Текст книги "Гнев Нефертити"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Прерванное наслаждение

Месяц был так тонок, что, казалось, вполне мог косить звездные поля.

– Через пять дней нам придется прекратить наши встречи или найти другое место, – раздался недовольный женский голос. – Я даже из дворца не смогу выйти. Меня может увидеть стража. К тому же я себе всю спину изодрала этими кустами.

– Это легко, – ответил мужской голос. – В северных административных постройках ночью никого нет. Там много комнат пустует до рассвета.

– Туда еще надо добраться.

– Подземный ход.

– Какой подземный ход?

– Ты не знаешь о туннеле? Он ведет из кухни Дворца царевен прямо к Залу для посетителей, затем к зданиям Первого управления и дальше. Тебе даже из дворца выходить не придется.

Собеседница – это была Меритатон – все еще сомневалась.

– Я никогда не слышала об этом подземном ходе. Откуда ты о нем знаешь?

– А разве я не писарь Первого управления? Я знаю обо всех зданиях в Ахетатоне. Этот туннель ведет даже в Царский дворец и Царский дом. Мне нужно было сказать тебе об этом раньше. Но я думал, что ты предпочитаешь сады…

– Пойдем, давай сразу же посмотрим, – сказала она. – В этот час кухни закрыты.

Они осторожно двинулись вдоль стены дворца и, дойдя до дверей кухни, проскользнули вовнутрь. И тут же услышали легкий топоток по полу. Приглушенный крик вырвался у царевны при виде разбегающихся мышей и крыс размером с поросенка. Колеблющийся огонь двух факелов освещал просторный зал, где готовилась еда для царевен. Молодому человеку по имени Неферхеру, что означает «прекрасный день», понадобилось всего лишь мгновение, чтобы сориентироваться. Он очень осторожно открыл какую-то дверь – это было зернохранилище. За второй дверью был склад горшков для варки, глиняных кувшинов и блюд. За третьей хранились туники и полотенца. А вот с четвертой им повезло: она выходила на лестницу, ведущую вниз. Неферхеру снял со стены потухшую лампу, зажег ее от одного из горящих факелов и спустился на несколько ступеней, держа Меритатон за руку.

– Закрой за собой дверь, – прошептал он.

Она послушно прикрыла дверь. Спустившись по лестнице, они попали в широкий коридор, тщательно укрепленный подпорками, выложенный плитами, со стенами из необработанных кирпичей. Воздух был тяжелым, влажным. Они долго шли, но так и не встретили ни одной живой души. Время от времени то справа, то слева им попадались лестницы. Крысы и мыши бежали вдоль стен, напуганные вторжением людей. Затем в конце длинного прямоугольного коридора появилось разветвление.

– Этот коридор ведет в Царский дом, – прошептал Неферхеру. – Скорее всего, он закрыт.

Они преодолели еще около сотни локтей, затем молодой человек свернул на лестницу, показавшуюся по правую сторону. Дверь наверху заскрипела. Они оказались в просторном темном зале. Юноша толкнул одну из шести дверей. Пыльный и сладкий запах папируса наполнял пространство. Сотни документов лежали на полках либо плашмя, либо свернутыми в рулоны: отчеты, счета, переписка с управляющими номов, жалобы, завещания, но в основном здесь были документы казначейства и обвинения. Неферхеру втащил царевну за руку в комнату и закрыл дверь.

– Мы в Архиве, – сказал он, ставя лампу на сундук.

– Но для чего служит этот туннель?

– Твой отец приказал вырыть его для того, чтобы он мог тайно попасть в любую часть царских построек и даже посетить некоторые кварталы города.

– Но зачем?

Неферхеру пожал плечами. Не будет же он сейчас рассказывать этому очаровательному цветку о завистливом царе, следившем за своими служащими, о его подозрительной и фанатичной натуре. Он улыбнулся и обнял Меритатон, нежно погладил ее грудь и поцеловал в губы. Затем его рука скользнула к низу живота и беспрепятственно оказалась между ногами. Возбуждение охватило их, чувства обострились. Неферхеру думал о том, чтобы продолжить начатое, но более тщательно и не торопясь.

– Завтра я принесу сюда циновку, – сказал он.

