Текст книги "Ступени великой лестницы (сборник)"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
Соавторы: Уильям Олден,Николай Плавильщиков
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
Экспедиция отправилась в путь.
Разбившись на две группы, экспедиция строго придерживалась намеченного маршрута и, хотя очень медленно, но все же с каждым днем приближалась все ближе и ближе к назначенным для стоянок местам.
Отряд профессора Марта уже на четырнадцатые сутки достиг места своего назначения и разбил лагерь на берегу реки Индрагири, катившей свои желтые воды параллельно Кампару в нескольких километрах расстояния.
На другой уже день по прибытии ученые приступили к работам по изучению мела третичного периода, мощными напластованиями залегшего по берегам обеих рек.
Профессору Марта вначале сразу повезло. Не прошло и двух недель, как ученый нашел следы, с несомненностью говорившие за пребывание здесь человека, возраст которого определялся ученым приблизительно в двести тысяч лет.
Таким образом, уже первые шаги экспедиции обогатили мир ценнейшими данными, разрушающими раз и навсегда легенду о кайнозойской эре, как об эре, в которой животная жизнь якобы находилась лишь в стадии развития, и кроме жаберно-дышащих животных и ракообразных, ничем особенным не отличалась от предшествующих ей эр.
Реки Индрагири, Кампар и Сиак, в районах которых производились работы группы профессора Марта, были очень глубоки, вполне судоходны, крайне живописны, и одно лишь обстоятельство необычайно затрудняло дело.
Несмотря на плодороднейшую почву и роскошную растительность, в долинах этих рек не было даже туземных селений, и на протяжении многих десятков километров нельзя было встретить ни единой живой души.
Иностранцы же еще ни разу не отваживались углубляться в долины этих смертоносных рек, зная, какой дурной славой пользуется местный климат, так что экспедиции пришлось вступить в зону, еще совершенно незнакомую человеку.
Поле для исследований было богатейшим, но климат, действительно, оказался совершенно невыносимым, и не мудрено, что смерть, как острый серп, косила всех ранее здесь побывавших отважных путешественников, понадеявшихся исключительно только на свою выносливость.
Участники экспедиции из группы профессора Марта, понятно, могли быть смелее и увереннее, так как ими были захвачены с собою из Европы лекарственные препараты, предохраняющие от заболевания малярией, но тем не менее и их постигло очень скоро тяжелое несчастье.
Это несчастье явилось как бы первой грозовой тучей.
Через девять дней, несмотря на ежедневные внутривенные вливания особого мышьякового препарата, тяжело заболел еще совершенно незнакомой врачам формой тропической лихорадки японский ученый, доктор биологических наук, профессор Иокогамского университета – Хорро.
Были приняты все меры, вплоть до применения рентгена и радия, для того, чтобы спасти ученого, который на другой день уже впал в бессознательное состояние, а в ночь на третьи сутки скончался в страшных конвульсиях, за два дня болезни превратившись в обтянутый кожей скелет.
Эта первая жертва экспедиции, эта смерть всеми любимого и уважаемого товарища сильно поколебала мужество остальных членов группы профессора Марта, не остановивших, однако, своих работ ни на одно мгновенье.
Смерть профессора Хорро заставила насторожиться профессора Марта, и он приказал старшему врачу своей группы произвести впрыскивание еще совершенно неиспробованного противомалярийного препарата, хранившегося у профессора Марта в очень ограниченном количестве.
Препарат оказался буквально чудодейственным и никто из участников экспедиции не подвергся больше заболеванию страшной болезнью.
Только потому, что клинически препарат этот не был еще изучен, он не применялся ранее, и Марта не мог себе простить, что не применил его к покойному Хорро.
Это было тем обиднее, что, по странной игре случая, этот препарат был изготовлен в лабораториях самого профессора Хорро, в Иокогаме.
Не успел еще профессор Марти прийти в себя после первой неудачи, постигшей его группу, как разразилась вторая, сильно расстроившая и взволновавшая ученого, который, как ни ломал себе голову, никак не мог придумать объяснения вызвавшим ее причинам.
Дело в том, что, расставаясь с профессором Мамонтовым, Марти условился немедленно установить, по прибытии на место, радио-связь с его группой, но, как ни бился Марти, – связь эту ему никак не удавалось наладить.
Это было крайне загадочно, ибо первым делом, по разбитии лагеря, итальянский ученый приказал своим радиотехникам оборудовать походную станцию и установить приемник, что и было исполнено в самый кратчайший срок.
