Текст книги "Калигула"

Автор книги: Зигфрид Обермайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

36

Паблий Петроний, легат Сирии, много раз в своей жизни попадал в сложные ситуации, но знал, что выход из них всегда можно найти. Однако на этот раз он такого выхода не видел. Какие компромиссы мог он предложить иудеям? Они хотели всего или не желали ничего, и Петроний, который хорошо знал их религию, понимал, что они не могут, не должны действовать по-другому, если не хотят прогневить своего Бога.

Со дня разговора с иудеями в театре Тиберия Петроний много раз пытался найти пути согласия с ними, но все напрасно. Он говорил с верховными жрецами, фарисеями и саддукеями, описывал трудности своего положения, объяснял, что если здесь он – господин, то в Риме – раб. В ответ его противники сочувственно качали головами, и несколько раз легат думал, что близок к решению проблемы, но они опять предлагали свое: выполнение принудительных работ, деньги, переселение и, в конце концов, бросили на весы свою жизнь и жизнь своих близких.

Паблий Петроний был близок к отчаянию. Между тем со дня его приезда прошло уже две недели, а к сбору урожая люди до сих пор не приступали.

Петроний, несмотря на отчаянное положение, сохранил ясность ума и понимал, что у него есть только три возможности: он мог установить статую, применив силу, понимая, что за этим последует мятеж, броситься на меч или уступить иудеям, приняв на себя ответственность за последствия.

Легат выбрал последнее и созвал собрание. Снова евреи заполнили театр до отказа, и снова к ним вышел Петроний и ждал, пока стихнет ропот.

– Иудеи! Я римлянин, а значит, принадлежу к воинственному народу. Мужество с давних пор считается у нас одной из главных добродетелей, и вы показали мне, в какой степени обладаете им. Я долго размышлял и решил последовать вашему примеру, ведь, для того чтобы нарушить приказ императора, требуется много мужества. Возможно, мне удастся с помощью вашего бога переубедить Гая Цезаря, и я буду первым, кто обрадуется вашему спасению. Если нет, тогда я готов отвечать за последствия, и утешением мне будет сознание того, что я не совершил несправедливости. Да помогут нам ваш и мои боги – покоримся их воле.

– Благослови тебя бог, праведник!

– В сердцах иудеев ты всегда будешь на почетном месте!

– Да спасет тебя бог, Петроний!

Под такие выкрики легат покинул театр, в тот же день отправился в Птолемею и собрал там свои войска. Он знал, что многие центурионы не одобряли его решения, но каждый из них получал один и тот же ответ:

– Это мой выбор, и в случае неблагоприятного исхода отвечать за него буду я.

В начале декабря легат прибыл в Антиохию. Отсюда он написал по-военному краткое письмо императору, в котором просил проявить понимание и милосердие:

«Я верю, император, что действовал в твоих интересах, уступив иудеям.

В противном случае все могло бы обернуться мятежом по всей стране, и, если урожай в следующем году будет скудным, а для этого предположения я имею все основания, это окажется крайне невыгодно для снабжения Рима зерном и получения налогов.

Поэтому, император, я распорядился установить твою статую в гавани Птолемеи, где те, кто прибыл на римских судах, будут обращаться к тебе с молитвой о хорошей погоде и прибывающие чужестранцы смогут приветствовать тебя. Надеюсь, что действовал в соответствии с твоими ожиданиями».

Ветра в эти дни дули благоприятные, и письмо быстро доставили в Рим, где Каллист тут же прочел его императору – как и все важные послания.

Когда секретарь, закончив чтение, поднял глаза, его охватил ужас от вида перекошенного в приступе злобы лица принцепса, который прохрипел задыхаясь:

– Это… это… неповиновение! Как осмелился этот слабый, трусливый, коварный человек действовать против моей воли? Я… я… Нет, на этот раз вина лежит не на иудеях, а на Публии Петронии, которого я с этого момента буду называть государственным изменником. Это дерзость – считать меня богом погоды! По крайней мере у иудеев появится кое-что, над чем можно посмеяться. Но скоро им будет не до смеха, об этом я позабочусь! Напиши ему письмо, Каллист, с коротким требованием ответить за преступное поведение. Позднее мы поговорим о его преемнике.

