Текст книги "Корона за любовь. Константин Павлович"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ранним утром, ещё до света, Михаил Петрович вышел на обгорелое крылечко, проверил, как запрягли коней, какие подушки и перины положили. Словом, всё сделал так, как и хотела Маргарита. Когда она вышла из дому с Николушкой на руках, со Стешей, сонно плетущейся позади, с приодетой и выглядевшей вполне по-барски бонной Терезой Бувье, всё уже было готово к отъезду.

   – Может, и я с тобой... – заикнулся было отец, приобняв дочь за плечи.

   – Нет, батюшка, у тебя на руках Мишенька, да сестрички мои, да маманя, где уж тебе. Да и дел у тебя невпроворот, дом-то надо новый ладить. А я справлюсь одна. Мне бы, главное, найти...

Она отвернулась, слёзы едва не показались на её исплаканных глазах, но она глотнула, справляясь с комом в горле, и шагнула к возку. Они разместились удобно, кучер Василий гикнул на лошадей, и в сером сумраке рассвета пара коней вынесла из пролома, где когда-то были тяжёлые резные ворота.

Обычно в этот час благовестили колокола на всех колокольнях, сзывая прихожан к ранней обедне, но теперь всё глухо молчало, и только снежок, едва устлавший почернелые улицы, слегка поскрипывал под копытами лошадей.

Маргарита даже не выглядывала в окошки кареты. Внутренний взор её был прикован к одной и той же картине, что стояла перед ней: заснеженное поле, зелёный мундир с золотыми эполетами и запрокинутое к нему белое лицо Александра, треуголка валяется рядом, а прекрасные вьющиеся волосы раскинулись на снегу...

Она одёргивала себя: может быть, он не мёртв, может быть, все ошиблись и он, как его старший брат Павел, в плену? Может быть, бредёт, как и все пленные, в колонне русских под охраной наполеоновских солдат, под штыками и дулами ружей? Она мучилась неверием в те картины, что пробегали перед её мысленным взором, и хотела, и не хотела увидеть поскорей то место, где, как сказали ей, геройски погиб Александр. Всё чудилось ей, что он жив, что он не может умереть. Лишь тело его, лежащее на окровавленной земле, могло убедить её, что его нет.

И потому не смотрела она на окрестности, не видела, как мёрзнут под стылым ветром голые сучья чернеющих деревьев, как открываются под снегом проплешины чёрной земли, как взблескивают под неровной белой пеленой зелёные озими, кое-где и кое-как посеянной селянами. Не видела лугов, поникшей травы, усеянной белой крупой, укатанной стойкой дороги, только слышала стук мёрзлых комьев, бьющих в передок кареты. Но и эти стуки проходили как бы мимо её слуха.

Что-то лопотала по-французски её новая бонна Тереза Бувье, шевелил розовыми губками полуторагодовалый Николушка и склонялась к нему Стеша, закутанная в тёплые шали и суконный старый Маргаритин салоп.

В одну точку глядела Маргарита, ни на что не обращала внимания и корила себя: не уберегла Александра, столько лет шла с ним вместе, была своей в Ревельском полку, а вот уехала, увезла с собой свою любовь – и он погиб.

Лошади бежали ходко, и уже к обеду карета вкатилась в присыпанную снежком улицу-дорогу Можайска.

Кучер Василий знал, куда надо повернуть лошадей: он сидел на облучке и тогда, когда Маргарита с сыном отправлялась из полка в Москву. Тогда на короткий отдых остановились они у Авдотьи Ивановны Белосельской, вдовы полковника, имевшей в Можайске небольшой домик с тенистым садом и крохотной деревенькой, едва дававшей ей средства на пропитание. И теперь Василий направил карету к её дому.

Как ни странно, но дом, кирпичный, одноэтажный, покрытый гонтом, не пострадал совсем, хоть деревянная изгородь разобрана, и лишь редкие жерди-колья обозначали её прежнее место. Невысокое крылечко под тесовым навесом сохранилось в целости, и на него, услышав звон бубенчиков, выскочила дворня Авдотьи Ивановны, а затем выплыла и она сама, грузная низенькая старуха в едва накинутой мантилье и большой пуховой шали.

