Текст книги "Исследования истерии"

Автор книги: Зигмунд Фрейд

Соавторы: Йозеф Брейер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Если бы кого–нибудь покоробила чрезмерная сложность и надуманность такой ассоциативной связи между душевной болью и психическим аффектом, то я бы заметил в ответ, что подобное удивление не более оправдано, чем удивление по поводу того, что «именно у богачей больше всего денег». Когда не имеется разветвленной связи, не возникает и истерический симптом, не открывается путь для конверсии; и я могу заверить, что заболевание фрейлейн Элизабет фон Р. в смысле детерминирования относится к числу простейших. Мне доводилось распутывать узлы и посложнее, особенно в случае фрау Сесилии М. Каким образом на почве этих болей взросла астазия–абазия нашей пациентки после того, как открылся определенный путь для конверсии, я уже описал в истории болезни. Впрочем, я отстаивал там и мнение о том, что пациентка заполучила или усугубила функциональное расстройство засчет символизации, что для своей несамостоятельности, неспособности хотя бы что–то изменить в жизни она нашла соматическую форму выражения в виде абазии–астазии, а такие выражения, как «не сойти с места», «не иметь опоры» и т. п., послужили мостом для этого нового акта конверсии. Постараюсь подкрепить это утверждение другими примерами.

По–видимому, для конверсии по причине синхронии при наличии ассоциативной связи от предрасположенности к истерии требуется совсем немного; для конверсии за счет символизации, напротив, необходимо более сложное видоизменение истерии, какое, судя по достоверным сведениям, произошло у фрейлейн Элизабет только на поздней стадии развития истерии. Наиболее показательные примеры символизации продемонстрировала мне фрау Сесилия М., заболевание которой можно назвать самым сложным и поучительным случаем истерии в моей практике. Я уже указывал на то, что, к сожалению, не вправе подробно излагать эту историю болезни.

Помимо прочего, фрау Сесилия страдала от невероятно сильной лицевой невралгии, которая неожиданно появлялась у нее два–три раза в год, держалась на протяжении пяти–десяти дней, какое бы лечение не предпринималось, а затем сама собой резко исчезала. Невралгия затрагивала лишь вторую и третью ветви тройничного нерва, а поскольку у пациентки, безусловно, была уратурия и определенную роль в истории ее болезни играл не вполне понятный «острый ревматизм», все это наводило на мысль о подагрической невралгии. Врачи, собиравшиеся на консилиум и наблюдавшие за каждым приступом невралгии, разделяли это мнение; невралгию пытались лечить обычными методами, проводя электростимуляцию, предписывая употреблять щелочную воду и слабительное, однако на нее ничего не действовало до тех пор, пока ей самой не заблагорассудилось уступить место другому симптому. В прежние годы – а невралгия одолевала пациентку в течение пятнадцати лет – всю вину за поддержание невралгии свалили на зубы; их приговорили к удалению, и в один прекрасный день семеро злодеев были казнены под наркозом. Далось это не так–то просто; зубы сидели настолько крепко, что корни их по большей части пришлось оставить. Никакого облегчения пациентке эта жуткая операция не принесла, ни временного, ни стойкого. После этого невралгия свирепствовала у нее в течение нескольких месяцев. Когда я взялся за ее лечение, при приступах невралгии все еще посылали за дантистом; он всякий раз заявлял, что отыщет больной корень, приступал к поискам, но, как правило, его вскоре прерывали, поскольку неожиданно исчезала невралгия, а с нею и потребность в дантисте. В промежутках между приступами зубы не причиняли ей никакого беспокойства. Однажды, как раз в ту пору, когда у пациентки снова бушевал приступ, я провел по ее просьбе лечение под гипнозом, энергично наложил на боли запрет, и с того момента они прекратились. Вот тогда у меня и появились сомнения в подлинности этой невралгии.

