Текст книги "Калигула"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)

Херея вздохнул, но послушно взялся за грифель и начал записывать предложение.

– Впредь ты должен делать это быстрее, – строго сказал Сабин и проверил, что получилось.

– В слове «semper» не хватает последней буквы и твое «т» должно стать еще красивее. Но, вспоминая наши первые уроки, понимаю, что мы можем гордиться: моим терпением как учителя и твоим усердием как ученика. И я ни разу не воспользовался розгами…

Херея рассмеялся.

– Было бы очень интересно, если бы такой зеленый юнец, как ты, выпорол центуриона. К тому же порка была бы взаимной, ведь на Марсовом поле ученик ты.

– Хорошо, а теперь скажи, что тебе было тяжелее освоить: письмо или фехтование?

– Это совсем просто: для тебя сложнее упражнения с мечом, а для меня – с грифелем. Но ты начал занятия вовремя, а для меня как для зрелого мужчины было гораздо сложнее овладеть всем этим, Я бы и не стал мучиться, но вот вообразил себе, что уйти из армии лучше трибуном.

– Ты совершенно прав, и умение читать и писать должно стать ключом к твоему продвижению по службе. Кстати, я мог бы в этом тебе помочь. Корнелий Лентул, мой дядя, был четыре года назад консулом, а позднее легатом в Германии. Ты наверняка слышал его имя. Если я…

Тут Херея разозлился.

– Нет! Если тебе дорога наша дружба, не заговаривай больше об этом! Я не хочу быть обязан своим местом протекции патриция, пусть он и дядя моего друга.

– Но, Херея, в протекции нет ничего постыдного, если речь идет о достойном человеке. Плохо, когда покровительствуют неспособному и лентяю.

– Возможно, ты и прав, но я хочу своим продвижением быть обязанным только себе самому – как до сих пор и было. Можешь считать это гордыней плебея. Давай раз и навсегда закончим этот разговор.

Сабин кивнул.

– Как хочешь, Херея. Больше ни слова об этом. Когда я должен убедить твою недоверчивую жену в моей принадлежности к мужскому полу?

– Послезавтра у меня будет свободный день. Если хочешь, мы можем позаниматься до полудня, а потом пойти к нам на обед.

Почти девяностолетняя Ливия Августа умирала. Вот уже семьдесят лет она прожила в скромном доме на Палатине, из них сорок как супруга императора Августа, подарившего миру pax romana – римский мир.

Ливии не всегда было легко с мужем, человеком, которому при жизни в провинции воздвигли храм. Непритязательный образ жизни Августа стал легендой. Ему, патрицию в нескольких поколениях, удалось привлечь народ на свою сторону. Тому, кто, как простой крестьянин, съедает на завтрак горсть изюма и запивает его стаканом воды, можно было верить. Он употребит налоги по назначению.

Но и ему было с ней нелегко. Ливия никогда не была послушной женой, которая соглашалась со всем, что ее муж и господин решает и делает. Но они находили общий язык, и Август ценил ее чрезвычайно.

Сейчас, когда Ливия была готова перенестись в небесную обитель, поскольку земной мир вокруг нее начал куда-то отступать и медленно рассеиваться, она чувствовала себя ближе к своему супругу, чем когда-либо при его жизни.

Чей-то голос заставил ее вернуться в реальность.

– Августа, врач принес тебе новое лекарство…

Старуха из последних сил покачала головой.

– Мне больше ничего не надо, лучшее лекарство – смерть, она освобождает нас от тяжести жизни.

Ливия снова погрузилась в полусон и увидела себя на корабле, в тот день, когда Август захотел проводить своего приемного сына Тиберия в Иллирию. Они причалили на Капри: Октавиан любил этот остров и велел построить здесь летний дом.

– Мы не должны были в самую жару отправляться в путешествие, – пожаловалась Ливия. – Ты уже не мальчик, а Тиберий вполне мог бы и сам со всем справиться.

– Я знаю, любовь моя. Но в это время года на Капри так хорошо! Остров лежит далеко в море, и здесь всегда дует прохладный ветер. Вместо того чтобы нарушителей закона прогонять из города, надо бы их в наказание заставлять жить в августе в Риме. Я чувствую себя отлично и рад, что мы здесь.