Маргарита первой сошла в нерасчищенный снег на подъездной дорожке, шагнула к Авдотье Ивановне и упала прямо на её плечо.

   – Вот и привелось встретиться, – заулыбалась румяная круглая старушка, – а уж как говорили, что не свидимся!

Закипел на столе самовар, дворня разбегалась с подушками и перинами, устраивая на ночлег Стешу и Николушку, а Маргарита тихонько прошептала Авдотье Ивановне:

   – Позаботьтесь о моих, а мне надо на поле Бородинское...

   – Одна не смей и думать идти туда, – также тихо ответила ей Авдотья Ивановна. – Выпей чайку да и ступай в Лужецкий монастырь. Пусть монахи тебя спроводят...

   – Только лошадей покормим и сразу в путь, – откликнулась Маргарита на совет полковничьей вдовы.

   – Пограбили, конечно, маленько, – весело проговорила Авдотья Ивановна, – да ведь у меня и добра-то всего ничего, ушли восвояси.

Одной лишь фразой отозвалась о происшедшем – о нашествии французов, и Маргарита была благодарна старой знакомке, что не лезет с расспросами, что и о своей беде – быть под французами – сказала как, прошлогоднем дожде, и глазки её, маленькие, подслеповатые от долголетних слёз по мужу и детям, блестят лукаво.

Лужецкий монастырь, вёрстах в трёх от Можайска, был обнесён высокой кирпичной стеной, и железная и узкая калитка выдавалась лишь гнутой проволокой, объединённой с колоколом во дворе.

Нигде не было видно никого. Маргарита долго дёргала за петлю проволоки, и колокол внутри глухо отзывался густым медным звоном.

   – Кто там? – послышался наконец дребезжащий старческий голос из-за калитки.

   – Генеральша Тучкова! – крикнула Маргарита. – К отцу настоятелю...

   – Спрошу, погодите, – ответил голос и снова надолго замолчал.

Стылый ветер поддувал под накидку, меховой капор с тёплой шалью на нём заслонял от Маргариты его порывы, а ноги в меховых козловых башмаках начали мёрзнуть, когда загремели засовы, со скрипом и скрежетом приоткрылась железная дверца и Маргарита ступила на монастырский двор.

   – Отец-настоятель ждёт вас, – поклонился ей горбатый седой старик в чёрной рясе, тёплой кацавейке поверх и монашеском клобуке.

Маргарита взглянула на небо. День давно клонился к вечеру, небо было затянуто серыми непроницаемыми тучами, и она беспокоилась, успеет ли сегодня же съездить на Бородинское поле.

Седенький настоятель Лужецкого мужского монастыря принял её в просторной комнате – приёмной монастыря, скупо обставленной чёрными скамейками и увешанной тёмными ликами святых.

   – Прошу пожаловать, – указал ей сухонькой рукой на скамью настоятель – невысокий старец с длинной седой бородой и золотым наперстным крестом.

Маргарита наспех помолилась перед образами и, повернувшись к настоятелю, вымолвила:

   – Отец настоятель, прибегаю к вашей помощи...

Старец присел на длинную чёрную скамью и поднял на неё выцветшие голубые глаза.

   – Бог всегда приходит на помощь, – глухо ответил он.

   – Муж мой, – начала Маргарита, – как мне сказали, погиб на Бородинском поле. Генерал, прошёл несколько воинских кампаний, храбр и честен. Лежит без погребения. Кто, как не вы, можете помочь мне предать земле тело моего мужа.

Она встала на колени, подставляя голову под благословение. Старик с изумлением поглядел на молодую женщину.

   – Разве вы не знаете, что на этом поле тысячи людей? Как сможете вы среди них найти своего мужа? – наконец заговорил он. – Погодите несколько дней, по высочайшему повелению образованы похоронные команды, они подготовят наших воинов к погребению. Тогда вы и сможете опознать мужа, если, конечно, он действительно погиб там.

