Текст книги "Акбилек"

Автор книги: Жусипбек Аймаутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Давайте, друзья! Прошу к столу!

Гости с показной ленцой двинулись в гостиную комнату. Вслед за ними и Бекболат пристроился к краешку стола. Молодые господа, приняв его за работника, не поинтересовались даже его именем. Насколько унизительно было такое положение для Бекболата – трудно сказать, но то, что и он сам не испытывал никаких симпатий к комиссарам, – точно.

Стол ломился от блюд.

Вначале подали целые куски отварной баранины с луковым, наперченным, круто соленым бульонным соусом. За мясом последовала домашняя лапша. Затем жаркое поспело. На десерт – арбуз.

Как только принялись нарезать мясо, Толеген вынес, демонстративно пряча за спиной, некую стеклянную посудину из дальней комнаты. Тыпан скорчил недоумевающую физиономию и притворно поинтересовался:

– Что там у тебя в руке? – и потянул его за рукав.

– Ничего… Чуть-чуть этой самой… – смутился Толеген и поспешил пристроить вне сенную им склянку под столом.

– Что, чистый спирт? – не отставал Тыпан.

– Немножко «для разбега». – Толеген оглядел из-под век гостей и невинно улыбнулся.

– Ой, не положено такое, – сказал посуровевший Балгаш и краем глаза зацепился за Акбалу.

– Не знаю, как вас, а нас такое не пугает, – сказал Тыпан и погладил свой живот.

– Да вреда зде сь немного. Только для аппетита, – заверил Толеген и выставил на стол побле скивающую бутылку.

Все уставились на сей сосуд.

– Вот проклятье, ще ты находишь ее? – поразился Жоргабек и причмокнул.

– Бывает, подвернется случай… – ответил Толеген.

– Знает доходные места, – заметил Дога и подмигнул.

– Сегодня есть вечернее заседание? – спросил у Ты-пана Бал та ш.

– Сегодня не предвидится… – ответил Тыпан и игриво погладил бутылку. – Не будем ее сердить, сам знаю, как она сердится по-настоящему…

Давненько Ыкан не пробовал водочки. А тут – какая роскошь! Провались все, достанется ему или нет?! Компания принялась уточнять градусы водки, кривляясь, обсуждала и так, и этак занятный предмет… Ыкан не выдержал, поднял стоявший перед ним стакан и заявил:

– Хватит томить беленькую, наливай, дорогой

Застолье рассмеялось. Сидевший до сих пор скромно

Акбала распорядился:

– Велел же аксакал, наливай

Толеген, улыбаясь, разбавил спирт приготовленной водой и разлил его по стаканам:

– Правильно!

Балташ огляделся по сторонам и попросил Толегена:

– Занавески на окне-то опусти.

Гости подняли стаканы:

– Ну, за кого выпьем?

Считавший себя главой стола, Тыпан посмотрел на Акбалу и поспешил предложить:

– Думаю, надо выпить в честь прибывшего к нам гостя.

Акбала встрепенулся:

– Нет, не пойдет. За что-нибудь другое… За какую-нибудь социалистическую идею можно будет… – произнес он, отнекиваясь, чем только подчеркнул, что сам ее представляет.

Тут вскочил со стула Балташ и воскликнул, поднимая стакан:

Да здравствует Советская власть! – и принялся чокаться со всеми персонально.

Да здравствует! – подхватили все вокруг.

Как ни старался Ыкан выразительней воскликнуть «Да здравствует!», не было в нем, как у остальных, восхищения, граничащего с безумием. Превосходней всех выкрикивал здравицу Тыпан.

Второй тост – за большевиков, третий – за казахскую автономию, за ним – за гостей, в конце – за здоровье хозяина дома, водочка лилась и пилась. Только Бекболат так и не смог поднять свой стакан, вилку-то еле удерживал.

