Текст книги "Ступени великой лестницы (сборник)"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
Соавторы: Уильям Олден,Николай Плавильщиков
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Тело Мамонтова болело и ныло, но он даже сапог не снял с горящих и натертых ног, – он тотчас же, едва успев войти к себе в палатку, тяжело уселся за письменный стол и нервно придвинул поближе к себе походную лампу.
Специальные щипцы для вскрытия консервов легко обрезали края алюминиевого ящика, и на стол вывалилась довольно толстая записная книжка, размерами немного меньше обыкновенной тетради, мелко исписанная четким, холодно-разборчивым почерком делового человека.
За полотняной стенкой палатки мерно прохаживался часовой, выставленный для охраны лагеря от нападения диких зверей, изредка нарушавший затушенное молчание ночи быстрыми и редкими ударами в гонг, отпугивающими хищного адьяга[62]62
Род красных волков, встречающийся на Суматре, Яве и ряде других островов Зондского архипелага.
[Закрыть], иногда чересчур близко подкрадывавшегося к лагерю, привлеченного светом горящих всю ночь вокруг стоянки экспедиции костров.
Книжка прекрасно сохранилась. Ни одна строка не стерлась, не побледнела ни одна страничка.
На самой первой странице, наверху, в качестве заглавия стояла фраза, выведенная довольно замысловатыми буквами:
«Дневник Стефана Уоллэса»,
под нею следовала черта, а несколько ниже была наклеена вырезка из лондонской газеты «Times» за № 402.844, от четвертого октября 1905 года.
402.844.
МАЛАККА 4.Х. 1905 г. (Собств. корр.) Сюда доставлены капитаном португальского китобойного судна «Донна Клара», мистером Альфредом Путани, сведения об ужасной катастрофе, разыгравшейся на острове Суматра, в зоне голландских владений, участниками которой явились известный голландский миллионер Ян Ван-ден-Вайден и молодая восемнадцатилетняя дочь его – лэди Лилиан Ван-ден-Вайден. Мы не обладаем еще всеми подробностями этого кошмарного случая и пока он нам рисуется в следующем виде:
В конце прошлого месяца сэр Ван-ден-Вайден, с дочерью и группою сопровождавших его туземцев, заблудился при переходе лесистых отрогов Пазамана (гора Офир) и Малинтанга, находящихся, по отношению к знаменитой огнедышащей горе Долок Симанабели, значительно западнее и ближе к центру острова. Вскоре все они попали к диким племенам лесных жителей, при чем, как значится в протоколе голландского чиновника, выезжавшего на место происшествия, все туземцы оказались убитыми; искаженные предсмертной судорогой лица их свидетельствовали, что они убиты отравленными стрелами сарабакана – оружием лесных жителей, имеющим вид трубки, из которой ртом выдувается маленькая отравленная стрела, летящая на значительное расстояние, Лэди Лилиан куда-то бесследно исчезла, словно провалившись сквозь землю, почти на глазах обезумевшего от ужаса отца, каким-то чудом оставшегося в живых. Несчастный джентльмен получил лишь сильный удар в голову, как сам показал на следствии и, спустя двое суток полного беспамятства, почти совершенно лишенный сознания, был благополучно вынесен лошадью из дебрей непроходимого леса к берегам реки Мазанг.
Предпринятые голландским правительством поиски ни к чему не привели, и лэди Лилиан найдена не была. Труп ее лошади обнаружен неподалеку от места катастрофы. Все убитые туземцы оказались, по опознании их трупов, опытными проводниками из местностей, окружающих форт Кок. Считаем своим долгом здесь же поместить объявление несчастного отца, готового на любые жертвы ради отыскания своей единственной дочери:
___________________________________
20.000.000
золотых гульденов тому, кто найдет лэди Лилиан Ван-ден-Вайден.
10.000.000
золотых гульденов тому; кто хотя бы укажет место ее пребывания или найдет ее труп.
Деньги – телеграфным распоряжением – уже переведены на особый счет в Королевский Амстердамский банк, за № А 42/882.
