Текст книги "Кабинет-министр Артемий Волынский"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Глава седьмая

Посольство Артемия Волынского возвращалось домой, в Россию. Артемий медленно ехал верхом, покачиваясь при каждом движении лошади, едва не засыпал, а в голове всё время прокручивал последние дни пребывания в Испагани. Он не обращал внимания на ставшую уже привычной мелкую пыль, забивавшую рот и нос, на зуд, нестерпимый от проникающей сквозь одежду этой пыли, на солнце, с самого раннего утра начинавшее палить так, что от его ярких лучей слепило глаза и слёзы застилали их. Словно в мутном мареве расплывались высокомерные вершины гор, зелёные пропасти у края тропы, разноцветными узорами дробились отвесные каменные стены.

Артемию всё хотелось знать, не просчитался ли он где-нибудь, всё ли сделал так, как повелел государь, устроил ли так, как надобно было Петру.

И думалось ему, вроде бы он достойно провёл этот поход за торговым договором, и теперь уже не казались изматывающими долгие прения с первым шахским министром и бесконечные потоки слов по поводу каждого пункта в договоре.

И он опять погружался в атмосферу безграничных споров и разговоров, где на каждом шагу надо было держать ухо востро и опасаться очередной ловушки.

Двадцать одно предложение посланника о торговых связях с Персией постепенно превратились в десять объёмных статей договора, и он был подписан не самим шахом, а его первым министром. Втихомолку радовался Артемий, что в принципе это не было двухсторонним соглашением: как ни изворачивался министр, а подписал он один, и это было равнозначно подписанию капитуляции.

Артемий вспоминал, как хотел возвеличиться перед посланником русского царя первый министр Персии в мелочах, в досадных попытках уязвить самолюбие Волынского. Пригласив его на обед, эхтема девлет велел привезти с собой стул, поскольку не в обычае персов держать дома европейскую мебель.

Зато к обеду он прислал Волынскому лошадей из шахской конюшни. А для самого Волынского лошадь предназначалась с убором – оправленное золотом седло, золотой мундштук весом в тридцать восемь золотников[31]31
  Золотник – русская мера веса, равная У₉₆ фунта (около 4,26 г), применявшаяся до введения метрической системы.


[Закрыть], обитые тонким листовым золотом луки, изукрашенный золотой и серебряной вышивкой чепрак. Министр велел передать посланцу, что дарит ему лошадь.

Другие лошади тоже были с убором и определены для свиты Волынского. И в душе Артемия поднялось радостное чувство: раз уж началось с подарков, значит, и переговоры пройдут быстро и в дружеском тоне.

Но он напрасно радовался: когда свита посланника прибыла к дому эхтема девлета, тот не вышел, чтобы встретить Артемия. И в доме ему пришлось ждать довольно долго, пока не появился хозяин.

И у Артемия упало сердце: все эти досадные мелочи этикета не позволяли надеяться на успешное решение его задачи. Однако он подавил все свои чувства и начал с благодарности: именно эхтема девлет добрым словом рекомендовал его шаху и докладывал о дворянах его свиты, хотя Артемий знал, что никаких добрых слов первый министр шаху не высказывал. Да и на аудиенции он то и дело подходил к шаху, что-то шептал ему на ухо, и тот послушно кивал головой. И Артемий уже понимал, что все дела вершит именно он, эхтема девлет, а шах лишь соглашается с решениями своего первого министра.

Эхтема девлет ответил на тонкий комплимент Волынского заверениями в искренней дружбе.

Слуги неслышно внесли золотые мисы со сладостями, поставили их перед первым министром и Волынским. Дворянам из свиты поставили серебряные мисы. Затем последовал и неизменный кальян, кофе, и лишь потом посланнику и его свите предложили настоящий обильный персидский обед. Только после обеда получил Артемий возможность изложить все свои пожелания и жалобы.

