Текст книги "Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Он такой же яростный германофил, как и его отец, и ненавидит Россию, – продолжил он.

– Но не собираетесь же вы устранить шестнадцатилетнего юношу? – заметил Себастьян.

– Не я, конечно, – ответил Орлов, пожав плечами. – Он дождется, что его истребят другие. Настает такой момент, когда человеческое существо, наделенное определенной властью, перестает быть самим собой и становится заложником. Но это в будущем. У Екатерины впереди еще много лет царствования.

– За что Павел ее упрекает?

– За ее жизнь. И за смерть своего отца.

Себастьян вспомнил рассказ Барбере об убийстве царя Алексеем.

– Как он умер?

– Предполагаю, что ваш друг Барбере вам рассказал.

– Почему вы говорите, что я мог бы стать отцом следующего царя?

– Потому что при нынешнем положении не исключено, что императрица могла бы указать своим наследником вашего сына.

– А Павел будет отправлен в изгнание, как Иван Шестой?

– Почему бы и нет? В любом случае исчезновение Петра Третьего и Ивана Шестого не было потерей ни для кого.

От такого цинизма Себастьян содрогнулся. И поздравил себя с тем, что вызволил своего внука из этого кровавого театра. Власть снова вызвала у него отвращение.

Выйдя из кабинета, Орлов и Себастьян натолкнулись на вопросительные взгляды маркграфа и остальных. И ответили на них сияющими улыбками.

По возвращении в Трисдорф Себастьян показал генеральский патент маркграфу, вызвав у того еще большую оторопь.

41. ПОЧТИ ЗАБЫТОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Осень 1770 года подходила к концу, когда Александр сообщил письмом, что его мать, Даная Полиболос, княгиня Маврокордато, скончалась. Она не вставала с постели несколько недель, страдая от головокружений, и умерла во сне две недели назад.

Она тоже не увидела Грецию свободной.

Себастьян взял с собой Франца и немедленно отправился в Лондон. Он нашел Александра подавленным и растерянным. Сын долго плакал на плече отца, потом воскликнул:

– Неужели вечно придется жить с призраками? Сначала с призраком Соломона, а теперь и моей матери!

– Таков удел памяти. Не позволяйте ей оттолкнуть вас от вашего сына или причинить ему горе.

Юный Пьер, в Англии Питер, тоже казался растерянным. Ему было уже семь лет. Себастьян подозвал внука и взял на руки. Странный союз – три поколения одиноких. Себастьян внезапно осознал, как отчаянно теперь в Блю-Хедж-Холле не хватает женского присутствия. Во всяком случае, в мире этого ребенка. Но еще хуже было бы для мальчика попасть в мир аристократии, будь то английской, немецкой или французской. Себастьян избавил его от русских династических распрей не ради спесивой пустоты вечеров в замках, охоты, Wirtschaften, пантомим, обжорства и пьянства. Пьер не будет ни заложником в политической грызне, ни разодетым бездельником.

Себастьян отправился на Хайгейтское кладбище, чтобы положить цветы на свежую могилу, потом силой увез Александра с Пьером в Хёхст. Там они проведут зиму и этот опасный момент, которым является Рождество, преддверие Нового года, когда потребность в любви и у стариков, и у молодых становится наиболее острой.

Странная самоотверженность проявилась во Франце – быть может, просто отцовский инстинкт, дремлющий во всяком сознательном существе. Гигант пруссак стал для маленького Пьера своего рода могучей нянькой. Как только выпал первый снег, он повадился брать мальчика с собой кататься на коньках и санках и даже отваживался играть с ним в снежки. В усадьбе то и дело слышался их смех.

– Как вам удалось так воспитать слугу? – удивился Александр. – Можно подумать, что он член семьи!

– Он и есть член семьи, – ответил Себастьян.

По возвращении в Хёхст Себастьян обнаружил послание от Эймона де Бель-Иля:

«Мой дорогой друг!

