Текст книги "Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

43. СТРАННЫЙ СОБРАТ ИЗ ЛОЖИ «НАДЕЖДА» ДЖУЗЕППЕ БАЛЬЗАМО

– Не могу сказать, отец, что эта идея неожиданна для меня, поскольку вы, похоже, готовили меня к ней уже давно. Но согласитесь, она довольно дерзка.

И Александр рассмеялся.

– Всякого, кто мыслит незаурядно, считают дерзким, – заметил Себастьян. – Никто в Париже не потребует от вас говорить по-русски. Так что не насилуйте ваш талант, и все пройдет гладко. Помните только, что маркиза д'Юрфе женщина остроумная.

– Кого мы посвятим в тайну?

– А зачем посвящать в нее кого бы то ни было? Какая им от этого выгода? И какая выгода нам? Вы же сами знаете, у меня нет привычки болтать обо всем, что сказано и сделано, подобно привратницам.

Александр кивнул.

Себастьян дождался его возвращения. Казалось, что приключение позабавило и даже удивило лжеграфа де Сен-Жермена. Облачившись в домашний халат, он уселся напротив отца в глубоком кресле с «ушами». Закурил сигару.

– Даже голова кружится, – сказал Александр, выпустив первый клуб дыма. – Маркиза и двое-трое ее гостей, которых вы наверняка знаете, заметили всего лишь, что я неплохо выгляжу. Как и на том ужине у Петра Третьего, никто ничего не заподозрил. Поскольку я не раз слышал ваши речи, то изрек два-три парадокса насчет рабских представлений людей о счастье, о нелепости моды и о том, что выдумка имеет гораздо больше власти над людскими умами, нежели подлинная наука. Меня слушали так, будто я великий жрец невесть какой религии, вещающий по Божьему наитию.

Александр расхохотался.

– У меня возникло ощущение, что я существую не больше, чем вы.

– Вы проницательны. Я и в самом деле не существую.

– Как это надо понимать? – спросил Александр, снимая и кладя на стол два крупных перстня – удивительный алмаз и звездчатый сапфир, предоставленные ему отцом.

– Я набор образов и легенд. В обществе граф де Сен-Жермен реален не больше, чем в действительности. Никого не заботит, что я ем, каких женщин любил, случается ли мне страдать от бессонницы или ревматизма.

Себастьян вздохнул и улыбнулся.

– Вы и сами узнаете это однажды, если уже не узнали: даже два живущих вместе существа воспринимают лишь некоторую часть друг друга. Так что же говорить о людях, которые видят вас всего раз-два в год, украшенным вашими лучшими побрякушками и изящной речью! Вы для них не больше чем движущаяся картинка.

– Это внушает вам горечь?

– Конечно нет, я достиг в своей жизни двух целей, которым позавидовало бы немало людей: мне удалось сохранить свою тайну и приобрести достаточное богатство, чтобы не бегать от кредиторов и не выпрашивать милостей у сильных мира сего. Я говорю вам то, до чего додумался: по-настоящему существуешь только для самого себя. Достаточно было сказать, что ваш сын Петр умер, чтобы он перестал существовать в представлении тех, кто им интересовался. Согласитесь, это чудесно.

– В самом деле, соглашаюсь. Но по поводу тайны – раз уж мы стали друг другом, – долго ли вы еще будете отказываться разделить ее со мной? Она ведь все-таки и моя тоже, раз я ваш сын. Она принадлежит также и Пьеру, а может, и Северине.

– Вы ее узнаете, будьте уверены, хотя и пожалеете о своем нетерпении.

Александр пристально посмотрел на отца:

– Если следовать ходу вашей мысли, Северина тоже не знает ни вас, ни меня. Как вы с этим уживаетесь?

– Я вам еще не говорил о всеобщем законе притяжения. Его орудие – интуиция. Даже не зная нас, Северина смогла угадать, а затем оценить любовь, которую мы к ней питаем. Впрочем, она ведь сразу же потянулась к Пьеру. Но вы правы, Северина может о нас только догадываться. Так что не стоит смущать ее, чтобы не мешать ее интуиции.