Он рассказал о недружелюбном поведении шемахинского хана, о всех обидах, нанесённых ему, посланцу русского царя, приехавшему с любовью и добром. Эхтема девлет качал головой, притворно удивлялся, но Артемий понимал, насколько лицемерны слова первого министра. Он действительно ничего не сделал в отношении шемахинского хана да и на все жалобы Волынского не обратил никакого внимания.

Однако потом беседа уклонилась в сторону. Первый министр расспрашивал Волынского о нравах и обычаях в России, не давая ему возможности перейти к делам.

Так и расстались они, не начав переговоров в этот раз. Единственное, что обещал эхтема девлет, было то, что скоро Волынского снова примет шах и будет обо всём секретно разговаривать...

Аудиенция началась с того, что накануне Артемию были присланы писцы и евнухи – переписать и перечислить подарки, заготовленные посланником от имени русского царя. Подарков было так много, что несли их тридцать человек: меха, золотые вещи, изрядной работы ларцы с драгоценностями. В открытом виде, чтобы шах мог полюбоваться дарами, проносили их двести человек.

Волынский начал было говорить речь, но шах махнул рукой и произнёс:

   – Я уже извещён о всех твоих делах через письмо твоё, а ежели что особое имеешь сказать от государя устно или приказ особливый – говори...

Артемий приступил к главной своей задаче – заключению договора о свободном купечестве в Персии. Шах молча выслушал и обратил глаза на первого министра. Тот что-то прошептал на ухо шаху, и тот милостиво кивнул головой.

Сказал Артемий ещё раз, что русский царь желает жить в мире и дружбе.

   – И мы желаем иметь с царским величеством истинную дружбу, но до этого был у нас посол царя Кучуков – зело нехороший человек, и я изволил сказать царскому величеству, чтобы прислал доброго и умного человека. Ты, видно, таков, – произнёс шах, – и ты мне понравился. А обо всех делах говори с девлет эхтема, и через него ответ тебе учиню на все твои вопросы.

И Артемий не решился поставить вопрос о резиденте, а это было одним из главных наказов Петра: в Персии должен остаться человек, который мог бы информировать русское правительство обо всех событиях в этой стране.

Только после долгих переговоров и трений с первым министром Волынскому удалось оставить в Испагани Семёна Аврамова. Прекрасно говоривший на персидском языке, знавший турецкий и другие языки Востока, этот крепостной стал дипломатическим человеком. Волынскому удалось сделать это, и он гордился собой, хоть и побаивался, что скажет царь: мол, подлого происхождения человека приспособил к дипломатической службе. Но других знатоков не было, а Аврамов оказался на редкость смышлёным. Волынский знал, что на родовитость царь не смотрел, но внутренне всё-таки трепетал: он принял это решение самостоятельно.

Шах отдарил небогато: он просил передать царю слона, льва, зверей в клетках, а также золотые фляжку и чашку. А самому Волынскому прислал пятьдесят бутылок грузинского вина со своего стола. Дорого дались эти подарки Волынскому: он вручил принёсшему их пятьдесят червонцев да каждому из носильщиков приказал дать по червонцу. Подарки эхтема девлету тоже стоили недёшево, если учесть, что в свёрнутом и упакованном виде их несли к дому первого министра более двадцати человек...

Как бы там ни было, теперь он возвращался домой с капитуляцией эхтема девлета в кармане. Он добился также того, что все русские люди, находившиеся в плену в Персии, должны быть освобождены и присоединены к посольству.

Решил он также дело о строительстве новой пристани на реке Низовой. Долго не соглашался на это эхтема девлет, подозревая русское правительство в постройке на Низовой крепости, а не пристани, но Волынскому и тут удалось победить враждебность и недоверие первого министра.

Словом, почти все проблемы, поставленные Петром, Артемий разрешил. Не сумел добиться только одного – выплаты посольству кормовых денег.