   – Я не могу ждать, – нетерпеливо поднялась с колен Маргарита, – семья моя в Москве, сюда, в Можайск, я приехала сегодня с маленьким сыном. Вся моя душа рвётся к делу, не могу я сидеть сложа руки и ждать чего-то. Да и кто знает, что сделают похоронные команды, смогут ли они отыскать мужа. Проявите такую милость для меня, окажите помощь...

Она снова бросилась на колени. Сложив руки перед собой, вытянув их к старику, она молитвенно глядела на него, заклиная помочь ей.

   – Я не прошу вас сделать невозможное, – говорила она, – прошу вас только дать мне хоть одного сопровождающего, чтобы не бродить в потёмках одной. Поймите, святой отец, мне необходимо сегодня же, сей же час попасть туда, где погиб мой муж...

Она так молила настоятеля, что он заколебался.

   – Но ведь неприятели ушли всего несколько дней назад, а тела оставались без погребения с августа, – пытался сопротивляться он мольбам Маргариты, – кто знает, что теперь там творится. Подождите, дайте похоронным командам разобраться...

Слёзы ручьём хлынули из глаз Маргариты.

   – Святой отец, я не могу ждать! – сквозь рыдания кричала она. – Если вы не поможете мне, я одна поеду туда, и пусть это будет на вашей совести!

Старик сдался.

   – Хорошо, – сказал он, – с вами поедет отец Иоасаф. Но надо приготовить святую воду, сделать факелы, подождите немного...

Он неслышно вышел из приёмной, а Маргарита осталась сидеть на жёсткой скамейке, прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся из-за низеньких дверей.

В приёмную тихо проскользнул отец Иоасаф – высокий сутулый монах в длинной чёрной рясе и ватной кацавейке, с капюшоном на чёрной скуфейке, едва закрывающей голову. Он кивнул головой Маргарите, и она вскочила со скамейки.

К Бородинскому полю лошади подскакали уже под самый вечер. Из окрестных лесов наползали неясные сумерки, серое небо чернело с востока, а на западе ещё клубился полумрак неохотно покидающего свой пост дня.

Отец Иоасаф первым вышел из кареты, подал руку Маргарите, и она остановилась на пригорке, вглядываясь и стараясь различить поле, на котором нашёл свою гибель её дорогой Александр.

Она бывала на полях сражений, навидалась в своей короткой жизни много страшного, видела трупы убитых людей и лошадей, раненых с оторванными руками и ногами, но такого она не видела ещё никогда.

Под серым сумеречным небом расстилалось не поле, а огромное пространство, перепаханное траншеями и окопами, занятое овражками и перелесками, редкими участками пожухлой травы, едва прикрытой снегом. И на всём этом пространстве, занимающем несколько вёрст, куда только доставал взгляд, видела она брошенные, разорванные пушки, трупы лошадей, вздувшиеся и бесформенные, а самое главное – тела солдат. Чёрные, синие, красные мундиры с белыми, зелёными, красными обшлагами и воротниками, продравшиеся, истрёпанные. И лица – поднятые к небу, зарывшиеся в землю, торчащие руки и ноги, вздёрнутые сапоги, воткнутые в землю палаши. Всё это лишь слегка припорошено снегом, но лежал он пятнами, ветер то и дело вздымал тучи снежной пыли. Маргарита стояла и смотрела на это огромное мёртвое поле, засыпанное телами, и холодок ужаса заползал в её сердце.

Туча тяжёлых, разжиревших ворон снялась с поля и обсыпала чёрными комьями голые сучья перелеска, их хриплое карканье слилось со свистом ветра.

   – Может, боитесь? – негромко спросил Иоасаф.

   – Пойдёмте, – так же тихо ответила она, словно боялась разбудить тысячи спящих вечным сном людей.

