Текст книги "Человек, ставший Богом. Мессия"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Я плохо говорю на греческом, – отозвался Иисус на арамейском языке.

– Приглашаю тебя присоединиться к нам, – повторил мужчина, в голосе которого слышалась властное спокойствие. – Как тебя зовут? Я Досифай.

Иисус уже об этом догадался и пристально смотрел на улыбающегося Досифая. Рыжеватая борода, голубые глаза. Кровь Севера, смешавшаяся с кровью Юга.

– Ты не случайно сюда пришел, не так ли? – продолжал Досифай. – Садись.

Иисус сел на свободное место около молоденькой девушки с темными глазами, которая разглядывала его без тени смущения.

– Я узнал о тебе от кудесника, которого встретил несколько дней назад. От Аристофора, – ответил Иисус.

– Аристофор! – воскликнул Досифай. – Бедный продавец бесконечности по сходной цене! Как он поживает?

– Он в печали, но весьма красноречив.

– Предатель и слепой исполнитель воли предателя! – прошептала одна из женщин.

– Будем к нему снисходительными, – сказал Досифай, – поскольку он сам себя предал и показал нам свою истинную сущность. Я рассматриваю низкий поступок как проявление мужества. Если бы он нас не покинул, он поступил бы еще хуже, ведь тогда он стал бы лицемером.

Иисус удивленно поднял брови. Однако его ждали другие парадоксы, поскольку Досифай продолжил:

– Впрочем, предательства в обычном понимании этого слова не существует. Даже самый гнусный предатель верен самому предательству. Я сказал бы, что люди, которые не предают, вызывают у меня подозрение, если только их разум не расстроен. Кто хотя бы один раз не менял мнения относительно собственной верности?

Досифай в упор смотрел на Иисуса, что выходило за рамки приличия.

– Тогда следует признать, – возразил Иисус, – что не существует ни Добра, ни Зла? Если верность предателей может быть поставлена рядом с верностью тех, кто никогда не изменял, где же Закон?

Досифай покачал головой. По взглядам его учеников Иисус понял, что ему готовят ловушку.

– Добро и Зло, – продолжил Досифай, – вот о чем ты заговорил! Ты иудей, не так ли? А что для тебя значит Зло? Подчинение Демону. А кто такой Демон? Князь ангелов, лишенный милости Бога. Но Бог, согласно утверждению иудейских пророков, есть любовь. Разве у Иеремии не написано: «Я Господь, любовь моя милосердна»? Разве можно верить, что в Судный день Бог не простит своего опального служителя, Демона? Кто мы такие, чтобы предвосхищать решение Бога и наказывать, заставляя страдать, тех, кто отрицает причины, которые признаем мы? Разве это не высокомерие? Разве это не тот же самый грех, из-за которого Люцифер был низвергнут с Божественных небесных чертогов в преисподнюю? Я спрашиваю тебя, Иисус, во имя чего я должен осуждать Аристофора?

Разве его жизнь не была долгим экзаменом? Иисус будто вновь очутился в Храме! Все ждали от него ответа.

– Без слова Господа, – заговорил Иисус, – мы здесь могли бы начать убивать друг друга, и никто не осудил бы нас, а воров почитали бы так же, как честных людей.

Сидящие на земле люди перестали есть.

– Превосходный ответ, – заметил Досифай, улыбаясь. – Из этих нескольких слов ясно, что нравственный закон есть человеческий закон. Этот закон защищает людей.

Досифай говорил ровным тоном и по-прежнему был уверен в себе.

– А ты, – продолжил он через минуту, – считаешь ли ты, что по-прежнему остался верен своему Закону, если рискнул приехать в Самарию, чтобы послушать чужеземного учителя? Что привлекло тебя сюда?

Он всегда и везде будет оставаться чужеземцем!

– Защитники нашего Закона заблудились, – ответил Иисус, стараясь также говорить ровным тоном. – Именно поэтому я считаю, что волен искать собственный путь. Аристофор сказал мне, что ты великий учитель, возможно, пророк. Я пришел послушать тебя.

– Тогда будь желанным гостем, – произнес Досифай.