Каллист молча поклонился. Он написал письмо, отдал его на подпись императору и затягивал с отправкой так долго, пока не началось время зимних штормов. Сделал это он не тайком, а предварительно обговорив все с Клеменсом, чтобы потом, после известных событий, они могли бы выступить в защиту друг друга.

Корнелий Сабин переживал в эти дни душевный подъем, и не в последнюю очередь из-за любовных отношений с Ливиллой; ведь он вырос в семье патрициев и не мог не поддаться магии августейшего имени. Ливилла была женщиной императорского рода и оказалась не простой любовницей, всегда принимающей избранника с распростертыми объятиями. Каждый раз Сабин должен был соблазнять ее заново, а она не всегда проявляла желание. Правда, ей не хватало жгучей страстности Елены; Ливилле была свойственна скорее внутренняя игра эмоций и настроений.

Приближалось время разлуки, поскольку прошло уже почти три месяца, и Сабин ждал только следующего судна. Во время последней прогулки он сказал:

– Мне будет тяжело прощаться с тобой, но я знаю, что мы обязательно встретимся. Не могу сказать, почему я так в этом уверен, – просто это знаю. Но жизнь наша к тому времени станет другой, изменятся обстоятельства, поэтому будущее наше свидание меня не радует. Здесь я командир легиона и почти властелин острова. В Риме же ты снова будешь жить на Палатине, и если мне придется уйти из гвардии дворцовой охраны, тогда и на возможность встретиться рассчитывать не придется. Да я и не уверен, что ты захочешь этого.

Ливилла, как обычно, слушала, не прерывая ни словом, ни жестом, и только потом ответила:

– Быть уверенным можно только в смерти. Твои последние слова я поняла как вопрос. Я тоже не могу сказать, что будет потом. Ты должен понять меня, Сабин: за всю мою недолгую жизнь Фортуна нечасто была милостива ко мне. Когда мне было два года, умер мой отец, которого я едва помню. В двенадцать у меня отобрали мать, больше я ее так ни разу и не увидела. Брата Друза, которого я любила больше всех, Сеян уморил голодом в палатинских застенках; Нерон умер здесь, на Понтии, и он тоже жертва Сеяна. Беда шла за бедой, Сабин, а ведь я не из камня. Удары судьбы ранят так же, как меч, и тоже оставляют шрамы: только одни – на коже, а другие – в душе. Любой воин знает, как они иногда болят. Я разучилась по-настоящему радоваться, не говоря уж о том, чтобы в чем-то быть уверенной. Как было с Калигулой, какие надежды нас окрыляли и что из этого получилось, мне нет необходимости тебе рассказывать. Я не люблю много говорить, Сабин, но ты стал моим возлюбленным, ты мне очень нравишься, и я хотела объяснить, почему не желаю строить предположений на будущее.

Сабин покачал головой.

– Длинная речь, но ответа я так и не услышал.

– Я не могу тебе его дать, и как раз это и пыталась объяснить.

– Ты сказала, что я тебе очень нравлюсь, но нравиться кому-то – не значит быть любимым. Я единственный мужчина на острове, который годится на роль любовника сестры императора, неплохо выгляжу, молод и мог бы стать спасителем тебя и твоей сестры. Причин достаточно, чтобы понравиться тебе.

Ливилла печально улыбнулась.

– Но, Сабин, разве это не достойные причины для женщины, чтобы отдаться мужчине? Чего ты ждешь от меня? Тебе бы больше пришлось по душе, если бы я сказала: «Трибун Корнелий Сабин, я не общаюсь с людьми твоего ранга»? Это же глупо. Конечно, я тосковала по мужчине, но думаешь, твой предшественник или, скажем, Кукулл мог оказаться в моей постели?

– Им ты не могла доверять. У нас же одна цель.

Ливилла согласно кивнула.

– Да, это так! Прекрасная причина объединиться и скрепить союз печатью Венеры, раз уж заговорщики оказались мужчиной и женщиной.