Все справки, могущие хоть немного пролить свет на это дело, бесплатно выдаются в канцелярии его высокопревосходительства господина генерал-губернатора нидерландских колоний, в г. Батавии, в течение всего дня, дежурным чиновником.
___________________________________
Горячо надеемся, что энергичные поиски пропавшей девушки, которые должны будут неминуемо последовать вслед за этим объявлением, вернут убитому горем отцу его единственную дочь.
[Наискось по всей странице стояла пометка мистера Уоллэса, сделанная красным карандашом:
«Два дня пробыть в бессознательном состоянии в седле – невозможно. Ст. У.».
Со второй страницы начиналось как бы своего рода предисловие ко всему дневнику. Даже слово: «предисловие» было написано мистером Уоллэсом, но потом тщательно зачеркнуто].
«Объясняю, – значилось в этом предисловии, – здесь, почему на первой странице мною наклеена газетная вырезка: желая вести свой дневник, касающийся исключительно одного только дела исчезновения лэди Лилиан Ван-ден-Вайден, в строго хронологическом порядке и последовательности, я неминуемо должен был начать с вышеприведенной вырезки, потому что именно она была той заглавной буквой, с которой должен был начаться мой рассказ. Ведь до нее мне ничего не было известно об этом деле, а кроме того, из факта ее помещения на первой странице дневника, вместе со сделанным мною по ее полю примечанием, я хочу подчеркнуть то обстоятельство, что, лишь только стало в Лондоне известно о таинственном исчезновении лэди Ван-ден-Вайден, я тогда уже сразу заинтересовался им и даже успел составить себе о нем строго определенное мнение. Мнение это было не лишено уголовных предположений. Такова моя система: если хоть что-нибудь из сообщаемого о том или ином деле противоречит самым элементарным понятиям о правде, – то я уже готов биться об заклад, что дело не чисто. В данном же случае, первое, что возмутило меня, – было невероятное сообщение о Ван-ден-Вайдене, спасенном чудесным, но весьма сомнительным образом. Для нас, сыщиков, нужен только толчок, чтобы начать дело. Это сообщение и явилось в этом деле лично для меня таким толчком. Я принялся за изучение подробностей и мелочей, в нашем деле всегда более важных, чем события крупного характера.
Из дальнейших собранных мною газетных сообщений, вырезки которых я, к сожалению, не могу здесь поместить, так как все они сгорели в прошлом году во время знаменитого пожара архивного отдела Скотлэнд-Ярда, я представлял себе всю картину еще крайне разрозненной и неопределенной, но уже приблизительно в следующем виде (не могу скрыть, что несколько раз в течение этого времени я сносился с Малаккой и Батавией по телеграфу):
1. Лилиан Ван-ден-Вайден решительно ни с кем не встречалась, за одним только исключением: с ней разговаривал местный священник, некий пастор Берман.
2. Этот пастор Берман, неоднократно опрошенный голландскими властями, если только в этих показаниях разобраться как следует, весьма часто противоречит сам себе. У меня есть копии с двух таких показаний.
3. Пастор Берман – в половом отношении, несомненно, больной человек; я запрашивал о нем амстердамскую духовную академию, студентом которой пастор Берман состоял, однако канцелярия академии отказалась дать мне какие бы то ни было сведения, оправдываясь соображениями этического характера, но указала мне на настоятеля лондонской голландской посольской церкви, епископа Зюдерзанга, как на бывшего профессора пастора Бермана, знающего, вероятно, очень хорошо своего бывшего ученика. Епископ, к которому я не преминул тотчас же и обратиться, под большим секретом и то только как официальному представителю английского уголовного сыска, сообщил мне эти сведения о своем воспитаннике. У него, между прочим, до сих пор сохранилась диссертация Бермана на тему о вожделениях нашего тела и некоторой относительной пользе онанизма, как могучего средства борьбы с дьяволом. «Большей путаницы, искажения человеческой природы и противоестественности в области половой психики – мне никогда еще не приходилось читать», – сказал мне откровенно епископ на прощание, прося хранить в тайне все полученные мною от него сведения.
