Текст книги "Калигула"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

Алтари, построенные по краям дороги, по которой проходил кортеж, были богато украшены цветами, города встречали его сооруженными по этому поводу триумфальными арками, увитыми лавровыми ветвями, а по вечерам улицы освещали сотни факелов.

В душе Калигула радовался, что никто не был удручен смертью Тиберия; временами до его слуха доходили даже проклятья в адрес покойного, но он пропускал это мимо ушей.

Вступление нового императора в Рим превратилось в общенародный праздник: горожане опустошили свои сады, чтобы украсить улицы целыми возами весенних цветов.

Процессия проследовала через Аппиевы ворота и далее по Триумфальной улице к римскому форуму. Толпа могла задавить молодого императора, если бы Макрон и его преторианцы не образовали коридор, по которому он проследовал, к возвышению для ораторов. Молча, с непроницаемым лицом стоял наверху, пока людское море не успокоилось. Тогда он поднял руку, и в ту же минуту воцарилась тишина. Гай Юлий начал траурную речь об императоре Тиберии, и ему, настоящему актеру, удалось даже пролить слезы. Народ был тронут и взволнован. Какой человек! Он скорбел о своем деде и предшественнике с подобающим уважением, как того требовали происхождение и традиции. Как раз потому, что Тиберий был так ненавистен, Калигуле поставили в особую заслугу то, что он отдал усопшему должное:

– Пусть в последние годы император стал вам совсем чужим, мы должны быть благодарны ему за то, что всю свою заботу он отдавал благосостоянию империи, без устали и покоя, забывая о своем ставшем к старости слабом здоровье. Слова Цицерона «После сделанной работы хорошо отдыхать» не были верны в отношении его, так как он не давал себе отдыха как первый слуга государства. И в этом – только в этом – я хочу быть похожим на него…

Людям было ясно, что критику Тиберия Калигула представил как похвалу и дал понять, что преследования нарушителей закона об оскорблении императорского величия он не потерпит. Распахнулись двери в прекрасное будущее, и казалось, что благословенные времена Августа возвращаются. Ничто не говорило и в последующие месяцы, что все пойдет по-другому.

Калигула поручил Макрону прочитать завещание Тиберия, но префект едва ли был от этого в восторге. В душе воина шевельнулось подозрение, что Гай использовал его: ведь в завещании не был указан конкретный преемник: старик так и не смог решить, кому оставить власть – Калигуле или своему родному внуку Тиберию Цезарю.

Макрон выполнил то, что от него требовалось: зачитал документ сенату. Но поскольку Калигула был всеми желаемым преемником, права младшего Тиберия обошли, признав Гая Цезаря полноправным наследником. Калигула достиг своей цели и теперь решился на щедрый жест: он усыновил юношу.

Макрон, между тем, должен был многое сделать. Сразу после прибытия Калигулы в Рим и принесения ему присяги преторианцами он занялся исполнением своих обещаний. Префекту больше не нужно было проверять прошения о повышениях, переводах или увольнениях, за исключением новых случаев. Калигула предоставил ему полную свободу действий, но с условием, что под каждым актом будет стоять: «По приказу Гая Юлия Цезаря Августа».

Так сотни заслуженных ветеранов получили почетное увольнение с выходным пособием в виде денег или земли. За небольшим исключением, прошли и все повышения. Калигула потребовал:

– Нам нужна свежая кровь в рядах преторианцев. Пусть старики уходят. Каждый из них получит достойную компенсацию. Это недешево, однако необходимо.

Макрон кивнул.

– Я полностью поддерживаю тебя, император. Чем больше преторианцев принесут свою первую присягу тебе, тем лучше.

И центурион Кассий Херея достиг таким образом цели своей жизни. В торжественной обстановке он вместе с другими был назначен трибуном, будучи единственным среди всех остальных, происходившим из плебейской семьи.

Макрон передал ему медную отполированную дощечку с гравировкой – знак, подтверждающий его новый высокий ранг, и сказал:

– Император одобрил твое повышение. Да здравствует Гай Юлий Цезарь Август!

