отец Миколай разрешил ему перерисовать карту Вармии, вычерченную преподобным Александром Скультети, историком и географом.

Помолчав, Вацек ответил со свойственной ему обезоруживающей искренностью:

– Не стану я тебе, мамуля, клясться: мы ведь целых трое суток будем с отцом вместе, как же мне упустить такой случай?! – и виновато поднял на нее синие глаза под тонкими прямыми бровями.

«Матка бозка! – подумала Ванда. – Вот такой же точно был и Каспер в молодости… И как это женщины всего мира не отняли, в свое время, у меня моего дорогого мужа?»

Ванда Бернатова, гербу Суходольских,[63]63
  Гербу Суходольских (дословно означает: «герба, то есть рода, Суходольских».) В данном случае – урожденная Суходольская


[Закрыть] была так счастлива в замужестве, что до сих пор не могла привыкнуть к этому счастью.

После полудня, когда солнце начало пригревать уже совсем по-весеннему, Вацек перебрался на облучок к дяде Франеку. Здесь никто не станет пенять ему за докучливые расспросы. Наоборот, показывая кнутом то вправо, то влево, дядя Франек охотно рассказывал мальчику о местах, мимо которых они проезжали.

– Когда я был еще у этого, – говорил возница, кивая куда-то в сторону, – мы часто с ним ездили из Бранева во Фромборк и Лидзбарк, а то и через всю Орденскую Пруссию катались, пока кшижаки не закрыли границу. Вот он, видно, там и набрался кшижацкого духа, и пришлось ему за это отправиться на тот свет с пеньковой петлей на шее!

И Вацек понимал, что речь идет о предателе польского народа, браневском бургомистре Филиппе Тешнере, хотя из презрения к бывшему своему господину Франц Фогель ни разу не назвал его по имени.

– А вот видишь тот развилок дороги? – говорил Франц, показывая кнутом вправо. – Тут во рву мы и нашли несчастного пана Толкмицкого. Лежал он в луже собственной крови. Проклятые кшижаки – мало того, что ограбили купца, так, собачьи дети, еще отрубили ему обе руки! Мы сейчас же отвезли беднягу в Лидзбарк, к отцу Миколаю, это еще при жизни Ваценрода было… Каноник, можно сказать, чудом спас купца… Тот постоянно твердит, что остался в живых благодаря милости господней и искусству отца Миколая… Говорит: «Если бы понадобилась Миколаю Копернику моя жизнь, я и минуты не задумывался – и жизнь свою, и дом, и золото – все за него отдал бы!»

Безрукого купца Толкмицкого из Эблонга хорошо знают в Гданьске. И в доме Бернатов он три или четыре раза бывал по своим делам.

Вацку очень хотелось расспросить дядю Франека о временах, когда тот скитался по лесам, но бывший крепостной об этой поре своей жизни вспоминать не любил. Зато о похищении тети Митты и тети Уршулы Вацек слышал от Франца раз двадцать, не меньше.

…К сожалению, под вечер на солнце набежали тучи и минуту спустя стал моросить мелкий, совсем не весенний дождик.

Отец постучал в окошко, предлагая Вацку снова перебраться к ним.

В дороге хорошо думается. Хотя по весенней распутице лошадям трудно было тащить тяжелый возок, кроме Франца, никто этого не замечал.

Фромборк! Сколько с этим замком связано воспоминаний и у Збигнева и у Каспера! Только Вацек может, поминутно высовываясь в окошечко, задавать то отцу, то дяде свои бесконечные вопросы.

И каждый раз, удовлетворив любознательность или любопытство мальчика, Збигнев снова погружался в размышления.

Фромборк! Здесь они с Миттой искали заступничества у отца Миколая, отсюда выехал их свадебный поезд в Ольштын… Двадцать лет прошло с тех пор, но не было ни одного дня, чтобы он, Збигнев, не благословил господа за то, что он послал на пути его Митту! С каким благородством, терпением и великодушием принимала она все испытания, выпавшие на их долю: болезнь и смерть ее бедного отца, столь внезапно свалившуюся на семью Суходольских бедность, смерть родителей Збигнева, которые своей любовью и заботой заставили невестку забыть о постигшей ее утрате… Да и со Збигневом в первые годы замужества Митте было нелегко. Несмотря на свою нежнейшую любовь и преданность, молодой супруг своей вспыльчивостью, упрямством и необузданностью часто огорчал ее. У них в семье это так и называлось: «шляхетство напало»…

Сокрушенно вздохнув, Збигнев пошевелился на кожаных подушках возка.