Они провели там четыре дня; поднимались, держа друг друга за руки, на скалы и смотрели на сверкающее в лучах солнца море, расцвеченное разноцветными парусами.

– Свет! Воздух! Здесь я снова могу дышать.

Он сжимал ладонь Ливии и нежно смотрел на нее. Ее опасения, что семидесятисемилетнему Августу может повредить это путешествие, рассеялись. На судне у него случилось сильное расстройство кишечника, но теперь, на берегу, все снова было в порядке. О боги, как он радовался, когда они проплывали мимо бухты Путеоли и команда только что прибывшего из Александрии корабля выстроилась на палубе, одетая в белую парадную одежду, чтобы приветствовать своего императора. Тогда он, такой непритязательный в отношении себя, проявил настоящую щедрость, раздавая деньги и подарки, а потом еще долго стоял на палубе, чтобы люди могли его видеть. И на Капри он не закрылся в стенах своего дома, наблюдал за юношами во время их атлетических соревнований, награждал победителей, а потом садился вместе с ними за стол и пировал в веселой компании.

Ливия снова увидела его молодым в те дни. Позже ей пришлось гнать прочь мрачные мысли, что это, возможно, последний подарок, который боги послали ей, прежде чем увести мужа в царство теней.

Затем воспоминания перенесли ее в Неаполис, шумный город у подножия Везувия, который все то время, которое может охватить память человека, вел себя мирно, выбрасывая лишь безобидные прозрачные облака дыма.

Потом видения стали расплывчатыми, и Ливия, очнувшись, снова оказалась в мире земном.

– Ты чего-нибудь хочешь, Ливия? – услышала она чей-то вопрос. Голос звучал тихо, будто прорывался через толстую стену.

– Нет, я ничего не хочу, только покоя. Хотя… Позовите Калигулу, я должна его видеть.

– Гай Калигула отплыл на Капри, Августа. Он попрощался с тобой позавчера.

– На Капри… Это хорошо… А сейчас я хочу спать… спать…

Она закрыла глаза. «На Капри…» – продолжали звучать слова. Туда, где засел Тиберий, как лиса в норе, ее ребенок, с которым она пришла в дом Августа, и тот усыновил его. Да, наследство он получил и неплохо им распорядился, но с тех пор как Тиберий стал императором, что-то новое и необъяснимое появилось в отношениях матери и сына, и они отдалились друг от друга.

«Теперь он остался только с этим Калигулой, – думала со злорадством Ливия. – После того как извел с помощью тщеславного Сеяна всех своих родственников: Друза, Агриппину, ее старших сыновей. Теперь он один с двенадцатилетним внуком и Гаем Калигулой, который его обольстит, затянет в паутину, отравит воздух…»

Они прожили какое-то время в одном доме, Ливия и Калигула, и она, прекрасно разбирающаяся в человеческой природа, единственная в Риме, поняла, что под маской тихого вежливого существа скрывается чудовище. Иногда и ему не удавалось контролировать свое лицо, иногда и он себя выдавал.

«Бедный Рим, – думала Ливия. – Ты будешь ликовать и танцевать, когда Калигула произнесет надгробную речь над телом Тиберия, но горе тебе, если ты возведешь эту рептилию на трон. Она будет открывать свою пасть, чтобы жрать твою плоть, сосать твою кровь, и никогда не насытится и не напьется. Тебе ничего другого не останется – только убить ее».

Мысли так утомили Ливию, что она снова уплыла в мир грез и воспоминаний о прошлом, картинки из которого появлялись теперь сами собой. Октавиан… Это он стоял на залитой солнцем палубе корабля посреди синего, прозрачного, как сапфир, моря, будто на острове?.. Да, вот он стал приближаться к ней, или она к нему, и образ приобрел четкие очертания. Белоснежная тога, без пурпурных полос, простая, как он любил. Его лицо – лицо человека без возраста – величественное, строгое: таким должны были увековечить его скульпторы. Только две их работы император находил сносными. Одна из них была выполнена в дни его молодости и изображала Октавиана двадцатилетним. Тысячи копий этой и только этой скульптуры из бронзы и мрамора выставлялись в Риме и провинциях. Лишь спустя двадцать лет его правления появились бюсты императора, представлявшие его сильным зрелым мужем с приукрашенно просветленным лицом, которые можно было видеть в храмах уже при жизни Августа, но, правда, только в провинции. Божественный Октавиан! Он запрещал прославлять себя на территории империи. Скульптура, изображающая его в преклонном возрасте, так и не появилась, и Август объяснил это так:

