Текст книги "Калигула"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)

Префект начал возмущаться, звать преторианцев, тогда один из солдат ударил его эфесом по лицу так, что рассек губы и выбил несколько зубов.

– Будешь говорить тогда, когда тебя спросят!

– Приветствую тебя, Сеян! – поздоровался с ним Калигула, вышедший из-за спин солдат. – Извини за поздний визит, но мы должны по распоряжению сената арестовать тебя. Если ты невиновен, расследование покажет это. Поводом послужило письмо императора, в котором он тебя резко критикует. Завтра оно будет зачитано в сенате. Император сам приказал взять тебя, и между делом назвал некоторые пункты обвинения, а именно государственная измена и убийство.

– Убийство? – пробормотал Сеян разбитыми губами.

– Да, убийство сына Тиберия с помощью его жены Клавдии и их врача Эвдема. А также убийство многочисленных мужчин и женщин, в основном из патрицианских семей, которые стояли на твоем пути и на которых ты, злоупотребляя доверием императора, завел судебные дела. Убийство моего брата Нерона Цезаря, которого ты в ссылке уморил голодом. Добавь к этому многолетнее предательство императора – ты ведь искажал его приказы. И наконец, заговор против самого Тиберия, на чей трон ты пытался посягнуть с помощью Юлии. Я назвал тебе основные пункты обвинения, которые ты в случае своей невиновности можешь опровергнуть. Но, полагаю, сделать это будет трудно.

Сеян изо всех сил пытался сохранить выдержку и достоинство, но, судя по всему, ему это тяжело давалось.

– Я… я найду свидетелей, которые выступят в мою защиту, не допущу… чтобы… чтобы….

Он плюнул кровью.

– Побереги свои силы для процесса, – посоветовал Калигула и поднялся.

– Увести! – приказал Макрон, командовавший солдатами.

Калигула повернулся к нему.

– Я немного посплю. Ты подготовишь до утра списки с именами трибунов и центурионов, которые служили в Риме у Сеяна. После полудня я разъясню им новое положение вещей.

– Почему только после полудня, Цезарь? Солдаты привыкли узнавать о новых распоряжениях на утренней поверке.

Калигула холодно посмотрел на него.

– Спасибо, что напомнил, но я знал это уже трехлетним ребенком. Нам необходимы доказательства, подтверждающие вину Сеяна. Значит, надо допросить Клавдию и ее врача. Возможно, придется прибегнуть к пыткам – смерть моего брата не должна остаться безнаказанной. Надеюсь, времени до полудня хватит, поскольку все достаточно ясно. Остальным мы займемся позже, но, когда я завтра буду говорить с преторианцами, мне понадобятся доказательства вины их префекта.

– Слушаюсь, Цезарь! – ответил Макрон по-военному коротко.

На следующее утро преторианцев задержали после проверки. Калигула передал через известных, любимых солдатами офицеров, что они должны быть в боевой готовности, так как на императора планируется покушение. Когда некоторые ветераны спросили о Сеяне, им было сказано, что и префект занят тем же, но после полудня они узнают больше.

Между тем за работу взялись самые искусные мастера пыток в Риме, чтобы получить от арестованных нужные показания. Первыми в руки палача попали врач Эвдем, приготовивший яд, и повар Лигдий, который этот яд подсыпал.

Лигдий, раб, признался уже после первых ударов плетью, которые рассекли в кровь его спину. Врач Эвдем проявил большую стойкость: он был вольноотпущенником, добился богатства и положения, и ему было что терять. Плети не развязали ему язык, и только когда палач прибегнул к крайнему средству – раскаленным металлическим пластинам, память его заработала. Клавдия сказала ему, что Друз опасен для империи и убрать его было тайным желанием императора. А поскольку он сын императора, никто не должен ни о чем догадываться – пусть все выглядит как затяжная болезнь.