– Иногда я думал, что ты могла бы стать моей женой…

Ливилла ответила звонким смехом.

– Да, это было бы необычным предложением для супруги Марка Виниция. Ах, Сабин, давай больше не будем об этом! Все это пустые слова, они не помогут дать нам решения. Если Фортуна будет к нам благосклонна, Калигула скоро попадет в яму, которую копал для других. И если нам суждено остаться в живых, то в Риме найдется возможность для встречи. При условии, что мы оба этого захотим. Оба! Слышишь?! Но на этот вопрос пока нет ответа. А теперь хватит! Пойдем в дом, Сабин. Я хочу тебя.

Сабин горько вздохнул.

– Остается надеяться, что это желание не пройдет у тебя и в Риме.

– Не знаю, останусь ли я той же. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Во всяком случае, ты больше не злишься на меня?

– Почему я должен злиться, если мы так нравимся друг другу…

– Едва скажешь правду, как ответом тебе будет насмешка.

– Многое легче переносится с насмешкой.

– Смотри, снова появляется солнце. Дни опять становятся длиннее, но, с тех пор как ты здесь, они мне кажутся короткими. Сабин, у меня есть предчувствие, что этот год станет для всех нас счастливым.

– Значит, Сапожку он принесет несчастье…

Ливилла кивнула.

– Я желаю ему всех несчастий на свете. Пусть появится новая Пандора, которая откроет рядом с ним свой ящик.

– Как известно, кое-что должно при этом остаться…

– Да, надежда. Пусть так и будет! Без надежды, без поддержки, ненавистный всему миру, он должен отправиться в мир теней. Если боги справедливы, то все те, кого он послал туда, встретят его и будут мучить вечно.

– Я не такой мстительный. Мне достаточно видеть его труп на костре. Я хочу, чтобы мы его пережили и были вместе.

– Не надо больше говорить, Сабин. Пойдем в дом.

В начале января Калигула неожиданно решил совершить путешествие на Капри. Это случилось после разговора с Пираллией, когда он, чтобы показать, что ничего не страшится, поведал ей о предсказании астролога. Правда, он панически боялся грома и молнии, но об этом мало кто знал.

– В январе со мной может случиться несчастье, так сказал бородатый Сулла. Интересно, почему же он не предупредил меня о Лепиде или Папинии? Оба покушались на мою жизнь, но тогда звезды молчали.

Пираллия села в постели, прикрывая грудь пурпурным одеялом.

– Твой дед, император Тиберий, верил во власть звезд. Все в Риме тогда говорили об этом.

– И что же? Народ понимал его со всеми этими глупыми суевериями?

– Нет, не думаю. Люди смеялись над этим. Что за человек был твой дед? Когда он покинул Рим, я была совсем маленькой и никогда его не видела.

Калигула не хотел вспоминать Тиберия – сейчас он думал о другом. Ему в голову пришла мысль, как убежать из грозящего опасностью Рима.

– Я не люблю о нем говорить, но могу предложить тебе посмотреть, как он жил, и суди о нем сама. Мы вместе отправимся на Капри. Только вдвоем. Хочешь?

Как всегда, когда он бывал с Пираллией, Калигула казался более уравновешенным, а мрачные черты лица становились мягче.

– Цезония будет недовольна, – предположила она.

– Цезония не ревнива. Кроме того, я делаю то, что хочу. Одиннадцатого января она должна принять участие в празднестве Карменты [15]15
  Кармента – прорицательница, мать Эвандра, пришедшая с ним из Аркадии в Латий, впоследствии почитавшаяся как божество.


[Закрыть]. Это женский праздник, и хорошо, когда императрицу видят ее подданные.

Пираллия улыбнулась.

– Конечно. Я буду рада поехать. Зимой на Капри наверняка гораздо лучше, чем в Риме. К тому же предсказание Сулла… Значит, мы соединим приятное с полезным.

Калигула немного помолчал и сказал:

– Я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал. Мы просто незаметно исчезнем из Рима. Сенаторы будут в изумлении, не будут знать, что делать. Начнут приносить жертвы, моля о моем возвращении.

– Совсем незаметно вряд ли получится, – засомневалась Пираллия.

