Текст книги "Корона за любовь. Константин Павлович"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

С грустным недоумением смотрела Варвара Алексеевна на свою вернувшуюся под отеческий кров старшую дочь. Казалось, впереди у неё всё покрыто мраком неизвестности, ненадёжный статус разведённой жены закрывал ей двери во все знатные дома Москвы, любой её шаг мог быть истолкован как непростительное легкомыслие, а уж кумушек, охочих до досужих разговоров и сплетен, в Москве всегда было пруд пруди. Одно её слово могло быть истолковано в худую сторону, одно движение, один взгляд, пойманный случайным свидетелем, злорадно раздувался и вызывал безоговорочное осуждение здешних ханжей и привередниц.

Да, она красива, её глубокие сверкающие изумрудные глаза могли приковать к себе многие сердца, её высокая стройная фигура неизменно привлекала к себе мужские жадные взгляды. Но одна лишь мысль о том, что теперь она бедна, почти бесприданница, отвращала от неё многочисленных обожателей, как всегда, ищущих случая поправить свои дела за счёт женитьбы на богатой невесте.

Всё это должно было наложить отпечаток на Маргариту, пригнуть её к земле, оставить ей только возможность молить Бога о другом муже и защитнике. И где найдёшь теперь хорошего жениха, да ещё знатного и богатого, как пристроить женщину, уже однажды испытавшую тяготы супружеской неудачной жизни...

А Маргарите всё было нипочём. Взгляд у неё был прямой и лучился радостью, снова она была огоньком для своих многочисленных братьев и сестёр, снова бегала с ними, играла в горелки и жмурки, каждое дерево в саду и парке обнимала за ствол, а к реке спускалась так, что камни сыпались вслед за ней.

Варвара Алексеевна извелась, похудела, страдая за дочь. А той как будто и не было дела до всей этой суеты.

Ненароком, издалека заводила Варвара Алексеевна разговоры с наиболее преданными товарками, чтобы узнать, где есть свободные мужчины лет под сорок, пусть и под пятьдесят, знатные и богатые, чтобы как можно скорее сбыть с рук Маргариту. Хоть и прикипела душой Варвара Алексеевна к своей старшей дочери, хоть и жалела её, а все осуждающе поднимала губы, глядя, как ярко и цветисто одевается Маргарита, даже идучи в церковь или просто на прогулку по саду.

Не раз и не два заводила она разговоры с самой Маргаритой.

   – Носила бы ты тёмные платья, – сказала ей однажды.

   – Не к лиду они мне, – ответила Маргарита и оборвала разговор, вскочив с места и убежав в детскую.

Неужели не понимает она, кипела Варвара Алексеевна, что выдать её замуж теперь много труднее, даже несмотря на многочисленные связи и родственные привязанности, близость к царской семье? Никто, конечно, из царствующих особ не станет заниматься разведённой женой, устраивая её новый брак, а сама Варвара Алексеевна уже не чувствовала в себе прежних сил.

Вечерами, укладывая свои всё ещё роскошные волосы под плотный чепчик, она пыталась привлечь и Михаила Петровича к обсуждению положения, но благодушный супруг лишь коротко отрезал:

   – Сама развелась, сама и найдёт нового мужа.

И Варвара Алексеевна заливалась слезами. Даже муж не понимал её страхов и страданий, даже он, которому поверяла она свои заветные мысли, не мог ей помочь.

Выезжая в свет, на балы и рауты со своими младшими дочерьми, Варвара Алексеевна каждый раз придумывала любые предлоги, чтобы не брать с собой Маргариту. Скоро и сама старшенькая поняла это и уже никогда не просилась с матерью.

Но Варвара Алексеевна ещё больше изумилась бы, если бы заглянула в мысли Маргариты. Не было у неё страха перед будущим, не было печали и грусти. Один человек занимало её теперь, и все свои мечты устремила она к нему.

Александр Тучков... Она могла по целым часам произносить это имя, пробуя его на язык, перекатывая во рту, примеряясь к каждой букве этого имени. Даст же Бог такое красивое имя такому красивому существу, словно бы не от мира сего...