Но злобой и обидой наполнилось его сердце, когда на приёме у шаха эхтема девлет распорядился посадить рядового члена его миссии – Лопухина – на более высокое место, нежели самого посланника. Как, этот его подчинённый, попавший в посольство только благодаря хлопотам и предстательству кого-то из родственников царицы Евдокии, засаженной в монастырь, никчёмный и почти ненужный в посольстве человек, был отмечен шахом и его первым министром как более благородный по рождению, чем он, посланник и доверенное лицо русского государя? Артемий понимал, почему это произошло: дошли до шаха слухи, что Лопухин – родственник царя и, следовательно, принадлежит к более высокому роду, нежели сам посланник. Ничего не изменили и упрёки Волынского, тактично высказанные им эхтема девлету. Даже на последней аудиенции у шаха Лопухину подарили точно такой же наряд, как и самому посланнику. Волынскому достался верхний халат, затканный золотом, а нижний – серебром, а Лопухину надели сверху серебряный халат, а под него золотой.

Артемий был взбешён. И с тех пор преследовал Лопухина выговорами, упрёками и злостью, а в конце концов отправил его в Астрахань через Гилянь со всем зверинцем – слоном, животными в клетках. И тут Лопухин не выполнил своей задачи: по дороге индус, сопровождавший слона, умер, а некормленый и изнурённый слон подох в Астрахани. Только шкуру его и сохранил Лопухин.

Волынский не преминул назвать Лопухина главным виновником несохранности шахского подарка. Но это было уже потом, в Петербурге, – он отыгрался на Лопухине за свои обиды в Персии.

Как позже выяснилось, шахский двор рассчитывал использовать родство Лопухина с царём для давления на Волынского: эхтема девлет, коварный и подозрительный, увидел в этом родственнике царя скрытого наблюдателя, надсмотрщика за двадцативосьмилетним посланником. Для того и вызывал он отдельно для беседы Лопухина и толмача Аврамова. И хоть и говорил Лопухин, что родство его с царём слишком дальнее, чтобы можно было говорить о нём, эхтема девлет не поверил – решил, что скромность и настороженность Лопухина не позволяют ему распространяться. Первый министр высказал Лопухину недовольство Волынским: дескать, слишком молод и не в чине посла, не дороден, не имеет большого живота и густой бороды, да ещё не хочет надевать шахский подарок и целовать землю у ног шаха за его милость.

Эхтема девлет всё это высказывал неспроста: он решил, что Лопухин всё передаст русскому царю. Лопухин доложил обо всём Волынскому, ничего не отвечал на изветы первого персидского министра. И всё-таки посланник затаил на него злобу, хоть и понимал в душе, что несправедлив и обижается на дворянина напрасно. Но сердцу, как говорится, не прикажешь, и при всяком удобном случае Волынский оговаривал Лопухина.

Сидя в седле, он ещё раз продумывал свои хлёсткие характеристики властей Персии, о которых сообщал в Петербург:

«Трудно и тому верить, что шах не над подданными государь, но у своих подданных подданный. И чаю, редко такого дурачка можно сыскать и между простых смертных, не токмо из коронованных. Того ради сам он ни в какие дела вступать не изволит, но во всём положился на своего наместника эхтема девлета. А шах Али-хан всякого скота глупее, однако же у него, шаха, такой фидори (фаворит), что шах у него из рота смотрит и что велит, то делает... И другие не знают, что такое есть дела и как их делать. А к тому же и ленивы так, что о деле часа одного не хотят говорить, и не токмо посторонние, но и свои дела также идут безвестно (без знаний), как попалось на ум, так и делают безо всякого рассуждения. И так своё государство разорит, что, я чаю, и Александр Македонский в бытность свою в Персии не смог так разорить. И чаю, что сия корона к последнему разорению приходит, ежели не обновится иным шахом... Иного моим слабым умом не рассудил, кроме того, что Бог ведёт к падению сию корону...»

Он оказался прав. Династия Сефевидов через шесть лет закончила своё правление полным крахом...

С трепетом думал Волынский о том, как объяснить Петру, почему ему не удалось заключить с Персией договор о помощи в войне против Турции. Этого желалось Петру, хотя у него были и свои виды на Персию. Артемий увидел явную нереальность этого плана. Персия не могла оказать никакой военной помощи в предстоящей войне с Турцией – слишком был очевиден экономический и политический развал этого государства.