4. Туземцы не были убиты стрелами лесных жителей. Я перерыл все личные записки моего дяди, знаменитого исследователя Малайского архипелага, мистера Дж. Уоллэса, из которых убедился, что лесной житель скорее умрет сам, чем позволит себе не отрезать голову у трупа.
5. Почему и кем были наняты проводники для сэра Ван-ден-Вайдена с форта Кок, лежащего совершенно в стороне от его маршрута – крайне загадочно.
6. Пастор Берман показывает каждый раз, что отец и дочь Ван-ден-Вайден покинули Hotel d'Amsterdam, в котором они все трое останавливались в г. Паданго, в день его отъезда. Это тоже неверно. Ван-ден-Вайдены пробыли в гостинице, после отъезда пастора, еще шесть дней.
7. Хотя это и рассказывает сам Ван-ден-Вайден, но и это не верно: никакого удара в голову он не получал. Я случайно нашел у своего дяди описание действия местного яда «гу-гу-а», маленькие дозы которого, сохраняя в человеке все его физические силы, угнетают настолько нервную систему, что человек совершенно лишается памяти, при чем в момент наступления действия яда получается впечатление удара в голову (потому-то и самый яд называется «гу-гу-а», что значит «сильный удар»),
8. Мое предположение на основании деятельного изучения всех вышеприведенных данных: сэр Ван-ден-Вайден был отравлен гу-гу-а, пробыл в плену у лесных жителей (очевидно вместе со своею дочерью), а затем отпущен на волю, т. е. посажен на лошадь и выведен из леса к реке Мазанг. Лилиан же Ван-ден-Вайден осталась в плену.
9. Нет сомнения в том, что кто-то был заинтересован похищением Ван-ден-Вайденов (вернее, как оказалось в конечном результате, лэди Лилиан). Но кто и почему – это пока загадка. Я имею лишь сведения о том, что пастор Берман, следуя к себе домой через Менанкабуа на озеро Toб из Паданга, поехал не по кротчайшему пути через Буйволову расселину, а сделал огромный крюк и посетил форт Кок (зачем?).
Далее мне известно, что проводников своих Ван-ден-Вайден нанял у Буйволовой расселины, хотя все они, как показало следствие, были из местностей, окружающих форт Кок! И, наконец, совершенно непонятным для меня представляются два следующих момента всего этого дела: первое – как это проводники согласились идти с лошадьми в лес, зная, что путь почти непроходим даже для человека? Не знали ли они чего-нибудь заранее? Второе, несколько подкрепляющее первое предположение: почему лесные жители удовлетворились только девушкой? Голова мужчины ценится у них гораздо дороже. Нельзя ли отсюда, в свою очередь, предположить, что головы лэди Лилиан им не надо было, а между ними и кем-то еще был действительно заключен какой-то таинственный договор, заключена какая-то непонятная сделка?
Итак, вот все добытые мною данные по делу Ван-ден-Вайдена, абсолютно ни о чем реальном не говорящие. Единственно, чем они дороги: во-первых, они безусловно являются теми путеводными огоньками, которые в дальнейшем сумеют уже показать правильный путь, и, во-вторых, – из этих данных легко можно сделать заключение, что священническая сутана не всегда лишена жирных пятен.
Увы! Быстрое повышение мое по службе, сопряженное с колоссальным количеством работы и ответственности, заставило меня на время совершенно забыть обо всей этой истории.
Я, каюсь, может быть и не вспомнил бы о ней никогда больше, если б не случай, снова толкнувший меня к ней, спустя ровно девять лет после ее возникновения».
[С этого места тетради, подведенного двумя чертами, собственно говоря, и начинается самый дневник мистера Уоллэса].
«Лондон. 12.XII. 1913 г. Сегодня утром, как только я вошел в свой кабинет, ко мне явился с докладом мой помощник, мистер Ситти, и доложил, что уже с шести часов утра меня дожидается в приемной неизвестный человек, в матросской форме, категорически отказавшийся назвать себя и сообщить ему, мистеру Ситти, о цели своего посещения. Он настаивал на личном свидании со мной.