Приблизительно год спустя после того, как гипноз принес ей исцеление, болезнь фрау Сесилии приняла новый и неожиданный оборот. Внезапно у нее стали появляться ощущения, совершенно не похожие на то состояние, с которым она свыклась за последние годы, но, немного поразмыслив, пациентка заявила, что раньше с нею такое уже случалось и эпизоды эти были рассеяны по всему пространству ее болезни (растянувшейся на тридцать лет). И тут действительно обнаружилось на диво много истерических эпизодов, которые пациентка могла датировать определенным моментом в прошлом, а вскоре выявились и зачастую весьма запутанные мыслительные связи, определявшие последовательность этих эпизодов. Это напоминало серию картинок с пояснительным текстом. Наверное, нечто подобное имел в виду Питр[8], когда вел речь о своем delire ecmnesique[70]70
  Delire ecmnesique (франц.) – экмнезический бред[9].


[Закрыть]. Весьма примечательно было то, каким образом воспроизводилось подобное состояние, относящееся к прошлому. Сначала на фоне прекрасного самочувствия у пациентки появлялось особого оттенка патологическое настроение, которое она всегда недооценивала и объясняла обыкновенными событиями, произошедшими за последние несколько часов; затем по мере помутнения сознания у нее появлялись истерические симптомы: галлюцинации, боли, судороги, продолжительный громкий бред, и, наконец, вслед за ними в виде галлюцинации воскрешалось событие прошлого, которое могло послужить объяснением первоначального настроения и детерминировать соответствующие симптомы. После того как разыгрывалась заключительная сцена припадка, все снова прояснялось, недомогание исчезало, как по волшебству, и она опять чувствовала себя прекрасно – до следующего припадка спустя полдня. Обычно за мной посылали, когда припадок был в самом разгаре, и я при помощи гипноза провоцировал воспроизведение травматического события и искусственным образом приближал окончание припадка. Пройдя с пациенткой несколько сотен таких циклов, я узнал много нового о детерминировании истерических симптомов. Именно наблюдение за этой примечательной пациенткой совместно с Брейером послужило непосредственным поводом для опубликования нашего «Предуведомления».

Наконец пришла пора и для воспроизведения событий, связанных с лицевой невралгией, лечением которой я сам занимался в свое время, когда приступ невралгии был текущим. Мне не терпелось узнать, не была ли невралгия обусловлена психическими факторами. Когда я попытался воскресить в памяти пациентки травматическую сцену, она тотчас преисполнилась чувством глубокой обиды на мужа, рассказала об одной беседе, состоявшейся между ними, об одной его реплике, которую она расценила как жестокое оскорбление, затем неожиданно схватилась за щеку, громко вскрикнула от боли и промолвила: «Я восприняла это как пощечину».Но тут боль и приступ разом прошли.

Не приходится сомневаться в том, что речь здесь шла о символизации; ей показалось, будто она и впрямь получила пощечину. Теперь меня спросят, каким образом ощущение того, что она получила «пощечину», могло привести к появлению внешних признаков невралгии тройничного нерва, затронувшей лишь вторую и третью его ветви, а также к обострению боли, когда она открывала рот и жевала (но не в те моменты, когда она говорила!).

На следующий день у нее снова появилась невралгия, только на этот раз ее удалось устранить благодаря воспроизведению другой сцены, которая тоже была связана с оскорблением. Так продолжалось девять дней; судя по всему, на протяжении многих лет оскорбления, особенно словесные, вызывали у нее новые приступы лицевой невралгии путем символизации.

В конце концов мы добрались и до первого приступа невралгии (случившегося более пятнадцати лет назад). В данном случае произошла не символизация, а конверсия за счет синхронии; она уловила печальный взгляд и восприняла его как укор, который подал ей повод оттеснить вереницу других мыслей. Стало быть, в данном случае все сводилось к конфликту и защите; больше ничем объяснить появление невралгии в тот момент невозможно, если только не предположить, что тогда у нее слегка болели зубы и лицо, а это не так уж и маловероятно, поскольку в то время она как раз была на первых месяцах первой ее беременности.