Вдруг они оба застыли. В большом зале раздались голоса. Мужские голоса. Приглушенные. По плиточному полу зашлепали чьи-то сандалии. Кто-то открыл и затем закрыл дверь соседней комнаты. По полу протащили стул. Только один. Очевидно, второй человек остался стоять.

От соседней комнаты любовников отделяла только перегородка с дверью. В течение дня, без сомнения, писари ходили из комнаты в комнату постоянно.

Неферхеру потушил лампу. Погрузившись в темноту, они четко слышали каждое слово, произнесенное за перегородкой.

– Хорошо, дай мне этот флакон.

Секундой позже:

– Господин, ты знаешь, сколько ты мне должен.

– Пятьдесят медных дебенов.

– Но мы же договаривались о сотне дебенов!

– Пятьдесят, и даже этого много.

– Но, господин, ты же обещал!

– Что я обещал? Ты глух, ты плохо слышишь.

Молчание.

– Господин, я тебе продаю совершенный яд, который убивает за четыре или пять часов. Его невозможно выявить. Многие заинтересовались бы тем, как ты его используешь.

Молчание.

Затем тот же голос, голос продавца яда:

– Тем, как ты его использовал.

– И как же я его использовал?

– Господин, ты сам это прекрасно знаешь. Это благодаря мне регентом стала женщина…

– Ты говоришь вздор. Вздор! И ты смеешь мне угрожать, мужлан?

– Господин, даже такое ничтожество, как я, никогда так не поступит с человеком, который держит свое слово.

– Очень хорошо! Пятьдесят дебенов.

– Господин, этот яд очень трудно получить, мне его тайно привезли из страны Куш…

– Я могу привезти пять флаконов дурмана из Ливана по той же цене. Ты меня утомляешь.

Раздался звук отодвигаемого стула.

Затем глухой удар. Хрип. Упало что-то тяжелое. Меритатон сжала руку Неферхеру.

– Мокрица! – гневно воскликнул голос.

По звукам стало понятно, что по полу тащат тяжелое тело. Скрип. Пение лягушек стало громче. Без сомнения, открыли дверь, выходящую на берег реки. Запыхавшийся человек вытащил что-то наружу, и это что-то было, очевидно, трупом продавца яда.

Неферхеру приоткрыл дверь, которая также выходила на берег. Они увидели, как какой-то человек, согнувшись, тащил тело по саду. Потом он бросил его и перевел дыхание. Затем покатил тело среди камней и столкнул в реку. Крокодилы и грызуны быстро разберутся с останками.

Шумно дыша, человек вернулся назад, вошел в соседнюю комнату, а затем покинул зал. Неферхеру приоткрыл вторую дверь. У мужчины в руках была лампа.

Меритатон зажала рот рукой. Она узнала в этом человеке Пентью. Два дня назад она его видела на погребальной церемонии. Это был лекарь ее отца.

У нее задрожали ноги. Неферхеру стоило больших усилий удержать ее от крика. Так как они оставили лампу, им нелегко было добраться до подземного хода. В темноте им пришлось пробираться сквозь полчища крыс, а детали только что происшедшего ужасного события прочно врезались в память.

Весь следующий день Меритатон не вставала с постели. Она не поднялась даже тогда, когда ее мать, сопровождаемая полагающейся ей отныне свитой, пришла во Дворец царевен объявить, что теперь она является регентшей с согласия принца Тутанхатона. Она пришла в сопровождении придворного, носильщика опахала, шести писарей и десяти слуг.

Нефертити зашла в комнату Меритатон. На несколько минут они остались наедине.

– Что с тобой?

– Болит живот. Мне нельзя пить пиво после фиников.

– У тебя были очищения?

Странный вопрос. Может, мать знает о ее любовных похождениях?

– Да, как обычно, на двадцать седьмой день, а что?

– Тебя тошнило?

– Нет.

Женщины какое-то время смотрели друг на друга. Меритатон заставила себя улыбнуться. Знала ли Нефертити о том, что ее супруг был отравлен дурманом или каким-нибудь другим ядом?

Тут Меритатон пришла мысль, которая заставила ее сердце биться учащенно: а вдруг ее мать имела отношение к отравлению? Могла бы она отравить своего мужа, царя? И кто еще участвовал в этом заговоре? Пентью не мог совершить это преступление, руководствуясь лишь своей выгодой.