Она смотрела на себя в зеркало и приходила в отчаяние. Нет, не сможет она понравиться ему, такая невзрачная, с такими странными зелёными глазами, с ресницами неопределённого цвета, с русыми, на свету золотыми, а в тени рыжеватыми волосами, с бледной кожей, на которой никогда не было румянца, даже от жгучего летнего солнца. Разве может он полюбить такую дурнушку, да ещё к тому же разведённую, оставленную мужем, брезгливо отстранившим её? Она возвращалась мыслями к Полю, безотчётно чувствовала лёгкость сброшенной ноши и снова вскипала отчаянием: зачем не встретила она Александра в пору своей ранней юности, зачем не увидела его лица, его голубых глаз раньше, чем выдали её за Поля?

Тогда бы она уж постояла за себя – никому не отдала бы своего сердца и своей судьбы, только ему бросила бы под ноги всё, что имела, только ему глядела бы в глаза и любовалась его светлыми завитками на затылке и темнеющими усиками на верхней губе. Ах, как же она любила бы его, как старалась бы украсить его жизнь, какой разной могла бы быть во всех семейных ситуациях, как любила бы целовать его розовые щёки...

Она одёргивала себя: да что это с ней такое, да как может она даже думать так! Поспешно бросалась на колени перед образом Спасителя и молилась без слов, умоляя простить ей её грешные мысли.

И в церковь ходила она для того лишь, чтобы умолять Господа простить ей её греховность. А сама в тайной надежде оглядывалась кругом: вдруг придёт в голову Александру появиться здесь, увидеть её, бросить ей несколько мимолётных слов. Но ожиданиям её не суждено было сбыться, и все её взгляды были напрасны.

По скупым отрывочным словам, по слогам собирала Маргарита всю жизнь Александра. Ловила каждое слово, ненароком произнесённое, вовсе не рассчитанное на такое пристальное внимание. Никому не показывала, что знает, хочет знать о нём всё, что только можно. Знала, что старше её на четыре года, не женат, происходит из обедневшей, но достойной семьи и уже в десять лет записан штык-юнкером в бомбардирский полк. Через пять лет, ровно в пятнадцать, уже отправился служить государыне и Отечеству во второй артиллерийский батальон и тогда же по радению к службе произведён в капитаны. Теперь он был майор, она отличала его эполеты.

Почти четыре долгих года провела Маргарита в уединении, где под запретом матери были все утехи и невинные развлечения. Но когда пришла заветная царская грамота о разводе, Маргарита и вовсе обрадовалась, хоть и таила свою радость от матери. Поняла, что ещё может быть счастлива, и мечтала лишь об одном – увидеться с Александром, сказать ему одно-единственное слово и заметить в глазах его ответное чувство.

Легко вздохнула и Варвара Алексеевна: теперь она могла вплотную заняться судьбой старшей дочери, хоть и подрастали младшие, а Варваре скоро исполнялось пятнадцать.

На её день рождения, на совершеннолетие, как тогда считалось, решила Варвара Алексеевна устроить большой праздник, показать во всём блеске молодости и красоты свою вторую дочку, позвать к себе всю Москву, чтобы вывести на паркет Варвару, а заодно присмотреть и для старшей, Маргариты, заветную партию.

Ну не вся Москва, а половина знатных родов старой столицы удостоила бал у Нарышкиных своим посещением.

Маргарита особенно не готовилась к этому балу. Она вытащила своё старое бархатное тёмно-зелёное платье, приспособила к нему тонкие нежные белые кружева, пустив их по подолу и вдоль всей линии от лифа до самого низа, да перебрала старинные, завещанные ещё бабушкой, драгоценности с большими прозрачными изумрудами. «Почти вдовий наряд», – грустно усмехалась она. В сущности, она и была соломенной вдовой, и не полагалось ей на этом большом празднике выделяться среди свежих девичьих лиц.