– Многие римляне никогда не видели меня лично и не увидят. Для них Рим – это молодость, и у них не должно сложиться впечатления, что Рим постарел. Я старею, это нельзя не признать, но Рим остается молодым, вечно молодым и могучим. Когда римляне смотрят на мое мраморное лицо, они должны увидеть этот молодой и сильный Рим.

Теперь Ливия плыла в лодке без гребца, которая совершенно бесшумно скользила по темной морской глади в сторону излучающей свет фигуры Августа. Он стоял не на палубе корабля, это был маленький, залитый солнцем остров с пальмами, кипарисами и стройными соснами. Лодка подплывала все ближе, и Октавиан помахал ей. Она еще не могла слышать его голос, но видела по губам, что он произносит ее имя: Ливия. Лодка пристала к берегу, и он легко, как перышко, поднял ее на руки. Она могла вдохнуть его так хорошо знакомый запах, разглядеть каждую черточку строгого, красивого лица. Он говорил, и она, хотя не слышала голоса, чувствовала себя спокойно и уютно в его сильных руках, на солнечном зеленом острове, утопающем в ярком свете…

– Ливия! Ливия Августа!

Врач взял ее руку, пощупал пульс и покачал головой. Помощники протянули ему маленькое металлическое зеркало, которое он поднес к губам старой женщины.

– Ливия Августа сменила земную жизнь на обитель своих божественных предков, – торжественно сказал он и отвернулся.

Все присутствующие поняли: Ливия Августа скончалась.

5

Уже через несколько дней жизни на Капри Калигула понял систему взаимоотношений на острове. На первый взгляд все здесь было устроено как на вилле у обычного патриция. Имелись рабы, слуги различных рангов, управляющий, надсмотрщики и надсмотрщицы – только преторианцы не вписывались в картину. И был он – господин, которому все подчинялось, но этот господин оставался, как правило, невидим. Однако Калигула не привык удовлетворяться первым впечатлением.

Одно он понял точно: Тиберий был абсолютно непредсказуем. Нельзя было установить, принимал он решения, тщательно все взвесив или просто под влиянием настроения.

С прошлых продолжительных визитов Калигуле был знаком круг ближайших друзей императора, и теперь он очень удивился, когда из их числа встретил только Тразиллия. Правда, все они были людьми преклонного возраста, но Калигуле не давал покоя вопрос, что же с ними стало.

Он устроил так, что Тразиллий совершил вместе с ним небольшую прогулку. Калигула похвалил бодрый вид восьмидесятилетнего астролога и как бы невзначай спросил:

– Что же стало со старыми друзьями моего дяди? Мне очень не хватает Вескулария Флакка и Юлия Мариния, да и Кокцея Нерву я не встретил. Императора я не хотел бы спрашивать, ты же понимаешь…

Он замолчал в ожидании. Старый Тразиллий погладил свою белоснежную бороду и сказал:

– Ты правильно сделал, Гай, о них действительно лучше не спрашивать, прежде всего о первых двух. Флакка и Мариния казнили за государственную измену. Избавь меня от необходимости рассказывать подробности. А Нерва сам решил уйти из жизни. Он лег в постель и не ел и не пил, пока не умер. Его мне особенно не хватает… Император выразил тогда сожаление.

– Но почему? – спросил Калигула. – Почему он это сделал? Его подозревали или он был осужден? А может, ожидал судебного разбирательства?

Тразиллий отрицательно покачал головой.