Итак, судя по всему, эта невралгия стала отличительным признаком определенного психического возбуждения за счет обыкновенной конверсии, но в дальнейшем бередить ее могли созвучные ей ассоциации благодаря конверсионной символизации; собственно говоря, то же самое наблюдалось и в случае фрейлейн Элизабет фон Р.

Приведу второй пример, позволяющий показать, сколь действенной бывает символизация в других условиях: как–то у госпожи Сесилии разболелась правая пятка, она чувствовала колющую боль в пятке при ходьбе и не могла на нее ступить. В ходе анализа ей припомнилось, как она некогда оказалась в одной лечебнице за границей. Восемь дней она пролежала в своей палате, а потом за ней зашел лечащий врач, чтобы впервые сопроводить ее к табльдоту. Она ощутила боль в тот момент, когда взялась за его руку, намереваясь выйти из палаты; когда она воспроизводила эту сцену, боль исчезла, как только пациентка сказала, что тогда ею овладел страх, поскольку она не знала, сможет ли «правильно держать себя» в незнакомом обществе!

Этот пример возникновения истерического симптома за счет символизации на основе расхожей фразы кажется убедительным, почти комическим. Однако при ближайшем рассмотрении всех обстоятельств предпочтительной представляется другая трактовка. В то время у пациентки вообще болели ноги, именно из–за этого она так долго не вставала с постели; и нельзя не согласиться с тем, что под влиянием страха, овладевшего ею в тот момент, когда она сделала первый шаг, из всех ее тогдашних болевых ощущений выбрана была именно подходящая для символизации боль в правой пятке, дабы преобразовать ее в психическую альгезию и сохранить надолго.

В этих случаях механизму символизации отводится второстепенная роль, что в точности соответствует общему правилу, но я располагаю и другими примерами, подтверждающими возможность возникновения истерических симптомов исключительно за счет символизации. Один из самых красноречивых касается все той же фрау Сесилии. Однажды, когда ей было пятнадцать лет, она лежала в постели под присмотром своей строгой бабушки. Неожиданно девушка вскрикнула, ощутив во лбу над переносицей сверлящую боль, которая продержалась у нее после этого в течение недели. В ходе анализа это го болевого ощущения, которое было воспроизведено ею спустя почти тридцать лет, она сообщила, будто бабушка бросила на нее тогда столь «сверлящий» взгляд, что тот словно пронзил ей лоб. Она боялась, что пожилая женщина смотрит на нее с недоверием. Высказывая эту мысль, она неожиданно расхохоталась, и боль тут же прошла. Я усматриваю в этом не что иное, как механизм символизации, который в известном смысле представляет собой нечто среднее между механизмом самовнушения и механизмом конверсии.

Во время наблюдения за фрау Сесилией М. мне удалось собрать настоящую коллекцию образчиков подобной символизации. Многие физические ощущения, которые обыкновенно считаются органическими по природе, имели у нее психическое происхождение или, по меньшей мере, могли так истолковываться. Определенные переживания сопровождались у нее ощущением покалывания в области сердца («У меня от этого сердце закололо»). Истерическую боль, которая пронизывает голову, точно гвоздь, она старалась унять так, словно ее изводила какая–то мысль («У меня что–то засело в голове»); боль действительно проходила всякий раз, когда волновавшая ее проблема разрешалась. В момент оскорбления у нее возникало ощущение истерической ауры в горле, которому сопутствовали такие мысли: мне придется это проглотить. Насчитывался целый ряд сопутствующих друг другу ощущений и представлений, при которых то ощущение вызывало определенное представление, позволяющее его истолковать, то представление создавало за счет символизации определенное ощущение, а нередко бывало трудно разобрать, какой из двух элементов появился раньше.