И вот, несмотря на это, ни одна из посланных Мамонтову профессором Марти радио-волн не достигла своего назначения, погибая где-то в пространстве, так что приходилось допустить нечто совершенно невероятное: профессор Мамонтов не установил у себя радио-станции.
Но, отлично зная Мамонтова, профессор Марти считал это единственно допустимое предположение самой большой глупостью, которую только можно придумать.
Чтобы Мамонтов не установил у себя станции и не исполнил данного обещания? О, нет – все, что угодно, но это не могло иметь места!
Что же тогда? Не случилось ли с ним несчастья? Но опять-таки тогда об установке станции позаботился бы Мозель, или кто-нибудь другой из ученых. Не провалились же они все, сколько их там ни есть, сквозь землю? И даже этого было недостаточно для объяснения отсутствия связи. Проваливаясь сквозь землю, они должны были еще захватить с собою и все радио-аппараты. Только тогда можно было бы объяснить это непостижимое обстоятельство. Не иначе.
Все это необычайно волновало профессора Марти, отлично знавшего, что если его путь был труден и опасен, то путь, избранный Мамонтовым, уже никак не мог быть назван иначе как тернистым.
Принимая же во внимание горячность и самоотверженность русского ученого – было от чего волноваться!
Марти решил запросить, наконец, Батавию о судьбе мамонтовской группы, но, увы, вместо успокоения, этот шаг принес ему еще больше волнения и расстройства.
Положительно, с радио происходило что-то в высшей степени непонятное и таинственное.
Все радиотелеграммы его, касавшиеся деловой стороны, благополучно доходили до места своего назначения и профессор, получал на них немедленные ответы, но, если в телеграмме стояло имя Мамонтова, никакого ответа из Батавии уже не получалось.
И если сначала Марти только волновался и нервничал, то очень скоро уже совершенно растерялся и не знал, что ему предпринять в дальнейшем.
Это случилось тогда, когда старшему радиотехнику французу Лебонэ, удалось, переключив свой приемник на более короткую волну, поймать таинственную, полушифрованную телеграмму, которую удивленный француз и доставил немедленно профессору Марти.
Никто из участников экспедиции не мог понять значения этой депеши, хотя профессор амстердамского университета по кафедре геологии Рамстред и перевел ее всем, так как она была написана по-голландски.
Немедленно запрошенный по этому поводу Ван-дер-Айсинг не отвечал, и Лебонэ, как ни старался принять своим приемником еще что-нибудь, ничего поймать не смог.
Очевидно, станция, отправившая эту телеграмму, все время меняла длину своих волн.
А таинственная телеграмма гласила:
«Не допускай. Тире. Тире. Тире. С. У. Марти, Мамонтов нет. Буйволова расселина. Буду».
А в группе профессора Мамонтова в это время происходило следующее.
Первое место стоянки было достигнуто на седьмой день по выходе из Батавии.
Это была та самая знаменитая Буйволова расселина, откуда некогда погибший англичанин Уоллэс начал свои, столь печально окончившиеся, поиски таинственно исчезнувшей Лилиан Ван-ден-Вайден.
Отсюда до конечного пункта пути мамонтовой группы было уже не далеко, – всего 35–40 километров.
Конечный пункт этот, намеченный Мамонтовым совместно с Яном Ван-ден-Вайденом, представлял собою опушку еще совершенно неисследованного тропического леса.
Вокруг опушки, делая бесчисленное количество изгибов, скользя как змея, протекал быстрый ручей, бравший начало, очевидно, из недр неизведанного леса и кативший свои пенные воды в такую же неизведанную даль. Именно отсюда решено было начать обследование, придерживаясь все время берегов ручья, чтобы не сбиться как-нибудь с дороги и не потонуть в лабиринте запутанного леса.
У Буйволовой же расселины решили остановиться лишь для того, чтобы отдохнуть в этом сравнительно безопасном месте и иметь возможность обстоятельно приготовиться к предстоящим трудностям.
Однако, не успели участники экспедиции обосноваться как следует на месте своей первой стоянки, как произошло довольно неприятное приключение, крайне опечалившее и озадачившее ученых. Старший радио-техник, голландец Вреден, следовавший в хвосте экспедиции, внезапно куда-то исчез, словно сквозь землю провалившись вместе с лошадью, навьюченной всеми необходимыми принадлежностями радиотелеграфирования.