Василий остался на дороге, плотнее завернувшись в тулуп и на самые глаза нахлобучив меховую шапку, а Маргарита и монах начали спускаться с дороги в пожухлую траву поля.

Остановившись на краю этой многовёрстной могилы, отец Иоасаф зажёг первый из смоляных факелов, захваченных в дорогу. Жёлтый и коптящий огонёк ещё больше сгустил темноту поля, и скоро уже стала видна не его огромность, а только то, что было под ногами.

А под ногами лежали тела...

Отец Иоасаф наклонял факел к самым лицам, едва видневшимся из-под снега и мёрзлой земли, и Маргарита коротко говорила:

– Не он!

Тела лежали кучами, ступать на землю было почти невозможно. Надо было выбирать местечко, чтобы поставить ногу.

Маргарита осматривала погибших. Пока шли лишь беловолосые французы, смуглые итальянцы и мертвенно-белые пруссаки. Их она оглядывала мельком и стремилась пройти всё дальше и дальше от дороги, на которой темнел короб кареты.

Сгорел дотла один факел, отец Иоасаф зажёг другой. Одной рукой он держал факел, а другой взмахивал маленьким веничком, кропя святой водой погибших. Возле небольшого овражка почти не было трупов, зато на другой его стороне они лежали вповалку, сплошной массой – различить лица не было никакой возможности.

Но Маргарита шла и шла по изрытому полю, спотыкаясь и едва не падая на ледяные тела, светил и светил отец Иоасаф в лица лежавших. Не было того, кого она искала. И они снова продолжали свой путь по этому бесконечному могильнику.

Лица многих из убитых были уже попорчены птицами и животными, но мундиры, изодранные воротники и обшлага всё ещё сохраняли свой цвет. Пока среди погибших она не увидела ни одного мундира, принадлежащего к Ревельскому полку. Она узнала бы его среди сотен других мундиров, она знала его цвет, различные отделки и опушки, все эполеты и расцветки поясов.

Ревельцев не было.

Они медленно подвигались всё ближе и ближе к середине мёртвого поля. Все раскраски мундиров были здесь, и разнообразие этих лоскутов материи позволяло Маргарите судить о том, кто здесь лёг – свои или французы.

Давно прошла полночь, небо немного высветлилось, ветер разогнал хмурые тёмные облака, и кое-где в просветах появились бледные звёзды. А они, два живых человека среди тысяч мёртвых, всё бродили и бродили по полю, выискивая только одного среди них.

Поначалу они шли кругами, оглядывая при дымном дрожащем свете факела лица лежащих по всем овражкам и густым перелескам. Круги их всё суживались, и когда на востоке начало светлеть, они уже были почти в самой середине громадного поля.

Разбитые пушки, переломанные повозки, заваленные умершими, мешали их продвижению, но оба они научились искать пути обхода и осматривали, осматривали безжизненные тела. И снова и снова роняла в мёртвую пустоту поля Маргарита одни и те же слова:

   – Нет, это не он.

Давно уже потеряла она пушистую шаль, давно уже лицо отца Иоасафа покрылось мёрзлой коркой налипшего на усы и бороду льда, а они всё шли и шли по Бородинскому полю. Маргарита старалась не замечать страшных ран, оторванных рук и ног, старалась не всматриваться в зияющие утробы лошадей с торчащими голыми рёбрами, не задерживаться глазами на выклеванных лицах.

Но цветов Ревельского полка она так и не увидела и в изнеможении присела на разломанную повозку. Её меховые башмаки давно намокли, и стылая вода холодила пальцы, капор сбился набок, меховая накидка покрылась пятнами ржавой земли и грязного снега.

Силы оставили её, и она взглянула на отца Иоасафа. Он всё ещё взмахивал крохотным веничком, кропя тела святой водой, и глаза его, красные и воспалённые, тоже всматривались в погибших.

   – Многие тысячи здесь, – глухо сказал он присевшей Маргарите, – и не один день потребуется.

   – Простите меня, отец Иоасаф, – заплакала Маргарита, и слёзы её сразу застыли на холодном ветру маленькими круглыми комочками.