Варвара Алексеевна и Михаил Петрович встречали гостей, стоя на самом верху широкой длинной лестницы, ведущей на второй ярус большого отеческого дворца. Варвара Алексеевна, ещё не старая, но уже порядком располневшая от многочисленных родов, блистала открытыми плечами и белой шеей, увешанной многими низками жемчуга. Михаил Петрович сверкал в бликах свечей орденами и эполетами, а стоявшая рядом виновница праздника Варенька смущённо закрывалась большим страусовым веером, рдела от волнения и поджимала полные губы.

Ей в этот раз полагались все подарки и внимание гостей. Каждый из приехавших спешил засвидетельствовать родителям красавицы своё почтение и одарить Вареньку «хлебом-солью», как назывались тогда подарки на день рождения.

Среди первых гостей поднялся по лестнице ещё не очень старый, высокий, статный князь Хованский под руку с молодым красавцем в майорском мундире. Он церемонно раскланялся с родителями Вареньки, вручил ей коробочку с бриллиантовым кольцом и галантно представил Варваре Алексеевне и Михаилу Петровичу своего спутника.

– Надеюсь, не выгоните, – скрипуче проговорил он, – взял на себя смелость привезти к вам свойственника своего, Александра Тучкова-младшего.

Михаил Петрович поспешил заверить старого князя, что очень рад ему и его молодому спутнику.

Александр взволнованно благодарил за честь быть допущенным на такой блестящий праздник, наговорил много комплиментов ещё более зардевшейся Вареньке и поспешил в бальную залу. Он искал глазами Маргариту среди белопенного общества светских красавиц, но её нигде не было, и взгляд его помрачнел. Могло и так случиться, что она больна, что её не будет здесь, что он не сможет увидеть её...

Маргарита давно привыкла к этой самой большой в доме зале, но теперь не узнала её. Гирлянды свежих веток обвивали все стены, огромное паникадило в тысячу свечей сверкало хрустальными подвесками, а канделябры бросали лучи, которые дробились в бесчисленных драгоценных камнях, увешивающих светских модниц.

Ослеплённая, изумлённая Маргарита остановилась на самом пороге, не решаясь переступить его и влиться в эту нарядную, сверкающую толпу.

Александр тотчас заметил её. Она была словно стройная ёлочка среди разноцветья гостиной, одна в тёмно-зелёном платье, украшенном белыми тонкими кружевами. Как отделялась она от всей толпы! Изумруды на шее, оплетённые тонкой серебряной сеткой, подчёркивали её стройность, браслеты на руках отблёскивали зелёными лучами, и вся она, изящная, с волосами, заколотыми изумрудными же гребнями, притягивала к себе все взгляды. Рядом с ней померкли белопенные наряды молоденьких девушек, сверкание бриллиантов затмилось зелёным светом её камней. Сердце Александра будто провалилось куда-то, застучало снова гулко и часто, и он даже придержал его рукой, словно боялся, что не совладает с собой и волнение его станет видно всем.

Первые же звуки танца будто окатили его холодной волной. Он уже собрался было подлететь к Маргарите через всю залу, но князь Хованский уже повёл её на танец, и эта высокая, выделяющаяся среди голубых, жёлтых, белых, розовых нарядов пара приковала к себе общее внимание.

Маргарита словно бы не видела, что взгляды всех обратились к ней одной – она не придавала значения этому балу, не стремилась выделиться из толпы и всё-таки настолько отличалась от всех, что не заметить её в этой разноцветной толпе было невозможно. Она кружилась в танце с князем Хованским, всё плыло перед её глазами, и вдруг она словно бы споткнулась: изумлённые светлые глаза Тучкова мелькнули перед ней. Князь Хованский вдруг сказал извиняющимся тоном:

– Я хорош, старик, а всё бегу на круг, ровно мне шестнадцать...

Он подчёркнуто приостановился среди кружащихся пар, взял за руку Маргариту и повёл её через весь круг танцующих прямо к Александру Тучкову.

   – Замени меня, друг мой, – сказал он ему. – Мне уже не восемнадцать, а красавица Маргарита – танцорка ловкая, мне за ней не угнаться.

Александр вспыхнул от неожиданного предложения, а Маргарита нарочно придала лицу холодное выражение – слишком много людей видели, как вроде бы случайно споткнулся князь Хованский.