К вечеру того же дня профессору Валлесу, волновавшемуся больше всех и предпринявшему довольно смелые поиски пропавшего голландца, удалось обнаружить в полукилометре пути от Буйволовой расселины, по направлению к югу, сперва следы босых ног, – что было крайне загадочным, так как решительно все участники экспедиции, даже сопровождавшие экспедицию туземцы-носильщики, носили особую пробковую обувь, – и немного подальше стоптанную сандалию Вредена, забрызганную свежими пятнами крови.
Кровяные пятна были вскоре обнаружены и на окружающей место траве, однако проследить то направление, по которому они некоторое время встречались, не удалось, так как гнейсовые пески успели уже замести все следы, на расстоянии сорока-пятидесяти шагов от того места, где лежала сандалия телеграфиста и где, по всей видимости, и разыгралась ужасная трагедия.
Профессор Мамонтов, которому Валлес доложил о своей находке, отправился к месту страшных следов и, после тщательного осмотра их, вдруг, к немалому изумлению своих ученых коллег, стал на четвереньки и начал обнюхивать землю кругом, совсем так, как это делают собаки-ищейки. Потом он сразу вскочил и выпрямился во весь свой гигантский рост.
К чудачествам русского ученого все уже давно привыкли, и друзья его охотно прощали ему те крайности его характера, которые так страшно не вязались с ним, как с одним из самых выдающихся представителей науки.
– Интересно знать, следы босых ног – следы ли это ног Вредена, снявшего свои сандалии или кого-нибудь другого? – спросил на обратном пути профессор Валлес все время хранившего молчание Мамонтова.
– Скажите, коллега, – вместо ответа спросил Мамонтов, – разве вы когда-нибудь видели, чтобы большой палец ноги отстоял так далеко у европейца, как он отстоит у того, кто эти следы оставил? Ведь это след обезьяны.
Профессор Валлес не выдержал и спросил:
– Не предполагаете ли вы, что этот след оставлен самим Homo divinus'ом?
Профессор Мамонтов искоса взглянул только на своего коллегу и ничего не ответил. В это время ученые входили уже в походную палатку, занимаемую Мамонтовым.
– Во всяком случае, дорогой коллега, – вдруг сказал Мамонтов, – этот самый господин успел во время вашего отсутствия побывать и у меня в гостях.
С этими словами Мамонтов указал побледневшему англичанину отчетливый отпечаток босой ноги, с характерно оттопыренным большим пальцем на ней, у самой своей походной постели.
– Но, что же это все значит, однако? – еле выговорил совершенно ошеломленный Валлес.
– Значит, кому-то не нравится наше пребывание здесь, – спокойно ответил Мамонтов и принялся за проверку своих бумаг, грудой лежавших на кровати.
– Все в порядке? – спросил Валлес.
– Oh, yes, sir! – сквозь зубы ответил Мамонтов и более легкомысленным тоном добавил: – Как видите, деликатность Homo divinus'a не подлежит сомнению. Простой визит в отсутствие хозяина, некоторая заинтересованность наукой и отсутствие каких-либо агрессивно-уголовных намерений.
Профессор Валлес не знал, шутит ли его ученый друг или нет.
– А! А! – вдруг воскликнул он, и Мамонтов увидал, как ужас исказил его лицо.
– В чем дело, коллега, вам дурно? – подбегая к нему, спросил он.
Вместо ответа Валлес показал дрожащей рукой на походный столик Мамонтова, на котором лежала открытая записная книжка ученого.
Было ясно, что ее кто-то перелистывал. А на открытой странице отчетливо виднелся кровавый отпечаток перелистывавшего ее пальца.
Мамонтов подошел к столу.
– Удивительное дело, – сказал он почти радостно, после того как через лупу рассмотрел кровавый оттиск отпечатанного на страницах его записной книжки пальца, – как все эти господа умеют наиталантливейшим образом облегчать задачу сыщикам. Я положительно не слыхал ни об одном злодеянии, участник которого не оставил бы на месте преступления своей визитной карточки.
Однако в глубине души Мамонтову было совершенно не до шуток.
– Идите к себе, дорогой коллега, и пусть все, что случилось здесь, останется между нами. Волновать понапрасну остальных наших товарищей – нет никакого смысла. У меня появился неожиданный враг. Я отправляюсь на поиски неожиданного друга, – сказал профессор Мамонтов, и с этими словами, уступая дорогу профессору Валлесу, вышел из своей палатки и быстрыми, решительными шагами направился к палатке, занимаемой старым Ван-ден-Вайденом.