Хочу надеяться, что это письмо застанет вас в столь же цветущем здравии, как и в последний раз, когда мы виделись. Нельзя сказать, что звезды безучастны к судьбам выдающихся умов – они ниспослали-таки на вашего врага, герцога де Шуазеля, королевскую немилость. Я удостоверился, что границы Франции отныне открыты для вас, и буду рад прочитать вашу записку, где сообщается о вашем скором визите в Париж.

Ваш верный Эймон де Бель-Иль».

Что послужило причиной падения Шуазеля? Из переписки Себастьян узнал, что их две: гонения на иезуитов и непомерные военные расходы, в которые он вверг королевство. А бешеная враждебность министра к новой фаворитке короля, госпоже дю Барри, отнюдь не смягчила его падение.

По размышлении Себастьян пришел к выводу: из-за недостатка характера Людовик XV был ничтожным королем. Он ничего не хотел менять в мире своей юности. Иезуиты олицетворяли для него безопасность опекающей религии, а расходы на армию – приобщение королевства к политике завоеваний, к которым он не имел охоты. Потому-то он и отправил Себастьяна в Гаагу, возымев похвальное намерение заключить мир с Англией. Ибо даже у хороших решений могут быть дурные причины.

Но желая сохранить прошлое любой ценой, можно лишь испортить настоящее.

Даже благие решения короля, такие как отмена продажи должностей, не слишком склонили чашу весов, на которых живые, опережая Создателя, взвешивали все хорошее и дурное, случившееся за годы его царствования.

Опала Шуазеля уже не могла принести никакой пользы. Иезуиты, на чем министр так настаивал, были изгнаны, а деньги на вооружение, в частности на постройку военных кораблей, были потрачены. Как говорят англичане, Людовик XV плакал над разлитым молоком.

Но если все это так, то что ему делать в Париже? Себастьян и сам не знал. После смерти госпожи де Помпадур Париж казался ему опустевшим. Что было, конечно, мрачным преувеличением. Граф де Сен-Жермен не был другом усопшей фаворитки и даже не знал наверняка, какие чувства она к нему питала. Тем не менее, даже несмотря на враждебность маркиза де Мариньи, своего брата, госпожа де Помпадур довольно благосклонно отнеслась к Себастьяну, когда он десять лет назад приобщался к политике, а ее уход – всякий раз, как он о нем думал, – заставлял его измерять прошедшее время.

Но наконец Себастьян превозмог себя и решил взять в поездку Александра и маленького Пьера. Отправиться решили, как только кончатся холода, но еще до таяния снега, то есть в конце марта 1771 года. Для мальчика это было бы также хорошим случаем свыкнуться с французским языком и открыть для себя большой мир.

Чтобы не оказаться втянутым в придворные и политические интриги, что неизбежно случилось бы, воспользуйся он гостеприимством Бель-Иля, Себастьян решил остановиться в гостинице, где жил когда-то вместе с Соломоном, в той самой, где на них ночью напали грабители; она называлась «Лебедь» и была расположена неподалеку от моста Менял. Позже он предполагал снять подходящий дом.

Гостиница уцелела и находилась на прежнем месте. Она даже стала лучше – хоть и не роскошная, но вполне опрятная. Поскольку почтовая карета из Кале прибыла уже после полудня, мужчины и мальчик умирали от голода. Хозяин предложил подать обед в нижнем зале: суп, фрикасе из цыпленка и картофельный салат.

Пьер жадно набросился на суп. Увы! Тот оказался слишком горячим. Мальчик сразу же обжегся и вскрикнул от боли. Себастьян с Александром всполошились. Прибежала служанка, склонилась над Пьером и ласково обняла его за плечи:

– Быстренько пожуйте кусочек хлеба, юный господин, и подольше подержите его во рту. Сразу станет легче.