Волынский писал Петру: «Развал, к счастию его царскому величеству, спеет, и хотя нам настоящая наша война (со шведами) и возбранялась, однако ж, как я здешние слабости вижу, нам без всякого опасения начать (войну) можно, ибо не токмо целою армией, но и малым корпусом великую часть к России присоединить без труда можно, к чему нынешнее время зело удобно, какого, чаю, не бывало и впредь удобнее не будет».

Он проницательно подметил слабость шаха. Его ханжество, безволие, крайняя религиозность и отрешение от всех государственных дел были наследственной традицией: все шахи до него – Сефи I, умерший тридцати одного года от роду, Аббас II, проживший лишь на два года дольше, Сулейман, чуть больше других царствовавший, – все они были воспитанниками гарема. Это воспитание притупляло ум, строго ограничивало молодую энергию, приучало к пьянству и низким порокам, заставляло чураться всяких новшеств. Но первый министр шахского двора проводил политику в отношении России последовательно и целеустремлённо: он боялся сильного соседа, всячески вредил ему и ставил препоны в дипломатических переговорах.

В Шемахе, куда с трудом добрался караван посланника, Волынский получил два письма от Петра. В одном из них был указ о присяге новому наследнику российского престола – трёхлетнему Петру II, сыну Алексея Петровича.

Присягу в посольстве приняли с великой торжественностью – палили из трёх пушек, отслужили молебен в походной церкви, все чины посольства подписались под присягой.

Всё оставшееся время в Шемахе до переезда в Низовую Волынский старался обезопасить своё пребывание в этом враждебном русским краю. Монахи-иезуиты предупреждали Волынского, что в Шемахе при проезде в узких коридорах высоких глиняных стен можно ожидать нападения – «для осторожности не токмо у драгун, и у лакеев, и у прочих оружие было готово, и у каждого по сорок патронов с пулями, и по нескольку картечи дано было, чтоб хоть и пропасть, только бы не даром».

Трижды пытались персидские конные нападать на караван, но были отбиты. И даже несмотря на такую тревожную обстановку, посланник выехал в Низовую из Шемахи с большой торжественностью.

Трёхдневный переход к Низовой закончился успешно, русские полоняне и полонянки присоединились к посольству, и 25 июня 1718 года оно погрузилось на четыре шкута[32]32
  Шкут (шкот, шхоут) – тяжёлое речное плоскодонное судно.


[Закрыть] и пять бус[33]33
  Буса – большая долблёная лодка-однодерёвка, часто с набивными досками по бортам.


[Закрыть]. Почти месяц длилось плавание по Каспийскому морю: бури и штормы не давали судам идти быстро и безостановочно.

Но вот завиднелась Астрахань. Артемий вышел на берег и припал на колени. Он поцеловал землю родины, на которой не был 3 года 5 месяцев и 6 дней...

22 месяца пробыл он в Персии и 20 месяцев потратил на дорогу.

7 августа 1718 года Артемий выехал в Петербург, отослав срочные реляции Петру, что умер слон, барс и некоторые другие шахские подарки. Пётр, однако, не остался без слона: шах подарил ему другого...

Сдав все бумаги и грамоты, договор и все свои записки в Посольский приказ, Артемий полетел к Петру. Тот сразу огорошил его вопросом:

   – Почто медлил, зело долго ходил почто?

Артемий собрался было выговорить своё слово, но Пётр махнул рукой:

   – Ступай пока, позову. Ассамблея сегодня – будь... – И углубился в бумаги, которые читал.

Артемий вздрогнул от обиды. Но его намётанный глаз сразу увидел изменения, которые произошли в Петре: голова его тряслась уже почти безостановочно, руки дрожали, болезненные и долгие морщины прорезали лицо, всегда такое круглое и свежее, лоб собирался гармошкой, а залысины на большом лбу и громадном черепе оставили лишь редкие клочки волос по сторонам лица...