Пол-литра спирта потянула на полторы бутылки водки. Водка заметно оживила компанию, хохотали, разговор стал забавней. Акбала вовсю хвастался своей деятельностью в губернии, остальные внимали. Менее разгоряченные Дога и Балташ предпочитали больше не болтать, а смеяться над шутками Тыпана и Жоргабека, иногда и подшучивая вместе с ними. В питии усердствовал Ыкан, на мясо с особой ненасытностью набросились Дога и Тыпан. Впрочем, до приличных манер никому и дела нет, го сти уже раскраснелись, хватают друг друга за локти, забрасывают руки на плечо соседа, глазки сузились, кто-то пролил водку, тлеющие папиросы разбросаны по столу, вот-вот загорится скатерть. Дымят, талдычат по-русски, хохочут… с ума можно сойти. Наевшись-напившись, го сти перешли в дальнюю комнату. Их поведение для Бекболата становилось все более непонятным. Они проявили себя, как люди другого мира, он застрял между ними, как между небом и землей, видать, подумал он, все от моей малограмотности.

Бекболат не последовал за всеми, остался в гостиной. «Они ведь такие же парни, как и я, ау Если б мы учились в городе, тоже такими же были б!» – подумал и ненадолго пришел в себя. И сразу чувство стыда: что же это он так пренебрежительно о себе… Они тоже не без недостатков. Да чем их жизнь полней и интересней моей, если отбросить клубы табачного дыма, пьянство, бумагомарание, болтовню по-русски? Да как можно не помереть от тоски в этих комнатах с низкими потолками, не скучать на узких улицах по своевольной степи, по пикам Алатау, по зелени леса, по охоте с гончими и беркутами?! Да как можно жить, пригнувшись под потолком, прижавшись к стенке? Святые! Да они бесповоротно погрязли в этом адском существовании, ау! Неужели их не тянет увидеть родителей, родных, родичей своих? Ничем они не лучше. А наверняка презирают нас, меня, Акбилек…

Вошла кухарка, принялась двигать стулья, убирать со стола посуду. Бекболат, не желая ей мешать, вышел во двор, ополоснул руки, лицо и отдышался. Табачный дым отравил его до головной боли.

Отдышавшись, Бекболат, как мог, вольно расположился на ступеньках крыльца. В голове зазвучал рассказ Блестящего, словно он снова оказался в больнице, возникло желание поскорей уйти. Подальше от этих прокуренных, пьяных, деловых казахских комиссаров к людям! Желание усилилось. Давно уже должны были навестить его из аула. «Отчего нет никого? Отец тоже хорош… тоже любит представить себя государственным человеком! Или я ему уже не нужен?» – подумал так и обиделся на отца.

Вернувшись в дом, Бекболат услышал, как в дальней комнате молодые господа о чем-то разъяренно спорят. – До его ушей вдруг донеслось: «Матайин Абен… Мукаш». – Мукаш – тот самый Мукаш. Абен – вражина отца. Вот с кем ему хотелось бы встретиться с камчой лицом к лицу в степи! Бекболат осторожно прошел дальше и, присев на стул у дверей дальней комнаты, принялся вслушиваться в доносившиеся оттуда голоса.

Говорил Балташ. Стоя у стола, он прихлопнул ладонью стопку бумаг и перешел на русский:

– Во всех этих жалобах все правда… Почему богач богатеет? Люди для него – скот, трудом их богатеет, кровь высасывает у самых слабых. Бай Абен, на мой взгляд, самая настоящая сволочь, самый вредный элемент, сколько людей он погубил! Считаю, что с ним надо кончать. Материалы на Мукаша насобирала именно эта сволочь!.. Правда, и я не считаю Мукаша абсолютно не замаранным человеком. Наверное, и он обижал людей, но расправлялся он с баями. Он настоящий коммунист, идейный коммунист. Цель оправдывает средства.

Товарищи, разрешите и мне высказать пару слов, – сказал Дога, поднимая руку и щурясь.

Акбала, приподняв подбородок, взглянул на него и разрешил:

Говори.