К Клавдии Ливии, вдове Друза, не понадобилось применять пыток. Она с готовностью признала свое участие в преступлении, переложив основную вину на Сеяна. Она рассказала, что Сеян не только обещал жениться на ней, но и утверждал, что император втайне желает смерти своего сына и намекнул об этом ему, Сеяну. Эти показания совпали с признаниями врача, и вина Сеяна как зачинщика была доказана.

Калигула казался довольным. То, что брата Нерона в ссылке на Понтийских островах уморили голодом, его мало заботило. Напротив, он был рад этому. Его второй брат, Друз Цезарь, все еще томился в подземелье Палатинского дворца, но император не дал приказа о его освобождении, чем снял груз с души Калигулы. Этот Друз, которого все называли Младшим, чтобы не путать с родным сыном императора, был единственным, кто стоял на его пути к трону. Как-то Тиберий обмолвился, что у него на всякий случай остается еще Друз Цезарь и он рад, что тот находится в застенках в полной безопасности. Калигула воспринял это как предупреждение об опасности со стороны брата, пусть и небольшой.

Следующий день, когда офицерам римских преторианских когорт было приказано собраться, выдался холодным и дождливым. Калигула велел также явиться дюжине ветеранов, поскольку он разбирался в отношениях в армии и хорошо понимал, какое влияние они имели на молодых солдат. Военные выстроились во дворе казарм: впереди стояли трибуны, за ними – центурионы, среди которых находился и Кассий Херея, а по обеим сторонам – ветераны.

Сначала вперед выступил Макрон:

– Преторианцы! Мы собрали вас здесь, чтобы сообщить об изменениях, проводимых по распоряжению императора. Как вы знаете, император Тиберий – наш верховный правитель и призван выполнять велю богов. С их помощью он раскрыл заговор, направленный против него и государства, который мог стать причиной кровавой войны. Ваш префект Луций Элий Сеян был зачинщиком этого заговора и должен за это ответить.

В рядах воинов послышался ропот, и Макрон счел нужным добавить:

– Я знаю, каким ударом является для вас эта новость, поэтому вы вправе получить дальнейшие разъяснения. Гай Юлий Цезарь даст вам таковые.

Калигула вышел вперед и поднял руку.

– Приветствую вас, преторианцы! Вы опора правителя и всей империи, поэтому я хочу от имени Августа Тиберия поблагодарить вас за верность, а также за то, что вы точно и без промедления выполняли приказы прежнего префекта. Он был командиром, и не ваша задача как подчиненных спрашивать о смысле и правильности приказов. То, что он использовал вас в своих интересах, мы теперь знаем, но это не ваша вина, а его – только его!

Калигула обладал тонким чутьем и сразу почувствовал, как по рядам воинов прокатилась волна облегчения. Их честь, честь верных и надежных солдат, не подвергли сомнению. Совсем наоборот, их похвалили. Умный, выросший среди солдат Калигула подкупил этим многих из них. Он знал, что дальше ему следовало успокоить тех, кто рассчитывал на повышение или собирался оставить службу и ждал выходного пособия, а теперь опасался, что все распоряжения Сеяна отменят.

– Вы должны знать, в чем обвиняют Сеяна. Сегодня утром двое свидетелей признались, что по наущению Сеяна восемь лет назад отравили сына императора Друза. Все, в том числе наш высокочтимый император, думали тогда, что причиной смерти была болезнь, теперь же нам известна печальная правда. Сеян под давлением фактов признал свою вину. Далее без одобрения императора он преступно вел себя по отношению к семье моего отца Германика. Моя мать была сослана, а брат убит еще не до конца расследованным способом. Почему Сеян отказался от своей жены и искал расположения сначала Клавдии, а затем Юлии, становится ясно, когда понимаешь его конечную цель: он хотел свергнуть высокочтимого Тиберия и потом завладеть троном.

Значит, речь идет о государственной измене! Только этого было бы достаточно, чтобы приговорить его к смерти. Вы солдаты, и знаете, что вашей высшей доблестью является верность, поэтому я уверен, что вашим приговором Сеяну будет смерть! Сто раз смерть!