– Да здравствует император!

Свое правление Калигула начал, как того требовал обычай, с раздачи наград преторианцам, и Херея сразу смог выплатить большую часть своего заема. Остаток нетрудно было выплачивать ежемесячными взносами из жалованья трибуна.

– Начинается новое время! – с восторгом рассказывал он Марсии. – И не только для нас. Позавчера император приказал прекратить все процессы Тиберия и публично сжечь все акты. Для многих это конец кошмарного сна. А ты, Марсия, теперь жена преторианского трибуна.

Он поднял супругу на руки и принялся кружить.

– Был бы здесь сейчас Сабин! Думаю, он сразу отправился бы к преторианцам – при таком императоре!

Херея осторожно поставил жену на пол и продолжал:

– Не знаю, что с ним случилось. Прошел почти год. Он давным-давно прислал письмо и с тех пор молчит. Может, мне надо спросить его отца?

– Я не знаю… – с сомнением проговорила Марсия. – Его родителей не очень радовало ваше общение.

– Они боялись, что Сабин решит стать солдатом. Корнелий Цельсий хотел превратить его в книготорговца. Будто это дело для мужчины!

Марсия рассмеялась.

– Ты совсем забыл, что просил Сабина помочь тебе в том, без чего проще обходиться. Не умей ты читать и писать, не стал бы никогда трибуном.

– Ну да… – смутился Херея.

– И потом, ты так радовался, когда сам смог ответить на письмо друга.

– Он написал одно-единственное – не случилось ли с ним чего-нибудь?

Нет, с Корнелием Сабином ничего не случилось, во всяком случае, ничего такого, что грозило бы его жизни и здоровью. Он отправил Херее и второе письмо, но друг его не получил, потому что корабль с почтой попал в шторм у берегов Сицилии и разбился о скалы.

В первые дни пребывания в Эпидавре Сабину казалось, что он попал в другой мир. Все протекало здесь в торжественном покое и размеренности, без суеты, без крика – для римлянина почти пугающее состояние.

Он сопровождал дядю по Священной улице к храму. Здесь, на пути приехавших в надежде на чудесное исцеление, начинался строгий ритуал, обязательный для всех. Храм был всегда открыт. В полутемном помещении возвышалась громадная статуя Асклепия, изготовленная из золота и слоновой кости. Бородатый бог держал в правой руке свиток, а его левая рука покоилась на приподнятой голове священной змеи. У ног Асклепия лежала собака – другой символ.

Храм поражал не столько размерами, сколько богатством отделки, над которой трудилось множество известных мастеров.

Здесь больные должны были изложить свои просьбы, чтобы ПОТОМ ОЧИСТИТЬСЯ у СВЯТЫХ ИСТОЧНИКОВ. Сабин удивлялся, с какой серьезностью его дядя, отличавшийся обычно скептицизмом, совершал эти ритуалы. Позже старик объяснил:

– Не имеет смысла делать что-либо наполовину. Тот, кто приезжает в Эпидавр искать исцеления, должен следовать традициям. Тому же, кто находит это смешным, лучше остаться дома.

Прежде всего жаждущие исцеления должны были принести жертву. Как правило, это были животные – ослы, козы, бараны, гуси или куры. Люди победнее могли ограничиться фруктами, хлебом или сластями. Те, кто прибывал издалека, жертвовали деньги, и у Сабина сложилось впечатление, что жрецов Асклепия такие жертвы радовали больше всего.

До места совершения жертвоприношения Сабин мог сопровождать дядю, но что следовало за этим, касалось только самих больных. Потом велись долгие доверительные разговоры со жрецами, которые пытались таким образом выяснить, в чем причина недуга.

Сопровождающие больных и вообще все, кто приехал не за лечением, должны были жить за пределами священной территории. Вокруг располагались самые разные гостиницы – от совсем простых домиков до великолепных вилл предлагались всевозможные развлечения гостям. Желающие отправлялись в гимнастические залы. На ипподроме можно было кататься на лошадях. Молодежь шла на стадион, где соревновалась в беге, прыжках, метании диска и копья.