Александр бросил на отца лукавый взгляд.

– Во всяком случае, мы не единственные, к кому она направляет свою интуицию.

– Что вы хотите сказать?

– Неужели вы сами не заметили? Она свидетельствует Францу особую дружбу.

Себастьян улыбнулся.

– Да, заметил. И не удивлен этим. Франц действует на нее успокаивающе. Оба простого происхождения. Он для нее единственный надежный ориентир в мире, который наверняка кажется ей странным и даже пугающим. И обоих объединяет любовь к Пьеру. Думаю, они могут стать гармоничной парой.

– И вы согласитесь породниться с Францем?

– Он и так уже член семьи. Это они поручили вам предупредить меня?

– Нет, – ответил Александр со смехом. – Но, по моему мнению, это не замедлит случиться.

Догорающие свечи начали потрескивать. Александр обнял отца, пожелал ему доброй ночи. Оба отправились спать.

Поскольку опыт прошел удачно, уловку стали использовать все чаще. Каждый раз, бывая в Париже, Александр надевал маску собственного отца. Это упражнение не только развлекало его, но и позволяло узнать много нового.

Ни Северина, ни Франц, ни, разумеется, Пьер об этом не были осведомлены. Прежде чем отправиться в свет, Александр удалялся в свою комнату, одевался без посторонней помощи, потом украдкой выходил и возвращался чаще всего, когда уже все, кроме Себастьяна, спали.

– По уважению, которое к вам питают, – заметил Александр как-то вечером, – я могу судить, что, несмотря на свое внешнее легкомыслие, это общество страдает от некоего расстройства, которое я не могу определить. Когда вы вещаете моими устами, вас слушают внимательнее, чем аббатов и священников. Впрочем, они и сами, похоже, оказывают этим речам необычайное внимание. Когда я говорю о справедливости согласно тем представлениям, которые перенял у вас, наступает всеобщее молчание.

– Те, у кого вы бываете в моем обличье, принадлежат к дворянству. А они, видите ли, подобно другим, гораздо больше понимают интуитивно, нежели, как им кажется, с помощью рассудка. Это общество встревожено ослаблением королевской власти, которая является главный опорой его существования.

– Но ведь король, похоже, стал чуть ли не целомудренным?..

– Ослабление его власти вызвано не былыми любовницами, но тем, что он унаследовал свою должность, а не завоевал ее. Он раздирается между иллюзией, будто царит по божественному праву, и сознанием того, что собственные ошибки изобличили его несостоятельность в глазах целого света. К тому же ему не хватает веса. Он утверждает, будто хочет изменить существующий порядок, но при этом пытается сохранить его таким, каким тот был при его предке, Людовике Четырнадцатом. Это вернейший путь к провалу. Он не осведомлен ни о чем. Не читал ни «Общественный договор» Жан-Жака Руссо, ни Энциклопедический словарь. Люди слушают вас, потому что вы (или тот, кого вы изображаете) не скованы их собственными привилегиями. Они ждут света извне.

Однако эти «перевоплощения», если можно так назвать затеянную отцом и сыном мистификацию, устраивались ими не только в Париже, на собраниях ложи тамплиеров, но также и во многих немецких городах, между которыми Себастьян пытался установить связи, чтобы ложи не скатились к разряду заурядных местных корпораций: он хотел, чтобы все братства осведомили друг друга о своих проблемах. Но беспрестанные разъезды начинали его утомлять, и Себастьян был рад, что сын мог успешно его заменить.

Над миром сгущалась гроза, он чувствовал это всеми фибрами, но пока не мог сказать ни какую форму она примет, ни когда разразится. Из лож Парижа, Дижона и Страсбурга, Гамбурга, Нюрнберга, Лейпцига, Мюнстера и других городов Себастьян все чаще слышал вопросы о законности власти и правосудия, об истинных основах религии и, наконец, об идеальных формах, которые должно принять общество.