На моей памяти ни одна другая пациентка не обращалась столь часто к символизации. Правда, фрау Сесилия М. была необыкновенно одаренной личностью, особенно в смысле художественном, об утонченности эстетического чувства которой свидетельствовали изящные стихи, что она слагала[10]. Но я утверждаю, что индивидуального и произвольного в том, что истеричка находит соматическую форму выражения эмоционально окрашенного представления,меньше, чем может показаться. Когда она буквально воспринимает какое–нибудь выражение и принимает «укол в сердце» или полученную из–за оскорбительного замечания «пощечину» за подлинные события, она не утрирует, а лишь вдыхает новую жизнь в ощущения, на которых зиждятся расхожие выражения. Отчего бы нам вздумалось говорить, что от обиды может «кольнуть сердце», если бы обида и впрямь не сопровождалась похожими ощущениями в области сердца и не была бы именно этим примечательна? Почему бы не предположить, что выражение «проглотить обиду», то есть смолчать в ответ на оскорбление, не навеяно подлинными ощущениями, связанными с иннервацией, которые возникают в глотке в тот момент, когда теряешь дар речи и не можешь ответить на оскорбление? Все эти ощущения и виды иннервации являются «выражением душевных порывов», в основе которых, как объяснил нам Дарвин, лежат функции, бывшие первоначально осмысленными и целесообразными; возможно, ныне они чаще всего столь ослаблены, что соответствующие им выражения представляются нам метафорами, но велика вероятность того, что некогда все это воспринималось буквально, и вполне закономерно, что при истерии обостренная иннервация заставляет возвращать словам их первоначальное значение. Возможно, даже неверно говорить, что истерия создает эти ощущения за счет символизации; быть может, истерия не берет за образец словоупотребление, а черпает вместе с ним из общего источника[71]71
  Когда происходят глубокие психические изменения, случается и так, что более замысловатые обороты речи получают явное символическое выражение в виде чувственных образов и ощущений. Одно время все мысли фрау Сесилии М. превращались в галлюцинации, для разгадывания которых зачастую требовалось недюжинное остроумие. Она жаловалась мне на то, что ей докучает о дна галлюцинация, ей кажется, будто бы обоих ее врачей – Брейера и меня – повесили в саду на двух соседних деревьях. Галлюцинация исчезла после того, как в хо де анализа раскрылась следующая история: накануне вечером Брейер отклонил ее просьбу выдать ей одно лекарство, и тогда она понадеялась на меня, но я оказался столь же неуступчивым. Она рассердилась на нас и в сердцах по думала: один другого стоит, один к другому довесок! – Прим. автора.


[Закрыть].

Примечания

[1] Фрейлейн Элизабет фон Р. – Илона Вайс (род. В 1867 в Будапеште). Фрейд занимался лечением Илоны Вайс с осени 1892 г. до лета 1893 г. (см. Jay Geller. Some more additional 'day residues': The first review of Studien Ubег Hysterie, Ilona Weiss and the dream of Irma's injection. Psychoanalysis & History, Vol. 2, No. 1 (Feb. 2000).

[2] гипералгезия – (от греч. hyper – сверх и algo – боль) – повышенная болевая чувствительность.

[3] ... лечение ног с помощью искровых разрядов Франклина... – метод лечения «тихим» электрическим разрядом, названным по имени Б. Франклина (1706–1790).

[4] ... Выражение ее лица, по словам поэта, «ум плутовской в ней выдавало»... – неточная цитата из «Фауста» Гете. Рассуждая о проницательности Маргариты Мефистофель замечает: «Она, заметь, физьономистка // И раскумекала меня, // По–видимому, очень близко. // Ум плутовской давно смекнул, // Что хват я или Вельзевул» (Гете И.В. Фауст. Часть первая. Сцена пятая. Перев. Б. Пастернака).

[5] ... на водах в Гастейне... – Гастейн – популярный бальнеологический курорт неподалеку от Зальцбурга (СП.).

[6] ... абазия – (от греч. а– отрицат. частица, basis – шаг) нарушение способности ходить при сохранении способность к выполнению движений, составляющих ходьбу. Больной может совершать соответствующие действия, в необходимом объеме и с достаточной силой, лежа. Часто сопутствуется астазией.