Не пустовал и огромный амфитеатр, построенный три века назад известным архитектором Поликлетом. Из-за своих размеров – тут могли найти место две тысячи зрителей – и отличной акустики театр пользовался мировой славой. Здесь выступали известные актеры, в репертуаре были и классические греческие комедии, и постановки, прославляющие Аполлона и Асклепия, и простоватые шутки римских комедиантов. Любители музыки могли насладиться хоровым пением, танцами и декламацией в маленьком зале.

Итак, все вкусы были учтены, и только трагедии из уважения к больным не ставились.

Корнелий Сабин попал в круг молодых людей, в основном родственников или друзей тех, кто искал помощи Асклепия. Они коротали время в занятиях спортом, прогулках и визитах друг к другу. Общались на греческом, поскольку латынь здесь считалась вульгарным языком и редко была слышна даже из уст римлян. Молодежь съехалась сюда со всех греко-римских земель, прежде всего из Малой Азии, с Эгейских островов или из таких крупных городов как Афины, Коринф, Спарта, и совсем немногие были из Рима. Тут можно было встретить приехавших из Сирии, Палестины, Африки и других провинций Римской империи.

И была среди них Елена из Эфеса. Восемнадцатилетняя гречанка привезла в Эпидавр свою мать, супругу богатого судовладельца, которая искала избавления от загадочной внутренней болезни.

Сабин, по своему обыкновению, уже в первые недели завел несколько романов, но здесь все продвигалось не так быстро, как в легкомысленном Риме. Первой жертвой стала молодая супруга одного жаждующего исцеления; она нашла у Сабина ту радость, в которой ей было отказано в браке. Но супружеская пара скоро уехала, а большинство юных гречанок вели себя не так, как римлянки. Правда, они с удовольствием беседовали с Сабином, восхищались на стадионе его успехами в борьбе и метании копья, некоторые даже позволяли себя целовать, но не больше. Юный римлянин сильно не расстраивался, считал дни до отъезда и развлекал себя чем мог.

Дядя Кальвий ничего не говорил о предположительном времени отъезда. Казалось, он наслаждается жизнью в Эпидавре, где регулярно посещал представления в театре, просиживал часы в библиотеке и нашел постоянных партнеров для любимой игры в шахматы. Головные боли его больше не мучили, и бессонница тоже отступила.

Племянник же, хотя и не особенно скучал, не огорчился бы, случись необходимость отправиться домой, – до того дня, пока не познакомился с Еленой.

Недалеко от храма Асклепия для приехавших были построены маленькие термы, а за священной территорией – еще одни, значительно больших размеров. Вторые были доступны всем и стали местом встречи молодых людей. Они приходили сюда после спортивных занятий на стадионе или просто так для приятного времяпрепровождения.

Порядок был такой: два дня отводились на досуг женщинам, два – мужчинам, а еще два – тем и другим. При этом купальщики должны были оставаться одетыми, тогда как в другое время они спускались в воду обнаженными, конечно, кроме самых стеснительных.

Сабин, который, как правило, тяготился глупой болтовней мужчин, предпочитал общие дни и с удовольствием рассматривал молоденьких посетительниц. Для женщин и девушек считалось неподобающим показывать грудь, и все они носили короткие туники, а мужчины ограничивались кожаными повязками, прикрывающими чресла.

В тот день – особенный день, который навсегда остался в памяти Сабина, – он пообедал вместе с дядей, потом пошел на стадион, где без удовольствия метнул пару раз копье. И тут июньская жара показалась ему до того невыносимой, что он отправился искать от нее спасения в термах.

С наслаждением проплыв несколько кругов в бассейне, Сабин вышел в прилегающий сад, чтобы обсохнуть на солнце.

На траве сидела молоденькая девушка и расчесывала еще влажные волосы. Светло-голубая тонкая туника облегала стройное тело, четко обрисовывая маленькую упругую грудь. Бедра она стыдливо прикрыла полотенцем, чтобы заинтересованным взглядам не на чем было остановиться.