И вдруг мелькнула еще одна мысль: кого еще собрался отравить Пентью с помощью дурмана? Ведь он явно замышлял еще одно убийство! Кого же? Сменхкару? Нефертити ненавидела его, и это ни для кого не было тайной. Но кормилицы рассказали старшим царевнам о случае, происшедшем у входа в Царский дом. Сменхкары больше не было ни в этом доме, ни во дворце. Таким образом, Пентью не может к нему приблизиться, если только ему не удастся подкупить повара, который готовит пищу для бывшего регента.

По чьему же приказу Пентью готовит это преступление? Ей не с кем было об этом поговорить! Если бы она сообщила о своем мрачном открытии матери, та захотела бы узнать, при каких обстоятельствах это стало известно Меритатон, и ей пришлось бы все рассказать о своих ночных шалостях, о своем любовнике, а значит, подвергнуть Неферхеру опасности и отказаться от встреч с ним. Об этом не могло быть и речи!

Возможно, ее мать приказала Пентью стать отравителем. Эта мысль была невыносима. Сердце Меритатон забилось еще сильнее, она очень разволновалась и закрыла глаза, чтобы не видеть этой женщины – своей матери, – и застонала.

Нефертити позвала кормилицу и приказала ей посадить Меритатон на два дня на диету – поить бобовой водой.

– Я намерена поженить Анхесенпаатон и Тутанхатона, – заявила Нефертити.

Меритатон кивнула. Мальчику едва исполнилось семь лет. Его сводная сестра долгие годы сможет быть регентшей, ведь Тутанхатон был сводным братом умершего царя, младшим сыном Аменхотепа Третьего.

– А как же Сменхкара? – рискнула спросить Меритатон.

Нефертити с раздражением пожала плечами.

– Царский совет не избрал его. Теперь ему придется оставаться в тени.

Вот так! Но Эхнатон, очевидно, очень хорошо относился к Сменхкаре, раз сделал его регентом. Конечно, она не осмелилась спросить об этом мать.

Она даже не решилась спросить, кто женится теперь на ней, поскольку брак со Сменхкарой стал невозможен.

– Я оставляю тебя, – сказала Нефертити, погладив дочь по голове. – Кормилица будет докладывать мне о твоем состоянии. Хочешь, я пришлю тебе Пентью?

Ужас сверкнул в глазах Меритатон.

– Нет! – вскрикнула она. – Не надо, завтра у меня все пройдет, – уже более спокойно произнесла царевна.

Нефертити слегка подняла брови, затем направилась к двери. Только она вышла, как в комнату вошла любимая младшая прачка Меритатон забрать белье в стирку.

– Возьми то, что лежит в углу, – сказала царевна, охваченная сомнениями и тревогой.

Служанка присела на корточки, чтобы разобрать белье – набедренную повязку, в которой Меритатон спала, и льняное платье – в нем она была во время ужасного ночного приключения. На платье оставались следы путешествия по саду и подземному коридору – оно испачкалось в земле, особенно внизу, где была золотая вышивка. А на бедре оказалось какое-то подозрительное пятно, но прачка притворилась, что не заметила его. Она сложила платье и повесила на руку. Прачка замочит платье в соленой воде из шахт, грязные пятна намылит и потрет. После полоскания одежду царевны передадут гладильщицам, которые тщательно восстановят с помощью крахмала все складки.

– Желаю моей госпоже великолепия и цветения сердца, – сказала прачка и вышла.

В этот момент вошли Макетатон и Анхесенпаатон.

– Что с тобой? – спросила первая.

– В животе бурлит, – ответила Меритатон, понимая вдруг, что и она, и ее младшая сестра теперь не вправе наследовать трон. – Ты будешь царицей, – сказала она Анхесенпаатон.

– Я знаю, мать только что мне это сказала, – ответила девочка с недовольным выражением лица. – Значит… Я должна буду жить во дворце с мальчиком. Это неинтересно.

Весь день под наблюдением матери и дворцовых чиновников! И она не увидит больше Пасара.