   – С удовольствием, князь, – опомнился первым Александр, – я почту за большую честь.

Он слегка поклонился Маргарите, и князь переложил руку Маргариты на его ладонь.

Варвара Алексеевна сердито наблюдала за этим происшествием, и князь Хованский через залу направился к строгой матушке.

   – Не обессудьте, – сказал он ей на ухо, – стар я стал, споткнулся старый конь.

Варвара Алексеевна ласково улыбнулась ему.

   – А хороша дочка ваша, – неопределённо произнёс князь, следя глазами за Маргаритой и Александром.

   – Что ж, пятнадцать только, все мы в пятнадцать хороши, – отозвалась Варвара Алексеевна. Она думала лишь о Вареньке, чей день сегодня был первым днём побед и желанных взглядов.

   – Да, да, – рассеянно сказал князь и отправился в буфетную подкрепиться перед ужином.

Варвара Алексеевна уже успокоилась, среди вихря кружев, пышных султанов на причёсках, разгоревшихся в танце лиц она потеряла из виду Маргариту и искала теперь вторую свою дочку, которая уже кружилась с намеченным самой Варварой Алексеевной кавалером...

Они молчали от полноты чувств. Маргарита, изумлённая, испуганная своей неожиданно сбывшейся мечтой, не смела поднять глаз на своего кавалера, а он, взволнованный, потрясённый, не мог раскрыть рта. Искрящееся море музыки и света словно качало их на своих волнах, и оба грезили только об одном – чтобы никогда не кончалось это блаженное состояние невесомости, предельной лёгкости, удивительной обострённости чувств.

   – Я так много думал о вас, – наконец тихо сказал он, – я так мечтал об этом мгновении...

Она подняла на него глаза, их свет затмил блеск изумрудных подвесок в её ушах, и он погрузился взглядом в эту сияющую высоту.

Они не заметили, как кончился тур, и всё ещё стояли, когда Маргарита оглянулась кругом и поспешно произнесла:

   – Проводите меня к матушке...

Её ладонь лежала на его руке, он бережно провёл её между расступившимися парами. В самое последнее мгновение, когда он осознал, что она опять станет недосягаемой для него, он шепнул:

   – Смею ли я надеяться...

Он не договорил, но она поняла его, и, взглянув на него сверкавшими глазами, твёрдо и спокойно ответила:

   – Да...

Он поклонился Варваре Алексеевне, поблагодарил Маргариту за честь, доставленную при танце, и отправился искать князя Хованского, чтобы поручить ему откланяться хозяевам за него. Он не мог больше оставаться в этой зале, он хотел донести это прекрасное «да» до своего одиночества и уединения, чтобы опять и опять наслаждаться этим словом, снова и снова представлять себе лицо Маргариты, её сияющие глаза, всю её стройную фигуру в тёмно-зелёном бархатном платье. Он хотел один думать о своём будущем счастье...

Варвара Алексеевна недовольно взглянула на дочь.

   – У здешних кумушек будет пища для размышлений, – сердито проговорила она, – какой-то молоденький майор...

Она так явно показала своё недовольство старшей дочерью, что Маргарите не оставалось ничего другого, как пожаловаться на головную боль и поспешить в свою комнату. Мать удовлетворённо отпустила её.

С этого дня Маргарита жила ожиданием. Стучала ли коляска на подъездной аллее, она выбегала на террасу и смотрела сквозь сизый туман или мелкий дождь, кто приехал. Звенели ли о камушки копыта лошади, она украдкой выглядывала в окно. Александр не ехал, не подавал о себе никаких вестей. Она измучилась этим ожиданием, и сердце её уже начало сомневаться, уже спрашивала она себя, да полно, было ли всё это, не приснилось ли ей...

Её дворовая девушка Агаша жалостливо смотрела на свою молодую госпожу и отчаянно вздыхала, желая ей добра и любви. Она знала всё о жизни Маргариты, вместе с ней жила в доме у Ласунского, жалела и понимала. Но что могла сделать она, если и ей не удавалось угадать предмет тайных мыслей Маргариты, если видела, как с каждым днём всё более и более мрачным и вытянутым становилось лицо хозяйки, тускнели и западали зелёные глаза, а в уголках их копилась непрошеная влага...