Александр несколько раз возвращался с масонских собраний в растерянности, которая удивила Себастьяна:

– Наши братья в Страсбурге пылко говорили о «Левиафане» – произведении одного жившего в прошлом веке англичанина по имени Гоббс. Я слушал их с беспокойством, поскольку не знал о его существовании и опасался оказать вам дурную услугу своим невежеством. Пришлось прибегнуть к риторическим уловкам, чтобы сказать хоть что-то, казавшееся осмысленным. Так о чем толкуется у этого Гоббса?

– Главный тезис «Левиафана» сводится к тому, что единственное средство обеспечить мир между людьми – это держать их в страхе и подчинении, чтобы они не выступали против возможных несправедливостей.

– Но это же гнусно!

– В самом деле. Гоббс – духовный потомок Макиавелли. Но его почитают только приверженцы тирании. Джон Локк и Жан-Жак Руссо показали, что люди не могут молча смиряться с несправедливостью, тем более со стороны тех, кого сами избрали. Что вы сказали на собрании?

– Мне вспомнилось ваше российское приключение. Я заметил, что, если власть может быть уничтожена людьми, как это случилось в России, значит, она подчинена воле людей. А значит, из нее и проистекает.

– Хороший ответ, – сказал Себастьян, улыбаясь. – Я бы и сам не высказался иначе, вы достойно вышли из положения. Тирания не может длиться дольше некоего предела. Я недалек от мысли, что люди подобны газам, которые, как убедительно доказал наш друг лорд Кавендиш, нельзя сжимать до бесконечности.

Александр кивнул.

– По крайней мере, отец, скажите, что мне следует прочесть.

Настал 1777 год.

Людовик XV умер три года назад от оспы. Его двадцатилетний внук Людовик XVI скрепил союз Версаля и Вены своим браком с дочерью императрицы Марии-Терезии. Но атмосфера становилась все более тревожной. С одной стороны, так называемая «мучная война» 1775 года, причиной которой были два неурожая подряд, вызвала ропот народа, а с другой – отмена многочисленных привилегий, в том числе продажи магистратских должностей, оставила недовольными обеспеченные классы.

Себастьян избегал пользоваться именем Сен-Жермен, когда бывал в Париже, чтобы его не связывали с министром, носившим то же имя, и называл себя Вельдоном. Настоящий же Сен-Жермен был недавно смещен со своего поста.

Уже какое-то время в полицейских донесениях различных городов Европы, а также в рассказах путешественников, переданных братьями-каменщиками из Лондона и Гааги, упоминался некий странный субъект, именовавший себя то маркизом Пеллегрини, то графом Жозефом Калиостро, сыном последнего Трапезундского короля, а иногда полковником Калиостро из третьего Бранденбургского полка. Он путешествовал с молодой, белокурой, довольно красивой женщиной, которая звалась то Лоренцей, то Стефанией и, как говорили, порой служила ему приманкой, чтобы завлекать в ловушку богатых воздыхателей. На самом же деле его вроде бы звали Джузеппе Бальзамо, и ему предшествовала весьма дурная слава: выдавая себя за алхимика и мага, в действительности он, похоже, жил мошенничеством.

В прошлом году, в Лондоне, поселившись на Уиткомб-стрит, он взял себе в качестве переводчика бывшего иезуита, некоего Вителлини, который был убежден, что его наниматель нашел философский камень и секрет трансмутации. И верно: этот Бальзамо (или Калиостро) утверждал, что производит золото в печи собственного изобретения. Вителлини, хоть и поклявшийся соблюдать тайну, проболтался и разнес по всему Лондону слух, что его хозяин превращает свинец в золото. Вскоре к дверям алхимика началось настоящее паломничество.

Кроме того, проходимец бахвалился, что обладает даром ясновидения, может угадывать выигрышные номера за игровым столом и во французской лотерее, билеты которой продавались тогда и в английской столице, а также указывать победителей на скачках. Среди покупавших его советы оказались и двое других мошенников, лорд и леди Скотт, с которыми у него не сложились отношения. Воспользовавшись тем, что итальянец не знает английского языка, они подали на него в суд, и Бальзамо (или Калиостро) провел два месяца в лондонской тюрьме. Едва выйдя на свободу, он вернулся на континент.