– Ты же знаешь, когда мать что-нибудь задумает… – произнесла Меритатон.

– Хорошо, теперь только мне осталось найти мужа, – бойко сказала Макетатон.

Потом она засмеялась и добавила:

– А мама, она что, одна останется?

Этот вопрос не вызвал интереса Меритатон. Макетатон вышла из комнаты, но Анхесенпаатон осталась.

– А что с тобой случилось на самом деле? – спросила она. Для девушки ее возраста у нее был необычно низкий голос.

Меритатон медленно повернулась к ней.

– Ничего, а что?

– Я хорошо знаю тебя. Ты что-то скрываешь.

Меритатон какое-то время смотрела на младшую сестру, затем легла на спину и закрыла глаза. Надо ли посвящать в свою ужасную тайну это невинное создание? Сказать ей, что отец был отравлен? Рассказать о разговоре, который поразил ее и Неферхеру в Архиве? Об убийстве поставщика яда? Зачем? Сестра не сможет удержать свой язык. Хуже того, она будет страдать. Или сойдет с ума. Станет подозрительной. Раздраженной.

– Ты все придумываешь, – устало возразила Меритатон.

– Где ты была вчера вечером? – не отставала Анхесенпаатон, и, так как удивленная сестра не отвечала, она продолжила: – Ты вышла, когда еще не было полуночи, а вернулась незадолго до рассвета.

Меритатон удивленно смотрела на нее.

– Ты, оказывается, шпионишь за мной! – воскликнула она.

– И твое платье было грязное, – хитро улыбаясь, добавила Анхесенпаатон.

– Я тебе запрещаю следить за мной! – заявила Меритатон. – А сейчас позволь мне отдохнуть.

– Очень хорошо, – жалобно сказала Анхесенпаатон. – А я выйду замуж за Пасара. Я не хочу быть царицей, не хочу выходить замуж за Тутанхатона. Пасар мне сказал, что возьмет меня в жены.

И пошла к двери.

– Кто такой Пасар? – спросила Меритатон.

– У каждого свои секреты, – ответила Анхесенпаатон.

– Иди сюда!

Но Анхесенпаатон уже закрыла за собой дверь. Меритатон осталась одна, терзаясь муками, которые были сравнимы с коликами в животе. Теперь у нее бурлило не в животе, а в голове. Вертелся назойливый вопрос, причиняя ей острую боль: кого же готовился отравить Пентью?

На какое-то время она вспомнила о Сменхкаре. Где же он? Как переживает свою опалу? И что он думает обо всем этом? Во время их редких встреч до смерти Эхнатона он всегда демонстрировал свое хорошее отношение к ней. Она вспомнила его томный взгляд, глаза, обведенные сурьмой, сдержанные деликатные жесты, задумчивость. Все это контрастировало с авторитарным и даже грубоватым поведением его сводного брата, царя. Что их связывало? Правда ли то, что эти двое мужчин делили одно ложе? Она однажды слышала это от служанки своей матери. Что бы это значило? Ей хотелось поговорить с ним, рассказать о своих сомнениях, тайнах и страданиях. У нее было чувство, что этот обещанный и вдруг отнятый муж был единственным, кому она может излить душу. Но его не было рядом.

Она была пленницей во дворце, где никто не говорил друг с другом искренно, где правдивые слова были неслышны, потому что произносились шепотом.

Пустая статуя

Большой зал для аудиенций Царского дворца наполнился шепотом и скрипом сандалий. Двустворчатая дверь, инкрустированная золотыми пластинами, открылась.

Уадх Менех встал с золотого кресла и спустился с постамента, чтобы поприветствовать посетителей. Он не мог поступить иначе: эти люди были великими жрецами самых богатых и древних культов. Помимо жрецов Амона и Пта, Хумоса и Нефертепа, здесь были жрецы не менее важных культов: Аписа, Хоруса и Хатхор. Даже если их боги не почитались в Ахетатоне, Распорядитель церемоний не мог не оказать им должного почтения.

Он попросил Панезия, Первого слугу Атона, помочь ему в приеме гостей.

В Двух Землях почитались и религия, и власть.