Не сговариваясь, они побрели к дороге.

   – Сегодня опять пойдём, – кивнула головой Маргарита, когда отец Иоасаф взглянул на неё, высадившись у железной калитки Лужецкого монастыря. – Я заеду за вами. Спасибо вам, и простите меня.

Он ничего не ответил, лишь покачал головой: откуда в этой хрупкой молодой женщине столько сил и мужества, это бесстрашие перед лицом стольких смертей! Обычно женщины даже одного покойника боятся до дрожи...

Однако ни в этот день, ни в следующий, отец Иоасаф не дождался Маргариты. Напрасно выходил он к калитке, приготовившись ехать на кладбище без гробов, напрасно ждал генеральшу со святой водой и факелами. Когда понял, что только что-то ужасное могло случиться, он заложил в одноколку маленькую косматую лошадёнку, чудом уцелевшую в монастырской конюшне во время набега французов, и поехал по городу, разыскивая генеральшу Тучкову.

Оказалось, что Маргарита после страшной ночи, проведённой на бородинском поле, не смогла встать. Сильный жар, а потом перемежающийся озноб сотрясали всё её тело. Она не приходила в себя, в бреду всё время повторяла имя своего мужа, кричала от ужаса, перенесённого на большом могильном поле, и жуткие картины вставали в её больном воображении.

Отец Иоасаф покропил больную святой водой, пошептал над ней молитвы, проверил, как и чем лечит больную старушка Авдотья Ивановна, и удалился в надежде, что генеральша придёт в себя ещё до больших похорон всех убиенных.

На Бородинское поле уже пришли похоронные команды, в которые набрали и крестьян соседних сёл и деревень. Люди разбирали завалы трупов, зажимали носы от смрада, царящего над полем. Складывали как дрова – французов отдельно, собираясь сжечь их трупы, а для православных копали огромный ров. Под молитвы и пение монахов должны были быть погребены все павшие на этом поле.

Авдотья Ивановна хотела было известить Нарышкиных о болезни дочери, но Тереза Бувье, неотлучно сидевшая у постели Маргариты, не позволила. Она умоляла старушку не писать родителям, которые и так были в большом горе, говорила, что те сразу заберут Маргариту в Москву, а та, поправившись, снова поедет на Бородинское поле, и всё начнётся сначала.

Авдотья Ивановна понимала не всё, что говорит француженка, переспрашивала её, но Тереза старательно и медленно произносила слова, сознавая, что старая полковница давно забыла французский и теперь роется в памяти, с трудом подыскивая выражения. Но жесты, подкреплённые мимикой, отдельные слова всё же дали ей понять, как беспокоится за здоровье Маргариты сама Тереза, как вдруг дорога и бесконечно близка ей её госпожа и подруга.

А Терезе и в самом деле больше некуда было податься. Маргарита была её последней надеждой, и потому она выполняла свои обязанности сиделки и лекарки с большой любовью и заботой. Может быть, именно этой заботе и была обязана Маргарита скорым выздоровлением. Во всяком случае, уже через неделю прекратились у неё припадки ужаса, она стала чаще выходить из беспамятства, и скоро лечебные отвары трав вернули ей способность не только смотреть и разговаривать, но даже садиться в постели.

Едва оправившись от болезни, Маргарита снова приказала закладывать лошадей.

– Куда? – заартачился Василий. – Опять искать?

Очень уж не хотелось ему, чтобы Маргарита вновь бродила по большому могильнику, вглядываясь в лица убитых.

Но в полдень одного светлого дня, когда неяркое солнце высветило всю округу, искрясь на пятнах снега и любопытно заглядывая в маленькие окошки домов, к крыльцу Белосельской прискакал всадник. Это был дворовый человек Нарышкиных, привёзший большой пакет от самих господ и сказавший, что Михаил Петрович отправил его в помощь Маргарите.