Пьер последовал совету, и в самом деле вскоре от ожога осталось одно воспоминание. Мальчик повернулся к служанке и поблагодарил ее. Себастьян с Александром сделали то же самое. Только тут они рассмотрели молодую женщину. Ее манеры были простонародными, но лицо тонкое.

В конце трапезы служанка по собственному почину принесла мальчику шоколадный бисквит. Жест неожиданный, но милый. Казалось, что она смотрит на Пьера с какой-то особой нежностью. Себастьян опять поблагодарил и спросил, как ее зовут.

– Севериной, сударь.

Услышав имя, Себастьян задумался.

– Откуда вы родом?

– Из Пуату, сударь.

– А чем занималась ваша матушка?

Выражение лица Северины немного изменилось, стало настороженным.

– Была служанкой в этой самой гостинице.

Александр и Пьер наблюдали за Себастьяном, удивляясь его неожиданной серьезности и напряженному вниманию, которое у него вызвала какая-то служанка, в общем-то всего лишь проявившая любезность, не более того.

– И вам, стало быть, тридцать два года?

Настал черед служанки удивиться. Она засмеялась:

– Верно угадали, сударь.

– А что стало с вашей матушкой?

Лицо молодой женщины омрачилось.

– Умерла, сударь. Там, в Пуату.

Себастьян кивнул. Пьера восхитило умение дедушки с первого взгляда точно угадать возраст человека. Александр же почувствовал тут какую-то тайну.

Когда они поднялись в свои комнаты, Себастьян отозвал сына в сторону.

– Александр, эта служанка – ваша сводная сестра.

Тот расхохотался.

– Вы шутите, отец?

– Нет. Выслушайте меня.

И Себастьян рассказал ему историю о ночном нападении, о молоденькой служанке, пытавшейся его отравить, и о том, что за этим последовало.[50]50
  См. том I. (Прим. автора.)


[Закрыть]

– И что вы собираетесь с ней делать?

– Эта служанка – моя дочь. Я не могу бросить ее здесь.

– Отец, было бы гораздо лучше оставить ее в неведении…

– Нет. Послушайте меня. Пьер не может расти без женской заботы. Он сейчас в том возрасте, когда приобретают знание мира и людей. А вокруг него одни мужчины. Это не уравновесит его характер. Северина кажется мне наилучшей нянькой. Вы же видели, как она сама, повинуясь лишь порыву души, потянулась к мальчику.

– Вы хотите, чтобы я доверил Пьера дочери отравительницы?

– Ее мать была тогда глупенькой девчонкой и к тому же принуждена к этому бандитами. Не перекладывайте на детей грехи их родителей. Я прошу вас от всего сердца о снисхождении.

Александр сел и вздохнул. Наконец спросил:

– Что вы собираетесь предпринять?

– Поговорю с ней. И прошу вас присутствовать при этом.

– Вы хотите удочерить взрослую женщину?

Александр заметил нелепость своего вопроса: ведь он и сам был усыновлен, когда ему было четырнадцать лет. Улыбка отца заставила его смутиться.

– Александр, она обладает качествами, которые не так часто встречаются в том блестящем обществе, где мы вращаемся. Она не мнит себя принцессой, обладающей преимуществами в силу рождения, следовательно, гораздо менее тщеславна. Я считаю, что она способна на привязанность и нежность. А что до остального – поглядим.

– Вы рискуете, отец.

– Я бы рисковал еще больше, оставив свою родную дочь среди доставшегося ей убожества. К тому же я это делаю ради Пьера.

Александр кивнул.

– Вы необычный человек, отец. Не от мира сего.

– Всякий трезвомыслящий человек кажется не от мира сего, Александр.

Они встали рано и спустились в зал вместе с Францем. Северина вытирала тряпкой столы. Они заказали кофе – изысканный напиток, несмотря на свою популярность.

– Мы здесь кофе не подаем, господа. Но я могу купить у бакалейщика и попросить его смолоть, если хотите. Только вот варить не умею, – призналась женщина с виноватым смешком.

– Я вас научу, – сказал Себастьян.