Досифай смотрел приветливо. Такого человека невозможно было встретить в Капернауме.

Молодой человек, сидевший недалеко от Иисуса, предложил ему финики и сушеные фиги. Досифай распорядился, чтобы принесли обед. Женщины и подростки отправились за блюдами, полными маленьких пирожков с мясом и сосновыми семечками. На других блюдах были сыр, рис, сваренный в рыбном бульоне, чаши с чечевицей, медовые коврижки с миндалем и апельсиновыми цукатами. Блюда поставили на траву в центр кружка, и ученики наперебой стали предлагать гостю попробовать каждое из яств. Затем были принесены кувшины с прохладным вином и стеклянные кубки, которые можно было увидеть только в самых богатых домах Капернаума, а также расписные кратеры, привезенные, как сказали Иисусу, из Греции.

– Досифай богатый человек, – заметил Иисус.

– Сами князья слушают его, – откликнулся молодой человек, выполнявший обязанности хозяина. – Они щедры с ним, но сам Досифай ничем не владеет.

Около Досифая сидела совсем юная девушка, которую он кормил со своей руки. Она отвечала ему улыбками и ласками. Может, это была преемница женщины по имени Луна? Иисус попытался представить, как он сам кормит женщину, но у него ничего не получилось. Но как непринужденно держались эти люди! Такая естественность восхищала Иисуса, но одновременно и поражала. Он ожидал встретить сурового учителя в окружении серьезных учеников. А встретил он утонченного улыбающегося человека и его откровенно счастливых учеников, устроивших небольшой пир во фруктовом саду. Неужели они жили все вместе, в одном доме? Это выходило за рамки приличия! А кем были эти женщины? Супругами, сестрами, ученицами, гетерами? Существовала ли здесь иерархия? Иисус с трудом улавливал смысл сказанного, так как разговоры велись на греческом языке.

Казалось, Досифай догадался о том, что мучило Иисуса, поскольку он неожиданно сказал, что его дом открыт для всех, кто жаждет постичь его учение. Здесь не требовали подношений, было принято, что каждый платит в зависимости от своих возможностей. Впрочем, большая часть провизии поступала с мызы, прилегавшей к дому. У общины был собственный огород, сад и птичий двор.

– Тебя, несомненно, удивило присутствие женщин среди нас, – продолжил Досифай, – поскольку я знаю, что вы, иудеи, считаете женщин существами нечистыми и даже не имеющими души. Для вас они только служанки и продолжательницы рода, если не сказать рабыни.

Досифай говорил осуждающим тоном, и Иисус не нашелся что возразить.

– Но я, наполовину эфесец и наполовину афинянин, счел себя вольным и одновременно обязанным обеспечить женщинам возможность занимать то положение, на какое они имеют полное право. А как же иначе? Разве Эфес не является крупнейшим центром культа Артемиды? Разве греки не отводили первые роли таким богиням, как Афродита, Гера, Психея? Разве можно назвать общество справедливым, если половина его считается несуществующей? Что ты на это ответишь, сын человеческий? Скажешь ли ты, что твоя мать была рабыней? Свыкнешься ли ты с мыслью, что ты сын рабыни?

Досифай держал в руке кубок, вид у него был вызывающий.

Иисус покраснел, но снова не нашел нужных слов. Этот кудесник превратил его в сироту. Ему казалось, что после смерти Иосифа прошли столетия. А Иерусалим по-прежнему стоял на месте!

– Хочешь ли ты остаться вместе с нами? – спросил Досифай. – Скажи мне: что ты ищешь?

Ученики прервали разговоры. Они тоже хотели знать, что ищет их гость.

– Я иудей, и мой народ попал в рабство, – ответил Иисус, опустив глаза. – Вожди предали его, а хранители нашего Закона хранят отныне лишь пустые слова.

– Что же ты собираешься делать? – спросил молодой человек. – Ты намерен поднять восстание? Ты зелот?

– Нет, я не верю, что вооруженные восстания помогут нам обрести независимость. Римляне слишком могущественны. И даже если восставшие в пяти провинциях прогонят римлян, Я не думаю, что это вернет нам достоинство. И все же мы могли бы обрести достоинство даже в том случае, если бы римляне остались на нашей земле.