   – Все бумаги из Посольского приказа привези ко мне, – кинул Волынскому вдогонку Пётр.

Дрожа от гнева и обиды, вылетел Артемий из дворца и отправился в Посольский приказ выполнять поручение царя. Ни слова благодарности, знака одобрения, ни дружеского жеста. Артемий весь кипел. Но, сжав зубы, подобрал все материалы своего путешествия и передал Петру через комнатного лакея.

Приютившись на квартире у родственников, Артемий начал было ходатайствовать о выплате ему тех денег, что потратил он лично на нужды посольства. На него посматривали с глубоким недоверием, с некоторым презрением: уже распространился слух, что посланник не угодил Петру...

Жалованья Волынский давно не получал, его жалкое наследство было разорено и не давало даже пропитания. Грустные мысли засели в его голове, и ассамблею он решил пропустить: куда ему, в своих персидских халатах, что ли, выступать перед раззолоченными вельможами?

Однако на квартиру к нему принесли записку от Екатерины Алексеевны. Рукою Макарова, её статс-секретаря, написано было, что жена царя приглашает его протанцевать первый танец с нею. Хочешь не хочешь, а надо было готовиться к балу...

Парадный мундир его поизносился, поистёрся, ботфорты и туфли давно требовали починки, бельё тоже просило внимания и догляда. Внезапно взгляд его упал на затканные золотом и серебром халаты, подаренные шахом, и он решил, что тут-то ему и пригодится этот убор.

Он приказал Луке приготовить ему персидский костюм, загнутые с носка туфли, золотую чалму с павлиньими перьями. «Пусть видят, – со злостью думал Артемий, – что не имею я русского платья, а на мне только шаховы подарки...» Он думал уколоть этим Петра, его вельмож, но оказалось, что персидская одежда сыграла с ним хорошую шутку.

Уже вылезая из наёмного экипажа перед дворцом, заметил он удивлённые взгляды и поклоны ниже обычного ливрейных слуг, а перед парадной лестницей и расступавшуюся толпу разряженных придворных. Костюм его вызвал удивление, зависть и досаду жадных на диковинку и золото приближённых.

Ахнула и сама Екатерина, когда подплыла к нему в богатом роброне, со сверкающими бриллиантами на шее и длинными подвесками в ушах, горевшими в свете тысяч свечей. Грянула музыка, очистился от толпы громадный круг посреди большой залы, и тут из толпы неслышно и просто вынырнул царь в своём затрапезном камзоле, не украшенном орденами и золотыми галунами.

Он молча стоял в кругу своих подчинённых, когда Екатерина подхватила Артемия под руку, и две раззолоченные фигуры открыли бал...

Артемий был статен и молод, чалма делала его удлинённое лицо круглее, страусовые перья развевались в такт музыке, и Екатерина от удивления и восхищения так и впилась глазами в Артемия.

Смотрел на их танец и Пётр.

Смолкла музыка. Екатерина за руку подвела Волынского к группе стоящих у окна царедворцев, где молча наблюдал за танцем Пётр.

Артемий молча же склонился перед царём в церемонном восточном поклоне, приложив руку сначала ко лбу, потом к груди и низко согнувшись. Когда он выпрямился, широкая улыбка встретила его взгляд.

   – Изучил Персию, – коротко сказал царь, – хвалю, прочёл все твои писули, пролистал журнал, а за капитуляции – спасибо...

Он подвинулся к Артемию, быстро обнял его, расцеловал в обе щеки и, немного отодвинув немалого ростом, но всё-таки ниже царя, Артемия, ещё подержал его за плечи.

   – Хорош молодец, то-то девки засматриваются, – с насмешкой проговорила Екатерина.

   – А тут у нас сваха хорошая, – в тон ей сказал и Пётр, – сыщи невесту богатую да красивую. Такого молодца любая с радостью изберёт в суженые...

Артемий стоял весь красный от похвал и гордости, снова было низко склонился перед царём, но тот спросил:

   – А чего в таком виде?