Сидя в постели, Маргарита дрожащими от слабости руками вскрыла большой конверт. Из него выпало письмо Михаила Петровича – два листа, покрытые его мелким причудливым почерком, страницы с каким-то незнакомым почерком и большой лист плотной бумаги, сложенный вчетверо.

Прежде всего развернула она этот плотный лист. Какие-то значки, дороги, кресты, обозначения, к которым привыкла она во времена бывших войн. Какой-то военный план... Она пожала плечами и принялась за письмо от батюшки.

Он рассказывал, что в доме всё в порядке, уже началось строительство сгоревшего крыла, что к Москве день и ночь подъезжают и подходят люди в поисках заработков, что многие из прибывших начинают обустраиваться, а колокольный звон теперь вовсю стоит над столицей – вернулись священники, подняли колокола, церковные службы идут своим чередом. Матушка и детушки здоровы, чего желают они и Маргарите. Крайне беспокоился отец за Николеньку, расспрашивал, как она доехала, где приютилась, что надобно из тёплых вещей и скарба, но очень просил не задерживаться надолго в Можайске, а возвращаться в Москву.

И прибавлял, что генерал Коновницын, под началом которого в Бородинской битве состоял Александр Тучков, прислал вдове, то бишь Маргарите, памятное письмо с описанием подвига её мужа, а на карте Бородинского поля отметил крестом место его гибели.

Руки Маргариты сами собой опустились – исчезла последняя надежда, что муж её не был убит, чудесным образом спасся. Но она подавила рыдания и приступила к чтению большого письма генерала Коновницына – она хорошо его знала, в его дивизию входил Ревельский полк. Александр всегда говорил о генерале почтительно и по-сыновьему тепло. Старый, много воевавший генерал был умён и добр.

Генерал просил присоединить к слезам Маргариты и его слёзы – он глубоко скорбит об Александре Тучкове, хотя и гордится его славным подвигом. И написал, как погиб её муж.

Заливаясь слезами, читала Маргарита описание последнего боя Александра и сквозь слёзы как будто ясно видела всю картину.

Битва началась у деревни Семёновской с самым восходом солнца. С реки Колочи поднимался густой туман, и под его прикрытием вся масса французских войск обрушилась на левый фланг армии Багратиона. Эту часть русской обороны Наполеон счёл наиболее уязвимой и ударил в этот фланг, намереваясь развернуть свой удар колесом в сторону русского тыла, вызвать панику, раздробить оборону на отдельные единицы, а потом уничтожить их поодиночке.

Однако после семи часов непрерывных ужасающих атак и бомбардировок флеши Багратиона так и оставались в руках русских защитников, хотя потери с обеих сторон были безмерными. Русские стояли насмерть, отражая бесчисленные атаки. У деревни Семёновской, на маленькой равнинке корсиканец выставил более 45 тысяч солдат и более 400 пушек. У Багратиона же было всего 25 тысяч и не набиралось даже 300 орудий.

Но прорыв и разобщение левого крыла означало бы крушение обороны, гибель всей русской армии, и потому стояли Семёновские флеши до последнего. На выручку французам подходили всё новые и новые подкрепления – у русских же резервов не было. И тогда Коновницын послал в атаку против неприятеля Ревельский и Муромский пехотные полки под командой Александра Тучкова.

– На вас уповаем, Александр Алексеевич, ваше время, – сказал он Тучкову.

И Тучков повёл. В штыковую атаку бросились солдаты, да жёсткий шквальный огонь остановил полк. Солдаты замедлили бег и остановились вовсе – шрапнель косила ряды, они густо падали на землю. Много было среди солдат новобранцев, прибывших в полки из-за потерь под Смоленском.

Генерал Тучков позвал солдат в бой, но они припадали к земле. «Не пойдёте, один пойду!» – Он выхватил знамя у раненого знаменосца, высоко поднял над собой и побежал. Полк кинулся за ним. Сшиблись с гренадерами, опрокинули их, спасли свой левый фланг, погнали по полю до самой рощи.

Но картечь вонзилась в грудь Александра, два вражеских снаряда разорвались на этом месте. Подняло вверх тело Тучкова, разбросало мелкими кусочками...