Он дал ей монету, и через полчаса Северина вернулась с бумажным кульком. В нем поместился добрый фунт коричневого порошка из молотых зерен, которые привозили бог знает откуда, из колоний, населенных дикарями того же цвета, для услады богатых да знатных.

– Поставьте, пожалуйста, кипятить воду, – сказал Себастьян. – Как вскипит, несите сюда. И еще дайте мне чистые кувшин и тряпицу.

Северина пошла исполнять распоряжения своего необычного клиента. Вскоре она вернулась с кастрюлей крутого кипятка, кувшином и тряпицей, которая и в самом деле выглядела довольно чистой. Потом стала наблюдать за действиями Себастьяна: тот насыпал кофейный порошок в тряпицу и медленно залил на глазок пятью частями кипящей воды. Через несколько минут кувшин был полон ароматного напитка.

– Это же черным-чернехонько! – воскликнула она.

Александр рассмеялся.

– Не будете ли вы добры принести нам пять чашек? И еще сахару или меду, – попросил Себастьян.

– Но вас же только четверо?

– Хочу и вас попотчевать этим напитком, Северина.

Он протянул ей тряпку с вываренной кофейной гущей.

– Что мне с этим делать?

– Выбросить.

– Заплатить такие деньги и выбросить? – воскликнула Северина, явно шокированная.

Александр опять рассмеялся. Молодая женщина, вздыхая, пошла выбрасывать помол, послуживший всего один раз. Вернувшись, села рядом с Пьером, погладила его по головке и пристально посмотрела на остальных.

Очевидно, Александра смущало присутствие Франца на таком важном собрании. Себастьян заметил это и попросил пруссака погулять с Пьером полчасика. Франц встал и увел мальчика.

– Я же вижу, что вы мне хотите что-то сказать, сударь, – сказала Северина Себастьяну. – Так давайте.

– Что вам сообщила мать о вашем происхождении, Северина?

Во взгляде женщины появился вызов.

– А вам-то какое дело?

– Вы сами скоро поймете. К своей же выгоде.

Она поразмыслила.

– Матушка сказала, что я ей досталась на память.

– А не сказала от кого?

– Вы что, из полиции? – спросила Северина, насторожившись.

– Нет. Она еще наверняка добавила, что я посоветовал ей бежать.

– Вы?

Северина вытянула шею и впилась в Себастьяна взглядом.

– Да. Это я оставил ей вас на память, велев назвать Севериной. Или Исмаэлем, если бы вы родились мальчиком.

Она встала и хмуро уставилась на Себастьяна.

– Верно. Но раз вы мой отец, то почему сами-то сбежали?

– Я не сбежал. Вы ведь наверняка знаете эту историю. Я просто позволил вашей матери скрыться и не угодить на виселицу.

Северина была явно в замешательстве.

– Так вы в самом деле мой отец?

– Да. Вы плод неудавшейся попытки убийства.

Знала ли Северина обо всем этом? До конца ли открылась ей мать? Быть может. Подобные тайны слишком отягчают совесть, чтобы не желать облегчения от них хотя бы на исходе жизни.

– Незадолго до смерти, – сказала Северина хрипло, еле слышно, – матушка мне призналась, что безумно вас любила. Что вы были прекрасны, как ангел. И что небо наказало ее, отняв вас, но сжалилось, подарив меня.

Она залилась слезами и простонала:

– Зачем вы сюда явились? Мучить меня?

– Вовсе не для этого, Северина. Нас свел случай. Но больше он не может нас разлучить. Вы замужем?

– Была. Муж на войне погиб.

– Дети у вас есть?

– Был сынишка. Тоже умер.

– Мне жаль. У вас есть кто-нибудь?

Северина подняла на него взгляд, ставший вдруг обиженным и язвительным:

– Тут только проезжие господа. Я на них не висну, ежели вы это имели в виду. А вы кто? – неожиданно спросила она, обращаясь к Александру.