– Я хочу сказать… – начал значительно Дога, упершись руками в бока. – Действительно, Абен Матайин – бай, и то, что был волостным, тоже правда. А что это значит? Значит, он пользовался авторитетом у людей, есть у него авторитет. Но верно ли будет истребить всех баев в один день, основываясь только на том, что они богаты? Нет, это не будет правильным решением. Значит, многое в жалобах на Абена Матайина не соответствует действительности, не соответствует. Все это настрочил гражданин Такыров, известный всем как сутяга. Надо сказать – блестящий сутяга. Сейчас на него заведено уголовное дело, он арестован, да, заведено. Значит, мы не можем полностью доверять этим доносам, не можем… Что же касается Мукаша, то он использует партию, как шубу, только для прикрытия своих делишек, использует, хитрец, очень хитрый… Значит, его цель – стать самому волостным. До сих пор в партию ухитряются проникать воры, мошенники. Стало, например, известно, что в партийную ячейку аула Жаман записались семь конокрадов, известно совершенно. Значит, нельзя таких, как Мукаш, называть настоящими коммунистами. Что только он ни творил: пособничал белым, натравливал их на аулы, потворствовал в захвате девушек, женщин, сам на них выводил… – тут он бросил взгляд на Толегена.

Толеген опустил глаза. И Бекболат на своем месте уставился в пол.

Да, значит, его материалы у нас на руках, – продолжал Дога, жестикулируя. – Значит, нельзя давать им ход, пока мы не проверим их, нельзя…

Как только Дога умолк, запросили, начав тянуть руки, слова и Балташ, и Тыпан: «Мне… Я…»

– Пусть выскажется он, – Акбала указал на Тыпана.

Бекболату понравилось, как прошелся по Мукашу

Дога, но его оценку Абена он принять не мог, думал, внимательно вслушиваясь: «А этот тип что скажет?»

Ау, парни, товарищи! Посмотрим на этот вопрос, не горячась, по-казахски… Ребята, товарищи, вы, конечно, коммунисты, но ведь и казахи тоже. Все мы работаем на благо казахского народа… Не один десяток лет трудимся… на этом пути стоптали не одну пару башмаков, побольше, чем вы… не будет хвастовством, если скажу, что мы с казахскими делами знакомы получше, – произнес оратор и оглядел присутствующих, желая понять, какой эффект произвело на них начало его речи.

Балташ поморщился и отвернулся, давая понять: «Знаем, как ты трудился на благо казахов». Жоргабек нахмурился: «Да он все испортит!» – и посматривал то на Ак-балу, то на Тыпана. Дога кивнул: «Давай, продолжай!» Ыкан, поклевывая птицей край стола, сворачивал папиросину. Толеген продолжал сидеть с отрешенным видом с низко опущенной головой, словно его не касался этот разговор.

Кружит и кружит обреченный мотылек вокруг огонька.

Тыпан заметил недовольство Балташа, оробел и заговорил иначе:

Я это так… как старший… Нас ведь это не касается, если только не сочтете нужным знать мнение дядей…

Акбала же ободрил Тыпана:

Нет, нет, говорите. И ваше мнение пригодится. Действительно, вы потрудились на благо народа.

Тыпан понимал всю обманчивость его слов, он продолжил гнуть свою линию, но уже избегал утверждения «мы ведь казахи

Поговорим откровенно. – Прокашлялся и далее: – Это скандальное дело. В Сартау люди помешались на партиях… Две стороны враждуют, пишут жалобы и все с политикой мешают. Бог упаси, чего только ни наврут, в чем только ни обвинят… На слово «бог» внимания не обращайте, это просто такая присказка… – Снова откашлялся. – Не касаясь пока посторонних бумаг, для примера выскажусь по поводу последних писем… – и заговорил об ограблении почты, известном Бекболату со слов Блестящего.

Бог только кому зде сь верить? Глазами не охватить все, что наврали туг казахи, все их жалобы…

Разгорячился Тыпан – смелый тип, ну прямо-таки дал настоящую отповедь всем казахским безобразиям в планетарном масштабе, затем плавно сдвинулся на личность самого Абена Матайина, но заговорил уже в другом ключе. Абен предстал как человек образованный, выписывающий газеты-журналы, строил школы, учил детишек, для бедняков изыскивал средства для пропитания, да что там! – заботился и об их быте, двигал к культуре, к самым передовым рубежам цивилизации, учащимся выплачивал стипендии, изничтожал остатки отрядов белых, обучал парней военному делу, укрывал беженцев, пригревал пострадавших от войны, и все по-благородному, прежде думал о судьбе народа, авторитетом обладал непререкаемым для целого округа. Да если бы не он, то наступил бы хаос, анархия, мятеж! – все изложил так складно, что ни добавить, ни убавить.