   – Мундир поистрепался, ваше величество, а это шахов подарок, решил показать, – громко ответил Артемий.

   – Молодец, вывернулся, – засмеялся Пётр, – и то уж, по журналу твоему сужу, как ты там изворачивался…

   – Только волю твою, государь, исполнял, – серьёзно произнёс Артемий.

   – Волю исполнил, государево дело зело изрядно сделал, – сказал Пётр. – Жалую тебя в генерал-адъютанты, у меня их всего шесть, вот и будешь шестым. А уж новый мундирчик придётся самому шить, а не в шаховых подарках щеголять...

За поздним ужином Пётр поднял чарку за миссию Волынского, так изрядно, хоть и медлительно закончившуюся.

А наутро призвала его к себе Екатерина и преподнесла весть, от которой захолонуло его сердце.

Она приняла Артемия в своей приёмной, где толпились разряженные придворные, слетавшиеся на каждодневный выход царицы. Её ещё причёсывали, украшали бриллиантами и сапфирами, но она повернула голову от громадного зеркала и милостиво допустила Артемия к руке. Встав перед женой царя на одно колено, Артемий низко склонился к её руке.

   – Как поживаешь, господин посланник? – приветствовала его Екатерина. – Чаю, отбоя нет от родных да знакомых?

   – О нет, государыня, одиноко и пусто как вокруг меня, так и в душе моей...

   – Что так? – удивилась Екатерина.

   – Судите сами, милостивая государыня, – встал с колена Артемий, – матушка моя померла, когда мне ещё и трёх годов не было, отца я лишился в бытность мою в Турции, сестёр у меня никогда не было, а два брата, Иван и Михаил, преставились, едва я отъехал в Персию.

Екатерина с сочувствием и невольным сожалением взглянула на статного красивого молодца. Едва ли кто из ближних к ней повес жаловался на одинокость и пустоту.

   – Ивану Бутурлину покажись, – улыбнулась она, – он тебе сказать может кое-что, – произнесла она и жестом руки дала понять, что утренняя аудиенция закончилась.

Волынский откланялся, неспешно попятился к золочёным резным дверям.

В смежной зале его уже поджидал доверенное лицо Екатерины – Иван Бутурлин. Едва Волынский взглянул на него, как Иван незаметно для всех собравшихся кивнул головой на свободный уголок у окна. Недоумевая, Волынский прошёл к окну, уставился на полузакрытые тяжёлыми бархатными портьерами стёкла.

   – Ты ещё, кажись, не женатый? – огорошил его вопросом подошедший Иван Бутурлин.

Волынский пожал плечами и удивлённо посмотрел в лицо высокого представительного Бутурлина. С чего он такие вопросы задаёт, сам всё знает, да и все знают, что Артемий не женат.

   – Ты Александру Львовну Нарышкину видал когда? – снова спросил Бутурлин.

   – Знаю, видел на Москве, кто ж её не знает, – ответил Волынский.

   – Когда это было, теперь-то ты проездом на Москве был, не узнаешь, верно... Девица красавица выросла, рослая, статная, а сирота горькая...

Артемий начал догадываться, но всё ещё не мог поверить.

Александра Львовна была двоюродной сестрой Петра. Нет, так высоко залететь и не мечтал Артемий, чтобы посватать сестру самого царя. Он молча и непонимающе глядел на Бутурлина.

   – Ты парень ловкий и статный, родом тоже не промах, а Александре Львовне живётся так худо, что готова за любого пойти, чтоб только сбежать из дома дядюшки. Да и сам знаешь, что такое круглое сиротство, а дядя всё не отец, а уж супруга его, Ульяна Андреевна, слышал небось, какова сварлива да зла...

   – Да ведь... – заикнулся было Волынский.

   – Я сказал, а уж ты сам рассуди, как знаешь, так и поступай, – проговорил Бутурлин и быстро отошёл.

К нему уже подходили другие придворные с вопросами и желанием вступить в разговор с Артемием.

Волынский вернулся домой весь в сомнениях и думах.