Ликования не последовало, но роптание смолкло. Вид Макрона выдавал его невольное восхищение: молодой Гай Юлий знал, как вызвать симпатию у людей, что их волновало и что успокаивало. И он умел говорить!

Калигула минуту выждал и продолжал:

– А теперь о другом. Как вы все знаете, я вырос в военном лагере, среди таких же солдат, как вы. Мне известно о ваших заботах. Что будет с неисполненными распоряжениями Сеяна? Ему представлялись списки о повышениях и вознаграждениях, он высказывал свои замечания по разным вопросам; кроме того, он принимал решения по поводу поступающих к нему жалоб и просьб. Клянусь, что ничего из того, что одобрил Сеян, не будет забыто, пересмотрено или отклонено. Префект был хорошим начальником, в этом никто не сомневается. Вы не должны расплачиваться за его злоупотребления властью.

Теперь раздались восторженные крики:

– Да здравствует Калигула! Слава императору!

«Сейчас они восхваляют меня и императора, – подумал он, – скоро будут восхвалять меня как императора».

Оставались и другие приказы императора, которые следовало выполнить. Тиберий в последнее время несколько раз спрашивал о сестрах Калигулы и вдруг принял решение о необходимости отдать оставшихся без родителей девочек под защиту мужей. Как всегда, когда ему приходила в голову какая-нибудь мысль, он стремился тут же ее осуществить. Тиберий просмотрел списки семей благородных сенаторов и высшей знати и подобрал возможных супругов для дочерей покойного Германика, о чем и сообщил Калигуле.

– Займись этим, когда навестишь своих сестер в Риме. Я нахожу всех троих подходящими и хочу, чтобы заключение брака состоялось как можно скорее.

Калигула не посмел возражать. Он не принимал в жизни своих сестер большого участия, но знал, что, если возникнет необходимость изменить положение в Риме, брак можно будет легко расторгнуть.

Он отправился пешком до Палатина в сопровождении преторианцев и радовался, когда его узнавали. Тот, кому его лицо не было знакомо, получал разъяснения от других.

– Как же ты не знаешь. Это же Гай Цезарь, сын Германика! Нашего Калигулу знает весь город!

Конечно, каждый римлянин знал имена членов императорской семьи, но за судьбой детей Германика следили с особым интересом. В народе верили распространяемым Сеяном страшным историям о братьях Калигулы, кроме того, сам император объявил их врагами государства. Остался только Калигула, и все симпатии людей достались ему.

«Если император принял его на Капри в свое ближайшее окружение, на то должна быть причина», – решили люди, и Калигула превратился в любимца римлян. Ему это было на руку, поскольку впоследствии должно было избавить от лишних усилий.

Сестры Калигулы жили на Палатине во дворце Августа. Он представлял собой несколько сооружений, который император Октавиан постоянно достраивал для себя, своей семьи и родственников. Все это напоминало скорее уютный городок, дома в котором были окружены небольшими садами.

«Как мог великий человек так бедно жить!» – подумал Калигула и ускорил шаг.

Поскольку он предупредил о своем визите, все три сестры были в сборе: Агриппина, которая унаследовала от матери не только имя, но и холодную красоту, Ливилла, своенравная и молчаливая, и Друзилла, вид которой поразил Калигулу. Его холодные глаза блеснули.

– Когда мы последний раз виделись, ты была еще ребенком – и вот передо мной молодая девушка. Ты стала красивой, Друзилла. Твой будущий муж будет в восторге.

– Какой муж? – с удивлением спросила Друзилла.

Калигула явно наслаждался ее растерянностью.