Красноречие Тыпана произвело настолько сильное впечатление на компанию, что на корню придавило всякие попытки Балташа возразить, он только дернул головой, как необъезженный жеребец, и обиделся. Дога развеселился, удовлетворенно прикрывал свой косой глаз, и весь вид его говорил: «Ай, молодец, в точку попал!» И хотя Балташ все еще порывался возразить, Акбала как лицо, уполномоченное центром, не желая нарушить регламент, дал слово следующему – Жоргабеку.

Жоргабек сразу иноходью. Он не стал оспаривать мнение Балташа, ни одного замечания и в адре с Доги, и в речи Тыпана уточнил лишь некоторые моменты. Не стал развивать затронутую тему, не посчитал нужным возвращаться к вековым внутриказахским ссорам, да и какой смысл обсуждать то, что не имеет смысла; заговорил о дне завтрашнем, о том, что народ, желающий стать нацией, прежде всего обязан поднять образование, утвердить справедливый суд… и так далее и тому подобное… и все это предстоит свершить казахской молодежи, и именно между молодыми людьми должно воцариться единство, все надо делать согласованно, вся надежда на молодежь… – и пел гимны молодости страны и вновь призывал к единению, выступал согласно линии партии, не прицепишься ни к одному словечку.

Бекболат сидит болван болваном – ничего не понимает: кто в этой дискуссии прав, кто ошибается. Однозначно ему пришлись по душе лишь обвинения в адрес Мукаша. Обо всем остальном не стоило и говорить.

Ему ясно, почему одна сторона смертельно проклинает Абена, но не понять тех, кто расхваливал Мукаша, утверждая, что никак нельзя не поддержать его, не похлопотать о должности для него. Что за дикость! В чем причина? Значит, есть резон. Спросите, какой, а вот какой.

Балташ – глава уезда. Однако родом он не из данного уезда. Не родич местным ни в одном колене. Но Балташ – сын бедняка и гордится тем, что ничего у него нет. Не нравятся ему и Дога, и Толеген, считает, что такие, как они, пробравшись на советскую работу, все портят. Воспользовавшись его отсутствием, Дога и Тыпан протолкнули на должность волостного человека Абена. Вернувшись, Балташ изволил гневаться, скинул байского приспешника и посадил своего волостного – сапожника Куренбая. Считая себя обязанным комиссару, сапожник собрал хорьковые шкурки на подкладку для зимнего пальто Балташу. И хотя Балташ заплатил за них, за каждый хвостик, все равно остался весьма доволен своим волостным. И вот против таких кадров баи строят свои козни! Вот и весь секрет его неприязни к Абену.

А что Дога? Дога вообще черт знает откуда, городской. Правда, родственники его матери относились к роду Абена. Во время выборов в Сартау Абен называл его племянником, обласкал, сытно кормил, не скупясь, втискивал в его карманы хрустящие бумажки. Все? Нет, пожалуй. Дога высмотрел для себя одну красавицу. И не без основания считал, что Абен из тех, кто поможет ему добиться ее руки.

О Тыпане? Ой, пересказать вам все, что произошло в его прежней жизни, мы не в состоянии. Только напомним, что в те достославные царские времена Тыпан работал толмачом у Абена. Позже работал переводчиком при мировом судье, что очень значительно отразилось на его ве се. Тыпан из того же рода, что и Абен, и жена происхождением все из той же волости. Для Тыпана сама власть – Абен, а все остальное – лишь случай. Ну не будем дальше копать, хватит и этого.