– Ты ищешь здесь орудие, способное восстановить достоинство народа? – спросил молодой человек.

Что ответить? Книга, в которой так нуждался Иисус, еще не была написана. А может быть, он плохо знал Книги?

– Возможно, вы владеете истиной, – ответил Иисус. – Но, возможно, вам известна только часть истины. Но даже если у нас есть всего лишь частичка истины, я использую ее как оружие.

Досифай молчал. Казалось, он просто рассматривал пальцы своих ног.

– Я самаритянка, – вдруг сказала молодая женщина, сидевшая рядом с Иисусом. – И я знаю вас, фарисеев и саддукеев. Я знаю ваши верования, и я знаю, с каким презрением вы относитесь к нам. Вы полагаете, что ваш Бог встал на вашу сторону и пошел войной против всех других племен и народов, когда вывел вас из Египта и наслал семь казней на эту страну. Но как только вы оказались побежденными, вы перестали верить в него. Поскольку вы его себе присвоили, вы превратили его в бессмертного иудея и лишили его величия, присущего ему.

С какой страстью говорила эта женщина! Казалось, даже ее кожа источала неприязнь, какую испытывают самаритяне к иудеям!

– Достоинство, которое вам следует обрести, есть не что иное, как смирение, другого оружия ты не найдешь здесь, – добавила самаритянка.

Смущенный, покрасневший до корней волос Иисус пробормотал:

– Значит, ты полагаешь, что Господу мы безразличны? Ты думаешь, что наше падение не волнует Его? Но разве Он не создал нас, и вас тоже? Разве Он может перестать интересоваться нашей судьбой?

Однако женщина замкнулась в себе, поглядывая на него, словно разъяренная кошка, и не произнесла ни слова.

– Успокойся, Марита, – сказал Досифай. – Этот молодой человек пришел к нам за помощью, и мы должны оказать ему радушный прием.

Досифай надолго погрузился в раздумья.

– Марита хотела сказать, что твои высказывания полны противоречий. Ты говоришь, что твой народ отвернулся от Бога. Но ты также утверждаешь, что Бог отвернулся от твоего народа. Иными словами, если твой народ обретет достоинство, то Бог (Иисусу было невыносимо слушать, с какой бесстыжей фамильярностью Досифай произносил слово Бог, причем по-гречески: Théos!) вернет ему свою милость. Я правильно понял?

Иисус, загнанный в угол, не сказал ни слова. Он был похож на ученика, плохо выучившего заданный урок.

– Но Марита права. Между этими двумя фактами не существует ни малейшей связи. Вы могли бы обрести достоинство и тем не менее остаться в рабстве.

Слова Досифая отзывались в груди у Иисуса острой болью. Он почувствовал жгучее желание немедленно уйти. В тот час, когда зелоты, распятые на крестах, агонизировали, саддукеи, набив рты, спокойно трапезничали. Иоканаан, Овид! Где вы?

– Неужели Всемогущий Господь глух? – тихо спросил Иисус.

– Он не материален, – ответил Досифай. – Он не вмешивается в вооруженные столкновения. Вы, несомненно, обладали достоинством, когда Он покинул вас.

Задыхавшийся от гнева Иисус встал. Это общество не было подходящим для него. Он слышал, как Досифай говорил, что Бог не был ни добрым, ни злым и что Он не занимается только лишь иудеями… Но голос Досифая теперь звучал откуда-то издалека…

Иисусу не раз говорили о чудесах, которые творил Досифай, человек, прибывший с Севера. Но он так никогда и не узнал, были ли это настоящие чудеса и какие силы помогали их вершить. Он даже не хотел этого знать.

Иисус долго чувствовал вкус пыли, поднявшейся в то утро, когда он уходил от Досифая. Пыль прилипла к его ногам и даже забилась в подмышки. Она скрипела на зубах до самого вечера, пока он наконец не нашел ручей и не искупался в нем.

Но ему требовался другой ручей. Чем больше проходило времени, тем сильнее скрипела на зубах Иисуса пыль Израиля.