Усевшись за письменный стол и тщательно проверив спуск своего револьвера, я велел привести незнакомца к себе.
Через некоторое время ко мне в кабинет ввалился огромнейший детина, судя по лицу, лет тридцати, тридцати двух совершенно черный от загара, густо обросший давно ни стрижеными рыжими волосами и бородой, насквозь пропитанный крепким запахом дегтя, моря, табака и дешевого джина.
В нем не трудно было опознать старого морского волка, только что вернувшегося из дальнего плавания по южным морям.
– Мистер Стефен Уоллэс, если надо мною никто не потешается? – резким сиплым голосом, не выказывая никаких признаков застенчивости, спросил мой посетитель.
– В Скотлэнд-Ярде шутят только за рождественским пудингом, – сказал я. – Какое дело вы имеете ко мне?
Отвечая своему гостю, я в то же время пристально исподлобья разглядывал его, стараясь составить себе характеристику этого не совсем обычного посетителя.
Некоторое время длилось молчание, так как моряк видимо не желал сразу отвечать на мой вопрос.
Это молчание стало бы довольно тягостным, если бы не наскучило рыжей громадине.
Без всякого приглашения с моей стороны он спокойно уселся в кресло, стоявшее у моего письменного стола, и совершенно просто, как будто именно на эту тему мы беседовали с ним и раньше, сказал:
– Десять лет тому назад, сэр, на острове Суматра таинственно исчезла дочь одного голландского дурака, кошель которого набит червонцами, как старый труп червями. Барышню звали Лилиан Ван-ден-Вайден, и мне доподлинно известно, что вы некогда интересовались этим дельцем.
Я писал уже в начале своего дневника, что целых десять лет не думал совершенно об этой истории, но не успел мой посетитель окончить свою фразу, как я сразу… вспомнил все, что знал о ней, до мельчайших подробностей.
– С кем, однако, имею я честь разговаривать? – совершенно спокойно и бесстрастно спросил я, стараясь не выдать своему собеседнику охватившее меня с ног до головы волнение.
Судя по игривым огонькам в его хитро прищуренных глазах, мне показалось, что старание мое казаться равнодушным особенным успехом не увенчалось.
– С кем вы имеете честь разговаривать? – весело переспросил моряк. – О, это так мало интересно для всего этого дела, что боюсь, – мой ответ отнимет у вас только понапрасну время. Однако извольте. Ничего тайного нет в том, что меня зовут Джэком Петерсеном. Я, если угодно знать, американец по происхождению, а социальное положение мое – старший шкипер парусного судна «Генерал Вашингтон», крейсирующего с лесом и продовольственными грузами из Сан-Франциско на Суматру, Борнео и прочие острова южного моря, и обратно. Да, сэр. Джэк Петерсен – мое имя, и это обстоятельство значится в корабельном журнале черным по белому. Я полагаю – дальнейшие сведения из моей биографии вас не заинтересуют, сэр?
– Что можете вы сообщить мне по делу Ван-ден-Вайденов и откуда вам известна моя заинтересованность этим делом? – спросил я.
– Виноват, сэр, – сказал Джэк Петерсен. – Я прежде всего – американец. На ваши вопросы я могу ответить лишь с непременным условием, что вы не откажете заключить со мною известный договор, некоторую денежную сделку, так сказать. Дело – есть всегда дело. Не так ли?
– Сумма? – спросил я.
– О, сущие пустяки! – отвечал американец. – Десять миллионов гульденов.
Я понял его. Он имел в виду дележ обещанной Ван-ден-Вайденом награды.
– Разумеется, в том случае только, если дело будет выиграно мною? – спросил я.
– Само собою. Однако сейчас вы дадите мне аванс в размере ста фунтов стерлингов. Вы не можете ведь не согласиться, сэр, с тем обстоятельством, что дельце это залежалое, с тухлецой, так сказать.
– Тем более, милейший мистер Петерсен, я вам этого аванса не дам, – сказал я спокойно.