Да, лишь он мог так погибнуть – бесстрашный, любимый солдатами, ведущий их всегда вперёд.

Она плакала и плакала, но это были уже слёзы облегчения – теперь она знала, где искать его размётанное тело. Коновницын отметил на плане Бородинского поля крестом то место, где погребла Александра под собой земля этого поля...

Сейчас она точно знала это место – в первое своё посещение она даже боялась подходить к нему – так много трупов навалено было там вперемежку – и русских, и французов. В самом жарком месте, в самом кровопролитном бою погиб её муж.

Генерал Коновницын сообщил, что император посмертно наградил Александра Тучкова за его воинский подвиг: к двум орденам Святого Георгия II-й степени и Святого Владимира III-й степени добавил он крест Святой Анны III-й степени с алмазами. Этот крест был завернут в тонкую шёлковую бумагу и укутан куском знамени Ревельского полка.

Теперь ей надо было только воздвигнуть на месте гибели мужа крест – оставить знак погребения.

Как будто придало ей сил это письмо – она вскочила постели, ещё бледная, слабая и дрожащая, и потребовала у Василия:

   – Запрягай!

Как ни урезонивала её Авдотья Ивановна, как ни просила Тереза Бувье, как ни смотрела жалостливо Стеша, держа на руках Николушку, Маргарита торопливо одевалась, то и дело роняя вещи, нагибаясь за ними и выпрямляясь с сильным головокружением. Но и это не остановило её, она вышла на крыльцо, глотнула свежего воздуха, и он будто придал ей сил.

В калитку Лужецкого монастыря входили и выходили из него какие-то люди, сновали монахи в чёрных рясах и скуфейках, стояли сани с косматыми лошадёнками, крытые возки, запряжённые одной или двумя лошадьми.

   – Мне бы отца Иоасафа, – робко попросила Маргарита у одного из монахов.

   – Нету его, уехал на Бородино отпевать павших, – бойко ответил ей молодой монашек.

Тогда Маргарита снова пошла к настоятелю и, как он ни противился, уговорила его срочно изготовить большой деревянный крест с православной надписью: «Здесь погребён Александр Тучков».

Она дождалась, пока несколько монахов, взяв пилы и рубанки, не сделали большой, дышавший свежестью соснового леса крест, а едва он был сооружён, попросила сопровождать её к месту погребения и помчалась на Бородинское поле.

Его уже было не узнать.

Команды похоронщиков рассеялись по всему полю, собирали и свозили трупы ко рву, вырытому почти на целую версту, укладывали на краю этой большой братской могилы по цвету мундиров – всех пехотинцев вместе, всех кавалеристов – вместе.

А на другом краю поля над заснеженной равниной повис дымный шлейф – там сжигали трупы французов. Похоронить всех было просто невозможно – нужно было очистить от десятков тысяч трупов всё поле. Иначе могло быть всё – трупы не хоронили с того самого жаркого дня, когда отгремела славная Бородинская битва.

Маргарита увидела отца Иоасафа, быстро шагающего к ней через рвы и овражки.

   – Отец Иоасаф, я здесь! – кричала она ему. – Не могу понять, где тут эти Семёновские флеши, – со слезами в голосе заговорила Маргарита. Он вплотную подошёл к ней. – Вот, вот, – совала она план-карту.

Отец Иоасаф быстро разобрался в карте. Он показал ей все отмеченные места, и она поняла его. А место, указанное Коновницыным, заставило его прошагать далеко от дороги, влево. Здесь ещё не успели разобрать трупы, и начавшаяся оттепель несла с этой стороны такой смрад, что у Маргариты закружилась голова. Донёсся сюда и запах горелого мяса: трупы жгли невдалеке. Она едва не упала.

   – Напрасно вы так рано встали, – мягко пожурил Маргариту отец Иоасаф, и от этих слов, сказанных с ангельской добротой, ей как будто стало легче. – Молебен начнётся немного позже, – сказал он, – ещё не всех убиенных вытащили к общей могиле. Давайте вместе поищем место упокоения вашего супруга.