Обсудим теперь Жоргабека. Устроился на государственную службу только-только. Его отец сам из известных волостных. В гимназии слыл сообразительным, шустрым, языкастым учеником, но недоучился. Далеко пошел бы, да таилось в его биографии черное пятнышко – служба в администрации Колчака, после которой он с приходом красных долго скрывался в аулах родичей. В чем-то его нрав схож с характером Толегена. При этом он более пронырлив, хваток, образован, предприимчив, что заставляло относиться к нему с большим почтением, чем к Толегену. С первых же фраз умел вызвать симпатии к себе у всех, с кем сталкивался. Ведь главное в нем то, что он врагов не ищет. В общем о нем так и говорили: «Жоргабек – джигит!»

Ыкан, едва дождавшись завершения речи Жоргабека, запросился у хозяина домой и ушел. Ему такие споры ни к чему. Слишком долго он прожил среди русских и настолько оторвался от кровных корней, что уже совершенно охладел ко всем нюансам казахских интриг, для него ничего не значащий треп за рюмкой водки был предпочтительней словопрений, волнующих намеками на род, на отары да на то, кто и что везет с базара. Возможно, повлияла и выпитая водка, разбудившая воспоминания о действительно бесшабашных загулах, возможно, опасался болезненных упреков старухи за затянувшуюся гулянку, но как бы там ни было, Ыкан посчитал нужным для себя удалиться.

Толеген молчал. А зачем выступать? Дога и Тыпан высказали все, что можно и надо было сказать. На них он ведь и рассчитывал.

Акбала, предоставивший возможность выговориться всем товарищам и внимательно выслушавший всех ораторов, наконец решил высказаться сам. Он был из тех молодых да ранних, кто еще отметился на митингах в первые годы революционного переворота, прослыл организатором, запомнился, о нем говорили: «Ну, дает!» Публиковал свои статьи в газетах, писал солидные доклады. Слыл авторитетным кадром последнего молодежного призыва. Вступил в коммунистическую партию не так давно, но уже сам призывал молодежь стать партийной, искренне желал сделаться настоящим коммунистом, знающий парень. Завороженные его речью массы вызывали у него неподдельный восторг. Изучал каждое решение партийного съезда, каждую новую изданную книгу. Особенно ему нравилось вчитываться в дискуссии Ленина, Троцкого и других знаменитых участников съездов, выучивал наизусть отдельные сильные фразы, точные слова, и если не цитировал дословно, то в любом случае – как надо. Бывало, что афоризмы вождей выдавал так, что складывалось впечатление, что он сам автор этих сентенций. Все вычитанное так и перло из него, еще поднажать, прослывет просветителем, хотя сам, отойдя от трибуны, вряд ли был в состоянии повторить все, что на ней наговорил.

И все же, не спешите назвать его легкомысленным болтуном, наоборот, он производил впечатление сдержанного, умеющего держать себя с достоинством в любой обстановке и говорящего по существу дела человека. И он верил сам в то, что он высоко образован, культурен, красноречив. А если случался просчет, если, шагнув невпопад, спотыкался, то нисколько не смущался, не терзал себя самобичеванием, выстраивал новый план и находил выход из сложившегося круга неприятностей в светлое будущее.

Акбала скромно представлял себя мессией, идеи и цели которого не могут быть отвергнуты. А причина, по которой он не торопился высказаться, а предпочитал выслушать других, заслуживает более подробного объяснения. Она вовсе не заключалась в том, что он желал действительно разобраться в той ситуации, которая сложилась в Сартау. И не в том, что он желал выявить в уезде затаившийся вражеский элемент, ожидая, что кто-то проговорится и выкажет свое истинное лицо. Она заключалась в его желании найти среди дискутировавших тех, кто подходит для осуществления его фундаментальных идей.

Сильная сторона Акбалы заключалась в том, что он одинаково хорошо владел и русским, и казахским языками. Заговорив на казахском, он сразу же подкупил того же Бекболата:

– Да, товарищи! Теперь я выскажу свое мнение, – прикоснулся к губам платочком и, не поднимая глаз, продолжил: – Случай, который мы сейчас рассматриваем, следует брать не только в масштабе одной волости, уезда, этот случай характерен для всего Казахстана, – расправил плечи, сплел и потер пальцы, чуть приподняв голову, покачал ею, уставившись на живот сидевшего напротив него Тыпана.