– Ваше дело, сэр, – еще спокойнее произнес американец, встал и, направляясь к дверям, сказал: – У нас в Америке такими деньгами и не считаются даже!
– Постойте, мистер Петерсен! – Энергичное, открытое и честное лицо шкипера заставило меня колебаться лишь одно мгновение. – Хотя довольно странно покупать товар, не видав его предварительно, но… на этот раз – я согласен.
Мистер Петерсен вернулся к письменному столу, снова уселся в кресло и достал из бокового кармана своих брюк помятую записную книжку, которую доверчиво и протянул мне через стол.
– Вот он самый товар, мистер Уоллэс, – добродушно сказал он. – Не судите по внешнему виду. Возьмите его себе и, не потому, чтобы я не доверял вам, а потому, что к вечеру «Генерал Вашингтон» должен сняться с якоря, вынужден просить вас, доверяя мне на слово, еще до знакомства с содержанием этой книжечки, не отказать тотчас же заключить со мною обещанный договор и…
Я кивнул головой в знак того, что понял его, достал чековую книжку, написал мистеру Петерсену чек на сто фунтов стерлингов, и только тогда спрятал его «товар» в один из ящиков своего письменного стола.
Затем я велел написать официальный договор, по которому половина денежной награды, обещанной Ван-ден-Вайденом, поступала в его полное распоряжение в случае удачи, договор вручил мистеру Петерсену, а заверенную копию с него оставил у себя.
Этот огромный человек внушил мне непоколебимое доверие к себе, и я инстинктивно чувствовал, что данная им мне записная книжечка стоила и ста фунтов стерлингов и заключенного договора.
Меня мучил только вопрос – каким образом мистер Петерсен мог узнать, что я заинтересован исчезновением лэди Лилиан Ван-ден-Вайден, и каким образом попала в его руки оставленная мне книжка, содержание которой я также не мог себе представить. И кому принадлежала она раньше?
Все эти вопросы я и не преминул задать своему неожиданному компаньону, когда наше товарищество было закреплено на бумаге официальным образом.
Мистер Петерсен располагал еще некоторым, количеством времени и охотно ответил на интересующие меня вопросы.
– Книжка эта, мистер Уоллэс, – сказал он мне, – Дневник. Самый обыкновенный дневник, как ты ни старайся придумать ей другое название. Однако, содержание этого дневника далеко не обыкновенное. В этом вы убедитесь вскоре сами. Уже то обстоятельство, что дневник этот принадлежит лицу духовного звания, делает его, если можно так выразиться, пикантным, что ли. Ведь не всякий же поп ведет дневники, на самом деле! Фамилия пастора, который пожелал увековечить свои переживания на бумаге, здесь записана. Это некий пастор Берман.
Я чуть не вскочил с места.
– О!.. – невольно вырвалось у меня. – Very well! Однако, как мог попасть такой документ вам в руки?
– Я украл его, – спокойно ответил американец.
– Украли?
– Ну, если это вас так шокирует, то не украл, а присвоил. Сделал, одним словом, так, что он стал принадлежать мне.
– И каким же образом?
– Самым обыкновенным. Мы стали на якорь на Моэри у Палембанга. Я, мистер Уоллэс, шкипер, а к тому же мужчина. Восемь месяцев я был без женщины, сэр. В Палембанге есть прекраснейшие заведения, мистер Уоллэс. Все, что вашей душе угодно. В одном из таких домов встретился я с пастором.
– Встреча с пастором… в таком… в таком месте… учреждении, одним словом! Вы уверены в том, что говорите? – слабо запротестовал я.
Американец расхохотался во все горло.
– А! Теперь я понимаю! – воскликнул он. – Так вот что вас смущает! Ну, должен вам доложить, дорогой сэр, что у этих господ под их сутаной любая девка найдет все то, что она отыщет и у нас с вами! Вот уже, доложу вам, если это вам интересно, за это я их, господ этих слуг божьих, нисколечко не осуждаю. Когда они говорят свои воскресные проповеди – вот это уже куда хуже, уверяю вас!