Этого было достаточно. Вацек тотчас же отозвался:

– Дядя Збышек, ты не спишь? Вот отец говорит, что в тысячной толпе можно безошибочно узнать отца Миколая, такое благородное и открытое у него лицо и такие сияющие необычайным светом у него глаза… Как ты думаешь, если мне не скажут, что это каноник Коперник, я догадаюсь, что это он?

Збигнев беспомощно оглянулся на шурина. В прошлом году, когда они навещали отца Миколая, тот был уже тяжело болен, много времени проводил в постели, почему и утратил обычно свойственную ему живость и подвижность. Тучный, одутловатый, он сейчас мало походит на портрет, который рисуется в воображении мальчика…

Однако Каспер не заметил беспомощного взгляда Збигнева и не слышал вопроса Вацка. В дороге хорошо думается… Каспер тоже думал о своей жизни, столь неразрывно связанной с замком Лидзбарк, с замком Фромборк, с именем Коперника… О трудной судьбе этого великого ученого, в течение долгих лет осужденного на одиночество и безвестность… Ах, как прав был отец Тидеман Гизе, настаивавший на издании трудов отца Миколая! Хорошо, что хотя бы сейчас, на склоне жизни, Учитель увидит свое творение, отпечатанное – подумать только – в тысяче экземпляров!

– Отец, скажи! – тронув его за локоть, произнес Вацек умоляюще.

– Вацек спрашивает, – пояснил Збигнев, – сможет ли он узнать каноника Коперника, не предупрежденный заранее, что это он.

Каспер удивленно поднял свои тонкие брови.

– Конечно! – сказал он с убеждением.

– А почему учение отца Миколая излагает Ретик, а не он сам? – задал новый вопрос Вацек. – И почему его называют то Ретик, то де Лаухен? И почему…

Тут Збигнев протестующе поднял руку.

Легче всего было удовлетворить любопытство племянника относительно личности самого Ретика. Збигиев и сам был до того восхищен этим смелым, умным и талантливым ученым, что мог говорить о нем часами.

– Заметь, – начал он наставительно, – Ретик всего на год был старше тебя, когда о нем заговорили в Европе: в пятнадцать лет он уже слыл прославленным математиком. А в двадцать два года он был приглашен профессором в Виттенбергский университет! Родом он из швабской земли, из области Форальпенберг, в древности называемой Ретией. Вот он и переименовал себя на «Ретика» – родом из Ретии. Благородная скромность ученого, стремящегося прославить свою страну, но отнюдь не самого себя… Примеров такой скромности мы знаем много…

Каспер с удовольствием слушал дельные и толковые рассуждения друга. Еще в Краковской академии мало кто мог сравниться в логике и красноречии со студентом Збигневом Суходольским.

Правда, когда Збышек заговорил о благородной скромности, Каспер улыбнулся, но тут же упрекнул себя в душе за то, что все еще судит о товарище по воспоминаниям юности… Сейчас Збышек очень, очень изменился…

– Возьми хотя бы Гжегожа из Санока[64]64
  Гжегож из Санока (1406–1477) – архиепископ, поэт, ученый, видный представитель Польского Возрождения.


[Закрыть], – так же наставительно продолжал Збигнев. – Кто он, из какого рода, мы не знаем… Знаем только, что он прославил свой родимый Санок! Или тот же Войцех из Брудзева, или Ян из Стобницы – все они, как один, думали о прославлении своей страны, а не о собственной славе. Будучи видным ученым, Ретик в «Первом повествовании» даже не упоминает своего имени, он стремится только как можно яснее и понятнее изложить взгляды Коперника…

– А почему отец Миколай сам этого не сделает?

…Ванда, конечно, права. Своими расспросами мальчишка может довести до отчаяния! Однако разве не убеждает милая Митта своего супруга в том, что человек, посвятивший себя воспитанию юношей, должен в первую очередь выработать в себе терпение, терпение и терпение…

– Ты прочитал книгу Ретика, не так ли? – ответил он племяннику вопросом на вопрос. – Все ли в ней ты понял?

– Я плохо ее читал, – признался Вацек огорченно. – Я тогда еще так мало знал… – Вацек не был бы сыном Каспера Берната, если бы не поправился тут же: – То есть я знал тогда еще меньше, чем теперь. А потом, – вздохнул мальчик, – когда я получил в подарок главу из книги самого отца Миколая, мне не захотелось уже читать «Первое повествование».