– Мы не были готовы к революции. Революция упала на нас, как с неба. Мы пожинаем плоды, взращенные русским пролетариатом, русскими большевиками, – заявил Акбала и со значением умолк.

Сотни раз уже произносилась эта фраза, мелькала в газетах, выкрикивалась на митингах, и все равно это затасканное утверждение Акбала произнес как новое откровение.

– Да, власть сегодня принадлежит батракам, беднякам. Ютасс наемных рабочих давно уже одолел класс богачей, взял под свой контроль землю, фабрики, заводы, имущество богачей… И все же сравним. У русских классовая борьба развернулась уже вовсю, идет не один год. У нас же классовое размежевание даже не началось. Почему? Или у нас нет баев, бедняков, мироедов и их жертв? Тишь да гладь, божья благодать? Нет, товарищи! И у нас грабеж трудового народа, не справедливо сть, насилие, угнетение так и бросаются в глаза. Но власть в руках богачей, и они скрывают от нас слезы угнетенных масс. Массы внутренне страдают, унижены, обездолены… Да, да… богачи не богатеют от наследства. Они богатеют, высасывая кровь у трудового народа, отнимая у них последнее, жиреют, эксплуатируя труд людей. И это неприкрытая правда.

Примером служит богатство того же Абена. И это неоспоримо. Да… да… почему наши бедняцкие массы, став классом, не в состоянии противостоять богачам? Или они не имеют никаких прав? Не понимают своей выгоды, не понимают, что стоят на краю гибели? Вот нам известны причины. У наших батраков, бедняков не было таких объединяющих, мобилизирующих, организующих центров, как заводы и фабрики. Раздавленные, ограбленные бедняки разрозненно страдают на самом дне. Если точнее сказать, то у нас не было пролетариата, а если и был, то немногочисленный, теперь же готов появиться, потому что строится своя промышленность. Горнорабочие были у нас и раньше… Да… да… наши батраки и бедняки неспособны отличить белое от черного, они были слепы… Да, дети бедняков стали учиться только в последние годы. Раньше учились только дети баев, аристократов, волостных… Да, затем у нас есть такой порок, как межродовая вражда. Аксакалы, всадники, возглавляющие роды, натравливают один род на другой, заставляют бедняков биться друг с другом… Да, теперь пришло время власти бедняков. И она велит нам любить бедняков, устраивать их быт, обучать их, устраивать на работу. А надо ли нам любить бедняков? Надо. Надо ли будить в них классовую солидарность, классовую ненависть? Надо. А как? Какие у нас есть возможности? Вот в чем суть, – заключил Акбала, вытащил из кармана папиросы, прикурил, затянулся и продолжил: – По этому вопросу в губернии есть два решения… Если мыслить масштабней, то можно сказать, что есть три подхода. Но я не стал бы называть третий подход решением вопроса. Потому что сторонники такого подхода утверждают, что у нас нет классов, а классовую борьбу связывают только с русскими, – и бросил острый взгляд на Жоргабека.

Жоргабек с понимающим и одобряющим видом смежил веки.

– Мы, казахские коммунисты, не можем одобрить такой подход… Нам надо самим встать на путь революции… Да, поэтому есть решения поставленного вопроса. Первое решение заключается в революционном изъятии всех земельных владений баев, домов, скота, вплоть до жен, если их несколько, и в дележе между бедняками поровну, точно, можно сказать, острым ножом. Вы-равнять имущественное положение богачей и бедняков. Иначе, если богачи будут по-прежнему распоряжаться пастбищами и водными источниками, не видать беднякам справедливости, насколько это возможно. Эту политику осуществляют некоторые русские товарищи, к ним можно причислить таких товарищей, как направленный в волость из города сапожник Курен бай, а также рад товарищей из бездарной молодежи… Что касается второго подхода, то зде сь никакая революция невозможна, бедняки так не избавятся от гнета… – и давай сыпать доводами.

Они были таковы: если сегодня отнять скот у баев, то его захватят форменные грабители, все изничтожат, как трофей, съедят тут же, а государство не получит никаких доходов, это повлечет за собой мор, голод, гражданскую войну.