– Ничего подобного. Император ценил Нерву как никого другого. Однако он называл причину добровольной смерти каждому, кто навещал, его в последние дни. Ею была скорбь – скорбь о стране, о тех невиновных мужчинах и женщинах, у которых Сеян отнял жизнь, и о старых друзьях, которых Тиберий знал еще с Родоса, как и меня.

– Но ты же жив… – вырвалось у Калигулы.

– Да, Гай, я еще жив и могу сказать тебе, почему – об этом знают многие. Два года назад Тиберий решил казнить и меня из-за ничтожного проступка. Не то я оклеветал его, не то высмеял – откуда мне знать. Чтобы попасть в руки палача, многого не требуется. Но поскольку император ценит меня как астролога, он захотел еще раз проверить мое искусство и попросил посмотреть его и мой гороскопы для предсказания ближайших событий. Я сделал это и печально сказал: «Ах, господин мой, мы оба в большой опасности» – «Мы оба?» – удивленно спросил император, и я ответил: «Да, потому что линии наших судеб, как я сегодня увидел, переплетены странным образом. Если умру я, и ты окажешься в беде. Я не могу выразить, как глубоко опечален тем, что звезды связывают мое несчастье с твоим».

Тразиллий замолчал, и Калигула задумался о том, сказал этот старый лис правду или это ловушка.

– И с вами обоими ничего тогда не случилось?

– Как видишь, – проговорил Тразиллий и чуть заметно улыбнулся.

Калигула восхитился изобретательностью старика: хитрость и изворотливость в людях всегда его впечатляли.

– Ты не скажешь мне, конечно, правду по понятным причинам, но я все же спрошу: ты действительно прочитал этот прогноз в гороскопе или просто хотел остаться в живых?

Тразиллий приложил палец к кончику носа.

– Что-то такое было в расположении звезд, но главное в астрологии – правильное объяснение.

– И тут ты мастер, дорогой Тразиллий, это признают все.

Калигула пришел к выводу, что и на Капри он не в безопасности, но это было меньшим из двух зол. В Риме он безусловно оказался жертвой Сеяна, и даже если бы пережил его, то не желал становиться преемником второго человека в государстве! Только первого! Вся власть исходила отсюда, с этого маленького острова, а значит, чтобы выжить, надо было остаться здесь.

Калигула чувствовал, что император иногда словно экзаменовав его. Задавал какой-нибудь безобидный вопрос, ответ на который слушал так рассеянно, будто он его и не интересовал, но Калигула ощущал кожей, что Тиберий замечал мельчайшие детали и ничего не забывал.

Следующим экзаменом должно было, вероятно, стать посвящение внука в его развратные игры. Тиберий продемонстрировал ему своих «гвардейцев» – молодежь для развлечений – и проявил при этом все свое старческое бесстыдство, будто рядом не было свидетелей.

В бассейн он взял с собой двух восьмилетних мальчиков, играл и плескался с ними, как с внуками. Калигула невольно рассмеялся и спросил, нельзя ли и ему принять участие.

– Подожди немного, Калигула, игра еще не закончена – возможно, она тебе совсем не понравится.

Он подал мальчикам знак и остановился в воде, широко расставив ноги. Они проплывали между его тощих бедер, касаясь при этом играючи его фаллоса, поглаживали его и нежно потирали, пока он не начал увеличиваться в размерах.

– Теперь твоя очередь, Фавн! Иди-ка сюда!

Немного полноватый, но очень красивый юноша подплыл, улыбнулся императору и схватил ртом, как рыба, его член. Изуродованное сыпью лицо Тиберия обратилось к Калигуле.

– Видишь, дорогой внук? Ох… о!.. Как хорошо! Да, продолжай, Фавн, работай своим ленивым ртом, не стесняйся, моя рыбка, мой кругленький поросенок…

При этом он не спускал с Калигулы глаз. Когда эти бесстыдные игрища закончились и мальчики ушли, раб принялся растирать его простыней.

– Как тебе понравилось?

Лицо Калигулы было неподвижно. Он кивнул.

– Интересная игра, и мне тоже могла бы доставить удовольствие. Пригласи меня в следующий раз, Август. Я всегда готов поучиться чему-нибудь новому.