[7] ... В процессе этой работы я стал придавать глубокое значение сопротивлению... Здесь впервые речь идет о принципиальном для будущего психоанализа клиническом понятии «сопротивление» [Widerstand]. Подробнее Фрейд говорит об этом феномене в заключительной части этой книги. Именно из–за сильного сопротивления некоторых пациентов Фрейд отказывается от гипноза и внушения; именно психоанализ и преодолевает, и истолковывает этот феномен (В.М.).

[8] ... имел в виду Питр... – Питр, Жан Альберт (1848 – 1927), французский психиатр, ученик Шарко, занимавшийся исследованиями афазии и истерии. В 1891 году в Париже вышла его книга «Клинические лекции по истерии и гипнотизму». Предисловие к ней написал Шарко.

[9] ... экмнезический бред... – Экмнезия (от греч. ек – вне, за пределами, mnesis – память) – форма расстройства памяти, при котором стирается граница между прошлым и настоящим. Либо события прошлой жизни переносятся в настоящее, либо текущие события переносятся в прошлое. Один из учеников Шарко, Питр, на которого здесь и ссылается Фрейд, в «Клинических исследованиях истерии и гипнотизма» (1891) отмечает, что пациенты возвращаются к какому–то моменту в прошлом и ведут себя так, будто никаких событий после этого момента не происходило (В.М.).

[10] ...Сесилия М. была необыкновенно одаренной личностью, об утонченности  эстетического чувства которой свидетельствовали изящные стихи, что она слагала. –  Любопытно отметить, что именно книга стихов Анны фон Либен, изданная после ее смерти и обнаруженная в личной библиотеке Фрейда, помогла исследователю Свейлзу установить личность этой пациентки. (См. Swales, Peter. Freud, his Teacher and the Birth of Psychoanalysis. New Jersey: The Analytic Press, 1986) (С.П.).

Теоретическая часть

(Йозеф Брейер)

В «Предуведомлении», предваряющем наши исследования, мы изложили те мысли, на которые навели нас наблюдения, и я полагаю, что по существу они верны. Однако ради краткости нам пришлось по большей части ограничиться в «Предуведомлении» лишь намеками на наши соображения. Поэтому и позволительно теперь, когда соображения наши подкреплены историями болезни, изложить их более обстоятельно. Разумеется, мы и здесь не собираемся рассматривать «истерию в целом», да это и невозможно, однако следует более подробно, вразумительно, а может быть, и с известными оговорками разъяснить все то, что не получило в «Предуведомлении» должного обоснования и было там лишь слегка намечено.

На нижеследующих страницах о мозге мы ведем речь редко, а о молекулах и вовсе не упоминаем. Психологические процессы следует описывать на языке психологи и, пожалуй, иначе их и описать–то невозможно. Если мы заменили бы слово «представление» словосочетанием «возбуждение в коре головного мозга», то последнее могло бы показаться нам понятным только потому, что, несмотря на новый наряд, мы угадали бы в нем черты старого знакомца и без лишнего шума восстановили бы в правах былое «представление». Ибо представления возникают у нас постоянно и известны нам досконально, а «возбуждение в коре головного мозга» представляется скорее неким постулатом, обозначением того, что мы только надеемся когда– нибудь познать. Подобная замена одних терминов другими напоминает бессмысленный маскарад.

Это может послужить оправданием того, что здесь в ходу почти исключительно психологические термины.

Вот еще к чему я заранее прошу проявить снисхождение. Когда наука стремительно развивается и совершенствуется, мысли, высказанные впервые одиночками, очень скоро становятся всеобщим достоянием. Взявшись изложить свои соображения по поводу истерии и ее психических причин, уже невозможно не высказать и не повторить множество тех мыслей, которые некогда были собственностью одного ума, а ныне принадлежат всем. Едва ли теперь можно установить, кто высказал их первым, поэтому ничего не стоит принять чужую мысль за свою собственную. Надеюсь, это послужит нам оправданием, если кому–то покажется, что мы приводим мало цитат и не проводим четкую границу между своими и чужими соображениями. То, что изложено на нижеследующих страницах, меньше всего претендует на оригинальность.