– Нет, конечно нет. Я скажу Каллисту и Клеменсу и возьму с собой центурию преторианцев.

Пираллия весело рассмеялась.

– Но это же сто человек! Незаметнее не получится?

– Для Рима это немного. Мы поплывем на простых кораблях. Даже преторианцы не будут знать, куда мы плывем.

Во время путешествия Калигула несколько раз повторял, что они плывут как обычные люди, и, похоже, это доставляло ему удовольствие. На море было неспокойно, но они следовали строго вдоль берега, не теряя его из виду. Антий, Астура, мы с Кирки, Анксур, Синуэсса и Вольтурнум остались позади.

В Кумах сделали остановку. Когда-то Калигула велел выстроить здесь виллу над морем, которую теперь с гордостью показывал Пираллии.

– Дом так удачно расположен на скалах, что к нему ведет только одна тропа, которую могут охранять лишь несколько воинов, – он показал на север. – Там, напротив, ущелье Сибиллы, но об оракулах я такого же мнения, как и об астрологах.

– Спроси оракулов и сравни их предсказание с тем, что сказал Сулла. Проверить не помешает.

Калигула молчал в нерешительности. Он не верил оракулам и одновременно боялся их, но не мог выдать своего страха перед Пираллией.

– Почему бы нет? – наконец сказал император. – Окажем завтра честь Сибилле. В это время года у нее немного дел. Кстати, ты знаешь, что этот город основали твои предки? Раньше он назывался Киме и был первым греческим поселением на италийской земле.

– Тогда Кумы можно считать частью Дельф.

– Правильно, моя умная красавица! Или красивая умница? Что тебе больше нравится?

– Не такая уж я умная. А красоте моей скоро придет конец. Мне уже немало лет. В этом возрасте женщины имеют детей, дом…

– Ну что же, дом и деньги у тебя есть, а матерью ты еще можешь стать.

Пираллия улыбнулась.

– Еще одна причина обратиться к оракулу. Как ты явишься к нему завтра, Гай – как римский император или простой человек?

– Ни то, ни другое, я просто явлюсь. Но со мной будут преторианцы, и жрица сделает из этого выводы.

Утро выдалось холодным и ясным, но воздух в Кумах был мягче, чем в Риме. Тут и там уже расцвели цветы и кустарники. Калигула и Пираллия ехали бок о бок на мулах вдоль виноградников и оливковых рощ. Сам город скрывала высокая крепостная стена, так что он почти не был виден.

Преторианцы позаботились о том, чтобы они оказались единственными, кто поднимался по крутой дороге к Акрополю. В храме Аполлона их ждали.

– Аполлону можно приносить в жертву только быка, овцу или козу, причем предпочтение почему-то отдается козам. Мои люди уже доставили наверх козла, – сказал Калигула.

– Я знаю, почему. Отец рассказал. Он узнал об этом от одного богатого человека, которого сопровождал в Дельфы. Они называют это священным трепетом перед Аполлоном. Думаю, мы сами все увидим.

Жрецы подошли, чтобы почтительно поцеловать руку императора, и Калигула заявил с притворной скромностью:

– Я здесь простой человек, почтенные жрецы Аполлона. Не как император хочу обратиться к оракулу, а как Гай Цезарь.

Жрецы поклонились и отошли. Привели белого козла, на которого один из жрецов вылил ведро священной воды из источника. На секунду животное замерло от неожиданности и удивления, чтобы потом встряхнуться.

– Он дрожит! – закричали жрецы. – Посмотрите на священную дрожь перед Аполлоном!

Калигула подмигнул Пираллии, и оба отступили назад, пропуская жрецов. Через минуту козел с перерезанным горлом вздрагивал на полу, истекая кровью.

Потом они спустились в грот Сибиллы. За маленьким, украшенным колоннами входом начинался длинный, прорубленный в туфовом камне проход, от которого отходили боковые галереи с видом на море.

Калигулу злили любые правила, если их предписывали соблюдать другие, и теперь он громко разговаривал, даже не думая понизить голос. Жрецам пришлось смириться.