– Бедный Ретик! – качая головой, сказал Збигнев. – А ведь он изложил взгляды Коперника до того ясно, что их сможет уразуметь каждый… Труды же отца Миколая предназначены для людей, уже хорошо знакомых с астрономией, математикой, логикой… Ретик не только позаботился о том, чтобы объяснить все непонятное в учении отца Миколая, но он и… – Збигнев, запнувшись, оглянулся на своего друга. – Ретик несколько смягчил и… как бы тебе сказать… Ну, поскольку ты у нас геометр, скажу понятно для тебя: Ретик несколько закруглил острые углы… Раздвинул их стороны… что ли…

По лицу «геометра», однако, видно было, что он ничего не понял.

«Как можно „закруглить углы“? – спрашивал он сам себя. – Дядя Збышек прекрасный ритор, логик, философ, отлично декламирует стихи, он, даже великолепно чертит карты. А недавно дядя Збышек вдвоем с молодым эблонгским ученым, родственником пана Толкмицкого, взялся писать историю Польши… Отец Тидеман Гизе, который сам много лет думал об этом, но, занятый иными заботами, так и не смог приняться за столь обширный труд, благословил дядю Збышка на этот, как сказал отец Тидеман, „подвиг“. Однако об углах дядя говорит как-то непонятно… Или, возможно, в академии он узнал об углах больше, чем я в школе у отца Лукаша?»

«Эх, все это проклятая выучка отцов доминиканцев! – видя недоумение племянника, подумал Збигнев с досадой. – Сказать много и не сказать ничего! У нас ведь даже урок такой был: „Красноречивое умолчание“. Другими словами, „ходи вокруг да около, а о главном умалчивай!“

И с новой энергией учитель принялся за новые разъяснения:

– Ретик поставил себе целью подготовить читателя к тому, что открывается после ознакомления с полным изложением взглядов Коперника. Ведь в трудах этого великого человека кое-кто может усмотреть опровержение догматов священного писания… Кое в ком труды эти могут возбудить ненависть к ученому.

– Ненависть к ученому?! – переспросил мальчик с испугом. – А разве ученый, человек, всю жизнь посвятивший благородной науке о звездах, может возбудить в ком-нибудь ненависть? Да ты сам же, дядя Збышек, рассказывал, как помогают и географам и астрономам изданные Коперником таблицы и расчеты… Кто же и за что может его ненавидеть?!

Збигнев помолчал. Такие же или сходные с этим вопросы иной раз задавали наиболее пытливые из его учеников. Двадцать лет назад, тогда еще молодой учитель, он поклялся, что безжалостно изгонит из своей школы дух схоластики, не будет принуждать учеников зазубривать наизусть непонятные для них тексты, преподавать будет не на латыни, а на понятном и всем доступном польском языке. Отвечать на вопросы будет ясно и исчерпывающе. Если какой вопрос поставит учителя в тупик, он не постесняется объяснить, что знаний его для ответа недостаточно… Однако, несмотря на благие намерения, Збигневу иной раз приходилось обходить молчанием кое-какие вопросы, чтобы не толкать «малых сих» в бездну сомнений, в сумятицу противоречивых мнений.

Но сейчас честные синие глаза были устремлены на него с таким доверием, что обойти молчанием вопрос племянника он не мог.

– Отец твой чаще бывает во Фромборке, чем я, он отлично знаком с самим Ретиком, часто присутствовал при беседах отца Миколая с Тидеманом Гизе, епископом хелмским, убеждавшим Коперника опубликовать свой труд… И Ретик, и Тидеман Гизе, да, вероятно, и сам отец Миколай, знают, как часто ученые подвергаются гонениям за то, что открывают людям истину… Каспер! – с досадой обратился он к товарищу. – Ты больше знаешь о причинах, мешающих Копернику в течение почти двух десятков лет издать свой труд… Объясни же Вацлаву, чем это вызвано! Да ты спишь, Каспер, что ли?

Убаюкиваемый монотонным покачиванием возка, ослабевший после жестокой тропической лихорадки, Каспер действительно задремал, но последние запальчиво произнесенные Збигневом фразы заставили его тотчас откликнуться.