– Вот мы и коснулись причины моего визита. Наш высокочтимый император милостиво определил время, что бы найти вам достойных мужей. Для Друзиллы он выбрал Кассия Лонгина, для Ливиллы – Марка Виниция, а для Агриппины – Доминиция Агенобарба. Все эти молодые люди происходят из лучших семей, которые должны гордиться возможностью породниться с императорским домом. Время вашего девичества закончилось, дорогие сестры. Вам предстоит вести хозяйство, рожать детей…

Калигула цинично улыбнулся. От него не могло укрыться, как по-разному реагировали сестры, но ни одна из них, похоже, не обрадовалась. Агриппина делала вид, что все это ее не касается. Выражение лица Ливиллы не изменилось, только в глазах блеснули гневные огоньки, в то время как на личике Друзиллы застыли ужас и отвращение.

Калигула поднял руки, давая понять, что он тут не причем.

– Не вините меня! Это решение императора, и у него есть причины его принять. Тиберий стар и хочет быть уверен, что оставляет вас в надежных руках. Он усыновил нашего отца, следовательно, по закону он наш дед. Мы обязаны ему подчиняться, пусть даже его желания нам не всегда нравятся.

– А как насчет тебя, Калигула? Тебе он не подобрал жену? – Агриппина с издевкой посмотрела на брата.

– Я мужчина, – резко ответил Калигула, – и сам могу о себе позаботиться. Император это понимает.

7

Взятие под стражу Сеяна было лишь началом волн арестов. С того дня никто не хотел считаться другом бывшего префекта, а тот, чья дружба с ним была очевидной, объяснял ее особыми обстоятельствами. «Плохие отношения с Сеяном грозили смертью…» – можно было услышать от многих, и это не было преувеличением. Теперь смерть грозила тем, кто был известен как его друг, и длинная вереница римлян потянулась, несмотря на приближение зимы, в загородные дома. Тех же, кто таковых не имел или долго раздумывал, подхватывало опасным течением, и лишь немногим удалось выбраться из него целыми и невредимыми.

Расправа над Сеяном была короткой. Спустя три дня после ареста палач отрубил ему голову. Обнаженное тело протащили по Гемониевым ступеням, ведущим на Авентинский холм, и оставили там лежать. Оно недолго оставалось в одиночестве. Через два часа рядом были брошены еще несколько обезглавленных трупов, а через два дня на этом месте выросла гора мертвых тел. Когда они перегородили проход и складывать их стало некуда, казненных бросили в Тибр. Каждый день следовали новые жертвы: женщины, мужчины, молодые, старики, а в конце даже дети. Они были единственными, кто остался в живых из семьи Сеяна, но чересчур рьяный суд, желая угодить императору, решил отдать в руки палача и их. Обоих задушили и бросили на Гемониевых ступенях.

Одиннадцатилетнюю девочку перед этим обесчестил один из стражников, потому что по старым обычаям девственниц казнить запрещалось. Этот отвратительный фарс вызвал недовольство в народе. Люди считали, что Сеян и его приближенные получили по заслугам. Зачем же казнить тех, кто когда-то с ним говорил или просил его о чем-нибудь?

Калигула в эти дни часто переезжал из Рима на Капри и обратно он первым почувствовал, что продолжать аресты дальше было бы неразумно. Молодой Германик осторожно направил на это внимание императора, одновременно уговаривая его приехать в столицу выступить в сенате. Тиберий какое-то время колебался, но потом суеверный страх перед городом взял вверх, и он наотрез отказался покинуть свое логово.

В это время в сенате выступил Марк Терентий, представитель второго привилегированного сословия – всадников, обвиняемый в дружбе с Сеяном. Он высказал сенаторам все то, о чем втайне думали остальные.