Уадх Менех, сын крестьянина, с юности обученный держаться с достоинством писаря, благодаря особому расположению хозяина поместья знал, насколько переменчива власть. Еще один династический переворот, и он рискует остаться без своих титулов и привилегий. Если он не понравится новым властителям, то падет так же быстро, как и вознесся. Поэтому он относился к визитерам, как хитрый землевладелец относится к потенциальным покупателям его земель.

Каждому из жрецов полагалось по два писаря и носильщик опахала. Кроме того, каждого из них сопровождали шесть писарей второго ранга. В целом явилось около пятидесяти человек. Возглавлял эту процессию Хумос.

Бритые головы сановников блестели от жары. Возможно, их потому и брили, что с возрастом только на висках оставалось немного волос.

Менех и прибывшие стали приветствовать друг друга и выказывать знаки уважения. После этого посетители заняли пять роскошных кресел из кедрового дерева, инкрустированных слоновой костью. Уадх Менех и Панезий устроились напротив на не менее роскошных сиденьях. Слуги принесли подносы, уставленные кувшинами с вином, пивом, маленькими хлебцами в меду и медными кубками, и принялись обслуживать гостей. Другие слуги взяли на себя заботу об их спутниках.

– Мы пришли спросить тебя, почтенный, соизволит ли госпожа регентша принять нас по нашей просьбе? – обратился Хумос к Уадху Менеху.

Тот придал своему лицу приветливое выражение.

Лицо Панезия осталось непроницаемым, он стоял неподвижно, будто его мумифицировали раньше времени.

– Регентша занята решением вопросов, связанных с наследованием. Она не может принять вас, несмотря на вашу просьбу. Возможно, мои высокочтимые гости согласятся сообщить мне, недостойному, причину своего визита. Тогда ваш покорный слуга, возможно, осмелится донести ваши слова до божественно мудрой регентши.

«Божественно мудрой» прозвучало слишком напыщенно – божественность была присуща только царю, живому богу, и его деяниям. Однако всем было известно, что происхождение регентши не было божественным. Но никто из высокопоставленных лиц не обратил внимания на это несоответствие.

– Мы пришли смиренно спросить, предполагает ли регентша своей властью восстановить культы наших богов в царстве и снова взять под свое покровительство все культы.

Иначе говоря, собирается ли она пустить их в Ахетатон. Уадх Менех был поражен. Возродить, вернее, основать в Ахетатоне культ Аписа или Амона! Он знал о недовольстве жрецов, но храм Амона или Хоруса в Ахетатоне! Менех слегка повернулся ко все еще невозмутимому Панезию и, немного поразмыслив, ответил:

– Мне неведомы высшие намерения божественной регентши.

Хумос бросил на своих соратников вопросительный взгляд. Аписхем – «Апис царствует» – очевидно, верховный жрец этого бога, сдержанно улыбался. Нефертеп устремил мрачный взгляд на Панезия – жрецы мгновенно поняли друг друга. Только верховный жрец культа Хатхор слегка шевельнул ногой. Короче говоря, внешне реакция жрецов никак не проявилась.

– Ни аудиенции, ни перспектив, – подвел итог Хумос.

Это было дерзостью, но Уадх Менех воздержался от выражения недовольства. Два писаря записывали этот обмен репликами – несомненно, Нефертити потребует представить ей краткое содержание беседы.

– Ну что ж, будем считать, что отсутствие ответа и есть ответ, – заметил Нефертеп.

Уадх Менех поднял обе руки.

– Мне остается только сказать, что к сделанному вами выводу следует проявить уважение, – произнес он.

Затем снова повернулся к Панезию, но тот словно в статую превратился.

– Мы намерены возродить наши храмы, – сообщил Хумос напоследок.

На этом аудиенция была окончена. Снова произошел обмен любезностями. Визитеры встали, Уадх Менех и Панезий тоже, слуги унесли блюда.

Часом позже один из писарей Хумоса отправился к Тхуту. Бывший распорядитель и Сменхкара ознакомились с описанием переговоров.

В царстве ничего не изменилось и ничего не изменится. Солнечный Диск Атон останется единственным богом, признаваемым властью в Ахетатоне, в этом искусственном анклаве, созданном умершим фараоном. Верования остального царства настойчиво и глубоко презирались.