Палатка Ван-ден-Вайдена была на противоположном конце лагеря и для того, чтобы достичь ее, надо было пройти несколько сот шагов по искусственно проложенной тропинке в густом кустарнике карликовой дикой акации.
Шагов за тридцать до палатки Ван-ден-Вайдена чуткий слух его уловил ясный шорох в кустах, в нескольких шагах от того места, где он находился. Этого было достаточно, чтобы вернуть Мамонтову его душевное равновесие и заставить его вспомнить о том заключении, что успело уже сложиться у него обо всем происходящем. С ошеломляющей внезапностью, сжимая в руке рукоятку револьвера, одним прыжком Мамонтов достиг того места, откуда послышался шорох.
Однако на этот раз опасения и предположения Мамонтова как будто бы не оправдались. В кустах никого не было. Правда, наступила уже ночь, на тропиках всегда такая неожиданная и черная, но ярко-красная луна достаточно ясно освещала местность, чтобы увидать силуэт человека или зверя, скрывавшихся в кустах. Красные блики луны словно щупапьцы прожектора, дрожали на желтом фоне еще пышущих жаром, раскаленных за день, отвесных скал.
Мамонтов изменил своему решению идти к Ван-ден-Вайдену и решил сперва обойти лагерь кругом.
Уклонившись в сторону на расстояние одного километра и не обнаружив ничего особенного, он хотел уже было снова направить свои шаги к палатке Ван-ден-Вайдена, как вдруг заставивший его некоторое время тому назад насторожиться шорох снова повторился, на этот раз уже значительно явственнее и ближе.
Мамонтов подошел к скале.
Это была северо-западная оконечность окружающих Буйволову расселину скал, – прямая, узкая, в несколько сот футов вышины глыба желтого песчаника с большой примесью кварца и сионита, резко обрывающаяся на запад и постепенными ступенчатообразными уступами оканчивающаяся с восточной стороны.
В самой середине, на высоте человеческого роста, ярко освещенная луной, была высечена далеко видная издали дата, большими четкими цифрами и, несколько пониже, такими же гигантскими буквами – надпись.
Еще пониже виднелись три длинных черты, вымазанных во что-то красное, шедших одна за другой по одной линии, с небольшими интервалами.
19 VIII 1914 СТЕФЕН УОЛЛЭС
_ _ _
Профессор Мамонтов невольно вздрогнул. Так вот, значит, то место, откуда отважный англичанин начал свои поиски девять лет тому назад.
Вот где, значит, находилось начало смертного пути скотлэндярдовского агента!
Но почему он всю надпись не сделал красной? И что обозначают эти три черты?
Вглядевшись пристальнее в сделанную надпись, профессор Мамонтов невольно отступил на шаг.
Сомнений не могло быть. Эти три черточки были значительно более позднего происхождения, если не на днях только сделанные.
Зеленый мох, покрывающий выдолбленные ложбинки цифр и букв, сделанных Уоллэсом, совершенно отсутствовал в углублениях этих черт, а были они вымазаны… еще не успевшей в достаточной степени потемнеть кровью.
– Да… Конечно так! – Профессор Мамонтов соскоблил ногтем немного этой красной «краски» себе в ладонь, размешал ее немного со слюной и, вытирая руку платком, невольно улыбнулся.
Это была та же кровь, что и там… на траве и на сандалиях голландца.
«Это интересно, – подумал ученый. – Неясным остаётся лишь одно: что эти черты изображают?» – И вдруг, хлопнув себя по лбу, воскликнул:
– Да как это просто все! Ну, конечно же, это так! Кто-то подает условный знак тому, кто должен еще прибыть и убедиться в присутствии своего союзника на месте. Вот и все!
В это время кто-то осторожно дотронулся до его плеча.
Профессор Мамонтов резко повернулся, выхватывая из кармана брюк свой револьвер.
Перед ним стоял старик Ван-ден-Вайден.
– Ах, это вы – облегченно вырвалось у него. – А я думал… Я как раз собирался идти к вам.