Глава XVIII
Разговор с вором

В тот год было установлено всего сто семнадцать или сто восемнадцать крестов, может, больше, но даже прокуратор их не считал. Впрочем, какая разница? Коршуны иногда должны довольствоваться мелкой дичью.

Первосвященник страдал несварением желудка. Его предупредили, чтобы он не ел жир ягненка. Впрочем, этот Симон, сын Воэта, так и не оправился от недуга и уступил место Анне, который был более воздержан в еде.

Копоний, которому изрядно надоел Восток, его интриги и ароматы, собрал вещи и возвратился в Рим. Все в Иерусалимском дворце, тетрархи, духовенство Храма и римские чиновники несколько дней терялись в догадках и строили предположения о возможных пороках преемника Копония, Амбивия. Что за имя! Но Амбивий был в Иерусалиме лишь проездом и поспешил укрыться в своем кесарийском дворце. Сплетники остались с носом.

Палестинские старики и старухи нашли новый повод для сетований – им стала смена эпох. Страну заполонили кудесники, о чудесах которых без устали рассказывали путешественники. В Палестину стало приезжать все больше чужеземцев – абиссинцев, нубийцев, обитателей Месопотамии и других, никак не называющих себя чужеземцев из земель, лежавших за Понтом, которых узнавали по белокурым волосам, раскосым голубым глазам, молочно-белой коже, и азиатов с почти черной или желтоватой кожей. Все эти люди строили храмы для отправления своих языческих культов, конечно, не в Иерусалиме, но, разумеется, в городах Декаполиса. Никогда прежде Палестина не видела столько золота, серебра, гемм. И все это стоило баснословно дорого. Даже иудейские торговцы, обогащавшиеся за счет торговли с чужеземцами, которые имели право продавать нечистых животных, неодобрительно взирали на эту роскошь. В конце концов стало крайне опасно выходить из дому даже в сумерки, поскольку всюду орудовали шайки насильников и воров. Из уст в уста передавались леденящие душу истории. Что за время!

Угрюмый и уставший Иисус направлялся в Кумран, но толком не знал, по какой именно дороге ему следует идти, – а туда вели две дороги. Одна пролегала вдоль Иордана и тянулась до Иерихона, заканчиваясь недалеко от Мертвого моря. Занимала она один-два дня. Другая вела из Самарии в Вифинию, свернув с нее, до Кумрана надо было преодолеть еще многие тысячи локтей. Но какую бы дорогу путник ни выбрал, он должен был пересечь часть суровой и опасной Иудейской пустыни. Больше всего Иисус боялся потеряться в пустыне, поскольку там не у кого было спросить дорогу. Кроме всего прочего, Иисуса обуревали противоречивые чувства, возникшие после короткой встречи с Досифаем. Он мучительно пытался при вести свои мысли в порядок.

Во-первых, эта идея о нематериальности Бога… Разумеется, Бог не материален! Но тогда у него нет никакой власти над реальным миром. Нет, невозможно! А если Бог имеет власть Над реальным миром, значит, он не сильнее Демона. Но сама эта мысль была невыносимой. Нельзя ставить рядом Всемогущего Господа и Зло!

Но особенно досадной и вместе с тем навязчивой была мысль о Великом Всемирном Духе, сформулированная Досифаем. Дух, движимый любовью, который при наступлении конца света простит даже вероломного наместника… Иными словами, люди будут игрушкой в руках этих двух противоположных сил до скончания веков! Но тогда, разумеется, нет никаких причин думать, что Господь не сможет простить Демона, который впал в искушение, словно какой-нибудь ничтожный земной воришка.

«Но что это за искушение?» – мучительно думал Иисус, лежа на соломе в хлеву, куда пустил его на ночлег богатый земледелец, живший недалеко от Ефрема.

Какое искушение? Как искушение могло существовать до появления Демона? Что за смехотворная идея! В противном случае следовало предположить, что Демон не устоял перед Злом, которое вечно предшествовало ему и не могло исходить ни от кого другого, кроме как от самого Всемогущего Господа. Нелепость, коварная ловушка, измышление греков! Иисус встал и открыл дверь, чтобы вдохнуть холодный ночной воздух. Итак, Демона нет. Иисус чуть было не взвыл, он с трудом подавил в себе крик яростного протеста. Кто-то пел в ночи нежную и грустную песню. Наверное, разочарованный влюбленный.