– Мне было бы выгоднее опровергнуть обвинение. Но чем бы ни закончилось дело, я хочу признаться в дружбе с Сеяном, в том, что стремился снискать его расположение и радовался, когда это случилось. Я наблюдал, как он разделил должностные обязанности командующего преторианскими когортами со своим отцом, как позднее получил высокие должности в управлении городом и военными. Его родственники и союзники быстро продвигались наверх. Чем ближе были отношения с Сеяном, тем большим было и признание императора. Тому же, кто становился его врагом, приходилось бороться со страхом и бедностью. Я не хочу называть конкретные имена, но выступаю в защиту всех, оказавшихся в подобном положении, кто не принимал участия в его заговоре. Мы почитали не какого-то Сеяна из Вулсиния, а члена семьи Юлиев – Клавдиев, с которой он породнился, женившись на внучке императора, пусть и тайно. Мужа твоей двоюродной сестры, Цезарь, представителя Августа в управлении государственными делами…

Вот о чем и еще о многом другом сказал Терентий в своей длинной и мужественной речи, которую закончил словами:

– Нельзя наказывать за дружбу с Сеяном, ведь для нас она закончилась в тот же день, что и для императора.

Два дня спустя Калигула внимательно слушал эту речь. Бесстрашно высказав и хорошо обосновав свое мнение, можно было скорее надеяться на понимание со стороны Тиберия.

Для процессов об оскорблении своего величия он нуждался в доносчиках, хотя и презирал их. Теперь он обернул оружие против них. Те, кто обвинял Терентия, были арестованы: они попали в ту самую западню, которую готовили ему. Терентия освободили, и преследования по делу Сеяна прекратились.

Гаю Цезарю удалось стать незаменимым человеком для императора. Болезненно подозрительный Тиберий постепенно проникся к нему доверием. Еще год назад он и мысли не допускал о том, чтобы сделать Гая своим наследником, теперь же подумывал об этом все чаще. В его окружении существовал единственный человек, которому он иногда открывал свое сердце, – Тразиллий, его бывший учитель, с давних пор занимавший место придворного астролога.

В тот вечер император выпил много неразбавленного вина и почувствовал необходимость поговорить со своим другом о Калигуле.

– Присядь со мной рядом, Тразиллий. Мне нужен помощник, чтобы справиться с оставшимся вином.

Он постучал по наполовину опустошенному кубку, и Тразиллий сразу понял, что это вступление к серьезному разговору.

– Вино – молоко для стариков, – сказал он в шутку. Тиберий так хохотал над этой шуткой, что чуть не задохнулся. Астрологу пришлось несколько минут стучать его по спине, пока кашель не стих. Тиберий откинулся назад, пытаясь восстановить дыхание.

– Ты мог бы меня таким образом уморить до смерти. Не рассказывай никому, а то кто-нибудь еще попытается сделать то же самое. Например, Калигула. Он тут же начнет собирать лучшие шутки, чтобы я умер от смеха. Кстати, что ты о нем думаешь?

Тразиллий задумчиво погладил бороду.

– Честно говоря, мне трудно ответить на этот вопрос. Калигулу не так просто разгадать, и если уж я должен поделиться своим впечатлением о нем, то могу сказать, что это человек, всегда скрытый под маской. Иногда кажется, что под нее удалось заглянуть, но оказывается, что там всего лишь другая маска. Нельзя не заметить его острый ум, всегда выверенные речи, его способность проникать в суть других людей. Но что прячется за этим, какова его сущность?

Тиберий пожал плечами.

– Сущность его в притворстве. За этим ничего нельзя рассмотреть, по крайней мере пока. Если Калигула станет моим преемником и получит власть, я не поручусь за то, что он использует ее с умом и во благо империи. Иногда у меня возникает чувство, что я выращиваю для римского народа гадюку, которая однажды отравит всю империю. Должно быть, я совершил много ошибок, но никто не может меня упрекнуть в том, что я нанес ущерб империи. Ты, Тразиллий, как никто другой, знаешь, что я не стремился занять трон – и с большим удовольствием остался бы частным лицом. Но это была воля великого Августа, и я подчинился ей. Разве я плохо распорядился наследством? Тразиллий, скажи честно, разве я показал себя недостойным?

Астрологу был знаком этот вопрос, он слышал его часто.