– Я ваш сводный брат, Северина.

Казалось, это последнее открытие окончательно ошеломило ее.

– Как вас зовут?

– Александром.

– А мальчика?

– Пьером – это мой сын. Ваш племянник.

– Чего вы от меня хотите? – спросила Северина у Себастьяна, почти изнемогая под натиском всех этих обрушившихся на нее откровений.

– Взять вас с собой.

– Куда?

– К нам домой. У нас много домов.

Северина долго думала.

– Я вас совсем не знаю… И я… Я не умею себя вести как вы…

– Этому можно научиться, Северина, – сказал Александр.

Она колебалась. Предложение сулило слишком резкий перелом в судьбе.

– Вы уверены в том, что говорите? – спросила она у Себастьяна.

– А вы знаете еще кого-нибудь, кому известно о событиях той ночи? Зачем бы мне иначе затевать все это?

Северина все никак не могла решиться. Тут как раз вернулись Франц с Пьером, взглянуть, не закончился ли разговор. Мальчик бросился к отцу. Завидев мальчика, Северина невольно улыбнулась.

– А где его мать? – спросила она.

– Умерла.

Пьер обернулся к ней. Взглянув на внезапно посерьезневшее лицо мальчугана, Северина едва подавила рыдание. Покачала головой, покраснев от еле сдерживаемого волнения, вскочила и убежала на кухню. Появились другие постояльцы. Франц озабоченно наблюдал за своими хозяевами издали, догадываясь, что происходит что-то необычное. Клиенты стали звать служанку. Явился хозяин, заинтригованно посмотрел на Себастьяна, Александра, Пьера и Франца, потом подошел к вновь прибывшим. Через несколько минут Себастьян встал и отправился на кухню. Отец и дочь смотрели друг на друга, стоя под окороками, связками лука и чеснока, подвешенными к потолку.

– Идемте, Северина, – сказал Себастьян ласково.

Она бросилась в его объятия, уже не сдерживая слез.

Заглянувший в дверь хозяин оторопел, наблюдая эту сцену.

– Северина, – выговорил он наконец. – Те господа в зале хотели бы пива и закусок.

– Они будут последними, кого она обслужит, – объявил ему Себастьян.

– Это почему же, позвольте спросить?

– Потому что она моя дочь.

Быть может, легенды о внезапно окаменевших людях не совсем лишены правды. Во всяком случае, застывший с открытым ртом хозяин гостиницы еще довольно долго не мог пошевелиться.

Себастьян же подумал о непредсказуемом нраве судьбы, отнявшей у них любимую женщину, но подарившей взамен другую, которую им предстояло полюбить.

42. КРАСНАЯ РТУТЬ

Через неделю при посредстве Эймона де Бель-Иля, которому он сообщил наконец о своем прибытии в Париж, Себастьян купил себе подходящее жилище на улице Нев-Сент-Оноре, одно из зданий дворца де Ноайлей – девять покоев и подсобные помещения, занимавшие два этажа с мансардами. Дом был не слишком обветшалым, и, чтобы вернуть ему былой блеск, потребовались лишь труды уборщиков и обойщиков. Вскоре Себастьян обосновался там вместе с Александром, Севериной и Пьером. Франц, назначенный дворецким и знающий привычки своего хозяина, следил за тем, чтобы в доме соблюдался удобный для всех распорядок.

Новизна и изящество обстановки помогли Северине начать другую жизнь без особых усилий. Ей был нужен новый гардероб. Поскольку у нее не было почти ничего, это оказалось нетрудно. Скромная по природе, Северина предпочла платья английского покроя, больше подходившие для повседневной носки, поскольку те были без тугих корсетов и фижм, и только по настоянию Себастьяна решилась добавить к простому ситцу несколько парчовых и шелковых нарядов по французской моде, которые княгине Полиболос – таково отныне стало ее имя – предстояло носить в свете. Хлопоты суетившихся вокруг нее модисток вызывали у молодой женщины приступы неудержимого смеха, а подаренное Себастьяном ожерелье из жемчуга и алмазов просто ошеломило. Хоть она и свыклась с реальностью своих новых семейных уз, но роскоши все же чуралась. С чем ее отец и поздравил себя в глубине души.