Однако неизвестно было, кто именно из страсбургских братьев-тамплиеров «Строгого устава» позволил одурачить себя этому типу и принял его в свою ложу.

Бальзамо вроде бы сказал: «Все, что может Сен-Жермен, могу и я, только лучше».

Был ли это вызов? Себастьян проявил озабоченность, встревожившую Александра: поединок с амбициозным и откровенно беззастенчивым прощелыгой был явно не в интересах Сен-Жермена и масонства в целом. Себастьян сверился с регистрами ордена: Калиостро был принят в страсбургскую ложу Благотворения. Как раз страсбургских братьев-каменщиков отличала порой излишняя экзальтированность, потому, должно быть, они и попались на удочку этого прохвоста и отъявленного шарлатана, ибо всякий, кто утверждает, что преуспел в трансмутации, никем иным быть не может.

Чтобы сдержать происки Калиостро, Себастьян по совету Александра написал в одну из новых французских лож, в которой состоял, в ложу города Сен-Лазара,[51]51
  Эта ложа, основанная в 1775 г. как ложа Справедливости, сменила свое название 19 января 1789 г., став ложей Общественного договора святого Иоанна Шотландского (каталог печатных и рукописных произведений масонской библиотеки Великого Востока Франции, учрежденный в 1888 г.). Располагала рукописями Сен-Жермена, Руссо, Гримальди де Монако и даже Жоржа де Сен-Жоржа, отца знаменитого гваделупского музыканта, шевалье де Сен-Жоржа. (Прим. автора.)


[Закрыть] и предостерег против него. Набат прогремел однажды утром в Гааге, где Себастьян был проездом: граф Калиостро через посланца ходатайствовал о чести быть принятым графом де Сен-Жерменом.

Александр был в Лондоне, удержанный там важными делами. Согласно уставу, Себастьян не мог отказаться выслушать брата-тамплиера, поэтому решил принять Калиостро, но на публике. А для этого велел созвать через три дня собрание в штаб-квартире ордена, у господина Харденбрека, в зале, названном «Пристанищем блуждающих душ». Желая увидеть Калиостро собственными глазами, он никого не стал предупреждать о своих опасениях.

Дородный. Среднего роста. Лет тридцати трех – тридцати четырех. Широкое лицо, бычья шея, сильная нижняя челюсть, дерзкий взгляд, широкий лоб, сластолюбивые губы. Стало быть, наделен большой жизненной силой и умом, но и то и другое служит лишь необузданной жажде наслаждений и власти. Ни следа духовности. Дикий зверь, способный натворить немало бед, пока не падет под роковым ударом, который наверняка настигнет его из-за чрезмерной неосторожности или конфликта с недооцененным противником. Толстая кость выдает плебейское происхождение: человек из низов, алчущий привилегий аристократии.

Братья-каменщики начали расспрашивать Калиостро о его способностях и познаниях; тот ответствовал, что его обучали жрецы Нижнего Египта, открывшие ему в пирамидах тайны вселенной, материи и человеческой природы. Таким образом, он стал одновременно алхимиком и целителем.

«На каком же языке жрецы Нижнего Египта посвятили его в свои секреты?» – подумал Себастьян. Все эти басни были ему знакомы, он и сам когда-то ими пользовался. Но уже давно перестал. Чтобы получше приглядеться к этому необычному собрату, Себастьян сел справа от него во время трапезы, последовавшей за собранием.

– Я излечиваю от старости, – заявил Калиостро, – поскольку это всего лишь недуг души.

Та же вечная болтовня об эликсире молодости. Однако один из братьев, похоже, заинтересовался этим и попросил рассказать поподробнее.

– Надо начать с сорокадневного майского поста, во время которого пациент поглощает только дождевую воду и очищающие травы. На семнадцатый день ему следует пустить кровь и дать шесть капель белого ликера…

– Какого именно?

– Я один обладаю секретом этого снадобья. Через три дня опять кровопускание, до восхода солнца, и две капли ликера. Лечение очень сурово.

– И что оно дает?

– Даже крепкий человек на много дней лишается дара речи и рассудка, и его сотрясают конвульсии. Так он исторгает из себя все, что осталось от прежнего существа.