– Был, был такой грех, милый Збышек, вздремнул немного… Но я как будто разобрался, о чем идет речь… Я не очень сведущ в астрономии, но, плавая по морям, наблюдая там и тут небо, могу в точности сказать, что наука кое в чем не сходится с религией… Полагаю, что любой матрос, если бы он всерьез задумался об устройстве Вселенной, мог бы опровергнуть многие положения святого писания… Помню, я в начале своего пребывания в Лидзбарке просто ужаснулся открытиям отца Миколая, столь противоречащим писанию. И он напомнил мне тогда об ученых, которых святые отцы собирались ославить безбожниками, потому что те утверждали, что Земля шарообразна! А вот прошло очень мало лет, и шарообразность Земли признана истиной, не требующей доказательств! Так и с гелиоцентрической системой: пройдет время, и она завоюет признание… Ты понял меня, Вацюсь?

– Понял, спасибо, отец! – произнес мальчик с облегчением. – Но я все-таки не о том… Неужели же Миколай Коперник мог испугаться темных церковников и поэтому оттягивает печатание своих трудов?

– Да не испугался их отец Миколай! Открытие его настолько велико и бесспорно, что ему некого бояться! – Это вмешался в разговор с присущей ему горячностью Збигнев. – Да и стар уже отец Миколай и мало привязан к жизни… Но ему нужно, чтобы учение его восприняло возможно большее количество людей… И нужно, чтобы эти, как ты их назвал, «темные церковники» не помешали людям это учение усвоить… Коперник не боится, он хочет убедить своих противников! Отец Гизе, епископ хелмский, даже уговорил отца Миколая посвятить свой труд одному из просвещеннейших людей мира – папе Павлу Третьему…

Много еще вопросов задавал Вацлав Бернат, будущий студент прославленной Краковской академии, и чаще всего ему отвечал Збигнев, как и было условленно раньше.

Каспер, только изредка отвлекаясь от своих мыслей, прислушивался к беседе дяди с племянником.

В дороге хорошо думается.

Вспомнился Касперу фольварк панов Суходольских и маленькая Вандзя с расцарапанным носом… Мог ли он ожидать, что она займет такое место в его жизни!

Вспомнился Касперу Збышек-Жердь, красивый и ловкий даже в уродующем всех студенческом подряснике. Горячий, искренний, увлекающийся Збышек! То он решал, что станет монахом и в черно-белом одеянии отцов доминиканцев отправится проповедовать слово божье диким язычникам. Постился, молился, чуть пол в костеле лбом не пробивал… То, после знакомства с отцом Фабианом Мадзини, разуверился в правоте святых отцов до того, что несколько лет не заглядывал в костел. Потом, решив вдруг, что он прирожденный воин «с кости и крови», стал изучать военное дело. В маленьком домике в Осеках появились мушкеты, мечи, польские сабли. Они и сейчас ржавеют в кладовой.

Однако за последние годы Збышек нашел себе дело по душе и, как видно, делу этому уже не изменит. Долгое время он всецело отдает себя школе, по вечерам у себя в доме собирает ребят и даже по ночам мастерит для них какие-то таблицы, картинки… Слава о замечательном учителе пошла уже по всем гданьским предместьям, и сейчас у него отбою нет от учеников.

Только однажды (это случилось в 1538 году) Збышек вдруг предупредил учеников, что вынужден оставить школу, а им – подыскать другого учителя. Ни уговоры, ни слезы ребят не помогли. Учитель не мог даже сказать толком, на время ли ему нужно отлучиться или навсегда.

Все близкие Збигнева и даже Митта, всегда находившая ему оправдания, сочли этот поступок за недопустимое легкомыслие. Сам Каспер в ту пору был в Кадисе и не мог вступиться, за товарища. Потому что покинуть школу Збышек решил отнюдь не из-за легкомыслия. Отец одного из его учеников, тайный мюнцеровец, привез ему письмо от его милого друга и спасителя Генриха Адлера. Тот извещал своего бывшего однокашника, что собирается в Королевскую Пруссию. Тот же отец ученика предупредил пана учителя, что о приезде мужицкого вождя узнал страшный Ян Гозиус (тот самый, которого впоследствии прозвали «молотом еретиков»). На брата Генриха Адлера готовится засада.

Вот Збигнев и решил проехать к границе, чтобы предупредить Генриха или, если будет нужно, помочь ему бежать.

Неизвестно, как сложилась бы судьба самого Збышка, если бы ему удалось встретиться с мужицким вождем, но и письмо и предупреждение запоздали: Генрих Адлер кончил свою жизнь в борьбе с врагами, как подлинный народный герой и воин «с кости и крови».