– Такие траты из-за старухи, которая якобы смотрит в будущее. В Дельфах все, наверное, по-другому, Пираллия? Думаю, что там идут не в гору, а под гору. Здесь, конечно, все таинственнее, потому что кажется, будто спускаешься в подземный мир…

– Император, – не выдержал старый жрец. – Я прошу тебя замолчать. Мы приближаемся к святилищу.

Калигула громко рассмеялся.

– Хорошо-хорошо, умолкаю. Не будем мешать Сибилле размышлять в тишине над ее выдумками.

Проход заканчивался маленьким залом с выдолбленными в каменных стенах сиденьями. Тяжелый красный занавес, расшитый золотыми лавровыми листьями, скрывал святилище от глаз посторонних.

– Задай вопрос, – хором сказали четыре жреца.

Калигула насмешливо улыбался, но игру поддержал.

– В начале года меня может подстеречь опасность. Я хочу знать, откуда ее ждать.

– А ты? – обратились они к Пираллии.

– Мое будущее находится в руках богов и императора – это я знаю, а больше ничего знать не хочу.

– Кажется, моя Пираллия умнее, чем я, – одобрил Калигула ее ответ.

Два жреца исчезли за занавесом, а оставшиеся приглушенно объяснили:

– Сейчас Сибилла просит Аполлона о помощи. Услышав голос бога, она повторит все сказанное. Иногда она кричит так громко, что голос ее разносится по пещере.

На этот раз криков они не услышали. Ждать пришлось довольно долго, но вот жрецы появились снова и протянули Калигуле свиток.

– Ответ Аполлона устами Сибиллы.

Калигула взял свиток и потянул Пираллию к выходу.

– Пойдем! Здесь можно окоченеть.

Когда они шли обратно, Пираллия спросила:

– Тебе не интересно узнать ответ богов?

– Я сам бог! Если Аполлону есть что мне сказать, он обратится ко мне.

Хотя он и разыгрывал беззаботность, гречанка все поняла. Суеверный страх заставлял императора медлить.

Позже, когда они сидели на террасе и пили вино, глядя на морские волны, которые с грохотом разбивались о скалы, Калигула сам вспомнил о свитке. Он достал папирус, развернул, прочитал и разразился громким смехом.

– Ты только послушай, Пираллия: «Остерегайся человека по имени Кассий!» Вот как звучит предсказание, и в своей глупой простоте оно действительно неподражаемо. Тут сказано: «Остерегайся человека по имени Кассий», а не просто «Кассий»! Конечно, смысл его символичен, и оно относится к одному из убийц Цезаря. Точнее, оно могло бы звучать так: «Остерегайся человека по имени Брут!» Или еще проще: «Остерегайся убийцу!» Но я это делаю все время, и, насколько я знаю свой сенат, скоро в нем родится новый Кассий, или Брут, или предатель.

– А если предсказание относится к вполне определенному Кассию?

– Но, Пираллия, Кассиев в Риме тысячи. На какого из них я должен обратить внимание? Это все вздор! Мы могли бы не трудиться навещать оракула.

Тут Калигула на секунду задумался.

– Может, это Кассий Лонгин, которого я недавно назначил проконсулом Азии? Строптивый и коварный человек… Он не может мне простить, что я отобрал у него Друзиллу и отдал ее Лепиду. Да, от него вполне можно ожидать нового заговора. Вдали от Рима он мог собрать сторонников…

Калигула погрузился в мрачные размышления, и Пираллия, которая знала, к чему могла привести подозрительность императора, постаралась отвлечь его.

– Но ты же сам сказал, что в Риме тысячи людей носят имя Кассии, и предсказание называет его как символ предательства вообще. Теперь я, как и ты, склоняюсь к мнению, что эти жрецы вместе с их Сибиллой просто используют глупость и доверчивость ищущих совета и помощи.

Калигула был рад оторваться от своих мыслей.

– Не правда ли, ты тоже так считаешь? Все это ложь! Забудем!

Но Калигула не забыл о предсказании и по возвращении сразу же приказал схватить Кассия Лонгина и доставить в Рим. Пираллии он ничего об этом не сказал.