«Опасное лечение, которое с равным успехом может отправить врача на виселицу», – подумал Себастьян.

Тем временем краснобай не переставал обжираться и много пил; интересно, подвергал ли он самого себя этому лечению?

– Затем пациент впадает в глубокий сон, – продолжал Калиостро, которого собравшиеся слушали со все возрастающей сдержанностью, особенно наблюдая за его аппетитом… – На тридцать шестой день ему дают только одну каплю ликера. Он снова впадает в сон, во время которого теряет кожу, волосы и зубы.

Братья были ошеломлены, многие изумленно таращили глаза.

– Но, – торжественно провозгласил Калиостро, – через несколько часов и кожа, и волосы, и зубы снова отрастают, словно новые.

Осознавал ли сам шарлатан впечатление, которое производили его бредни?

– На сороковой день обряд завершен. Родился новый человек. И он вполне может надеяться дожить до пяти тысяч пятисот пятидесяти восьми лет.

Он заглотил шоколадное пирожное. Себастьян не мешал ему разглагольствовать: это был наилучший способ потопить его.

– Долголетие – это хорошо, – сказал один из братьев, – но как узнать, что и душа пациента возродилась?

– В этот миг она вступит в непосредственную связь с семью чистыми духами, которые окружают престол Всевышнего: Анаилом, Михаилом, Рафаилом, Гавриилом, Уриилом, Зобрихалом и Анахиилом.

Присутствующие обменялись многозначительными взглядами.

– Масонство, братья мои, – заявил Калиостро, – предназначено утвердить торжество избранных душ на благо всего человечества.

– А сами вы следовали этому ритуалу? – спросил Себастьян, бросив взгляд на весьма отчетливо лысевший лоб Калиостро.

– Да. Неужели это не очевидно? – ответил тот с самодовольной улыбкой.

Дело было ясное. Себастьян спросил у Калиостро, знает ли он, когда родился.

– Десятого апреля тысяча семьсот сорок третьего года, – ответил тот, словно объявлял какую-то сверхзнаменательную дату.

– Если позволите, я составлю ваш гороскоп, – сказал ему Себастьян.

Мошенник бросил на него тупой взгляд, которому попытался придать ироничность.

Когда собрание завершилось и гость удалился, присутствующие обменялись насмешливыми улыбками.

– Кому же пришла мысль принять этого молодчика в наши ряды? – спросил один из братьев.

– Тем, кого ему удалось ослепить, – ответил Себастьян. – Но это рискует поставить нас в неловкое положение.

Он написал Александру:

«Этот Бальзамо, именующий себя графом Калиостро, всего лишь прохвост, которому пока везло. Однако спесивая самоуверенность неизбежно погубит его, и весьма скоро. Держитесь от него подальше».

44. ТАИНСТВЕННЫЕ ФОКУСЫ ГОСПОДИНА ФРАНЦА МЕСМЕРА

Свадьбу Северины Полиболос и Франца Брюкнера сыграли в мае 1778 года во Франкфурте, в присутствии герцога Карла Гессен-Кассельского.

Александр щедро одарил молодоженов, а Себастьян предоставил им в полное пользование хюбергскую усадьбу (пока они не унаследуют ее на законных основаниях) и назначил Франца управляющим своих имений – в Хёхсте, Хюберге и еще особняком на Херренгассе в Вене.

Однако все взгляды на свадьбе привлекал к себе юный Пьер, взволнованный так, словно выходила замуж его собственная мать; во время трапезы в деревенской харчевне, последовавшей за венчанием, мальчик ходил от одного гостя к другому, желая удостовериться, что любим не меньше, чем прежде.

– У меня впечатление, граф, что мы в лоне вашей семьи, – признался по секрету герцог Карл. – Простите за нескромность, но князь Александр до странности похож на вас.

Себастьян удовлетворился улыбкой вместо ответа. Но через какое-то время заявил:

– Вы же знаете, бывает сродство душ, ваше высочество. Как бы там ни было, он мой наследник.

Герцог кивнул.