Переплыв реку и схваченный у переправы, Генрих, мокрый, раздетый и безоружный, каким-то образом ухитрился выхватить у одного из стражников меч и, прислонившись к стене, около часа отбивался от ошеломленных врагов, пока, весь истекающий кровью, не свалился бездыханный.

Так Гозиусу и не удалось возвести его на костер и заставить отречься от Томаса Мюнцера, за дело которого Генрих боролся всю жизнь.

После разгрома мюнцеровских отрядов, где, на взгляд Генриха, много молились и мало думали о военной подготовке, мужицкое восстание перекинулось из немецких земель в Вармию. Тут-то Генрих и предполагал возглавить движение кашубов, но погиб, так и не добравшись до своих.

Последнее предсмертное письмо, в котором Генрих извещал Збигнева о своем приезде, Митта из опасения, как бы оно не попало в руки ревнителей католичества, решила сжечь.

Збигнев же настаивал на том, чтобы оно хранилось в заветной фамильной шкатулке… Это был, кажется, единственный случай, когда Збигнев пошел против воли рассудительной Митты и когда супруги не разговаривали больше двух недель. К счастью, Каспер к тому времени вернулся из плавания и немедленно их примирил. Сейчас у них в доме мир, любовь и тишина…

«Как у нас с Вандой», – мог бы подумать Каспер, но не подумал, потому что, на его взгляд, как у них с Вандой не могло быть никогда и ни у кого! Правда, что касается мира и тишины, то искать их в доме Бернатов был бы напрасный труд – горячий и нетерпеливый нрав Ванды передался всем четырем ее младшим. Характером в отца пошел только Вацек.

Зато любовь прочно поселилась в этом доме…

Каспер почувствовал, что ему душно, и, постучав Францу, попросил его остановить лошадей.

Осмотрев колеса, оси, чеки, он потрепал удивленных лошадок по холкам и снова уселся рядом с притихшим Вацком.

Збигнев давно уже похрапывал в углу возка.

«Боже мой, боже, – пробормотал Каспер про себя, – двадцать лет семейной жизни, а я и сегодня влюблен в Ванду, как мальчишка, от одного воспоминания о ней теряю голову… Я понимаю, конечно, что существуют женщины красивее ее, но с такими мне еще не приходилось встречаться. Господь бог сохранил Ванде в ее преклонных летах обаяние и свежесть, но даже если бы лицо ее было покрыто морщинами, я любил бы ее не меньше: это ведь Ванда!»

Супруги Бернаты, не глядя на то, что один сед уже давно, а у второй на висках тоже пробивается седина, до сих пор влюблены друг в друга. А стычки, если и происходят в доме Бернатов, то происходят по пустякам и тотчас же, благодаря мирному нраву хозяина, заканчиваются шутками и смехом.

Между супругами существует единственное расхождение, до сих пор не разрешенное ни в ту, ни в другую сторону: Ванда, противу всякой логике, убеждена, что Каспер ее – самый красивый человек на свете. А когда муж пытается это мнение оспаривать, она, закусив губы и закинув голову, молча выходит из комнаты.

Вацек давно уже перестал разглядывать большак и попадающиеся им по пути нищие селения, давно уже не задавал вопросов. Сунув в широкие рукава озябшие руки, он прикорнул около окошка.

«Угомонился наконец, заснул…» – с лаской подумал отец.

Но Вацек не спал. В дороге так хорошо думается…

Как ополчались в свое время темные церковники на ученых, мальчик знал отлично. Недаром он считался лучшим учеником отца Лукаша, геометра, географа и картографа.

Сейчас каждому школяру известно, что океан не составляет пяти седьмых поверхности земного шара и что между Европой и Азией расположен обширный, не знаемый дотоле материк! Сейчас отец Лукаш может спокойно произносить слова «земной шар», не опасаясь, что его схватят фискалы инквизиции. Истина победила!

«Но, как видно, для того, чтобы истина победила, – думал мальчик, – человек должен принести себя в жертву этой истине, претерпеть сначала насмешки, бедность и одиночество… Не каждый при жизни пожинает плоды своих трудов… Вот в Нюрнберге будет отпечатан труд Миколая Коперника… А отец и дядя толкуют, будто кое-кто может усмотреть в нем опровержение святого писания… Но вероятнее всего, папа Павел Третий возьмет его под свою защиту… А вдруг не возьмет?!»