– Демона нет, – пробормотал Иисус. – Или Демон такой же древний, как и всемогущий Бог.

Они братья. Они разделили между собой мир. Все так просто! Демон бывает и добрым и злым – как человек. Но прощения нет. Богу не за что прощать Демона, равно как Демону – Бога, а Луне – Солнце.

«Я умираю, – подумал Иисус. – Я умер…»

Действительно, умирало все его прошлое. Он во второй раз хоронил Иосифа. И свое детство, и свою юность иудея.

Он вдруг понял, что хочет, чтобы чьи-то сильные руки обняли его и прижали к себе. Иисус лег. Измученный и опечаленный, он наконец заснул.

Утром Иисус стал помогать крестьянам, убиравшим хлеб, и удивился собственной энергии.

– Оставайся с нами, – предложил один из крестьян. – У нас красивые девушки и сочные апельсины.

Вместо ответа Иисус улыбнулся. Крестьяне решили, что имеют дело со слабоумным.

Иисус обедал вместе с крестьянами, когда вдруг его осенила идея. Если Богу не за что прощать Демона, значит, не будет Судного дня и, тем более, конца света. Он даже перестал жевать. Но куда приведут все эти мысли? Иисус посмотрел на чашу с сыром и нехотя стал есть.

– Сын мой, ты не можешь жить как бродяга, – сказал пожилой крестьянин, давно наблюдавший за Иисусом. – Ты молод и силен. Тебе надо обзавестись хозяйством. Тебе недостает огня, и это гложет тебя.

Недостает огня! Рука на щеке, голая нога на его ноге, чтобы преодолеть дороги сна! Он об этом когда-то мечтал! Но не теперь. Иисус посмотрел на свои ладони, изрезанные колючими колосьями. Они зарубцуются гораздо раньше, чем его сердце.

Вот уж третью ночь подряд он почти не спал. Кому молиться? Как удостовериться, что молитва будет услышана Богом, а не Демоном? Мысли Иисуса упрямо возвращались еще к одному суждению Досифая: нравственный закон является законом человеческим. Великий Дух не заботится о нем и позволяет каждому человеческому существу самому устанавливать заповеди и запреты. Значит, у Моисея было видение. Или он был обыкновенным комедиантом, одним из тех бесстыдников, которые выступали в римских театрах Декаполиса. Если бы Иосиф узнал мысли Иисуса! Моисей отправился на гору, чтобы записать заповеди на каменных скрижалях, а потом совершенно искренне утверждал, будто их продиктовал ему Бог. Конечно, можно было бы принять эту безумную гипотезу, поскольку нравственных законов существует столько же, сколько и народов. Нравственные законы римлян не имели ничего общего с нравственными законами египтян и уж тем более иудеев. Но нравственные законы иудеев…

Иудеи! Только у них одних не было бога Зла, такого как Сет у египтян или Марс у римлян, не говоря уже о других распутных и безумных богах. У римлян и египтян были земные нравственные законы и беспринципные боги. А у иудеев были Бог и установленные им законы. Все остальное не имело значения.

– Если Досифай прав и бога Добра не существует, если Бог одновременно воплощает в себе Добро и Зло, значит, надо сделать так, чтобы та Его часть, которая является Добром, проявилась, – бормотал Иисус.

Он вышел из хлева. Ночь звенела от стрекота саранчи и благоухала фиалками. Где-то далеко, там, где пел влюбленный, завыл шакал. Мир был более торжественным, чем Храм Иерусалима. Он разрывался от напряжения, словно живот женщины, готовящейся к родам. Что-то должно было появиться на свет.

Если Бога не существует, надо его создать.

Иисус сделал несколько шагов. Испуганная лисица бросилась наутек.

Необходимо отделить Добро от Зла, фиалку от пустулы, убийцу от новорожденного, мошенника от невиновного.