Он знал дом Михаила Григорьевича Нарышкина в Москве, помнил и двух сироток – Александру и Марию. Жили они у своего троюродного дяди, притесняемые сварливой Ульяной Андреевной, про которую вся Москва знала, что потоком слов может задушить любого.

О судьбе братьев этих сирот Пётр позаботился сам. Он отправил Александра и Ивана Нарышкиных обучаться морскому делу в Амстердам, и оба брата учились усердно и прилежно. Вернувшись на родину, оба были определены на службу во флот, и старшего – Александра Нарышкина – Пётр взял к себе в генерал-адъютанты. Пётр очень чтил свою мать из рода Нарышкиных и всем родственникам её оказывал большую помощь и поддержку. Однако сёстры – не братья, и Петру ничего не оставалось, как поручить девушек заботам родственников. Обе сестры часто писали Екатерине Алексеевне о своём тяжёлом житье-бытье, круглом сиротстве, и она хотела как-то устроить их судьбу. Молодой, красивый и видный Волынский показался Екатерине достойным женихом для Александры. Она говорила об этом сватовстве с Петром, и царь одобрил её выбор. Но она сама не стала разговаривать по этому поводу с Волынским: мало ли что, может, у него есть зазноба, с которой он хочет связать свою судьбу, а намерение царя расстроит его жизнь...

Поразмыслив, Артемий обратился к Петру с просьбой отпустить его в Москву для своих нужд.

Пётр понял, для чего спешит молодой дипломат, а теперь и генерал-адъютант, в старую столицу, и дал добро.

Артемий взял с собою доверенного человека, того самого Матвея Карцева, с которым он был на аудиенции у персидского шаха, и отправился в путь.

В старом его доме было пусто и необжито, все слуги разбежались, жили по своим нуждам в деревнях, и Артемий скоро навёл порядок, восстановив дом и прислугу.

Сразу же по приезде поехал он в дом Михаила Григорьевича Нарышкина с визитом. Обе сестры, Ульяна Андреевна, сам троюродный дядя Александры и Марии, Михаил Григорьевич, приняли Волынского тепло и приветливо. За столом, неизменным спутником гостеприимного московского дома, Артемий много рассказывал о Персии, о нравах и обычаях этой страны и сразу же завоевал радушие и уважение.

Рассмотрел он и свою будущую невесту – Александра Львовна была невысокой, полненькой и круглолицей, носила длинную пепельную косу, одевалась по последней моде, и руки её, маленькие, изящные, остались в памяти Волынского.

Со вздохом вспомнил Артемий о принцессе Анне, плывущей по глубокому снегу, но воспоминание промелькнуло и пропало. «Не судьба», – подумал он. Но женитьба на сестре царя льстила его самолюбию, наружность невесты, скромная и приветливая, пришлась ему по душе, и уже в следующий свой визит он попросил Ульяну Андреевну принять его наедине, ибо он имеет ей сказать кое-что, до неё относящееся.

Они запёрлись в маленькой красной гостиной с низким потолком, с иконами, заставившими весь передний угол, и Артемий робко просил Ульяну Андреевну не только быть матерью, заменявшей Александре родную матушку, но и ему стать родственницей.

Ульяна Андреевна дико взглянула на него – очень уж не хотелось ей отпускать от себя сирот и лишаться доходов из казны, отпускаемых на содержание сестёр, – но сдержалась и только промолвила:

   – Как сама Александра на это посмотрит, а я... что ж я, моё дело – сторона...

Так и не получив ответа, Волынский уехал и долгое время провёл в волнении и думах. Что как откажут, что как не понравился он Александре Львовне?

Александра Львовна действительно не сразу согласилась на предложение Волынского. Ульяна Андреевна преподнесла ей это предложение так, чтобы усмотреть на лице сироты, хоть и двоюродной сестры царя, радость и стремление избавиться от её опеки. Но тихая Александра понимала, что может затаить её названная мать против неё.

   – Братушек моих нету в Москве, – сказала она в ответ на сообщённое ей известие, – как же я без их совета?