Ван-ден-Вайден перебил его:
– Вы выбираете для своих целей чересчур запутанные пути, дорогой профессор. Путь ко мне гораздо ближе и проще того пути, по которому вы изволили идти. И я очень скорблю, что вы предприняли свой осмотр окрестностей, не зайдя предварительно ко мне. Тем более, что я прекрасно знаю, зачем вы хотели повидать меня. Нельзя быть столь неосторожным. Прогулки в наших местах в одиночку очень напоминают утонченный способ самоубийства. Уверяю вас. Кроме хлопот, вы мне вашим недоверием ничего не доставили, так как мне пришлось все время быть настороже и невидимо следить за вами. Я до известной степени отвечаю Европе за вас, дорогой профессор.
Ван-ден-Вайден говорил с такой горячностью и сердечностью, что Мамонтов внезапно почувствовал прилив особого доверия и расположения к этому странному старику, четверть века уже рыскающему по непроходимым зарослям тропиков.
– Наоборот, – с такой же горячностью воскликнул он. – Я не только не недоверяю вам, но я именно и направлял свои шаги к вам для того, чтобы искать в вашем лице помощника и друга. И, если я временно изменил своему решению, то лишь по причине своей горячности, заставившей меня несколько увлечься…
– И забыть всякую предосторожность, – улыбнулся Ван-ден-Вайден.
– Да, может быть, – отвечал Мамонтов. – Но что же поделаешь, таков мой характер! Однако, скажите: вот вы, охотник, убивший своими руками тысячи живых существ, дрогнули бы ваши руки, если б вам пришлось спустить курок ружья, дуло которого было бы направлено на… человека?
Ван-ден-Вайден был поражен внезапностью вопроса, но, стараясь не показать этого, спокойно ответил, как будто бы разговор и шел все время именно на эту тему:
– Нет. В моей скитальческой жизни был такой случай. Как раз в тех лесах, куда мы направляемся, одно время появился беглый голландский каторжник. Никакие усилия властей найти его ни к чему не привели. Да и разве можно что-нибудь найти в этом первородном хаосе? Однако, мне пришлось столкнуться с ним лицом к лицу. Я не намеревался его ловить. Мне до этих вещей, которые называются громким и пышным именем «правосудие» – нет никакого дела. Но он, к сожалению принял меня за правительственного агента. Объясняться не было времени. Такие вещи разыгрываются скорее, чем это может запечатлеть на своей ленте кинематограф. Секунды – слишком громоздки, чтобы измерять время, в течение которого все уже кончается. Выбора не было никакого. Оба, и его и мой револьверы – были подняты. Для меня было совершенно ясно, что мы оба выстрелим друг другу в упор, одновременно. Для него, конечно, это было так же ясно, как и для меня. Ну… так оно и случилось. Только, видите ли. его револьвер дал осечку. До сих пор перед моими глазами стоит его не то удивленное, не то испуганное лицо с большими рыжими усами и бритой головой. Только, уверяю вас, когда он упал, мне показалось, что это было гораздо легче, чем проделать то же самое со зверем. Человеческая жизнь стоит очень дешево. За нее никто не мстит. Зверь умирает гораздо торжественнее. Нет. У меня твердая рука.
Вместо ответа Мамонтов протянул Ван-ден-Вайдену руку.
– Я знал, что получу такой ответ, – сказал он. – Вы, конечно, были удивлены моим вопросом, как сейчас недоумеваете над моим рукопожатием. Но, видите ли, в чем дело: у меня объявился неожиданный враг, и мне нужен союзник решительный, энергичный и закаленный. Иначе может погибнуть все дело экспедиции. А этого я уже не могу допустить. А насколько я могу судить, мой враг не остановится ни перед чем для достижения цели, и… дай бог, чтобы мое пророчество не исполнилось, но я предвижу возможность, заставившую меня задать вам свой вопрос.
– И вы нисколько не ошибаетесь, – к удивлению Мамонтова ответил Ван-ден-Вайден. – Я слишком хорошо знал и знаю, что вам будут чинить всяческие препятствия в вашем деле, не останавливаясь ни перед чем. И не потому что вы приехали сюда искать ваши филогенетические ветви, а потому, что… ваши поиски снова воскрешают возможность отыскания моей дочери, что кому-то, по непонятным мне причинам, совершенно не желательно. Я, когда был один – не страшен этому «кому-то», но я, в центре вашей экспедиции – уже прямая угроза…
– Я не совсем понимаю, какое отношение к этому имеет ваша дочь? – перебил Мамонтов.
– Вернее, не хотите понять это.
– Но кто же заинтересован в этих поисках, в конце концов, кроме вас одного?
– Пастор Берман.
– Что-о?