– Опасно, товарищи, пытаться сделать за счет богатых из бедняков богачей, бедняк на такой дармовщине может дойти до такой степени зависти, что социализм-коммунизм станет для него пустым звуком, к упорному трупу он не привыкнет и ума не прибавится, не понимая простой вещи, как «расходы-доходы», все пустит по ветру… Бедняка надо учить, надо открыть ему глаза, помочь найти ему свое место, суд и власть должны служить бедняцкому люду. Надо открывать кооперативы, артели, кочующую бедноту следует приве сти к оседлости, надо обучить реме слам! – воскликнул он.

Удовлетворенно оглядев ошарашенную аудиторию, Акбала чуть погодя добавил:

Мы должны посмотреть на богачей и бедняков с этой точки зрения. Абен не один, Абенов много. Нам надо бороться с ними, возможно, это будет долгая борьба. Они тоже обладают возможностями, сил у них много. Умеют найти лазейки. У них агенты и в уезде, и по всей губернии, откуда нам знать, кто с кем связан пуповиной? Прежде всего мы должны очистить свои ряды от тех граждан, которыми руководят родовые связи, тут враждебное влияние. Если сами не будем чисты, ни с чем не справимся, – и замолчал, теперь окончательно – задул светильник.

Что ни говори, а мощное выступление выдал Акбала. Что мощно, то мощно, однако не всем товарищам оно понравилось. Особенно не пришелся по вкусу Жоргабеку и Тыпану лозунг «обострение классовой борьбы». Они ведь являлись сторонниками того самого отринутого третьего пути. Прикрывали казахские делишки. А Балтагпу, действительно бедняцкому сыну, противны были слова «не отнимать у баев пастбища и скот». И хотя внутренне он готов был возразить, но воздержался. Его задело то, что Акбала уже два-три раза отказывал ему в возможности поспорить, помимо этого его неприятно насторожило определение «бездарная молодежь». «Вдруг он и меня к ним припишет, лучше отмолчаться», – поостерегся Балташ.

Не успокоился лишь Жоргабек, давай сыпать вопросы про Маркса и капитализм да строительство социализма в одной стране и что казахам от этого?

Акбала полоснул взглядом Жоргабека, вскинул, выслушав его, брови и, старательно скрывая неприязнь, ответил:

Ваши вопросы требуют глубокого освещения. Я могу ответить на них и сейчас. Но в этот раз я воздержусь, потому что мы, во-первых, выпили, опьянели в какой-то мере, во-вторых, не думаю, что возможно в данный момент точно процитировать Маркса и Ленина. Мы эти вопросы рассмотрим поглубже позже. Впрочем, на них можно ответить и так. Если смотреть в корень вопроса, то мы никакую иную дорогу, чем ту, которую выбрал русский пролетариат, не найдем. Мы должны идти за ним, объединившись с ним, а не устраивать свою какую-то казахскую политику. Нет такой политики! Как и нет своей отдельной истории. Мы должны заниматься практической работой. Внимание следует перенести на классовую борьбу, а не делить врагов и друзей по признаку родства. Вы у нас знакомы с Марксом, отчего же у вас нет революционного настроя? – и притворно рассмеялся.

– Откуда вам знать, что у нас нет революционного настроя? – ответил вопросом на вопрос Жоргабек и тоже рассмеялся.

И вопросы Жоргабека, и ответы Акбалы звучали для Бекболата не понятней арабских фраз из Корана. Бекболату нет дела до капитализма-социализма, ему досадно, что заболтали, забыли об Абене и Мукаше. Что-то же надо делать с ними! И не понять джигиту – молодые комиссары только тем и занимались, что решали судьбу бая Абена и Мукаша. Что же поделать – мыслителем он не был, мыслил по-другому. Сидит Бекболат и от таких разговоров понять не может, кто он сам и на каком он свете. От нескончаемых слов у него окончательно окаменела голова, и он пошел подальше.