– Тут нечему учиться, Гай, надо только пошире расставлять ноги. Если бы сенаторы могли меня видеть…

Калигула улыбнулся.

– Они тоже играют в свои игры. Каждый ищет удовольствия там, где находил. Чем может повредить Римской империи то, что ее император приятно проводит время? Тот, кто делает это, удовлетворен, а удовлетворенный правитель – благословение для всей страны.

– Меня радует, что ты так думаешь.

Калигула удивленно покачал головой.

– Разве можно думать по-другому?

– Всегда найдутся люди, которые с удовольствием бы поиграли в те же игры, но слишком трусливы для этого.

– Тем хуже для них, – сказал Калигула и понял, что выдержал очередную проверку.

Через несколько дней из Рима прибыл Квит Суторий Макрон, префект личной охраны Тиберия. Он был еще совсем юным и пользовался полным доверием императора. Калигула знал это и поэтому обращался с ним с особым уважением. Тиберий велел внуку явиться для разговора.

– Послушай, Калигула, что сообщает Макрон. Тебя это должно заинтересовать. Префект Сеян подготавливает государственный мятеж, чему есть прямые доказательства.

– Он не занимается на протяжении многих лет ничем другим, – заметил Калигула.

Император согласился.

– К сожалению, это так. Я жестоко ошибся в нем. Но довольно об этом, нам надо сейчас же начинать действовать. Возьми лучших людей, Макрон, и завтра же плыви в Рим. Я дам тебе подписанную моей рукой бумагу на арест Сеяна. Другую я передам сенаторам, чтобы поставить их в известность. Могут преторианцы поднять мятеж?

– Я позабочусь, о том, чтобы этого не произошло, император. Сеяна мы арестуем ночью, и весь Рим на следующий день будет поставлен перед свершившимся фактом.

Калигула склонил голову.

– Рим возрадуется, Рим будет танцевать и восхвалять императора. Сеяна никто не любил, хотя он и внушал себе обратное. Его безграничная гордыня оттолкнула многих. Сеян действовал только в своих интересах и прикрывался твоим именем. Ты избавишь людей от непосильной ноши.

– Высокомерие предшествует падению, – процитировал император. – А тебя, Калигула, я одену в тогу вирилия и назначу казначеем. Ты можешь сопровождать Макрона, если хочешь.

В больших холодных глазах Калигулы появился блеск.

– Я с удовольствием буду присутствовать при этом акте правосудия, как и надлежит римскому гражданину.

6

Сабин за свое недолгую жизнь исследовал почти все отдаленные части родного города, но, по примеру других молодых людей, предпочитал те места, где что-то происходило, где располагались термы, торговые лавки, арены, ипподромы или трактиры. От квартала, где жил его друг Херея, его отделяла только Длинная улица, но он решил прогуляться и отправился к Марсовому полю.

Сейчас он остановился и разглядывал уродливые жилые дома, которые все больше и больше теснили старые виллы с прекрасными садами. Некоторые из них все еще держали оборону, как бывалые воины, окруженные толпой врагов, но новые здания, построенные для сдачи в наем, забирали у них свет и воздух, и владельцы вилл один за другим оставляли обжитые места. При этом продать здесь старый дом было выгодно, поскольку платили за эти участки земли весомые суммы. Едва одна из таких вилл освобождалась, как тут же появлялись рабы с тяжелыми молотками и крюками. Дом исчезал за несколько дней, и никто уже не вспоминал о том, что здесь родилось и выросло несколько поколений. Вместе с домами умирала и память, а бывшие владельцы могли позволить себе на вырученные деньги приобрести землю в Тускулуме или Тибуре.

Но Сабину некогда было долго размышлять о подобных вещах, так как он был занят поисками дома Хереи, что оказалось делом нелегким [7]7
  Человеку, который без провожатого разыскивал нужную улицу или дом в Риме, приходилось нелегко: на улицах не было табличек с названиями, а на домах – номеров.


[Закрыть], Сначала он заблудился, потом поспрашивал у людей и в конце концов добрался до строения, где у входа его уже ждал друг.

– Да, найти тебя было трудно! – приветствовал Сабин Херею. – Надеюсь, что я не очень опоздал.