Сабин, который видал множество женщин, не мог отвести глаз от груди девушки и задавал себе вопрос: что сильнее возбуждает – нагое или едва прикрытое женское тело?

Звонкий голос заставил его прервать размышления.

– Еще не насмотрелся? Или, может, мне в угоду незнакомцу снять тунику? Чтобы ты не трудился раздевать меня глазами…

Сабин подошел поближе.

– Извини, прекрасная нимфа, если мои взгляды тебе неприятны. Но я безоружен перед женской красотой, бессилен и беспомощен. А твоей невозможно противостоять, если ты позволишь заметить.

Она встряхнула влажными волосами.

– Конечно, позволю. Только глупые женщины обижаются на комплименты. Надеюсь, они искренние.

Молодой человек поклонился:

– Клянусь Аполлоном и Асклепием. Меня зовут Корнелий Сабин. Я из Рима, сопровождаю своего дядю.

– А я Елена из Эфеса.

Сабин посмотрел на Елену, и его наполнило какое-то чудесное ощущение, которого он никогда раньше не испытывал. Казалось, из его живота к груди устремились теплые потоки, в голове стало горячо, горло пересохло, а в ушах появился легкий шум.

Ему пришлось несколько раз сглотнуть, и только тогда юноша смог ответить:

– Вот как, из Эфеса… Елена из Эфеса. Ты прекрасна, Елена из Эфеса… Но я это уже говорил, да, значит…

– Теперь у тебя пропал дар речи, – заметила она с издевкой.

Сабин немного пришел в себя:

– От красоты такое бывает.

Тут их перебили две девушки и юноша. Они со смехом подбежали к Елене, и одна воскликнула:

– Вот ты где! Мы тебя повсюду ищем. Не хочешь пойти с нами на ипподром?

Когда Елена встала, полотенце соскользнуло с ее бедер. Она была высокой и стройной, темные волосы обрамляли узкое серьезное лицо с большими, немного раскосыми глазами янтарного цвета.

Сабин тоже поднялся.

– Если мне тоже можно пойти… – неуверенно произнес он.

– Мы не можем тебе запретить. Ипподром существует для всех, – едко заметила Елена.

Остальные засмеялись и потянули ее за собой.

Сабин стоял, будто во сне, ощущая озноб, несмотря на жару. Что это было? Почему эта девушка произвела на него такое впечатление? Он потряс головой: «Пройдет. Наверное, я слишком долго был на солнце».

Молодой человек оделся и направился к храму Афродиты. Остановился в нерешительности, о чем-то раздумывая, а потом резко повернул и вскоре оказался на ипподроме. Там двое юношей катались на арендованных лошадях, пытаясь расшевелить старых медлительных жеребцов. Хитрый грек и не подумал дать им настоящих скаковых лошадей.

Сабин без интереса понаблюдал за происходящим. Зрителей почти не было, но в самых первых рядах он заметил Елену. Теперь она была одета в белую, едва прикрывавшую колени тунику. Свои тонкие руки девушка положила на плечи подруг и что-то кричала наездникам. Немного поодаль стоял юноша, не отрывая глаз от ног красавиц.

Сабин подошел к нему и тронул его за руку. Тот повернулся. Римлянин жестом предложил ему отойти в сторону.

– Ты знаешь этих трех девушек?

– Ах, вот о чем речь. Немного знаю. Встречались то тут, то там…

– Что можешь сказать о них?

– Ника…

– Меня интересует Елена.

– Худощавая, то есть, высокая? Мне кажется, к ней не подступиться.

– Так кажется довольно часто, а потом все оказывается наоборот.

– Ну, если ты так уверен…

– Во всяком случае, стоит попробовать. Мой друг, как тебя зовут?

– Леон. Я живу на острове Андрос, в одном дне пути отсюда. Мой старший брат страдает падучей, и я…

– Пожалуйста, не надо историй о болезнях. Здесь их слышишь повсюду. Меня зовут Сабин, я из Рима. Давай подойдем к девушкам и пригласим на ужин.