Когда Себастьян находился в Лейпциге, пришли новые известия о Калиостро: этот сицилиец (поскольку в конце концов выяснилось, что он родом из Палермо) основал в Гааге ложу «египетского» ритуала, который, как он сам уверял, должен возобладать над всеми прочими, поскольку применит все известные посвященным обряды возрождения души и тела. Пространное притязание.

Словно недостаточно было уже соперничества между ложами английского и шотландского толка[52]52
  Английские ложи – прогрессистские и, в сущности, протестантские, поддерживавшие Ганноверскую династию, выступали за терпимость, философское и религиозное разнообразие, тогда как шотландские основывались на старинном ритуале, делавшем упор на религиозно-философской мысли и верности католицизму. (Прим. автора.)


[Закрыть] – и вот появляется смутьян, чтобы выдумать что-то еще! Во всяком случае, этим он исключал себя из ложи Благотворения. Но что же это были за обряды? На сей счет в сообщениях не говорилось ничего определенного. Правда, некоторые братья полагали, что узнают методы Гасснера, немецкого пастора-иллюмината, который заставлял своих последователей голодать, принимать наркотические снадобья и изгонял из них бесов (почти то же самое, о чем говорил Калиостро в Гааге, за исключением разве что изгнания бесов), а еще лечил животным магнетизмом, подобно некоему Месмеру.

Месмер? Животный магнетизм? Наверняка тот самый молодой человек, который некогда явился к Себастьяну в Вене с поздним визитом и восхвалял терапевтические достоинства этого магнетизма.

Себастьян видел, как мало-помалу истощается высокий дух, который ему удалось насадить в ложах. Это его тревожило. Он выяснил, что Месмер, изгнанный из Вены за шарлатанство (как он и предвидел), теперь священнодействовал в Париже. Туда-то Себастьян и отправился в сопровождении нового слуги, Ульриха, нанятого в Лейпциге, поскольку Франц, разумеется, был занят другими делами. Оказавшись на месте, он осведомился у маркизы д'Юрфе, не знает ли она, где Месмер демонстрирует свои таланты. Та ответила:

– У меня. Окажите честь принять мое гостеприимство. Он придет как раз сегодня, после ужина.

В салоне маркизы д'Юрфе собралось человек двадцать гостей, многие из которых нарочно напросились на приглашение, лишь бы посмотреть на кудесника, о котором говорил весь Париж. Себастьян узнал от хозяйки дома, что тут присутствует некая молодая женщина, жалующаяся на нестерпимые боли, и мужчина, удрученный стойкой бессонницей; оба надеялись воспользоваться чудесным лечением венского чародея. Наконец лакеи объявили о прибытии господина Месмера, и Себастьян увидел своего давнего ночного посетителя, вырядившегося самым странным образом: на нем был остроконечный колпак и длинная хламида черного шелка, расшитая каббалистическими знаками. Вылитый халдейский маг.

Цепкий взгляд медиума тотчас же приметил Себастьяна и впился в него. Себастьян кивнул, и Месмер приблизился:

– Граф, вы ли это? Я до сих пор храню воспоминание о нашей первой встрече и о вашем приеме. Рад снова видеть вас и продемонстрировать вам наконец достоинства животного магнетизма.

Себастьян ответил легким поклоном. Подошел лакей и спросил у Месмера, что тот желает пить.

– Ничего, – ответил тот. – Я принес питье с собой.

И он достал из складок своего одеяния хрустальную фляжку с какой-то бесцветной и, по-видимому, очень чистой жидкостью. Вода? Или алкоголь? Однако бледность целителя не склоняла к мысли, что он к нему пристрастен.

После недолгого обмена репликами и любезностями перешли к делу. Месмер приблизился к больной. Молодая женщина, лежавшая в шезлонге, покорно протянула ему руку.

– Что вас мучает, сударыня?

– Боли… Вот тут, – ответила та, очертив неопределенную область от желудка до паха.

– Постоянные?

– Нет, то накатит, то отпустит, сама не знаю почему. Сильнее всего по вечерам…

– Сейчас болит?

– Да, похоже, начинается…

– Хорошо, – сказал Месмер.