Однако, разрешите мне кончить. Не успел я спьяна облапить как следует жирную массу этого проповедника, как он, с места в карьер, оттолкнув меня, начал мне читать вот этакую самую панихиду. И чего он только тут не наплел. Ну, я сперва послушал его маленечко, хотя, признаюсь, ровно ничего не понял из того, что он болтал. Потом я расхохотался и с омерзением сплюнул в сторону. Ну, а потом – не скрою этого от вас, – я не стерпел и залепил ему такую затрещину; от которой грот-мачта заколебалась бы. Короче говоря, он полетел на пол и, падая, выронил из кармана свою записную книжечку. Он этого не заметил. В конце концов, сэр, он сам виноват, что эта книжка оказалась у меня.
На другой же день я смекнул, что ни отдавать ему ее, ни выбрасывать – нет никакого расчета, и довольно забавно будет заглянуть в ее нутро. Любопытно, как-никак, узнать, о чем может писать вот такой господин в сутане. Не правда ли, сэр? Вот и все. Когда же я поближе познакомился с этим манускриптом, я… ну, сэр, тут уж вы сами поймете, когда прочтете этот почтенный труд, – почему я обратился с ним к представителю уголовного сыска.
– Но почему именно ко мне?
– Я не совсем дурак, сэр. Я навел в полицейском управлении Палембанга справки, и узнал, что этим делом некогда были заинтересованы вы.
– Еще один вопрос, мистер Петерсен. Почему вы сами не взялись за это дело?
– Сэр! – полуторжественно, полувозмущенно воскликнул мистер Петерсен. – Случалось ли вам когда-нибудь видеть вытащенную из воды рыбу? А? Уверяю вас, сэр, я чувствовал бы себя на суше нисколько не лучше ее! Я слезаю на сушу только для того, чтобы жениться. Но долее двух-трех дней семейной жизни – это не в моем характере, сэр. Я просто не могу! У меня начинаются судороги в мышцах всего тела, меня начинают охватывать спазмы в животе, язык мой высыхает, и вообще, сэр, я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Я заболеваю, сэр. Я задохся бы в этом проклятом лесу, где путешествовали эти сумасшедшие люди, не знающие, какую дыру им заткнуть своими шальными деньгами, не успев прочесть «Отче наш», благо я его-то всегда не совсем твердо помнил. Уж извините, сэр! Вам и карты в руки, а десять миллионов гульденов совершенно обеспечат мою старость, если к тому времени я не буду съеден акулами. Вы разрешите мне, сэр, откланяться? «Генерал Вашингтон» сейчас снимется с якоря, а я старший шкипер судна, сэр.
С этими словами мистер Петерсен протянул мне свою узловатую лапищу, густо обросшую рыжей шерстью, которую я еле обхватил своими пальцами и пожал как мог крепче. Задерживать мистера Петерсена дольше я считал себя не в праве и с сожалением глядел на его удаляющуюся спинищу, обладатель которой, выйдя из моего кабинета, долго искал в передней выхода, ругаясь вполголоса с таким чувством и смаком, с каким могут ругаться только истые и неисправимые морские волки.
Что предпринял я после ухода мистера Петерсена?
Ясно! Я заперся в своем кабинете, строго наказав не беспокоить меня, уселся за письменный стол и, достав записную книжечку пастора Бермана, углубился в чтение, всем своим существом уйдя в это занятие.
ДНЕВНИК ПАСТОРА БЕРМАНА,
ПЕРЕПИСАННЫЙ МНОЮ ПОЛНОСТЬЮ И ДОСЛОВНО
В МОЙ НАСТОЯЩИЙ ДНЕВНИК
«Менанкабуа, 8. VIII. 1905. Никогда раньше не вел я дневника. Обладая, как миссионер, ораторским талантом, полагаю, я легко справился бы с задачей изложения своих мыслей и переживаний на бумаге, но я всегда был того мнения, что ведение дневника – пустое, суетное и тщеславное занятие, не достойное человека серьезного, а в особенности человека, облаченного в священнические одежды, человека духовного звания, каковым я, автор этих строк, пастор Берман, и являюсь.