– Нет, нет! Мы поняли, что ты вряд ли сможешь прийти вовремя. Оглянись-ка, разве это подходящее место для будущего трибуна Кассия Хереи?

– Нет, ты заслужил лучшее.

– Но нам уже недолго осталось жить здесь, – сказал Херея, когда они поднимались по узкой железной лестнице. – К счастью, мы живем на первом этаже, поэтому до уборной, если понадобится, бежать недалеко. Такие условия тебе наверняка незнакомы.

– Да, ко мне Фортуна была милосерднее. Надеюсь, Марсия не очень хлопотала из-за моего визита.

Они вошли в квартиру, где уже витали многообещающие запахи. На пороге их ждала Марсия.

– Приветствую тебя, Корнелий Сабин. Я рада, что могу наконец познакомиться с другом и учителем моего мужа. Порой у меня появлялось подозрение, что ты призрак.

Сабин рассмеялся, и его голубые глаза блеснули такими веселыми задорными огоньками, что сердце супруги Хереи начало таять.

– Ты видишь, достопочтенная Марсия, я не являюсь ни призраком, ни учительницей…

– Для учителя ты все же слишком молод.

Сабин отмахнулся.

– Оставим разговоры об учителях и учениках. Мы друзья. Я научил твоего мужа кое-чему, что ему пригодится, а он – меня. Если я теперь немного умею обращаться с оружием, это только благодаря ему.

Марсия услышала шум на кухне, извинилась и поспешила к дверям.

Херея проводил своего гостя в жилую комнату, где все пространство занимали сундук, длинный стол и лавки.

– Здесь тесновато, – извинился Херея. – Из-за недостатка места комната служит нам одновременно столовой. Обычно мы едим прямо на кухне, но когда приходят гости… Садись. Давай выпьем по глотку за встречу.

Для Сабина было необычным сидеть во время еды, так как дома в большой обеденной зале вокруг стола стояли традиционные ложа. Херея до половины наполнил стаканы и долил их водой.

– Молодое сабинское вино для моего друга Сабина…

Они выпили за здоровье и искренне улыбнулись друг другу.

– Меня радует, что теперь ты мой гость, Сабин. В этот плебейский квартал не часто захаживают патриции, к тому же члены семьи Корнелиев…

– В жизни много чудес! – Сабин толкнул центуриона в плечо. – Судьба капризна и часто превращает патрициев в бедняков, а из бывших рабов делает землевладельцев и богачей.

Их перебила Марсия, которая внесла жареную утку с зеленым соусом, приправленным медом. В честь гостя был подан также свежий белый хлеб без добавления ржи и ячменя.

На первый взгляд Марсия казалась совсем невзрачной. Короткие вьющиеся волосы окаймляли круглое миловидное лицо с тонким носом и темными, робкими глазами.

Она происходила из семьи мастерового и рядом с великаном Хереей смотрелась как кукла.

Сабин похвалил еду – ему и правда все очень понравилась, ведь птица всегда была его любимым блюдом.

– А где же ваши дети? – поинтересовался он.

– Мы отвели их к родителям Марсии, чтобы не было совсем тесно.

– В следующий раз я обязательно хотел бы их увидеть, – сказал Сабин.

– Может быть, тогда мы уже будем жить в своем доме. Бери еще, Сабин!

Однако тот вздохнул и заверил:

– Я так сыт, что едва могу пошевелиться.

– Еще есть десерт, – робко сказала Марсия.

– Если что-то сладкое…

Она рассмеялась:

– Ты совсем как мой муж! Он тоже всегда просит сладкое после еды. Сегодня у нас dulcia domestica, я сейчас принесу.

– Этим я могу объедаться без конца, – сказал Херея. – Однажды даже сам приготовил. Надо удалить косточку из сушеных фиников, наполнить их орехами, приправить молотым перцем, потом обвалять в соли, обжарить в масле и сразу же есть. Такое наслаждение!

Но насладиться финиками им в этот день не пришлось. Снаружи послышались тяжелые шаги и звон оружия. Марсия открыла дверь и испуганно произнесла:

– Два преторианца…

Одетые по всей форме, они уже протиснулись в комнату и приветствовали присутствующих по-военному.