Тем не менее Северина изменилась. Ничего не утратив от своего природного обаяния, она приобрела отныне приветливую, лишенную какой бы то ни было спеси сдержанность. Поняв, что угождает таким образом своим покровителям и оправдывает свое новое положение, она становилась дамой. При атласных туфельках и алмазах на пальцах манеры трактирной служанки выглядели бы пародией.

Конечно, в большей части эта метаморфоза была обязана ее рассудку. Но роль, которую втайне прочили ей Себастьян с Александром – заменить Пьеру мать, – Северина взяла на себя по велению сердца. Одиночеству, от которого ребенок страдал после смерти Данаи, был положен конец; мальчик инстинктивно откликнулся на нежность, которую дарила ему эта женщина, внезапно вошедшая в их круг, и лишь от неуверенности в своем родстве с ней малыш порой бросал на старших вопросительные взгляды.

Не зная, сколько времени они пробудут в Париже, Александр нанял для своего сына учителя французского языка и вдруг обнаружил с добродушной улыбкой, что у того на самом деле двое учеников, поскольку на уроках неизменно присутствовала Северина, всегда безмолвно, под тем предлогом, будто бы присматривает за мальчиком. А недели две спустя Себастьян случайно застал дочь за попыткой что-то писать, хотя прежде она отродясь не держала в руках перо.

Северину смущало также, что за столом ей прислуживает лакей, но она смирилась с этой непривычной для нее роскошью, взяв на себя надзор за кухней, и впредь следила, чтобы там готовили строго по указаниям Себастьяна; она поняла, что в ее новой семье не любят жирных блюд, а ценят тонкий вкус, и даже если воздадут должное бокалу-другому вина, то встают из-за стола с ясной головой. Да и у нее самой улучшился цвет лица, когда она отвыкла от прежней грубоватой пищи и простецких вин.

– Полагаю, – сказал как-то Себастьян своему сыну, – что Лондон не станет слишком большой переменой для Северины.

– А как же Пьер? Какую страну он будет считать своей? – спросил Александр.

– Это вы сами решите. Но не думаю, что свободный человек должен быть привязан только к одной стране.

– Сколько времени мне еще придется пробыть в Париже?

– Пока не научитесь быть графом де Сен-Жерменом.

Ответ ошарашил Александра.

– Я ведь не вечен, – пояснил Себастьян. – Но вы мне уступите частицу своей жизни. По крайней мере, если захотите.

Ни тот ни другой не помнили, чтобы когда-нибудь так долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Оба продолжили молчать и после того, как Александр опустил глаза.

Себастьян рассматривал оттиск гравюры, изображавшей его самого в виде изящного господина с задумчивым, доброжелательным лицом. Но в котором чувствовалось и что-то иное, неуловимое.

Что-то напомнившее ему лицо матери. Такое, каким оно было когда-то. Давным-давно.

Господинн Вюйом, портретист, привлеченный маркизой д'Юрфе, ожидал отзыва о своей работе, как отец, топчущийся у двери опочивальни среди кувшинов с подогретой водой, ждет сообщения повитухи о том, кого же произвела на свет его супруга – мальчика или девочку.

– Восхитительно, – сказал наконец Себастьян, положив оттиск на стол своего кабинета. – Будто застывшее зеркальное отражение. Многоточие.

– Что, простите? – спросил заинтригованный господин Вюйом.

– Я говорю: многоточие. Ощущение как от незавершенной фразы, каковой и является жизнь, еще не дошедшая до последней точки.

Господин Вюйом встречал немало остроумных людей; он рассмеялся.

– Редкая похвала, господин граф!