– Ты знаешь мое мнение об этом, Тиберий. Август не смог бы найти более достойного преемника. Что меня и вместе со мной других римлян огорчает, так это твой уединенный образ жизни. Сеян не смог бы так злоупотреблять властью, если бы ты время от времени наведывался в Рим, а лучше никогда не уезжал бы оттуда. Я уважаю твое решение, даже понимаю его, и все же думаю, что оно неправильное.

Тиберий вздохнул. Он знал мнение своего старого друга и не обижался на него.

– Пусть все остается как есть, Тразиллий. Я выбрал этот путь и собираюсь пройти его до конца. Но что ты посоветуешь мне в отношении Калигулы? Мне стала привычна мысль, что он подходящий преемник, но я не решаюсь написать это в завещании. Точнее говоря, что-то не дает мне сделать этот шаг. Какая-то сила мешает, будто предостерегая от этого решения. Ты, так же как я, не веришь в богов на Олимпе – может, это звезды предупреждают меня?

Тразиллий с улыбкой покачал головой.

– Звезды не предупреждают и не советуют, они только указывают возможный путь. Твоя собственная недоверчивость делает тебя осторожным, твоя ответственность перед народом заставляет тебя сомневаться, и я понимаю это. Если бы Калигула показал свое истинное лицо, тебе было бы проще принять решение.

Тиберий кивнул.

– Правильно, Тразиллий. Ты все правильно понял. Гай умен, начитан, сообразителен, прекрасный оратор, умеет убеждать… Но какой он внутри? Кто он на самом деле? Я много раз пытался добраться до его сущности, но он не желает снимать свою маску. При этом ему едва исполнилось двадцать лет.

– Ты должен назначить его на какой-нибудь ответственный пост. Пусть он проявит себя. Возможно, тебе удастся узнать о нем больше…

– Неплохое предложение. Но сначала я подыщу для него женщину. Может быть, ей удастся найти путь к его сердцу.

«Если таковое вообще имеется», – подумал Тразиллий про себя и с наслаждением отхлебнул отличного вина.

По желанию императора он составил для Калигулы гороскоп, но сам не смог определить по нему что-нибудь значительное. Обычный гороскоп, свидетельствующий об уме и сильном характере человека. Меркурий означал незаурядный ум, а вот Сатурн…

Тразиллий решил оставить дальнейшие рассуждения. Все имело хорошие и плохие стороны. Острый ум мог послужить благополучию страны, но позволял его владельцу обманывать других в свою пользу. Он, во всяком случае, был слишком стар, чтобы ломать голову над будущим Калигулы.

После ареста Сеяна немногие оставшиеся друзья Агриппины ожидали ее немедленного возвращения из ссылки, за которую, как все думали, нес ответственность прежде всего бывший префект преторианцев. То, что император сам хотел отделаться от своей властной, надменной невестки, знали лишь единицы. Сеян ответил за грехи многих, в том числе за грехи императора.

Маленький скалистый остров Пандатериа лежал в сорока милях от берега в открытом море; пустынный, одинокий, продуваемый всеми ветрами, населенный лишь горными козами да кроликами. Только несколько рыбаков и двенадцать охранников под командованием центуриона, которые отбывали здесь наказание, жили на острове. Их обязанностью было охранять узницу, которую поселили на севере острова в покосившейся от ветров хижине. Одна крутая тропа спускалась к морю, другая огибала дом. По ней днем и ночью вышагивали солдаты, сторожившие Агриппину, чтобы не дать гордой молчаливой женщине бежать с острова, что и без того вряд ли было возможно.