Как уж узнала она, каким образом встретилась с молодым Тучковым, только однажды вечером ворвалась в опочивальню к Маргарите и, лукаво глядя на потухшее личико, ласково спросила:

   – Уж не ждёте ли вы, барышня, вестей?

Маргарита вскочила, кинулась к Агаше. Стояла молча перед ней, бледная, дрожащая, не имеющая сил на вопрос.

   – Молодой барин приказал отдать вам прямо в руки, – серьёзно заговорила Агаша. – Долго бродил вокруг да около, а потом прознал, что ваша девушка...

Маргарита схватила конверт – толстый пакет, запечатанный сургучной печатью. Вот оно, долгожданное известие, и пришло почему-то не через отца, не через мать – через Агашу, значит, тайно. Впрочем, ей теперь всё равно, пусть хоть как, лишь бы увидеть, узнать, что с ним, – долгое ожидание истомило ей душу.

Первые же буквы заставили её схватиться за сердце – так колотилось оно.

«Прекрасная Маргарита! Увы, счастью моему не суждено сбыться. Ваши матушка и батюшка, я не виню их, не позволили мне даже увидеть Вас, на мою просьбу Вашей руки ответили насмешками...»

Что такое, почему она ничего не знает об этом, как посмели её родители даже не сообщить ей о том, что самый её любимый человек хотел жениться? Они отказали...

Она села на коротенький диван, ухватилась за его спинку, слёзы сами часто-часто покатились из глаз.

«Я пишу Вам это прощальное письмо, не зная даже, смогу ли когда-нибудь передать его Вам, не вижу для этого путей. Я уезжаю за границу, просил отставки для поправления моего образования. Но я уезжаю от разбитой судьбы, от разбитого сердца. Знайте же, что я люблю Вас больше моей жизни, никогда Вы не покинете моего сердца. Я уезжаю, чтобы больше не томиться поблизости, не видеть Ваш дом, Вашего крыльца. Прощайте, прекрасная Маргарита! Дай Бог Вам счастья, но знайте всегда, что без Вас у меня не будет счастья...»

Многое ещё было в этом письме, и Маргарита читала его заплывшими от слёз глазами. Почему не постарался он увидеть её, она была бы на всё готова, чтобы только видеть его, знать, что сердце его откликается на зов её любви. Она добилась бы согласия родителей, она пошла бы на всё, даже на то, чтобы бежать с ним из родного дома. Но они не уведомили её о его раннем визите на другой же день после того известного бала.

Он приехал с огромным букетом белых, как снег, роз, а они даже не сказали ей, что это от него. Розы долго стояли в гостиной, они давно увяли, и та же Агаша выкинула их. Почему она не знала, что эти цветы были от него, почему никто не разбудил её, когда тем утром она долго оставалась в постели, потому что не могла заснуть всю ночь?

Они отказали ему не только в её руке – отказали от дома, запретили видеться с Маргаритой, запретили всякие сношения. Она так и не узнала, в каких словах и выражениях объясняли они свой отказ, но много позже дозналась, как дотошно выспрашивала Варвара Алексеевна князя Хованского о его молодом свойственнике.

   – Незначащая личность, – отозвался князь, – молод, ревнив к службе, да не ищет чинов, из рода Тучковых, весьма бедного, хоть и славного царской службой. Полно сестёр и братьев, все ищут выгодной женитьбы. Таков мой свойственник, а привёз я его по его сильной просьбе...

Варвара Алексеевна вспыхнула и промолчала. Значит, ищет богатую невесту, а значит, вход ему в дом будет закрыт. Правда, она думала, что взгляд его остановится на Вареньке, и тем более изумилась, когда услышала от него, что сердце его томится по Маргарите. Да на что же они будут жить – на его несчастное офицерское жалованье? Ведь и Маргарита почти бесприданница, всё её приданое осталось в руках Ласунского, хоть и хлопотал Михаил Петрович, чтобы вернуть хоть заложенное-перезаложенное имение или господский дом в Москве. Не удалось: закона не было отдавать приданое разведённой жене.