– Как и ваш талант. Он подчиняется великому закону искусства. Ведь никогда не знаешь, что видишь. Сейчас взгляд модели здесь, а через миг – где-то в другом месте. Одно биение сердца – и выражение уже изменилось. Казалось, что поймана самая суть человека, а это всего лишь одно мгновение его жизни. И в итоге написан портрет кого-то другого. Да и у самого художника тем временем изменилось настроение. Это как на конной охоте – все равно что на всем скаку пытаться попасть в движущуюся цель. Видите ли, господин Вюйом, я себе частенько говорил, когда сам баловался кистью (вам ведь наверняка известно, что я пробовал свои силы в этом искусстве): единственный способ преуспеть – это написать подряд десять, двадцать, сто портретов.

Господин Вюйом не был привычен к подобным рассуждениям со стороны заказчиков, чье тщеславие удовлетворялось, как правило, в меру лестным сходством. А посему объявил, что безмерно рад оценке, которую столь удивительный человек, как граф де Сен-Жермен, дал его произведению.

– Вы не могли бы сделать мне пять оттисков? – попросил Себастьян.

Господин Вюйом пообещал принести их через несколько дней и откланялся.

Себастьян написал маркизе д'Юрфе записку, поблагодарив ее за хлопоты, и получил в ответ другую, в которой та приглашала его отужинать через три дня. Это заставило его призадуматься. У него мелькнула одна идея, но, чтобы осуществить ее, он решил дождаться Александра.

После вселения в особняк Ноайлей прошлой весной Александр четыре раза ездил в Лондон и дважды, в том числе и в последний раз, брал с собой Северину и Пьера. Он обещал привезти их сегодня или завтра.

Себастьян прожил в Париже уже около года, у всех на виду. Ни один полицейский не явился к нему за это время с приказом покинуть страну. Стало быть, запрет на возвращение во Францию под страхом тюрьмы и кандалов был отменен, и враждебность Шуазеля больше ему не угрожала. У преемников министра, Эгийона, Мопу, Терре, нашлись другие заботы: они пытались совладать с непокорством провинциальных парламентов и им было не до него. Госпожу де Помпадур сменила новая фаворитка, госпожа дю Барри, которую все считали очень красивой и уверяли, что Олений парк больше не в чести – слишком уж много горестей и несчастий обрушилось на короля Людовика: умерли дофин, дофина, потом королева, а его дочь Луиза ушла в монастырь.

– Все изменилось, – сообщила маркиза д'Юрфе, весьма здраво судившая о действительности вопреки своему легкомыслию. – Мы при дворе уже не забавляемся, как прежде.

Себастьян не был приглашен туда ни разу, но, в сущности, ничуть не был этим огорчен. Если бы он вернулся, то сразу бы вспомнилась его дипломатическая неудача, а очищать драгоценные камни он уже не был расположен. Большую часть своего досуга он теперь посвящал беседам с собратьями из той или иной французской ложи. Всех беспокоили волнения, разраставшиеся после первого конфликта между королем и парламентом Ренна несколько лет назад.

– Хорошо, что есть свобода критики, – доверительно сказал ему один из каменщиков, близкий к великому магистру герцогу Монморанси-Люксембургскому. – Но плохо, что королевство изображают как слепую деспотию. Король гораздо либеральнее, чем многие мелкие провинциальные помещики.

Себастьяну пришлось согласиться, пусть даже против воли: стихийно распространившись поначалу, былые идеалы Общества друзей постепенно забылись. Принадлежность к масонству больше не была залогом безмятежности духа, широты взглядов и улаживания споров в духе примирения. Масонство, в одной только Франции насчитывавшее пятьсот лож и, как говорили, пятьдесят тысяч членов, подверглось «обмирщению»; тайна стала сравнима со стаканом вина, вылитого в море. Те отклонения, которые Себастьян пытался исправить в Гейдельберге, случились и во Франции: ложи все чаще рассматривали себя как партии или неофициальные объединения людей, принадлежащих к одним и тем же кругам и разделяющих одни и те же амбиции, но где философия занимала мало места. И вот доказательство: некоторые масоны объявили себя врагами энциклопедистов! Развелось не счесть священников-масонов, и только епископы еще гнушались последовать их примеру, из страха перед негодованием Папы Бенедикта XIV. Однако они распространяли в своих ложах идеи, которые часто расходились с принципами, некогда привлекшими Себастьяна.