I. Являются ли все истерические феномены идеогенными?

В «Предуведомлении» речь шла о психическом механизме «истерических феноменов», но не о «психическом механизме истерии», поскольку мы не стремились доказать, что означенный механизм, равно как и наша психическая теория истерических симптомов, всегда и везде остается в силе. Мы не считаем, что все истерические феномены возникают именно таким образом и являются идеогенными, то есть порождением представлений. Тут мы не согласны с Мебиусом[1], который предложил в 1888 году следующее определение: «Истерическими являются все патологические феномены, обусловленные представлениями». Позднее он добавил, что лишь некоторые патологические феномены вторят с точки зрения содержания представлениям, из–за которых они возникли, а именно те из них, что были вызваны внушением, произведенным извне, или самовнушением; это происходит, например, в том случае, когда возникшая у пациентки мысль о том, что рука ей не повинуется, вызывает паралич руки. Другие истерические феномены, хотя и обусловлены представлениями, с точки зрения содержания им не соответствует; например, в одной нашей истории болезни упоминается о том, что паралич руки возникал у пациентки при виде предмета, похожего на змею.

Предлагая такое определение, Мебиус не намеревается внести в терминологию изменения, в соответствии с которыми истерическими следовало бы впредь называть только идеогенные симптомы, порожденные представлениями, а попросту полагает, будто все истерические симптомы являются идеогенными. «Поскольку представления очень часто служат причиной появления истерических симптомов, мы полагаем, что они являются таковыми всегда». Это он называет заключением по аналогии; я бы назвал это скорее обобщением, которое следовало бы еще проверить на предмет правомочности.

Прежде чем что–либо обсуждать, очевидным образом, необходимо уточнить, что именно мы называем истерией. Я называю истерией болезнь, картина которой обнаружена опытным путем и составлена на основе наблюдений, точно так же как картина легочной чахотки при туберкулезе. Приобретая новые знания, мы вносим поправки и уточнения в картину болезни, известную по опыту, но при этом не можем, да и не должны разрывать ее в клочья. Как явствует из результатов этиологических исследований, отдельные патологические процессы, развивающиеся при легочной чахотке, обусловлены различными факторами; туберкулез вызывают палочки Коха, а распад ткани, образование каверн, септическую лихорадку – другие микробы. Тем не менее туберкулезная чахотка является целостным заболеванием и неверно было бы растаскивать его на части, объявляя «специфически туберкулезными» лишь те изменения тканей, которые вызваны палочками Коха. Точно так же должно сохранять и целостность истерии, даже если выяснится, что симптомы ее обусловлены различными факторами: одни возникли за счет действия психического механизма, а другие появились без его помощи.

А в том, что так оно и есть, лично я убежден. Лишь некоторые истерические феномены являются идеогенными, а если принять на веру определение Мебиуса, то придется разделить на две половины не только саму истерию, но и каждый симптом, возникший у одного и того же больного.

По аналогии с заключением по аналогии, к которому пришел Мебиус, можно было бы заключить: «Поскольку представления и ощущения очень часто вызывают эрекцию, мы предполагаем, что только они ее всегда и вызывают, и даже периферические импульсы должны пройти окольным путем, через психику, прежде чем послужить причиной развития этого вазомоторного процесса». Несмотря на очевидную ошибочность этого заключения, подкрепить его можно было бы никак не меньшим количеством фактов, чем тезис Мебиуса, касающийся истерии. Если уж на то пошло, то следует скорее предположить, что, по аналогии со множеством физиологических процессов, как то слюнотечение, слезоотделение, изменение сердечной деятельности и т. п., процесс этот может развиваться как под влиянием представлений, так и под воздействием периферических или каких–то других, но только не психических раздражителей. Доказать обратное покамест не удалось. Так что можно с уверенностью сказать, что многие симптомы, именуемые истерическими, обусловлены не только представлениями. В пример можно привести самый заурядный случай. Скажем, у какой–то женщины при малейшем волнении проступают на шее, груди и лице красные пятна, которые затем сливаются воедино. Их появление обусловлено представлениями, и, стало быть, согласно определению Мебиуса, они являются истерическими симптомами. Однако аналогичное, хотя и более локальное, покраснение наблюдается у нее и при раздражении кожи, при прикосновении и т. д. Выходит, что оно истерическим симптомом не является. Стало быть, один и тот же симптом бывает порой истерическим, а иной раз таковым не бывает. Остается лишь гадать о том, относится ли данный эретизм сосудодвигательных нервов к числу специфических истерических симптомов или является обычным признаком «чрезмерной возбудимости нервов». Но если строго придерживаться определения Мебиуса, то единое явление все равно придется разложить на части, признав истерическим лишь то покраснение, которое было вызвано волнением.