И скрыла радость в своём сердце – Артемий понравился ей с первого взгляда, а молодой блеск в его глазах и восторженная надежда увидеться с ней обещали хорошую семейную жизнь. Но перед Ульяной надо было держаться скромно и не сразу давать согласие, а как бы с неохотой. Тётка обиделась на желание посоветоваться с братьями:

   – Что ж я насильно, что ли, выдавать тебя замуж буду? Не хочешь, враз и откажи, говори, что не имеешь склонности к нему...

   – Что вы, тётушка Ульяна, – печально заметила Александра, – да я вся в вашей воле, как скажете вы, дорогая моя названная матушка, так и будет...

   – А вот я и скажу ему, жениху твоему, что склонность ты к нему имеешь, да только без повеления царского выйти не можешь. Даже и словом обязаться не моги, а уж если их величества соизволят дать разрешение на этот брак, то вся ты в их воле...

   – Тётушка, родная, как же вы умны, какие слова находите, – польстила ей девушка.

И Ульяна Андреевна решила, что её слова и есть воля её подопечной. Она передала всё Волынскому, и Артемий немедленно написал Екатерине о таком ответе своей невесты, прося посодействовать удачному окончанию сватовства.

Екатерина не замедлила с ответом:

«Господин полковник! Письмо твоё чрез посланного вашего Карцева исправно до нас дошло, по которому о намеренном вашем деле я известна и его царскому величеству о том доносила, и ежели со стороны невестиной склонность к тому есть, то мы оное приемлем за благо и даём позволение, дабы вам с нею при Божьей помощи положить на слове, и о том я к ней писала, что ежели она имеет к тому своё намерение, дабы оное объявила и дала вам слово, и что между вами учинится, о том к нам пишите, и хотя несколько дней лишних на Москве и промешкаетесь, о том не сомневайся. В прочем пребываю Екатерина».

Но Александра испугалась письма Екатерины, чтобы не подать повода Ульяне Андреевне обидеть её. Испугалась и Ульяна Андреевна – решила, что царь сошлёт её в монастырь за такое сватовство. Оттого и заставила невесту написать Екатерине, что никакой склонности к этому браку не имеет и что великое бесчестье ей, ежели сама она свою волю объявит, а пусть то учинят их величества, а она всегда готова повиноваться.

Артемий понял происки Ульяны Андреевны и в душе бранил её самыми постыдными словами, но и сам опасался, как бы не подняла она всю фамилию Нарышкиных со злобой на него. Тут вмешались ещё и московские « молвотворы » – всякого рода сплетники, передававшие Волынскому шепотком, будто и сам Михаил Григорьевич против этого брака. «Чёрт с ним, с этим сватовством, возьму назад своё слово да и покончу на этом дело», – уже было решил он, но узнал о новом письме Екатерины к невесте:

«Александра Львовна! Письмо ваше из Москвы, писанное от октября от 5 дня, мы получили, в котором пишете, что якобы приношение нам было неправое, понеже склонности вашей к браку не было, и о том сокрушаетесь. И тому мы зело удивляемся, что вы напрасно, не рассудя, сокрушаетесь, понеже мы писали к вам не повелительно, но токмо единым советом, что ежели склонность ваша к тому есть, то положить только на слове, а ежели нет склонности, то как хотите, ибо есть присловица, что у всякой невесты сто женихов и у всякого жениха сто невест. И хотя мы за благо рассудили о сём женихе, что оный добр, однако ж отдаём о том на ваше рассуждение, а кто вам инаково толкует, таких не надобно слушать, ибо сами вы уже совершенный разум имеете. В прочем и пребываем к милости склонная царица Екатерина».

Александра прекрасно поняла это письмо. Усердствовали в шепотках Ульяне Андреевне и самой Александре девицы и дамы, которые сами интересовались Волынским. Досадовали, что ускользает от них такой завидный жених, и дали волю злым своим язычкам...

Усердствовали в сплетнях и многие мужчины, особенно канцлер граф Гаврила Иванович Головкин.