Все это тревожило. Он продолжал считать масонство неким искусством, близкородственным с алхимией, искусством, которое должно вести к очищению и возвышению человека.

Он перечитал последние страницы «Тринософии»:

«Желтый алтарь возвышался предо мной, горя чистым пламенем, не имевшим иного питания, кроме самого алтаря. На его черном подножии были начертаны знаки. Над алтарем помещался зажженный факел, сиявший, словно солнце, а выше парила птица с черными лапами, серебристым телом, золотистой шеей, красной головой и черными крыльями. В клюве своем она держала зеленую ветвь и находилась в беспрестанном движении, хоть и ни разу не взмахнула крыльями. Ее поддерживало пламя. Алтарь, факел и птица – символ всех вещей. Ничто не может быть осуществлено без них. Они – все, что есть благого и великого.

Обернувшись, я заметил огромный дворец, основание которого покоилось на облаках. Он был сложен из мрамора и имел треугольную форму. Здание венчала золоченая сфера. Опоясывали его, одна над другой, четыре колоннады. Первая была белой, вторая черной, третья зеленой и последняя ярко-красной. Восхитившись искусством построивших его бессмертных мастеров, я решил вернуться к алтарю, факелу и птице, желая изучить их внимательнее. Но они исчезли, и, пока я озирался, ища их взглядом, отворились двери дворца. Из них выступил почтенный старец, облаченный в ризы, подобные моим, с золотым солнцем, блистающим на груди. В правой руке он держал зеленую ветвь, а в левой кадильницу. Деревянная цепь висела на его груди, а убеленную сединами главу венчала остроконечная тиара, подобная той, что была у Зороастра. Он приблизился ко мне с благожелательной улыбкой на устах. "Почитай Бога, – сказал он по-персидски. – Именно Он поддерживал тебя в испытаниях, сопровождая духом Своим. Но, сын мой, ты упустил свою удачу. Ты мог бы сразу завладеть птицей, факелом и алтарем. И стал бы всеми тремя сразу. А теперь, чтобы достичь самого потаенного места во Дворце возвышенных знаний, тебе придется пройти по всем его закоулкам. Идем. Ибо надобно сперва представить тебя моим братьям". Он взял меня за руку и отвел в просторный чертог.

Глаза непосвященного не способны объять ни формы его, ни великолепие убранства. Триста шестьдесят колонн опоясывали зал. Красно-бело-сине-черный крест висел в вышине, крепясь к кольцу в своде…»

Невзгоды были для него совсем не тем, чем являются жизненные испытания для обычных людей, но путем посвящения. Руководивший им суровый гений закалил его, лишив естественных благ – родительской заботы, женского тепла и очага. Перенесенные в юности надругательства укрепили против упоения плотью и сексуального беспокойства, отнимающих энергию у человеческих существ всех возрастов. Когда Себастьян еще хрупким юношей прибыл в Европу, его поддержал лишь один-единственный человек, перенеся на него свою нерастраченную отцовскую любовь, – Соломон Бриджмен. С тех пор все, кто предлагал ему дружбу, были, как правило, клиенты, завороженные его талантами и тайной.

Своими удачами он был обязан живости собственного ума и собственным ошибкам, увлечениям и тщеславию, даже собственной вульгарности.

Теперь он знал: он масон, стоящий над масонством. Он очистил и возвысил себя. Он понял, что такое красная ртуть: суть сути.

У тайны не было имени. Как и у него самого.