Леон покачал головой.

– Я уже пытался это сделать. После захода солнца их никуда не выманишь. У меня другой план: теперь, когда нас двое, его гораздо легче осуществить. Пригласим их к морю.

Мы наймем мулов, покатаемся вдоль берега, немного поплаваем, выпьем, поедим…

– Хорошая мысль, Леон. А что делать с третьей? Она лишняя.

– Это Йемена, молчунья. Все трое всегда вместе. Если по-другому не получится, придется брать с собой.

Сабин покачал головой.

– Пятое колесо в телеге – это всегда неудобно. У меня был соответствующий опыт. Значит, попробуем?

Леон кивнул и направился к девушкам, которые как раз собирались уходить.

– Развлечение так себе, вы не находите?

– Предложите что-нибудь получше.

Маленькая Ника бросила при этом взгляд на Леона. Елена тут же подхватила:

– А по-моему, это забавно, когда они на каждом повороте чуть не падают с лошадей.

– Если тебе это доставляет радость, я бы тоже постарался для тебя.

– Упал бы с лошади?

– Все что угодно – скакал бы задом наперед, стоя или лежа…

Тут Елена рассмеялась:

– Может быть, я как-нибудь потребую от тебя выполнить обещание. Тогда никаких отговорок!

– Никаких! Я всегда буду готов. Но чем мы займемся до этого? У нас с Леоном возникло предложение. Давайте наймем мулов и после заката отправимся на побережье. Завтра или послезавтра, когда вам удобно. Мы сможем там поплавать, перекусить, выпить вина…

Девушки переглянулись. Круглолицая Ника наконец сказала:

– Мы подумаем и дадим вам знать вечером.

Они удалились, оживленно переговариваясь. Леон между тем поинтересовался у своего нового друга:

– Пожалуйста, не сердись, но что ты нашел в этой девушке? Она выше, чем мы оба вместе взятые.

– Сам не знаю, – беспомощно ответил Сабин, – но когда я смотрю на нее, у меня подгибаются колени.

Леон рассмеялся:

– Дело ясное, мой друг. Ты влюбился.

10

С тех пор как Калигула стал императором, его семья оказалась в центре внимания. Все сожалели о трагической смерти его матери и обоих братьев и открыто говорили, что Тиберий хотел гибели семьи Германика и был ее виновником.

Калигула с его тонким чутьем к тому, что прибавляло ему популярности, решился, несмотря на апрельские штормы, отправиться на Понтийские острова, чтобы собственноручно захоронить прах матери и брата. Ему удалось превратить этот запоздалый акт родственной скорби в торжественную церемонию.

Гай Юлий стоял на палубе императорского корабля в траурной одежде. Когда они отплывали из Остии, оттуда он проследовал по Тибру до самого Рима. На всеобщее обозрение были выставлены богатые мраморные урны, охраняемые преторианцами, в то время как Калигула – олицетворение скорби – сидел впереди. Толпы людей стояли в молчании на берегу, временами раздавались возгласы сожаления. Глубокая печаль и боль императора вызывали уважение.

К полудню судно причалило у ворот Фабриция. Здесь императора встречали представители всех патрицианских семей. Они приняли урны с прахом и отправились к мавзолею Юлиев – Клавдиев, где уже покоились императоры Август и Тиберий, а также члены их семей, среди которых был и отец Калигулы, Германик.

Когда мраморные урны ставили в ниши, у Гая Юлия мелькнула мысль, что когда-нибудь и его прах найдет здесь свое место, но он сразу прогнал ее. Это время казалось таким бесконечно далеким, что не было никакой необходимости задумываться о нем сейчас. Вечером у императора был поминальный ужин, на который пригласили знатнейших представителей римского общества. В список, дополненный Калигулой лично, входили только избранные шестьдесят человек.

– Когда я начну строить, – заметил однажды император, – появятся залы на шестьсот гостей, а не на какую-то сотню.