Не привожу своей биографии. Я пишу этот дневник не с целью осведомить человечество о своей особе, – я обуреваем совершенно другими волнениями, исключительно личного характера. Этим я хочу сказать, что дневник свой я не только пишу для себя (все авторы дневников оправдывают свой пустой труд этим положением), я пишу его, отлично сознавая, что если кто-нибудь заглянет в него, то я – погиб, иначе говоря, я пишу свой дневник только не для других (это уже отличает меня от обыкновенных дневниководов). Короче и ближе к делу. Я горю, я сгораю, я обуреваем одним единственным только желанием – занести поскорее на бумагу все то волнующе-прекрасное, что мною пережито за вчерашний день. Только за вчерашний день. Этим и ограничивается вся моя задача. Что же заставляет меня это делать? Ах! Отвечая на этот вопрос, можно понять (чего я раньше никак не понимал), чем руководятся люди, пишущие дневники!
Какая-то неведомая мне сила заставляет меня занести на бумагу пережитые минуты моей жизни (и как можно скорее, пока воспоминание об этих минутах еще светло в моей памяти) для того, чтобы в дальнейшем иметь постоянную возможность вновь переживать эти минуты, перечитывая написанные здесь строки! Память наша слаба и пережитая картина быстро блекнет в нашем сознании. Как бы мы ни любили человека, если мы долго не видим его, – черты его лица начинают расплываться в нашем мысленном взоре, забывается какая-нибудь ничтожнейшая черточка, родимое пятнышко, что ли, и увы! – этого уже достаточно для того, чтобы портрет был не полным. В этом деле нам на помощь приходит фотография. Вот вам и ответ. Эти строки – фотография. Фотография не действия, а переживания. Посмотришь на фотографию и сразу вспомнишь милое лицо. Прочтешь такие вот строки – и сразу вспомнишь лучшие минуты своей жизни. Господи, помоги мне запечатлеть на светочувствительной пластинке этого дневника все событие полностью в таком виде, в каком я пережил его вчера. Не дай мне забыть ни единого штришка из пережитого – ведь событие произошло уже сутки тому назад и я боюсь, что оно будет описано не так ярко и подробно, как оно было на самом деле. А это так-важно для меня! Так важно…
Какое счастье будет потом, перечитывая эти строки, вновь и вновь переживать всю остроту и неувядаемую прелесть его!
Я начинаю. До вчерашнего дня я не знал женщины. Я дал клятву своему господу воздерживаться от помыслов грязных и греховных и удовлетворял свои мужские потребности иным путем.
Я… я и сейчас не познал еще женщины, но… но зато я познал всю силу страстного желания обладать ею. О… как непростительно глуп был я раньше! Ведь молодость-то моя почти что ушла уже! И женщина – как она прекрасна! И только вчера я прозрел, я узнал это!
О, господи, опять дрожит моя рука с такою силой, что писать трудно.
В ушах звенит напряжение дьявольской силы – силы самой необузданной ненасытной страсти.
Вчера, 7 августа, утром, еще находясь в Паданге, в гостинице d'Amsterdam, где я остановился проездом в Менанкабуа, куда меня вызвали по делам моего прихода, я и не подозревал о том, что со мною случится вечером того же дня…
Было 10 часов вечера и я собирался лечь спать, когда в мой номер постучали. Дверь открылась и в комнату, вошел высокий, стройный мужчина, лет пятидесяти, судя по виду, никак не больше, хотя его совершенно седые волосы и старили его в значительной степени.
Седой джентльмен плотно закрыл за собою дверь и, спросив предварительно моего разрешения, уселся в одно из кресел моей комнаты. Достав сигару и предложив мне, он до того, как закурить, еще успел мне отрекомендоваться.
– Я очень извиняюсь, милейший пастор, за вторжение к вам в столь поздний час, – сказал он. – Однако, обстоятельства порою сильнее нас, наших привычек и элементарных правил приличия и вежливости. Зовут меня Яном Ван-ден-Вайденом, я ваш соотечественник.