– Приказ императора, переданный через префекта Сутория Макрона: всем трибунам и центурионам прибыть немедленно в казармы.

Херея встал.

– Спасибо. Подождите на улице, я сейчас выйду. Сабин, останься на десерт, составь компанию Марсии.

– Нет, Херея, так не годится. Извини, Марсия, но я хотел бы проводить Херею. Спасибо тебе за прекрасное угощение. За столом патрициев еда едва ли бывает вкуснее.

От похвалы Марсия раскраснелась. Херея между тем остановил друга.

– Лучше не провожай нас, а то подумают, что тебя арестовали. Встретимся послезавтра у тебя дома.

Сабин почувствовал беспокойство. Что могло произойти? Почему всем центурионам приказано явиться в казармы? В городе все казалось спокойным, никакого наплыва людей, никаких громких собраний. У него дома тоже никто ничего не знал. Отец Сабина предположил:

– Возможно, Сеян нервничает, не чувствуя прежнего расположения императора. Вот он и придумал для собственного успокоения внеочередной сбор. Кто знает, что может прийти на ум солдату?

Последние слова прозвучали презрительно, и Сабин решил выступить в защиту друга.

– Не все они такие недалекие, как ты думаешь. Во всяком случае, Херея за полгода научился читать и писать…

– Я не имел в виду всех, – успокоил отец. – Германик тоже был солдатом и при этом сочинял комедии на греческом.

Во время поездки в Рим Калигула не спускал с Макрона глаз. Он искал любой возможности заговорить с ним, но найти подход к молчаливому префекту было непростым делом.

Однажды император сказал Калигуле:

– Знаешь, почему я так ценю Макрона? Потому что он не задает ненужных вопросов, не болтлив и выполняет мои приказы без малейших колебаний. При этом он далеко не глуп. Если приказ сформулирован не совсем ясно, он тут же замечает это и уточняет короткими вопросами. Чрезвычайно полезный человек.

Но одно Калигула почувствовал сразу: Макрон был тщеславен. Правда, он умело скрывал это под маской прямодушного, молчаливого солдата, но Калигула обладал тонким чутьем на людей, которые стремятся наверх.

Они стояли на палубе и молча смотрели на приближающийся берег, где великолепные виллы Бали и Байи белели сквозь густую зелень сосен и пальм.

– Было бы неплохо иметь здесь дом… – заметил Калигула как будто сам себе.

Макрон пожал плечами, мол, о таких возможностях он даже и не думал.

– Только не говори, что ты бы отказался иметь там летний дом.

– Отказываться бы не стал, Гай Цезарь, но о таких недостижимых вещах я не люблю думать.

– Недостижимых? Почему? Может быть, император намеревается сделать тебя преемником Сеяна? Считаю это вполне возможным, но с моим августейшим дедом надо всегда быть готовым к неожиданностям.

От Калигулы не ускользнуло, как блеснули на мгновение глубоко посаженные глаза Макрона.

«Вот как, – подумал он. – Значит, я прав».

– Это было бы, конечно, прекрасно, но быть префектом преторианцев не значит быть богатым. Богаты консулы, когда они дослуживаются до наместников. В провинции есть чем поживиться.

– Почему бы тебе однажды не стать консулом? Ты из уважаемой семьи…

– Но не патриций…

Это так неожиданно вырвалось у Макрона, что Калигула удивленно поднял брови.

– Но это не самое важное! Год за годом заслуженных мужей повышают в ранге.

– Император делает это нечасто.

– Император стар, а ты молод. Что упустил Тиберий, наверстает его преемник…

Калигула отметил с удовлетворением, что строгое лицо префекта оживилось.

– Его преемник… – повторил он неуверенно.

– Но, Макрон, мы оба не пустые мечтатели. Я от всего сердца желаю ему долгих лет. По мне, так пусть он живет до ста, но природа учит нас, что такие случаи редки. В ноябре императору исполнится семьдесят три.

Оглянись! Кто из твоих друзей или родственников дожил до такого возраста? Я хочу этим сказать, что в ближайшее время мы должны рассчитывать на нового императора.