Дворец Августа с его маленькими беспорядочно расположенными помещениями оказался неподходящим для приемов, но в доме, выстроенном неподалеку по распоряжению Тиберия в первые годы его правления, места было достаточно. Дворец оставлял ощущение холода и не уюта, но был довольно просторным и как нельзя лучше подходил для проведения празднеств.

Императорская семья ужинала в зале на подиуме. За столом присутствовали только члены семьи: три сестры Калигулы, его восемнадцатилетний приемный сын Тиберий Цезарь и мало кому известный чрезвычайно замкнутый Клавдий, приходившийся Калигуле дядей. Клавдий, пятидесятилетний человек, не обладавший сколько-нибудь заметной внешностью, прихрамывающий при ходьбе, отличался образованностью и глубокими знаниями во многих областях. Правда, он заикался, и беседовать с ним было непросто. Ученые мужи ценили его как автора достойных исторических произведений, прежде всего о погибшей империи этрусков и падении Карфагена. Калигула не принимал его всерьез, но Клавдий был членом семьи и поэтому должен был присутствовать на поминальном ужине. Император даже намеревался сделать его консулом – не для того чтобы оказать честь Клавдию, а с целью унизить сенаторов, назначив на вторую по значимости государственную должность заикающегося родственника. Уже сейчас он в радостном предвкушении представлял их озадаченные и обиженные лица.

В этот вечер все свое внимание Калигула посвятил сестре Друзилле. В ее лице было что-то загадочное, а ее манера держаться оказывала на Калигулу странное действие. Она спокойно ответила на взгляд его холодных глаз и с многозначительной улыбкой позволила, чтобы он ухаживал за ней во время ужина: наполнял ее бокал, предлагал лучшие кусочки. Это предпочтение было настолько явным, что Агриппина, старшая сестра, язвительно заметила:

– Мы тоже присутствуем здесь, дорогой брат, или ты пригласил нас по ошибке?

Ответ Калигулы был неожиданным для всех.

– Из чувства долга, Агриппина, как и ваших супругов.

Брак Агриппины с известным всему городу своими похождениями поклонником Бахуса Доминицием Агенобарбом не был счастливым. Она приняла мужа, который был значительно старше ее, с холодным презрением. Агриппина была беременна и радовалась, что теперь по крайней мере ненавистному мужу нельзя было к ней прикасаться.

Из уважения к ее состоянию Калигула относился к своей старшей сестре со снисхождением. Сначала он вообще не хотел приглашать навязанных Тиберием мужей сестер, но не решился нарушить традиции.

– Тебе замужество пошло на пользу, – обратился император к любимой сестре. – Ты становишься красивее день ото дня.

Друзилла улыбнулась загадочной улыбкой ведьмы.

– Это определенно не заслуга Лонгина – моего мужа. Его, кстати, тоже не спрашивали, хочет ли он меня в жены.

– Ты можешь развестись.

– Это не повредит чести семьи?

Калигула наклонился к ее уху и прошептал:

– Я могу назначить его на должность далеко за пределами Рима.

Друзилла с улыбкой кивнула, будто Калигула сделал ей комплимент.

– Хорошая мысль, – ответила она громко.

К Калигуле подошел его личный секретарь:

– Император, ты должен удостоить некоторых гостей аудиенции. Патриции хотят говорить с тобой, как это было при божественном Августе…

– Не сейчас! – оборвал его император. – Впрочем, ты, конечно, прав. Проси это стадо баранов.

Друзилла обменялась с братом веселым взглядом, в то время как лицо Агриппины приняло властное, отсутствующее выражение.

Ливилла, средняя сестра, до сих пор не принимала участия в разговоре. Она следовала учению стоиков и к необходимости выносить нелюбимого супруга относилась равнодушно. Она не хотела видеть его своим мужем, он ее – своей женой, они просто жили под одной крышей, но каждый в своем мире. Ливилла обратилась к литературе и систематически пополняла свою библиотеку новыми произведениями греческих и римских авторов. С тех пор как Калигула вернул сестре отнятое Тиберием состояние, она располагала для этого достаточными средствами. С особым интересом следила Ливилла за сочинениями Луция Аннея Сенеки, чьи обработки греческих драм ценила не меньше, чем его философские труды, проникнутые духом Зенона, которого Аристотель считал основателем диалектики как искусства постижения истины в споре или при истолковании противоположных мнений. Марк Виниций часто повторял, что ему повезло с женой, поскольку Ливилла брала в постель только книги, а не любовников.