Выпавший ночью снег пушист до неправдоподобия. Безветренно, слабый мороз. Воздух, как стекло. От города, гулко цокая подковами, удаляются два всадника. Следы копыт словно воронки от взрывов – так разлетается снег! Загляденье! Цок! Цок! У поджарого гнедого с багровым оттенком – маленькая изящная голова, жилистые, как у кулана, ноги. Подхвостник укорочен, седло – ладное, стремена приспущены. Бледнолицый молодой всадник в войлочном плаще вжимает в бока коня колени, поглаживает круп камчой.

Конь рыжей масти второго всадника без седла. Объезжен, приноравливаясь к гнедому, держит ровный бег. Всадник вида простецкого, одежда поношена.

Кто из вас летел в седле, как ветер? Скакавший на коне знает: душа несется по небесам ко всем святым, хоть птиц зубами цапай!

Парень на гнедом сложил камчу и пристально вглядывается в завидневшиеся горные отроги.

– Уа, с ума сойти! Пороша – как заказали! Ух ты! – древком камчи по голенищу.

– Ничего не скажешь, – согласился его спутник.

– Беркута наловчили?

Недавно, с неделю-две…

– Сегодня бы и выйти!

Да что с порошей станет?

Не думаете о птице…

Заботился о беркутиной страсти Бекболат. Припоздавший в город друг с лошадьми, Акберген оправдывался: только-только узнали о его больничной лежке. Почаевничали и сразу в степь, к аулам. И надо же, перед дорогой густо выпал снег!

Бекболат владел беркутом и ястребом. Ловчих птиц своих не видел целый век! Спроси его, как полагается, при встрече о баранах – он тут же непременно сведет разговор к пернатым хищникам.

На днях отправился Акберген за зайцами – надо же кормить птиц, а оставшийся без присмотра беркут, скинув с глаз колпачок, кинулся на ручного лиса и сломал себе два маховых пера. «Ну надо же, ай!» Впрочем, если пригладить крыло, то как бы и не видно… Но ведь Бекболат, как всегда, переберет каждое перышко – и маховое, и кроющее на груди, и рулевое хвоста. Пришлось признаться. Бекболат рассердился.

Акберген – друг душевный Бекболата. Вместе росли. С первых шажков шли след в след друг за другом.

У Акбергена на плечах старая мать, жена и ни души больше, если не считать двух коров и лошадки. Поститься в священный месяц Рамазан начинает дома, а заканчивает у степного костра. Оттого как он и беркут-чи, и охотник, и певец, да и вообще отличный парень. Ему Бекболат доверял больше, чем кому-либо, больше, чем родному отцу. А как же иначе, ведь Акберген был посвящен во все его тайны. Через все прошли вдвоем с мальчишеских потасовок до первой любви к одной особе, тут и охота, и забавы, и голодали, и хохотали, и убивались, и выживали.

Лисенка Акберген выследил и поймал в голом ущелье – с версту. Карабкался по отвесной скале, чуть не так установишь ногу – лети прямо в пасть смерти, но добыл птенца беркута. Три дня с привязанным лисенком караулил у беркутиного гнезда, три ночи, околевая в трескучий мороз, спал там же, в расщелине. Боясь простудить вынутого из гнезда птенца, завернул беркутенка в свою прохудившуюся шубенку. Опасаясь, как бы хитренький лисенок не добрался до птенца, бежал до зимовки, скользнула нога на камне, и покатился вниз, сломал себе ключицу. Приручал хищную птицу – вся рука когтями порезана. И лисенок, и птенец для Бекболата. Все ради него: отвечал за него в бесшабашные годы юности, тропу вытаптывал по бездорожью, скалился, как волк, крался котом, собакой лез под юрту, коня его удерживал, как железный кол. Кто еще на такие жертвы способен, кроме него? Кто такое вынесет?

Вся одежда на Акбергене с плеча Бекболата, и кормился он с его стола, да и лошадь ему была подарена им же. И женил его Бекболат. Все согласно мечтам Акбергена: вот скоро женится и сам Бекболат, станет жить отдельным аулом, а он рядом с ним в скромной юрте, будет взбивать ему кумыс, да и вообще по хозяйству аула друга хлопотать. Что еще человеку надо?