Иисусом овладела страсть. Он забылся, упал на колени, затем на спину. Он пристально смотрел вверх, не моргая. Щеки впали и побледнели. На рассвете он пришел в сознание и издал отрывистый крик. Он чувствовал себя опустошенным, но все-таки сумел встать на ноги. У него были смутные видения, но когда он доставал воду из колодца, чтобы умыться, он уже забыл, что ему привиделось. Надо было отправляться в путь, идти в Кумран.

Иисус медленно шел по долине реки Фариа. Что с ним произошло ночью?

– Моя душа покинула меня, – думал он.

Он помнил, что бродил в ночи, но это было невозможно, поскольку он проснулся перед дверью хлева. И тем не менее…

Он в страхе остановился. Перед его внутренним взором возникла картинка: дома, которые он видел сверху! Сверху! Как он мог видеть дома сверху? Он сел, чтобы поразмыслить над этим, но никак не мог найти объяснение. Но почему он вдруг подумал, что душа покинула его? А если это так, где она была?

Когда наступили сумерки, Иисус окончательно лишился сил. Его мучили голод и жажда. Внизу воды Иордана излучали красноватый свет. Иисус разделся, положил посох на одежду и с наслаждением погрузился в холодную воду. Вода разгоняла его кровь, но еще сильнее разжигала чувство голода. Он выбрался на берег. Увидев незнакомца, сидевшего на корточках около его одежды, Иисус моментально забыл о голоде. Вор? Да, конечно, ему говорили, что на этой дороге полно самых разных опасностей. Ему не раз доводилось слышать истории о путешественниках, ограбленных, а затем убитых разбойниками. Иисус медленно подошел поближе и сразу же заметил, что его одежда разбросана. Угрюмый человек со смуглым лицом с любопытством наблюдал за Иисусом, подбрасывая вверх две серебряные монеты. Иисус понял, что это его деньги, все, что осталось от той суммы, которую он взял с собой, покидая Капернаум. Не сводя с незнакомца глаз – как проворно тот сумел обыскать его одежду! – Иисус взял одежду и, отойдя на некоторое расстояние, оделся. Обув сандалии и взяв в руки посох, он спросил у незнакомца:

– Ты держишь в руках мои деньги?

В глазах незнакомца промелькнула насмешка:

– Это все, что у тебя есть?

Иисус кивнул.

– Тем хуже для тебя, – сказал незнакомец. – Ты еще беднее, чем я.

И он протянул деньги Иисусу.

Удивленный Иисус, понимавший, что перед ним вор, взял монеты, не выпуская посоха из рук.

– Я видел, как ты выходил из воды, – сказал незнакомец. – Ты крепкого телосложения, но у тебя даже нет ножа, не правда ли?

Иисус отрицательно покачал головой.

– Только посох и две монеты – вот все, что есть у тебя для путешествия. Нельзя сказать, что ты обременен поклажей! Но ты, по крайней мере, где-нибудь припрятал еду?

– Я не прятал еду. И очень голоден. Кто ты?

– Иоахаз. Так звали одного из царей иудеев, если не ошибаюсь. Но я просто вор, даже не царь воров, иначе я не стал бы больше заниматься этим ремеслом. Я никогда не путешествую в одиночку, но моего спутника вчера арестовали. Почему бы тебе не пойти со мной? Полагаю, так будет безопаснее для нас обоих.

– И я буду охранять вора? – спросил, улыбаясь, Иисус.

– А что хуже, – заметил Иоахаз, – подвергаться опасности и быть убитым ворами или чувствовать себя в безопасности в обществе одного из них? Более того, я смогу тебя накормить. У меня есть две перепелки, фиги, орех, финики и даже бурдюк хорошего вина.

– Если я приму твое предложение, то должен буду попросить тебя не совершать какие-либо противозаконные действия, пока мы будем вместе.

– Даю тебе слово.

– Хорошо. Я принимаю его.

– Ты не иудей. Как тебя зовут?

– Я иудей, и зовут меня Иисусом.

– Иудей никогда бы не принял слово вора. Куда ты направляешься?

– Иудеи принимают слова воров, но не слишком доверяют им. Я направляюсь в Иерихон.