На следующий день они продолжили путь в Неаполис, а оттуда – на Капри. Калигула послал вперед дюжину преторианцев, чтобы те позаботились о порядке на старой императорской вилле. Он хотел, чтобы Пираллии там понравилось.

37

Когда Корнелий Сабин прибыл в Рим, император уже два дня как отплыл на Капри. Навестив родителей, он доложил о своем приезде Аррецинию Клеменсу. Они относились друг к другу с недоверием, поскольку Сабин считал префекта верным слугой императора, а тот, в свою очередь, был уверен, что трибун отправился на Понтию, желая продемонстрировать Калигуле свое глубокое почтение. Разговор шел о пустяках. Сабин описал свою бесцветную, пустую службу на острове, а префект делал вид, будто ничего не произошло, разыгрывая озабоченность отсутствием императора.

– Отправиться в это время года на Капри! Но упрямство нашего повелителя всем известно. Я распорядился каждый день приносить жертвы за его счастливое возвращение.

– Достойное решение, – сказал Сабин, стараясь добавить в голос удивления.

После того как каждый рассказал другому свою ложь, Клеменс утвердился во мнении, что трибун – опасный человек, за которым нужно присмотреть, а Сабин решил, что неплохо бы избавиться не только от императора, но и от префекта.

С Хереей они встретились во дворце на службе и решили выбрать свободный вечер для откровенного разговора.

– Мне прийти к тебе? – спросил Херея.

– Нет. Боюсь, что за моим домом следят.

– У меня немного неуютно, но хлеб и вино найдутся, – предложил Херея.

Сабин не понял намека, но, когда пришел к другу, понял, что тот имел в виду.

– Где твой цербер, ветеран Авл? Где Марсия и дети?

– Может, ты сначала присядешь?

Херея освободил лавку, на которой лежал его парадный шлем и что-то из одежды.

– Все в беспорядке, с тех пор как Марсия с детьми переехала. Я оставил только одного молодого раба, но он дни напролет занят в саду и на кухне. Сейчас как раз жарит для нас мясо, по-простому, без всяких премудростей.

– Что случилось, Херея? Я хочу знать правду!

Херея наклонился ближе и тихо сказал:

– Начинается, друг мой. Я отправил Марсию в наш загородный дом, чтобы с ней и детьми ничего не случилось, если дело дойдет до мятежа. Но теперь я узнал, кто с нами, мне кажется, что никакой опасности нет.

– О чем ты?

Херея сделал удивленное лицо.

– Как о чем? О свержении императора! Ты же все время пытался меня привлечь к этому. Теперь я с вами!

– Почему?

– Потому что с нами весь Рим!

– Если бы так. Я разговаривал с Арренцием Клеменсом, и у меня сложилось совсем другое мнение.

Херея рассмеялся.

– Во имя всех богов, Сабин! Откуда ему было знать, что ты из числа врагов Калигулы? Он, должно быть, принял тебя за его верного слугу, когда ты вызвался служить на Понтии. Скоро ты все поймешь. Клеменс, Каллист, Азиатик, Виниций и с ними две трети сената согласны, что Калигула должен умереть. Когда он вернется с Капри, мы сделаем это.

Сабин не мог прийти в себя от удивления.

– Не могу поверить…

– Можешь! Не сомневайся. Я откладывал окончательное согласие до твоего возвращения. Мы оба из числа тех, кому позволено с оружием приближаться к императору, поскольку являемся его защитой и опорой, – Херея не смог удержаться от смеха, когда говорил это. – Как он удивится, когда почувствует наши мечи на своем божественном теле!

– Значит, ты твердо решил…

Трибун кивнул.

– Да. Наконец-то я смогу отомстить за многолетние унижения, а к ним я отношу не только его насмешки. Мы, преторианцы, должны восстановить свою честь перед римлянами, перед сенатом, перед армией.

– Клавдий Цезарь с нами?

– Этого я не знаю. О нем речи не было. Преемником племянника он вряд ли станет. Было бы лучше отправить его после свержения Калигулы в загородное поместье и восстановить республику. Он ученый и будет рад, если его оставят в покое.

Сабин покачал головой.