Точно так же обстоит дело и с истерическими болями, которым уделяется столько внимания на практике. Казалось бы, уж они–то обусловлены зачастую только представлениями и являются, по существу, «болевыми галлюцинациями». Но приближайшем рассмотрении выясняется, что одного представления, каким бы ярким оно ни было, недостаточно для того, чтобы вызвать боль, а необходимы еще особые изменения в состоянии аппарата, отвечающего за проведение импульсов боли и болевую чувствительность, как необходимо и повышение степени возбудимости сосудодвигательных нервов для того, чтобы на коже при волнении проступили красные пятна. Безусловно, само словосочетание «болевая галлюцинация» весьма метко характеризует эту невралгию, но заодно заставляет нас прикладывать к ней такие же мерки, с какими мы привыкли подходить к галлюцинациям. Обстоятельный разговор на тему галлюцинаций был бы здесь неуместен. Поэтому скажу лишь одно: на мой взгляд, «представление», мнемонический образ, не подкрепленный возбуждением перцептивного аппарата, каким бы ярким и живым этот образ ни был, никогда не сможет приобрести черты объективной реальности, каковые отличают галлюцинацию[72]72
  Этот перцептивный аппарат, включающий в себя и чувствительные области в коре головного мозга, должен отличаться от то го органа, который сохраняет и воспроизводит чувственные впечатления в виде мнемонических образов, ибо основной предпосылкой деятельности аппарата восприятия является скорейшее restitutio in statum quo ante [лат., возвращение к прежнему состоянию); иначе было бы невозможным дальнейшее адекватное восприятие. Залогом воспоминания, напротив, является то, что подобное восстановление не происходит, и восприятие любого ощущения влечет за собой непреходящие изменения. Один и тот же орган не может удовлетворять разом двум взаимоисключающим требованиям; зеркало теле скопа не может служить заодно и фотографической пластинкой. Поэтому я присоединяюсь к мнению Мейнерта[2] с одной оговоркой: черты реальности галлюцинациям действительно придает именно возбуждение, но только не подкорковых центров, как считает Мейнерт, а перцептивного аппарата. Если же возбуждение органа восприятия вызывает мнемонический образ, то мы вправе предположить, что степень его возбудимости не соответствует норме, благодаря чему и создаются условия для возникновения галлюцинации. – Прим. автора.


[Закрыть].

То же самое можно сказать даже о галлюцинациях, затрагивающих чувства, а уж тем более о болевых галлюцинациях. Ибо едва ли здоровый человек способен придать воспоминанию о телесной боли хотя бы то правдоподобие, то отдаленное сходство с ощущением подлинным, какого удается достичь, воскрешая в памяти зрительные образы и звуки. Я полагаю, что даже во сне, в том состоянии, при котором у здорового человека естественным образом возникают галлюцинации, никогда не пригрезится боль, если спящий на самом деле ее не испытывает. De norma[73]73
  De norma (лат.) – в норме.