– Ты говоришь о священниках, не так ли? Что ты собираешься делать в Иерихоне?

– Да, я действительно думал о священниках. А в Иерихоне мне делать нечего. Просто я надеюсь разыскать там кого-нибудь, кто смог бы объяснить мне, как добраться до Кумрана.

Иоахаз бросил на Иисуса вопросительный взгляд, потом одним движением вскочил на ноги. Казалось, он стал искать какой-то потерявшийся предмет. Но вскоре он вернулся с несколькими ветками, с которых оборвал листья. Из мешка, висевшего на боку, он вытащил двух перепелок, ощипал их и нанизал на ветки.

– Принеси немного хвороста и сухой травы, – сказал Иоахаз Иисусу.

Иоахаз ударил кремнем по короткой металлической пластинке со скошенным краем, поднеся ее как можно ближе к промасленному фитилю. Сразу же вспыхнуло красноватое пламя. Иоахаз поднес горящий фитиль к траве, на которую заранее положил хворост, принесенный Иисусом. Через минуту костер разгорелся. Иоахаз поджарил перепелок и протянул одну из них своему новому спутнику. Затем он с интересом стал наблюдать, как Иисус, зажав перепелку между большим и указательным пальцами левой руки, воздал хвалу Господу, подняв правую руку. Они съели по перепелке, затем несколько фиг, хлеб, испеченный для римлян, но все же это был настоящий хлеб, и выпили вина, которое, как и говорил Иоахаз, было очень вкусным. И Иисус вновь прочитал благодарственную молитву.

– Ты молишься до и после каждой трапезы? – спросил Иоахаз.

Иисус кивнул.

– А почему ты не обратил свои молитвы ко мне, ведь это я поделился с тобой едой?

– А кто изначально дал тебе эту пищу?

– Я сам ее раздобыл. С какой стати твой Бог должен кормить меня?

– Потому что он твой Отец.

– Он отец вора? – насмешливо бросил Иоахаз.

– Чей же ты сын? – спросил Иисус, закутываясь в плащ.

– Например, сын Демона, – ответил Иоахаз, вороша хворост.

Огонь вспыхнул с новой силой, и к небу поднялся сноп сверкающих искорок.

– Ты знаешь, что воровать плохо, значит, ты знаешь, где твой дом, – сказал Иисус, с удовольствием укладываясь на траву. – Иоахаз – это иудейское имя. Следовательно, ты иудей и у тебя есть отец.

– Дом, отец! – недовольно проворчал Иоахаз. – Мой дом лежит в развалинах, а я выродок! Но все это пустые слова. Это не страна, а помойная яма! В прошлом месяце я и мой приятель, тот, которого арестовали, подстерегли на дороге, ведущей из Иерусалима в Иерихон, одного путешественника с семьей. Конечно, мы промышляли не только на юге, но с некоторых пор нам ничего хорошего не попадалось. Это был старый священник, у которого постоянно текли слюни. Он ехал с женой и сыновьями. Сыновья были храбрыми и глупыми. Достаточно было одного удара дубиной по голове, чтобы они лишились чувств. Священник начал сетовать на нашу нечестивость, на свою бедность, на жестокость мира и прочую ерунду. Затем он сказал, что даст нам немного денег после того, как мы доберемся до Иерихона. Он голосил так громко, что мне пришлось влепить ему звонкую пощечину. Мы стали шарить в его вещах. Его жена прятала под своей задницей миленькую кубышку – мешочек, в который она положила золотые и серебряные изделия. Там было только золото и серебро, согретое ее ягодицами. Как же она вопила! Курица, которую ощипывают заживо! Мы и ее успокоили несколькими пощечинами, затем сказали пару грязных слов священнику, поскольку он оказался лгуном, привязали обоих парней к крупам их ослов и хлестнули по заду двух других. Этого священника звали Серахиахом. Мы уже стали забывать о нем. А через несколько дней мы отправились в Вифавару, чтобы купить ножи с добротными сирийскими клинками. Там мы встретили другого вора, с которым пару раз обделывали свои делишки. «Это вы ограбили священника Серахиаха?» Он буквально корчился от смеха. Мы ответили, что да, это мы ограбили Серахиаха, и что из этого? Вор – его звали Самуилом – рассказал нам, что этот священник считался одним из самых крупных местных хапуг. Прогнившая страна, говорю я тебе! Каждый, кто может, ворует, а те, кто разглагольствует о Добре и Зле, вероятно, и есть самые отъявленные воры! Но я не говорю о тебе. Ты бедолага, наивный простак, беднее самого Иова. Ты священник?