– Восстановить республику? Как ты себе это представляешь?

– Очень просто! – восторженно воскликнул Херея. – Сенат, оба консула, преторы – все республиканские должности сохранены. Зачем нам принцепс? Сенат и консулы примут государственную власть, как когда-то. Консулов избирают на год, за это время ни один не успеет стать тираном.

– Звучит заманчиво, но я не уверен, что все преторианцы согласятся с этим. Центурионы получают большое жалованье и имеют привилегии. С республикой этому придет конец. Преторианцы окажутся вообще никому не нужны, ведь личную охрану впервые ввел Август именно для защиты принцепса. Мы останемся не у дел.

– Сенат что-нибудь придумает! Например, можно будет распустить вспомогательные легионы и заменить их преторианцами. Кроме того, часть их пригодится для поддержания порядка в Риме. Нет, Сабин, тут решение найти несложно.

– Хорошо. И как мы будем действовать?

– Договоримся с Клеменсом о встрече, куда должны будут прийти Каллист, Азиатик, Виниций и другие. Обсудим все вместе.

С тех пор как Калигула исчез из Рима, заговорщики встречались без опаски. В городе дышалось легче и свободнее, как будто он догадывался, что его ждут перемены. Ярые сторонники Калигулы среди сенаторов теперь притихли. Самым тихим стал недавно назначенный консулом Помпоний Секунд, который во время каждой трапезы во дворце между переменой блюд опускался к ногам императора и целовал его сандалии. В конце концов Помпиний сказался больным и больше не появлялся в общественных местах.

Для подробного обсуждения дальнейших действий главные заговорщики собрались в малом торжественном зале претория. Входы и выходы охраняли надежные люди.

Здесь были тридцать мужчин, среди них сенаторы Виниций и Азиатик, секретарь Калигулы Каллист, префект Клеменс, а также трибуны Херея и Сабин.

От участия Клавдия Цезаря отказались, чтобы не привлекать внимания.

Собрание открыл Азиатик. Он считал себя искусным оратором и старался воспользоваться любой возможностью, чтобы доказать это другим.

– Месть сладка, – начал свое выступление сенатор. – Так сказал один наш поэт, но я не могу с ним согласиться. Месть, может быть, и хороша, и оправданна, но мы собрались здесь потому, что считаем жизнь бесценным даром и не готовы пожертвовать ею ради удовольствия сума-с-шедшего тирана. Поэтому наше намерение я хочу назвать не местью, а необходимостью во благо всех и не в последнюю очередь для сохранения достоинства Рима. Да, друзья мои, Рим вот-вот потеряет к себе уважение под властью императора, сожалеющего, что его народ имеет не одно-единственное горло, которое он мог бы перерезать себе на радость. Что ж, у Калигулы только одно горло и одно сердце, и достаточно одного удара, чтобы нас всех от него освободить.

Мы нанесем этот удар во время учрежденных в честь нашего великого Августа Палатинских игр. Все присутствующие здесь принимают в них участие. Нашей задачей будет отвлечь охрану императора, когда Калигула направится из театра во дворец или из дворца в театр. Клеменс назначит в личную охрану нашего друга, трибуна Кассия Херею, и он – по своему личному желанию – нанесет первый удар.

Сабин воскликнул:

– Тогда за мной второй удар – у меня на это есть причины. Кроме того, мы с Хереей друзья, и я хочу его поддержать.

– Почему бы нет! – согласился Азиатик. – Чем больше ударов получит Калигула, тем лучше.

Слова попросил Каллист.

– Никто не знает, вернется ли император к Палатинским играм. Он, должно быть, отправился с Пираллией на юг, предположительно, на Сицилию.

– Тогда придется собраться еще раз и снова принять решение. Как только Калигула вернется в Рим, он в наших руках. Если же он, по примеру своего деда Тиберия, переедет жить на Капри, подобраться к нему будет сложно. Но это маловероятно. В любом случае мы узнаем о его планах заранее и примем меры.

Каллист повернулся к трибунам:

– Вам обоим я обещаю, что Рим будет славить вас как героев.