Они добрели до высокой равнинки, похоронщики шли впереди них и укладывали на возы почернелые, почти разложившиеся трупы.

   – Здесь, – показал отец Иоасаф на самый высокий склон Семёновских флешей. – Видите? – Он развернул карту-план, долго сверял место с отмеченным на плане крестом, потом также долго ходил по склону.

Маргарита встала на взгорок, затем опустилась на колени и припала губами к мёрзлой, кое-где заснеженной земле.

   – Мой дорогой Александр, – тихо сказала она, – здесь ты покоишься, здесь поставлю я крест, здесь будет место, куда приедет поклониться твой сын...

Она зарыдала, свалилась на землю, обняв её руками, и долго лежала так.

   – Вставайте, – потянул её за руку отец Иоасаф, – давайте всё сделаем по нашим христианским обычаям...

Подошли похоронщики с большими лопатами, вырыли яму, а монахи принесли большой сосновый крест с надписью. Отец Иоасаф начал читать молитвы, кропил святой водой место, потом похоронщики вонзили в землю нижний конец креста и засыпали его землёй. Припала к подножию креста Маргарита, облила слезами его свежую, ещё пахнущую смолой поверхность.

Весь обряд был выполнен по всем правилам церковных канонов.

На другой же день Маргарита отправилась со всеми своими домочадцами в Москву.

Город поразил её жизнью, весёлой и шумной, беготнёй, толпами народа на пустынных прежде улицах. Уже белели кое-где тесовые крыши над всё ещё задымлёнными стенами, уже свежели новыми постройками чёрные от копоти улицы. Везде стучали топоры и визжали пилы, бегали мелкие разносчики-торговцы, громко предлагая свой немудрёный товар, у паперти уже собирались нищие и попрошайки, а голоногие мальчишки в одних опорках, в распахнутых армячишках носились по дворам, выискивая на старых пожарищах уцелевшие вещи.

Москва быстро просыпалась от спячки, охорашивалась, приводя в порядок свои разрушенные и сгоревшие жилища, отстраивая новые дома и отгораживаясь деревянными заборами от разъезженной черноты мостовых.

За поздним ужином Маргарита объявила Варваре Алексеевне и Михаилу Петровичу, что надумала поехать пока в Ломаново, пожить в нём несколько лет.

   – Александр мечтал поселиться там навсегда, читать и работать в тиши, воспитывать сына именно в Ломанове, – осторожно сказала она.

   – Вот так новость, – растерянно отозвалась Варвара Алексеевна. – Выманила нас в Москву, где при этой дороговизне теперь трудно прожить, а сама думает ехать куда-то в деревню? Сколько у тебя придумок в голове, что ж, нам всё время и прислушиваться к ним?

Маргарита посмотрела на мать так, как будто она была старшей в семье, а не эта старая, расплывшаяся женщина.

   – Я вдова, маман, – тихо ответила она, – мне и жизнь теперь надобно строить вдовью. И сын у меня. Вот подрастёт, буду возить его на могилу отца, пусть с самого раннего детства знает, каким героем был его отец. – И вдруг зарыдала: – Если бы вы знали, как тяжело произносить это слово – был...

   – Ну-ну, – растроганно отозвался отец, – делай, как знаешь, ты и всегда делала, что хотела, мы ж только тебя слушали...

   – В Ломанове Александр так мечтал жить, – грустно повторила Маргарита.

   – Вот что, – покашлял в кулак Михаил Петрович, – ты на мысли этой не застаивайся, жизнь идёт своим чередом... Нам вон девок поднимать надо, да и Мишу пора в Пажеский корпус определять...

   – Ох, настроили планов, – заволновалась Варвара Алексеевна, – а ещё с французом война, а ещё Москва вся сгоревшая...

Михаил Петрович и Маргарита дружно улыбнулись её речам, словно бы речам несмышлёныша.