В то время как император милостиво одаривал вниманием гостей, довольно часто отпуская едкие замечания по поводу слишком низко согнутых спин, взгляд Ливиллы искал поэта Сенеку, который, насколько она знала, тоже был приглашен.

– Достаточно! – сказал Калигула. – Я не хочу больше никого принимать. Возможно, в другой раз.

Он бросил взгляд на Друзиллу.

– Нам надо уединиться, дорогая сестра, для семейного разговора.

Он произнес это так многозначительно, что Агриппина сморщила лоб и собралась что-то сказать, но ее опередила Ливилла.

– Может, ты пригласишь Сенеку, поэта? Я знакома с его сочинениями и хочу на него посмотреть поближе.

– Смотрите-ка, у нашей Ливиллы есть голос! Я уж решил, что ты немая.

Насмешка брата не произвела на Ливиллу никакого впечатления.

– Так что?

Калигула решил не отказывать ей и приказал подозвать поэта. Сенека, казалось, колебался, но потом все-таки встал, тщательно вымыл руки в поднесенной ему миске с водой и медленно направился к подиуму.

– Приветствую тебя, император!

– И я приветствую тебя, Луций Сенека! Не я хотел видеть тебя и говорить с тобой, потому что знаю равнодушие поэтов к государственной власти. Это было желанием моей сестры Ливиллы.

Сенека наклонился к ней и произнес:

– Что было бы с поэзией, если бы не женщины, которые со страстью изучают наши произведения, пока их мужья занимаются более прозаичными делами?

Ливилла рассмеялась:

– Звучит высокопарно, Сенека, но это правда. Я знаю каждую твою строчку и не хочу упустить ни одной новой. Пусть боги пошлют тебе долгую жизнь, чтобы ты мог писать для нас.

– Хорошего не может быть много! – вставил Калигула.

– Не могу не согласиться с императором. Лучше создать мало хорошего, чем много плохого или среднего.

– И я знаком с некоторыми твоими сочинениями. Драмы впечатляют и полны огня – пусть ты и позаимствовал сюжеты у греков, но стихи – они как штукатурная смесь без извести.

Сенека, казалось, ничуть не обиделся. Он с любопытством поинтересовался:

– Как понимать эту метафору, император?

– Совсем просто. Я сравниваю стихотворение с домом, стены которого скреплены только штукатуркой. Она состоит из извести и песка. Если убрать известь, штукатурка перестанет держать стены и дом рухнет. Тогда останется только куча отдельных камней – или слов, если говорить о стихах.

– Потрясающее сравнение! Большое спасибо за замечание, впредь я буду стараться добавлять больше извести.

При этом Сенека посмотрел на Ливиллу и почувствовал тепло, излучаемое ее тихой, сдержанной красотой.

– Я буду посылать тебе свои новые сочинения с посвящением, благородная Ливилла.

– Буду счастливой получать их.

Калигула зло рассмеялся:

– Во имя всех муз! Как легко поэту сделать кого-либо счастливым! Императору приходится стараться больше.

Он посмотрел на Друзиллу, и в его холодных глазах вспыхнул совсем не братский огонь.

Префект преторианцев Суторий Макрон чувствовал себя обманутым: он не получил вознаграждения за свою преданность. Ведь это он в решающий момент задушил умирающего Тиберия подушкой. С того дня как Калигула поднялся на императорский трон, его отношение к Макрону стало надменно-снисходительным, и он ни разу даже не намекнул, когда же тот будет вознагражден.