И обратился к маркизе д'Юрфе:

– Можно попросить, чтобы сюда принесли ушат с теплой водой?

Маркиза, готовая к любым причудам, лишь бы они развлекли ее гостей, ответила утвердительно, и через несколько минут, ко всеобщему удивлению, лакей принес требуемый предмет.

– Поставьте на пол, пожалуйста, прямо перед этой дамой, – сказал Месмер, указав на больную. Затем достал из кармана своего платья большой кусок металла, очевидно магнит, бросил его в ушат и помешал воду палочкой.

– Мадам, соблаговолите разуться и снять чулки, чтобы вы могли погрузить ноги в намагниченную воду. Это подготовит вас к лечению.

Дама принялась было возмущаться, но Месмер возразил, что это необходимо для лечения. Так что она подчинилась и опустила ноги в лохань. Все с любопытством следили за приготовлениями. Месмер сел на стул перед пациенткой и достал из кармана цепочку, на конце которой висел большой карбункул.[53]53
  Так в то время назывался гранат. Считалось, что карбункул обладает магическими свойствами. (Прим. автора.)


[Закрыть]

– Чтобы магнетизм равно распространился между низом и верхом вашего тела, я попрошу вас сосредоточить взгляд на этом карбункуле, чья магнитная сила несравненна.

Камень раскачивался на цепочке. Пациентка смотрела на него, словно птица на готовую к броску змею.

– Вот, – сказал Месмер мягко, – теперь магнетизм растекается по вашему телу. Чувствуете ласковое тепло, разлившееся по вашим внутренностям?

Дама едва заметно кивнула.

– Через несколько мгновений вы ощутите его воздействие. Эта благотворная сила уравновесит жидкости в вашем организме и устранит беспорядок, который причиняет боли…

Себастьян отметил, что монотонный и успокаивающий голос Месмера, звучащий в почти благоговейной тишине, навевает сон.

– Чувствуете ли вы теперь гармонию, воцарившуюся в вас? Вы расслабляетесь, ваши боли рассеиваются. Скоро вы их забудете, они исчезнут, не оставив даже воспоминания… Только не сводите взгляда с карбункула, он поддержит в вас равновесие…

И так почти час. Гости под воздействием монотонных увещеваний мага сами чуть не впали в оцепенение. Взгляд молодой женщины стал до странности неподвижным. Казалось, что она не видит ничего, кроме карбункула.

– Ну вот. Скажите нам теперь, как вы себя чувствуете?

– Хорошо… Я чувствую себя совсем хорошо, – ответила та, и прелестная улыбка осветила наконец ее лицо.

Месмер кивнул. Среди внезапно очнувшихся гостей пробежал шепот. Маркиза д'Юрфе лишилась дара речи. Маг обвел свидетелей чудесного исцеления удовлетворенным взглядом и позволил пациентке надеть чулки и башмачки, что та сделала с воодушевлением, весьма отличавшимся от ее недавнего настроя.

Перешли к другому больному.

Опять ножная ванна, карбункул, монотонная речь в сочетании с вращательными движениями палочки. Самое необычайное состояло в том, что к концу сеанса человек, страдавший от ужасной бессонницы, и впрямь заснул в своем кресле. Слышно было, как он храпит.

Он не проснулся даже от поднявшегося вокруг восторженного гомона, где изобиловали слова «чудо», «тайное знание», «сила животного флюида» и тому подобные. Было около одиннадцати часов вечера. Себастьян рассудил, что достаточно узнал о фокусах Месмера. И откланялся, поблагодарив маркизу.

«Какой же секрет открыл Месмер?» – подумал он, когда Ульрих закрывал за ним дверь особняка Ноайлей. Ведь был же тут какой-то секрет. Этому отъявленному мистификатору и впрямь удалось открыть нечто, чем воспользовался Калиостро. Что наверняка укрепит успех сицилийца.

Себастьян лег в озабоченном настроении.

Но перед тем, как заснуть, решил, что секрет фокуса наверняка в ритмичном покачивании карбункула.

Да, именно оно притягивало внимание и замедляло работу мозга.

Он решил поэкспериментировать.