– Профессор, забудьте на время ваше джентльменство по отношению к людям. Вы сами говорите: дело вашей экспедиции в опасности. Вопрос необходимо ставить ребром, тем более, что… простите меня, – вы сами обо всем догадываетесь.
– Но ведь это же чудовищно! И в конце концов все-таки непонятно, чего ему опасаться?
– О, милый друг, если б я это знал только! Уверяю вас, что этот господин топчет своими ногами землю только потому, что я не желаю убрать его отсюда, не разгадав тайны… Однако у меня есть догадки, конечно… Они появились у меня с особенной силой тогда, когда погиб этот молодой англичанин, имя которого высечено здесь на скате: погиб или тоже исчез – не знаю, но, во всяком случае, и тут дело не обошлось без участия уважаемого священнослужителя…
– Но это только ваше предположение, или тоже…
– Да. До сегодняшнего дня это было только моим предположением. Но с сегодняшнего… – Ван-ден-Вайден весело расхохотался. – Ну, довольно играть в прятки, – сказал он. – Пора начать действовать. Взгляните-ка сюда. Это то, что я нашел сегодня днем недалеко отсюда, когда вы были в отсутствии. Вот почему я и следил все время за вами, опасаясь, как бы…
С этими словами Ван-ден-Вайден разжал свой левый кулак и показал изумленному Мамонтову большой наперсный крест черного дерева с изображенным на нем серебряным распятием.
– Сим победиши! – иронически воскликнул он и добавил: – Я хорошо знаю этот крест. Он принадлежит ему. Судя по тому, что он не успел еще покрыться слоем пыли в тот момент, когда я его нашел, хозяин должно быть обронил его только сегодня, и несомненно, что он еще где-то скрывается поблизости.
– И имеет сообщника, – добавил Мамонтов.
– Почему вы думаете? – спросил Ван-ден-Вайден. – Я это тоже предполагаю, но у меня нет данных для этого.
– Зато они имеются у меня. Это отпечатки голой ступни и условные черточки под именем мистера Уоллэса.
Ван-ден-Вайдена вдруг как бы осенило что-то.
– Господи! – воскликнул он, – ну, конечно же. Три черты – это знак, посредством которого менанкабуазцы скрепляют свои, письменно даваемые, обещания. Это нечто вроде нашего «во имя отца, и сына, и св. духа». С ним здесь его слуга.
– Теперь и мне все ясно, – сказал Мамонтов. – Большой палец ноги этого сообщника так сильно отстает от остальных, что нет сомнения в том, что ступня, отпечаток которой нашел профессор Валлес, принадлежит не европейцу, а представителю расы, стоящей на очень низкой ступени развития. Его слуга ведь туземец?
– Да. Очередь была за вами, но господин пастор, кажется, ошибся, ибо, если он не останавливается перед убийствами для достижения своих целей, то теперь я, которому надоело уже дожидаться разгадки тайны, и подавно не остановлюсь перед ними. Аминь.
– Вы не совсем правы, дорогой друг, – мягко сказал профессор Мамонтов. – Позвольте мне выступить на минуточку в качестве… защитника пастора Бермана. Меня-то может быть он и хотел убить, но этот господин понапрасну кровь, видимо, не проливает. Вреден – это только незначительная помеха ему, и он не убивал его. Вреден просто похищен им.
– Похищен?
– Да. Сандалия и кровавые пятна на гнейсе – довольно примитивная симуляция. Кровь не принадлежала человеку. Я это узнал по запаху который образуется в результате соединения гнейса с кровью. Запах этот, очень сильный в человеческой крови. – в данном случае отсутствовал совершенно. Это была птичья кровь. Это было легко определить и по его сгусткам, так как свертываемость птичьей крови значительно разнится от свертываемости крови человеческой. Черты на скале вымазаны этой же кровью.
– Пусть так, – воскликнул Ван-ден-Вайден, пришедший внезапно в состояние сильного гневного возбуждения. – Пусть так, это, в конце концов, нисколько не меняет дела. Пока этот господин не будет убран с пути, до тех пор дело на лад не пойдет. Это ясно. Я, понятно, не проповедую убийства, но надо, во всяком случае, поймать этого молодчика как можно скорее и окончательно обезвредить его. Арестовать на все время наших работ. Ответчиком перед голландским правительством за эту меру буду я, но мне думается, что я столкуюсь с господином пастором и он предпочтет не затевать против меня дела. Итак, профессор, не зевать, а действовать решительно и быстро!