Не меньше была разочарована и жена Макрона Невия. Калигула дал ей понять, что сейчас их отношения следует прекратить. Как император, он должен заботиться о своей чести, потому что народ предъявляет высокие требования к первому человеку в империи. В остальном же ей надо подождать – их планы просто немного отодвинулись. Но тщеславная Невия не могла удовлетвориться этим неопределенным обещанием. Если раньше она настраивала мужа против Тиберия и уговаривала перейти на сторону Калигулы, то теперь пыталась внушить ему обратное.

– Теперь, когда Калигула достиг чего хотел, он нарушает слово, данное тебе. Ты остался тем же, что и при Тиберии, – просто префектом. С той разницей, что Тиберия ненавидели, а Калигулу обожествляют. И ты, Макрон, оказался в тени, твое влияние теряет силу; скоро император заменит тебя на более молодого.

– Я не верю, что так может быть… – неуверенно ответил Макрон, но в душе понимал, что жена права.

Однако что ему было делать? Калигулу обожали, и он сидел на троне так уверенно, как когда-то божественный Август. В ушах Макрона между тем звучало обещание Гая Юлия: «Когда я окажусь на троне, ты сможешь занять любую должность – сенатора, консула, наместника, какую захочешь».

Макрон выждал еще немного, а потом воспользовался временем, когда Калигула пребывал в добром расположении духа, и обратился к нему:

– Я ничего не требую, император, не хочу ни на чем настаивать, но осмелюсь напомнить, какие перспективы ты когда-то открыл передо мной.

Неподвижные глаза Калигулы смотрели мимо Макрона, но он ответил:

– Я ничего не забыл, Макрон, но все же благодарю, что ты завел об этом разговор. Бремя моей должности оставляет мне мало времени. Значит, я обещал тебе любую должность на выбор: сенатора, консула или наместника. Ты верно служил мне, Макрон, поэтому я хочу доверить тебе высокий пост. Я назначаю тебя наместником в Египет.

Макрон склонил голову, пробормотал слова благодарности и не знал, радоваться ему или злиться. Должность наместника в римских провинциях подразумевала почет, уважение и богатство. Проконсул мог действовать в своих владениях по собственному усмотрению и был обязан сенату только определенным налоговым доходом. Но было и исключение под названием «Египет». Эта провинция, как житница Римской империи, играла особую роль и находилась непосредственно в подчинении императора, поэтому наместник был обязан придерживаться строгих директив, да и назывался он не наместником, а префектом. К тому же должность эта была небезопасна, так как в Александрии постоянно случались мятежи и трем расположенным там легионам довольно часто приходилось наводить порядок.

Невия готова была лопнуть от злости:

– Да он мог бы тебя в таком случае сразу назначить начальником тюрьмы! Последний сенатор имеет больше проку от своей должности, чем префект Египта. Он обманул нас! Будто бы повысил тебя, а на самом деле все не так. Египет – личное владение императора! Ты теперь не больше чем управляющий собственностью, который должен трястись при любом подсчете – понравится ли его господину результат.

– Я и сам это знаю! – в ярости закричал Макрон. – Но что я должен был делать? Отказаться от должности? С Калигулой шутки плохи, я бы сразу нажил себе врага. Придется выждать. Возможно, я смогу стать сенатором позже.

– Позже, позже! – передразнила Невия.

Не могла же она признаться в том, что ей пообещал Калигула! Оставалось только встать на сторону мужа и ждать лучших времен.

В противоположность Макрону Кассий Херея принадлежал к многочисленному большинству людей, которым смена правителя принесла счастье и удовлетворение. Он был готов идти за нового императора в огонь и воду, к тому же Херее была дарована возможность лично предстать перед ним.

Спустя несколько дней после повышений в армии Калигула распорядился представить ему новых центурионов и трибунов. Он знал, что от верности этих людей при определенных обстоятельствах зависит его жизнь, и не хотел упустить ни единого шанса, чтобы укрепить в их рядах свою популярность. Для каждого он нашел хвалебные слова, и, когда дело дошло до Хереи, который стоял перед ним навытяжку, император сразу понял, ведь он предварительно очень внимательно изучил списки, что это тот самый заслуженный солдат из плебеев.