Служанка Агриппины добровольно последовала за ней в ссылку, но несколько месяцев назад умерла, отравившись плохой, испорченной едой. Уже четыре года Агриппина жила одна в полуразрушенном доме. Надежда на то, что она переживет старого императора, постепенно угасала. Она вполне могла допустить в свои сорок шесть лет, что семидесятипятилетний Тиберий умрет раньше, но долгое ожидание изнуряло, и мужество стало покидать Агриппину. Вдова Германика за эти годы постарела и стала уродливой. Плохое и недостаточное для взрослого человека питание сделали ее лицо изможденным, его покрывали глубокие морщины. Отбывающие наказание легионеры, озлобленные службой на безлюдном острове, временами вымещали свой гнев на арестантке. Чтобы унизить женщину, они целыми днями не выпускали ее из хижины, не давали хлеба, пока он не покроется плесенью, а вина – пока не прокиснет.

У Агриппины оставалась только гордость, которую она хранила как свое единственное сокровище. Мать Калигулы понимала это, и тем легче ей было принять решение покончить с бессмысленной жизнью. Два дня назад она выбросила заплесневелый хлеб и испорченную рыбу за дверь. Центурион растерялся. Как он должен поступить? Пришлось послать гонца на расположенный в пятнадцати милях Капри, чтобы тот получил инструкции по поводу этого особого случая. Сильный ветер помешал ему быстро вернуться назад, и Агриппина к тому времени стала совсем слаба. Приказ императора гласил: «Если не получается по-другому, кормить Агриппину насильно».

Центурион вместе с четырьмя солдатами явился в комнату узницы. Бледная и исхудавшая, она лежала в своей грязной измятой постели и ждала смерти. Центурион велел зажарить для нее курицу. Он подержал ее у арестантки перед носом и спросил:

– Вкусно пахнет? Император приказал тебе есть, я имею письменное распоряжение. Так что изволь подчиниться и открывай рот!

Агриппина отвернулась и сжала зубы. Женщина давно не ощущала голода, и запах жареного вызвал у нее только приступ тошноты. Когда все попытки накормить упрямую аристократку таким путем ни к чему не приведи, центурион приказал:

– Держите ее за ноги и за руки!

Легионеры выполнили приказ, и центурион попытался силой открыть Агриппине рот, чтобы впихнуть хотя бы кусочек мяса. Женщина сразу выплюнула пищу. Центурион грязно выругался и отвесил Агриппине пощечину. Она из последних сил ухватила руку плебея зубами.

Попытки продолжались и на следующий день, но безуспешно. Все, что попадало в рот Агриппины, она выплевывала, и женщину в конце концов оставили в покое.

Через сутки она впала в забытье, а еще через несколько часов умерла. Последней мыслью Агриппины было проклятье Тиберию, а за ней последовала молитва ко всем богам дать одному из сыновей возможность отомстить за ее смерть. Она думала при этом о Друзе, поскольку не знала, что он уже два года был узником в Палатинском подземелье. На Калигулу мать не рассчитывала: от этого сына, по мнению вдовы Германика, ждать было нечего.

Весть о кончине Агриппины пришла на Капри спустя несколько дней. Императора она ничуть не взволновала.

– Эта женщина сама себе навредила. Сообщите о ее смерти Гаю Цезарю, – спокойно сказал он, продолжая листать акты.

– Умерла? – спросил Калигула. – От чего?

Преторианец стоял навытяжку.

– Точно не знаю, Цезарь. Говорят, она умерла от голода. По собственной воле…

– По собственной воле? Так-так…

Судьба матери едва ли трогала его, но сердило то, что в этом был повинен Тиберий.

«Почему это старое страшилище никак не отправится к праотцам? – думал со злостью Калигула. – Почему боги не заберут его наконец? Я устал ждать. Любому терпению есть предел».

В этот день Калигула принял решение поторопить смерть августейшего деда.

Старик мог протянуть до восьмидесяти пяти, а то и до девяноста лет. Ждать еще десять или даже пятнадцать лет? Нет и еще раз нет! При этом Калигула не хотел предпринимать поспешных действий. Все надо было тщательно спланировать. Он обдумывал, с чего начать, и так и этак, и тут вспомнил о Макроне. Тиберий передал ему полномочия Сеяна. Значит Макрон и был ключевой фигурой на пути к власти. С тех пор как он стал префектом преторианцев, они не встречались.