И отказали ему, этому славному молодому красавцу. Очень уж хотелось родителям устроить Жизнь Маргариты, любимицы, богато да счастливо. У них были свои понятия о браке, любви и супружеской жизни.

Гневалась на родителей Маргарита не столько за то, что отказали от дома Тучкову, сколько сердилась за то, что ни полсловечком ей не обмолвились. И выходило, что её многонедельное ожидание не было следствием холодности Тучкова, что было для неё самым страшным, причина всего лишь хитрость Варвары Алексеевны.

Маргарита вытерла слёзы, готовая на серьёзный разговор с матерью и отцом.

В её комнату вошла сама Варвара Алексеевна.

   – Возвеселись, душа моя, – бросилась она к дочери, – жених выдался славный, сделал предложение по всей форме и ждёт ответа. Мы с отцом решили, что тебе надо принять его предложение, теперь от тебя зависит сказать «да» или «нет»...

   – И кто же это, матушка? – сурово спросила Маргарита.

   – Князь Хованский, – радостно сообщила Варвара Алексеевна. – Жених хоть куда, знатный, родовитый, богат, самый большой богач на Москве. Немножко староват, ну да ведь и ты уже в годах...

Маргарите шёл двадцать первый год.

   – Никогда, – выпрямилась Маргарита, – никогда не выйду я замуж ни за кого, кроме Александра Тучкова...

Она смотрела на изумлённую мать, гневная, готовая высказать много упрёков. Но Варвара Алексеевна уже всё поняла и мягко ответила:

   – Что ж, не люб, мы не неволим... А зря...

И суровые слова замерли в горле у Маргариты. Она обхватила руками полные плечи матери, прижалась к ней лицом и сквозь слёзы и накипевшую горечь прошептала:

   – Зачем вы ему отказали, когда мне никто больше не нужен?

   – Когда и успела полюбить, – ворчливо, но и нежно ответила Варвара Алексеевна, – вроде и виделись единственный раз...

   – Да разве нужны годы, чтобы узнать любимого? – разрыдалась Маргарита. – Разве не видно в глазах, любит ли, жалеет ли, желает ли видеть рядом с собой всю жизнь?

Она долго плакала на плече у матери, и Варвара Алексеевна, растерянная и взволнованная, тоже плакала вместе с ней, утешала, говорила какие-то жалкие слова. Но горе Маргариты было так неистово, что она вскоре прикрикнула на дочь. И не хотела, чтобы вышло, что попрекает куском хлеба, да так получилось.

Маргарита успокоилась только тогда, когда мать сказала, что если ещё раз посватается Тучков, они с отцом возражать не станут, даже если умрёт дочь вместе с ним голодной смертью где-нибудь под забором.

И снова Маргарита стала ждать. Обещание матери застряло в её голове, и она ждала вестей и писем от Тучкова, чтобы выразить ему свою любовь и согласие.

Но писем не было три года...

Маргарита слегла. Белоснежное лицо её поблекло, глаза потускнели и запали, и сама она, слабая и худая, едва вставала с постели, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом да ещё раз перечитать строки такого дорогого для неё письма.

«Прекрасная Маргарита!»

Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Какая же она прекрасная, если уже появились первые морщинки возле губ, руки, нежные и тонкие, стали почти прозрачными? Если Александр когда-нибудь приедет и увидит её, разве способен он будет полюбить её, постаревшую и некрасивую?

Если б могла она тогда заглянуть в дневники Александра, прочесть то, что записывал он в больших коленкоровых тетрадях!

«Прусский консерватизм, – писал он на одной стороне листа, – железные обручи на обществе, принудительное обязательство рождающихся жить в мире с существующим порядком», а на другой стороне рисовал пером профиль Маргариты.

Он слушал лекции по философии в Гейдельбергском университете, но посреди лекции возникало перед ним лицо Маргариты, и он вдохновенно писал стихи по-французски, забыв о немецком языке, на котором читались лекции.