Макрон молчал, Калигула кивнул ему и спустился с палубы. Префект долго думал об их разговоре и пришел к выводу, что Калигула настроен к нему благожелательно. «Это чего-то стоит, – трезво рассудил Макрон. – И однажды я узнаю, как высока цена».

Луций Элий Сеян, всемогущий префект преторианцев, достиг того, о чем многие римляне – даже из самых благородных семей – всю свою жизнь только мечтают: императором Тиберием ему была передана консулярная власть. Август прислал ему очень милостивое письмо, в котором намекал и на возможность установления между ними родственных связей.

Знал ли он о тайном браке с Юлией? Во всяком случае, Сеян казался себе единственным, кому доверял Тиберий и кого, возможно, рассматривал как преемника, узаконенного официальным браком со своей внучкой.

«Кажется, я все сделал правильно, – похвалил сам себя Сеян, рисуя в воображении картины блестящего будущего. – Может быть, император не доживет до своего следующего дня рождения – 16 ноября? Это случится как раз через месяц, – размышлял Сеян, – или пусть себе проживет еще пару лет; власть я больше не упущу. Тот, кто на Капри, всего лишь призрак императора, только он об этом пока не догадывается».

Сеян бросил взгляд на бронзовые водяные часы. Четвертый час ночи – стоило ли навестить Юлию? Мысль о будущей власти возбудила его чувственность. В конце концов Юлия была последней ступенькой к трону, и вместе с ней он даст начало новому императорскому роду. Свою прежнюю жену Апикату вместе с тремя детьми придется удалить, чтобы не подвергать опасности династию, – из государственных соображений. Может быть, стоит обвинить ее в государственной измене? Сеян решил обдумать и эту мысль.

Он зевнул и выпил оставшиеся в стакане несколько глотков вина. Потом поднялся, пристегнул короткий меч и отправился к Юлии.

«Ты мое бесценное сокровище…» – часто называл он ее, и Юлия прекрасно понимала двойной смысл этих слов.

Но Сеян был ей по сердцу: сильный, самоуверенный, замечательный любовник в отличие от Нерона Цезаря, ее первого мужа. Поговаривали, что Сеян уморил его в ссылке голодом, но Юлию не интересовала судьба бывшего супруга. Она была рада, что избавилась от него: ее ждали дела поважнее.

Сеян проверил охрану виллы, обменялся с солдатами парой слов и вернулся в дом. Юлия еще не спала; Сеян снял тунику и забрался к ней в постель. Для начала он нежно поцеловал ее грудь.

– Мы скоро поженимся, мое сокровище. Что ты на это скажешь?

– Император согласен?

– Кажется, да. Ты же знаешь о его письме. Он сам написал о возможности завязать со мной родственные связи, и при этом мог иметь в виду только тебя, свою внучку. Мы положим начало новому роду, Юлия! Я подарю тебе много детей.

Она тихо засмеялась.

– Тогда начинай прямо сейчас. Не будем терять времени!

Сеян был настоящим солдатом, который не привык церемониться и ничего не понимал в сложных прелюдиях к любовным играм. Да с Юлией это было и не нужно – ему достаточно было переступить порог, как женщина уже была готова принять его в свое лоно.

Префект преторианцев заключил ее в тугое кольцо своих рук, вошел быстро и грубо, но потом уже не торопился, растягивая прекрасную игру, пока Юлия не начала громко стонать. Что и говорить, эта женщина была создана для него.

Потом они, обессиленные, лежали, прижавшись друг к другу, и Юлия уже начала засыпать.

Вдруг Сеян сел и прислушался.

– Ты ничего не слышишь?

Юлия подняла голову с подушки.

– Что там? Охрана идет вокруг дома… Похоже, у кого-то упал меч или копье.

Сеян спрыгнул с кровати, надел тунику и схватился за свой короткий меч. Голоса и звон оружия приближались… Через минуту дверь распахнулась, и солдаты ночной охраны окружили окаменевшего от ужаса Сеяна. Они забрали у него меч и вывели наружу. На Юлию никто не обращал внимания, и потрясенная произошедшим, женщина даже не встала.