«У нас должны быть другие отношения, С угорий Макрон, потому что ты нужен мне, как когда-нибудь я понадоблюсь тебе». Поскольку к Макрону в то время подступиться было очень сложно, Калигула решил действовать через его жену Эннию Невию: «Нужно расшевелить ее тщеславие, заставить желать большего».

С того дня он принялся ухаживать за женой префекта. Калигула разыгрывал влюбленного, подкарауливал ее везде, где только можно, беззастенчиво льстил и наконец заманил к себе в постель.

На первый взгляд двадцатилетняя Невия казалась не больше чем хорошенькой – немного капризна и не прочь поразвлечься на стороне. Макрон взял ее в жены четыре года назад, и до сих пор их брак оставался бездетным. Так как по долгу службы он часто был в отъезде и много времени проводил на Капри, Невия редко видела мужа, и, казалось, это ее вполне устраивало.

Префект перебрался в дом Сеяна на Виминале, который, собственно говоря, по праву принадлежал Юлии, единственной оставшейся в живых внучке императора. Она оказалась одной из немногих, кто пережил падение Сеяна, поскольку Тиберий не решился начать процесс против дочери своего убитого сына. Клавдия, ее мать, была казнена как главная обвиняемая, но Юлию Тиберий признал наследницей родителей, и теперь она жила на Албанских холмах, где семья владела землей.

Энния Невия ненавидела жизнь на Капри из-за ограниченности пространства и вынужденного уединения в доме императора, поэтому она настояла на переезде в Рим и теперь обживала бывшее любовное гнездышко свергнутого Сеяна. Тщеславие ее было безгранично, она не считала свой новый статус жены префекта преторианцев пределом возможностей. Невия происходила из состоятельной плебейской семьи и мечтала войти в круг патрициев. К ее огромному сожалению, Макрон сразу после свержения своего предшественника отказался от всех полученных через сенат привилегий. Ему было достаточно должности префекта, а значит, правой руки императора.

Когда Гай Цезарь начал ухаживать за ней, Невия почувствовала себя на верху блаженства, но ей не хотелось ронять своего достоинства. В конце концов она ведь была женой самого Макрона. Калигулу Невия знала давно, и как мужчина он ей не особенно нравился. Ее пугали холодные неподвижные глаза Калигулы, и, хотя он был немного моложе ее, этого никто бы не сказал – казалось, молодость обошла Гая Цезаря стороной.

Калигула чувствовал инстинктивное неприятие и опасение Невии, но при этом догадывался, каким она хотела его видеть. Он использовал все свои способности к притворству: в глазах появлялся теплый блеск, когда он заговаривал с ней, его слова и жесты были преисполнены страсти, которую он не испытывал, но безукоризненно играл.

То, что император всегда стремился иметь одного из приближенных рядом, в то время как другой присматривал за порядком в Риме, очень помогало развитию их отношений.

Калигула много раз навещал Невию на маленькой вилле на Виминале и постоянно говорил одно и то же:

– Ты не можешь не видеть, что для меня не существует женщин, кроме тебя. Твое появление приводит меня в замешательство, Юпитер свидетель. Я столько раз соблазнял тебя в мыслях, сколько Макрон не брал тебя за всю вашу супружескую жизнь.

Большие влажные глаза Невии смотрели благосклонно, но она оставалась холодна.

– Ничего подобного я не заметила, Гай Цезарь. Или ты очень искусно скрывал свои чувства, или попросту лжешь.

– Нет, Невия, я никогда не мог бы солгать тебе – тебе нет! На Капри, среди всех стариков, которые окружают моего деда, ты была для меня воплощением юности и красоты. Когда ты заходила в помещение, все отступало перед твоей восхитительной свежестью. Втайне я принес жертву Юпитеру, чтобы он повлиял на тебя и заставил переехать в Рим. Теперь ты здесь, и сердце мое готово разорваться от радости.