– Нет.

– Но что ты собираешься делать в Кумране? Это гнилое место, ворота ада. Там жрут только пыль, задержавшуюся на скалах, словно голодные коршуны… А люди! Почти все они сумасшедшие!

– Ты сетуешь, что Израиль прогнил, – сказал Иисус. – Но в Кумране люди не воруют, не обманывают, не занимаются мошенничеством, не набивают себе брюхо круглый год. Они живут по Закону Господа. Они хотят восстановить Закон Господа в нашей стране!

– Ха! – хрипло воскликнул Иоахаз, повернувшись к Иисусу. Саркастическая улыбка резко обозначила морщины на его лице. – Опять пустые слова! Хотя я и вор, но не настолько глуп, чтобы не понимать, что происходит вокруг меня. Надо же так говорить о Господе и о людях, которые выдают себя за его солдат, священников, гласных!.. Да за кого только они себя не выдают! Там, в Самарии я познакомился с двумя типами, они, как и ты, рассуждали о великой небесной силе. Один из них носит греческое имя, которое я никак не могу вспомнить, а второго зовут Симоном. Однажды я попивал вино в трактире в Иерихоне. Я слышал, как какой-то мужчина жаловался, что его дочь вдруг стала немой. Внезапно лишилась способности говорить, вот так! Все, кто его слушал, да и сам мужчина тоже, принялись утверждать, что в девушку вселился демон. Отец заявил, что раввины не сумели изгнать из нее этого демона. Тогда хозяин трактира шепотом сообщил, что знает некого кудесника по имени Симон, который за два сестерция может изгнать любого демона, в том числе и самого Вельзевула. Отец девушки в ответ сказал, правда, не слишком уверенно, что не может обратиться за помощью к языческому кудеснику, поскольку раввины этого ему никогда не простят. И все же он спросил, где можно найти этого Симона, поскольку уже давно слышал о нем… «Чего же ты боишься? – спросил трактирщик. – Если человек изгоняет демона, разве это не означает, что он действует от имени Бога?» Затем один мужчина, слышавший разговор, заявил, что этот Симон – второразрядный кудесник, обучавшийся магическому искусству у другого кудесника, у грека, о котором я тебе говорил…

– У Досифая, – откликнулся Иисус.

– Да, у Досифая. Но как ты догадался? Еще этот мужчина сказал, что лучше всегда иметь дело с учителем, а не с учеником. Он принялся ругать Симона и поведал нам, что Елена, с которой живет этот Симон, всего лишь проститутка, которой случайно выпала удача, что она раньше работала в публичном доме Эфеса, пока не встретила Досифая… Одним словом, бабьи сплетни. Несчастный отец немой девушки растерялся. Он не знал, куда теперь направить свой взор – то ли на восток, то ли на запад, кого предпочесть – Досифая или Симона? Но он твердо знал одно: его дочь лишилась дара речи и это несчастье, позор. Мне, разумеется, захотелось узнать, чем кончится дело. В конце концов выяснилось, что Симон, который много путешествует, сейчас находится в Иерихоне, а его учитель вместе с другими учениками и последователями обосновался в Самарии. Они отправили гонца, чтобы узнать, не соблаговолит ли Симон – ибо они говорили о нем словно о царе или пророке – итак, не соблаговолит ли он излечить немую девушку. Через три часа наступила глухая ночь. Трактирщик закрыл дверь на засов, а мы принялись ждать, щелкая жареные арбузные семечки, чтобы скоротать время. Наконец мы услышали, как примчавшийся гонец радостно закричал: «Симон здесь! Симон здесь!»

Иисус должен был признать, что вор оказался более занимательным рассказчиком, чем многие порядочные люди.