Пока он закуривал сигару, я пристально разглядывал его не без некоторого интереса. Фамилия Ван-ден-Вайденов очень известна в Голландии, и я, еще будучи студентом амстердамской духовной академии, много слыхал об этом человеке, как об обладателе несметного состояния. Мне казалось крайне любопытным, что познакомился я с ним далеко от нашей родины, при несколько странных обстоятельствах, к тому же я был обуреваем любопытством, что именно заставило этого человека зайти ко мне.
Он очевидно понял мои мысли и начал с места в карьер излагать побудившие его причины познакомиться со мной.
– Я, сударь, – сказал Ван-ден-Вайден, окутанный замечательно ароматным дымом дорогой сигары, – пришел к вам по не совсем обыкновенному делу. Должен вам доложить, что я в Паданге лишь проездом, я путешествую по Суматре со своею 18-летнею дочерью, Лилиан. По поводу, или вернее – по поручению последней я и осмелился побеспокоить вас.
Далее последовал рассказ, который я не могу иначе назвать, как исповедью потерявшего надежду и заблудшего человека перед самим господом богом.
Ян Ван-ден-Вайден поведал мне нечто ужасное и необычайное. Из его рассказа я узнал, что дочь его одержима бесом. Он чистосердечно признался мне, что дочь его, как вавилонская блудница, не знает границ своей необузданности в делах плотской страсти, что все ее помыслы полны дьяволом и сатаною. Сила страсти, горевшая в несчастной, по словам самого отца ее, была настолько велика, что самые сдержанные люди, при одном только общении с нею, теряли власть над собою и готовы были, ради одной только возможности коснуться ее тела, на любые преступления. Вот буквально те слова, которые я услыхал от несчастного отца, крайне резкого и грубого в разговоре, не стесняющегося в выражениях, что можно судить по нижеприводимой фразе (очевидно горе сделало его таковым).
– Она заражает всех своей похотливостью, – сказал старик. – Как чума передается от нее зараза на всех окружающих. Стоит с нею побыть кому-нибудь некоторое время, как, будь это самый порядочный джентльмен, он становится на задние ноги. Я в полном отчаянии. Сила самой природы или сама материя, из которой построены клетки ее тела, заряжены небывало мощным зарядом какой-то плотской энергии, бьющей через край. Но сама, сама она – очень скромная девушка, уверяю вас. Однако, простите, я не могу объяснить вам всего, – языком тут ничего не сделаешь. Словами этого не передашь!
Я сидел изумленный и ошеломленный исповедью старика. Мне представился страшным этот неиссякаемый родник естества природы, – мне, ярому противнику ее – и я не знал, что ответить.
После довольно продолжительной паузы Ван-ден-Вайден заговорил опять.
Он заговорил о том, как любит бесконечно свою дочь и как хочет помочь ей и, наконец, после долгих и напрасных предисловий, сказал мне, что дочь его поручила ему зайти ко мне и просить меня посетить ее. Он совершенно не знал, что ей от меня нужно было, но видно было по всему, что несчастный отец не мог не исполнить этой ничем не обоснованной просьбы своей дочери, так как был рабом ее капризов, которые исполнял все беспрекословно и безропотно.
О… я не скрою ни от кого, какой-то безотчетный страх заполз ко мне в душу.
Я не знал, что сказать, что ответить…
Я только чувствовал, как по телу моему ползет целый легион мурашек, нахлынувших только-что с северного полюса.
Неужели одно только упоминание об этой особе способно было наэлектризовать мужчину, или это смутное предчувствие чего-то катастрофически на меня надвигающегося медленно, но настойчиво вползало в мою душу?
Ван-ден-Вайден, видимо, заметил мое смущение и истолковал его по-своему.
– О, нет, милейший пастор, – сказал он. – С этой стороны вам не грозит ни малейшей опасности. Ни одному мужчине еще моя дочь не дала права прикоснуться к ней. Я не знаю, чего именно желает моя дочь от вас, но, зная ее удивительный характер, я не удивлюсь, если она вызывает вас для молитвы! С нею все может случиться!