Все долгие три года, пока он переезжал из одной страны в другую, гонимый тоской и любовью, пока учил азы философии и экономики, пока рассматривал картины старых мастеров в бесчисленных музеях, все его думы были рядом с Маргаритой.

Теперь весна, и она в подмосковном имении – вспоминалось ему. Она бежит по тропке среди зелёных густых кустарников, слушает первые песни соловья, бродит но заросшему цветами лугу в лёгком белом платье, сама как цветок среди русского приволья.

В Париже Александр записывал в дневнике:

«Бонапарт – страшилище. Справедливость для него – потребная девка. Убийца! – в одной руке ружьё, в другой – верёвка, и пушки на случай уже заряжены, и свора угодливых исполнителей с цепи рвётся. Всевластен, да только сам всё больше и больше боится растущих обстоятельств. Самообожание его беспредельно и толкает на преступление за преступлением. Соседям Франции диктуется быть на страже...»

И рядом с набросками Елисейских Полей снова появляется на страницах дневника Маргарита, её распахнутые зелёные глаза.

Он видел возвышение Наполеона, его стремление к власти и постепенный её захват. Он понимал природу этого шествия к власти, и в дневнике его очередная запись:

«Чума лести захватила Париж. Всё человечески хорошее приписывают Наполеону, а эта личность буквально поглощена постоянным обращением на самого себя. Политические, административные, военные, судебные установления – все под него, всё ради его величия. При этаких порядках народ Франции освобождения не получит. С поклонений начинается рабство. Новые экономические построения Бонапарт производит на старом, уже известном миру – войне, широкой войне. Держись, Европа! Потрясения грядут. Прав ли я, покажет неотдалённая будущность...»

И опять рядом с вещими словами рисунок пером – она, бесконечно далёкая любимая Маргарита.

Этот русский доставил много неприятных минут сыскной полиции Парижа. Его арестовали, перерыли все вещи, принимая за шпиона, забрали дневники и выслали из Франции. Наполеон видел его дневники, но лишь посмеялся над их содержанием.

Тучкова препроводили до границы. Теперь он ехал к ней. Московский дом Нарышкиных был закрыт, и слуги объяснили ему, что господа уехали на лето в имение. Он не решился спросить, свободна ли Маргарита, не вышла ли она замуж, пока он блуждал по Европе в своих духовных исканиях. Что ж, если она вышла замуж, он только пожелает ей счастливой судьбы, но сердце его навсегда останется прикованным к ней.

В этот день Маргарита впервые после долгой и изнурительной болезни велела оседлать белоснежного жеребца и поскакала по полям, чтобы ощутить ветер и солнце, набраться ароматов трав и луговых цветов.

Сопровождающие остались далеко позади, когда она вылетела на пригорок и остановилась, присматриваясь к клубам пыли на дороге. «Кто-то едет, – подумала она, но сердце вдруг вздрогнуло, глаза распахнулись. – Это он». Сердитый голос внутри запретил ей надеяться. Сколько раз вот так выбегала она на пригорок, и сердце её трепетало от мысли, что там, за клубами пыли, мчит к ней её любимый. Но клубы пыли приближались, открывались новые, незнакомые лица, и сердце замирало. Нет, это не он...

И теперь она опять воспротивилась сердцу: это не может быть он, он приехал бы в Москву, в их дом, ждал бы её до осени в городе. И почему он не писал, почему она должна была терзать его единственное письмо, перечитывать дорогие строчки и не получать больше никаких вестей?

Она стояла на пригорке, в тёмно-зелёной амазонке, в крошечной шапочке с фазаньим пером, держала в руках поводья и издали, с нижнего обреза дороги, казалась фантастическим видением. Белая лошадь, тёмно-зелёный бархат амазонки, золотые волосы под крошечной шапочкой...

Бричка остановилась. Александр спрыгнул с подножки и взбежал на взгорок. Он летел и видел красавицу на белой лошади, и ничего больше не могло войти в поле его зрения.

Она смотрела и не верила своим глазам. Высокий рослый иностранец, одетый по последней парижской моде, бежал через луг навстречу ей.

«Это он, – сказало ей сердце, – он вернулся, и мы больше не расстанемся ни на одну минуту...»