Сабин поднял руку:

– Я тоже хочу напомнить слова поэта: «Не хвали день до наступления вечера» и поэтому прошу – конечно, и от имени моего друга Хереи – о героях пока ничего не говорить. Не будем гневить Фортуну.

Когда Клеменс остался с Каллистом наедине, он сказал:

– У Корнелия Сабина светлая голова, и он не теряет чувства реальности среди восторгов. Херея же слишком много говорит о республике. Что ж, посмотрим. Да, вот еще что. Не надо забывать о сестрах императора. Хорошо, что сенат тогда единогласно внес решение…

Каллист улыбнулся:

– Нас никто ни в чем не сможет упрекнуть…

– Так и должно быть, – кивнул Клеменс. – Какие тут могут быть упреки?

Вилла Евне на Капри после смерти Тиберия сама стала жертвой. Калигуле, Пираллии и преторианцам не удалось ее вновь оживить.

Император взял Пираллию за руку и повел через аркады, длинные переходы и атрии, показывая украшенные фресками жилые помещения, термы, скрытые в скалах комнатки, потайные лестницы и выходы.

– Тиберий всегда боялся заговоров, хотя здесь у него не было на это ни малейших оснований. Астролог Тразиллий постоянно запугивал его мрачными предсказаниями. Этому лжецу удалось втереться в доверие к императору, и тот чувствовал себя в опасности, если толкователя звезд не было поблизости. Я бы давно отправил эту дряхлую Кассандру к Орку. Пойдем, я покажу тебе кое-что другое.

И снова они шли длинными переходами, вдоль колоннад, откуда местами открывался изумительный вид на море и отвесные скалы. Оказавшись в небольшом зале, к которому примыкал запущенный сад, Калигула остановился в нерешительности.

– Это было здесь? Все кажется мне незнакомым, и я ничего не узнаю.

Пираллия молча ждала. По пустым холодным комнатам бродил сырой морской ветер, и она мерзла.

Калигула разглядывал настенные фрески.

– Подвиги Геркулеса! Конечно, именно здесь Тиберий надел на меня тогу вирилия. Мне было тогда девятнадцать лет, и старик устроил торжественную церемонию, но в остальном он не сделал ничего. Он ненавидел меня, больше любил старших внуков. Друз с Нероном тоже здесь надели свои мужские тоги, но их по всей форме приняли в сенате, и народ получил подарки в день их совершеннолетия.

Воспоминания омрачили лицо Калигулы. Он зло рассмеялся.

– И что им это дало? Они все мертвы! Все мертвы, превратились в тени, которые изредка всплывают в мыслях живых.

Злорадный смех заполнил все пространство, отдаваясь эхом в пустом зале, и Калигула начал танцевать.

– Тени, они все превратились в тени – мертвые тени… – запел он.

Пираллию охватил ужас.

– Пойдем, Гай, – попросила она. – Уйдем отсюда! Мне холодно.

Калигула остановился.

– Надо танцевать, тогда согреешься. Но ты права, здесь действительно прохладно. Я приказал приготовить термы, там мы и погреемся.

Пираллии часто приходилось бывать в богато обставленных домах, но термы Тиберия ее удивили. Бассейны с холодной, теплой и горячей водой сияли разноцветным мрамором ценнейших пород: белоснежным персидским и пятнистым фригийским для стен, зеленым для лестницы, сицилийским коричневым для колонн с миниатюрной позолоченной капителью. Бассейн с холодной водой был отделан голубым ляписом, с горячей – красным порфиром, а с теплой – желтой яшмой. Искусная мозаика украшала их дно изображением Нептуна с нимфами, дельфинами, кораблями и играющими в воде крылатыми духами.

– Пойдем погреемся, – предложил Калигула.

Они зашли в помещение, заполненное густыми клубами пара, которые милостиво прикрыли безобразное жирное тело императора.

«А ведь ему еще нет тридцати, – подумала Пираллия. – Он должен больше заниматься физическими упражнениями, меньше есть и пить…»

– Иди сюда, моя нимфа! – позвал Калигула, и она села на колени к покрытому потом волосатому чудовищу. Он принялся мять ее грудь и ласкать гладкий лобок.