[Закрыть] вызвать боль за счет «возвратного» возбуждения перцептивного аппарата, которое направляется из органа памяти при возникновении представлений, еще сложнее, чем вызвать таким же образом зрительные или слуховые ощущения. Если при истерии с такой непринужденностью возникают галлюцинации, то степень возбудимости аппарата, отвечающего за болевые ощущения, наверняка повышена.

Но и в этом случае боль возникает не только из–за представлений, но и под воздействием периферических раздражителей, точно так же как вышеописанный эретизм сосудодвигательных нервов.

Мы ежедневно сталкиваемся с тем, что у людей в нервном отношении здоровых возникают периферические боли, обусловленные развитием патологических процессов в других органах, которые сами по себе боли не причиняют; например, головная боль может возникнуть из–за довольно незначительных изменений в носу или околоносовых пазухах[3], а межреберная невралгия или невралгия плечевого сплетения – из–за сердечных недомоганий. Если больной отличается чрезмерной возбудимостью, которой, по нашему мнению, обусловлены болевые галлюцинации, то его возбудимость, так сказать, предоставлена в распоряжение вышеуказанной иррадиации. Даже у тех, кто не страдает нервическими расстройствами, иррадиация становится со временем более выраженной и принимает такие формы, в каких она проявляется только у нервнобольных, хотя и обусловлена действием того же механизма. Например, боль в области яичников, на мой взгляд, напрямую связана с состоянием половых органов. То обстоятельство, что эту боль, как и любые другие болевые ощущения, удается вызвать в виде галлюцинации под гипнозом, а спровоцировать ее появление могут и психические факторы, еще не доказывает, что она возникает только через посредство психики. Подобно эритеме или любой нормальной секреции, она обусловлена как психическими, так и сугубо физическими факторами. Как же нам быть: назвать истерической лишь ту боль, которая, по нашим сведениям, имеет психическое происхождение? Но ведь тогда нам придется исключить из комплекса истерических симптомов обычную боль в области яичников, а это едва ли допустимо.

Тяжелый невроз, связанный с суставом и постепенно развившийся после легкой травмы этого сустава, безусловно, обязан своим возникновением определенным психическим факторам: из–за того, что внимание пострадавшего сосредоточено на поврежденной конечности, соответствующие нервные пути становятся более возбудимыми; но это не означает, что повышенная чувствительность сустава в буквальном смысле обусловлена представлениями.

То же самое можно сказать о патологическом снижении чувствительности. Трудно вообразить, а еще труднее доказать, что анальгезию всего тела или какой–то части тела, не сопровождаемую анестезией, вызывают представления. И даже если бы полностью подтвердились данные Бине и Жане[4], которые установили, что гемианестезия[5] обусловлена особым психическим состоянием, расщеплением психики, то ее следовало бы назвать психогенным, но никак не идеогенным феноменом, а значит, согласно определению Мебиуса, она не была бы истерическим симптомом.

Коль скоро многие типичные истерические феномены, по всей вероятности, идеогенными не являются, тезис Мебиуса можно смягчить. Не будем утверждать, что «истерическими являются только те симптомы, которые возникли по вине представлений», а ограничимся следующим предположением: очень многие истерические феномены, возможно, в большей степени, чем кажется ныне, являются идеогенными. Однако основным патологическим фактором, за счет которого могут оказывать болезнетворное воздействие как представления, так и непсихологические раздражители, всегда является изменение степени возбудимости нервной системы[74]74
  Оппенгейм. Лабильность молекул[6]. Возможно, в будущем удастся заменить весьма приблизительное определение, которым мы воспользовались выше, более точной и емкой формулой. – Прим. автора.


[Закрыть]. А вот до какой степени это изменение обусловлено психическими факторами, это – вопрос другой.

Стало быть, если идеогенными и являются лишь некоторые истерические феномены, то хотя бы их можно назвать специфическими истерическими симптомами, а значит, благодаря изучению этих симптомов и определению их психической этиологии можно внести существенный вклад в теорию означенного заболевания. Попытаемся ответить на следующий вопрос: как они возникают, каков «психический механизм» этих феноменов?