Во время ужина Тхуту заявил своему высокому гостю:

– Господин, отныне ты единственная надежда всех униженных священнослужителей.

Сменхкара улыбнулся и вопросительно посмотрел на него.

– Надежда подобна цветку, который должен стать фруктом. Но появится ли фрукт? Нефертити – регентша. Кто сможет сместить ее?

– Господин, наилучший пловец мира может плыть против течения какое-то время, но это не может длиться долго, – в свою очередь заметил Тхуту.

Сменхкара задумался над этим изречением и выпил глоток вина.

– Что еще?

– Господин, брат живого бога, полагаешь ли ты, что можно вечно бросать вызов богам?

Фраза была парадоксальной: ведь именно Эхнатон бросил вызов богам, а Сменхкара, его брат, был лишь регентом. Тхуту таким образом давал понять, что Эхнатон ошибся в выборе единственного бога царства и этим бросил вызов богам. Это могло показаться непростительной дерзостью со стороны бывшего Распорядителя церемоний, если бы не было продиктовано его преданностью Сменхкаре. Будучи в опале, тот не мог не прислушаться к совету союзника.

– Я намеревался вернуться в мои владения, в Мемфис. Ты думаешь, мне следует задержаться в Ахетатоне?

– Господин, принимая гостеприимство моего дома, ты оказываешь мне высшую честь, и это переполняет мое сердце и сердца членов моей семьи радостью, – с жаром ответил Тхуту. – Если твое величество согласится продлить свое пребывание здесь, я преисполнюсь высшим, божественным счастьем.

– Как ты думаешь, что может случиться?

– Господин, ты знаешь изречение Пта-Хотепа: всегда осуществляются намерения богов, и никогда – намерения людей.

Сменхкара воздержался от того, чтобы спросить Тхуту, какой смысл он вкладывал в эти витиеватые рассуждения. Было ли ему известно о заговоре? И если да, посвящен ли он во все детали? Может быть, он связан клятвой? Да и вообще, существует ли заговор? Все вопросы были излишни. Неоспоримым был только тот факт, что Тхуту ждал кардинального изменения ситуации.

– Господин, разве я не посвятил тебе свою жизнь? – спросил Тхуту.

Сменхкара был удивлен этим внезапным проявлением преданности, но это было действительно так: Тхуту демонстрировал нерушимую верность, в отличие от Пентью, Майи и многих других.

Бывший регент внимательно посмотрел на бывшего распорядителя. Коричневые глаза с белками цвета желтой слоновой кости, рот приоткрыт, будто не все сказано. Взгляд скользнул по морщинистому лбу. На лице Тхуту застыло выражение благоговения. Тхуту излучал неземную любовь к представителю царской семьи, он купался в сиянии господина. Его следующие слова это подтвердили:

– Ты красив, как сияющий день, умен, как ястреб в небе, и терпелив, как кобра, подстерегающая своего врага, – проговорил Тхуту. – Как можно не посвятить тебе жизнь, тебе, воплощению небесных добродетелей?

Неожиданные и тем более трогательные слова. Сменхкара положил руку на предплечье Тхуту.

– Я верю тебе, – сказал он, – и я не забуду твоих слов.

Он взял огурец, обмакнул в масло и соль и съел его, думая о своем. Тхуту сделал то же самое. Затем он начал есть утиную ножку, Тхуту не отставал от него.

– Как ты думаешь, сколько человек ожидают описанного тобой непредсказуемого события?

– Все священнослужители.

– Вот уже семнадцать лет они ждут. Что же изменилось?

Тхуту улыбнулся.

– Как деревья в земных садах теряют созревшие плоды, так и небесные деревья тоже. Только тем плодам нужно больше времени для созревания.

Хапи, зеленый и голубой бог, отец всех богов, был доволен: он снова стал молодым, как и каждый год. Он был душой Великой Реки, которая вздулась, как беременная женщина.

Воды, пришедшие из страны Куш, где живут люди с кожей цвета эбенового дерева и с перламутровыми зубами, были полны грязи, травы, вырванной из берегов, и гнили. Река радостно преодолела шесть водопадов. Подобно огромной руке, Великая Река распростерла свою дельту, словно растопыренные пять пальцев, до Большого Зеленого моря. Папирус и камыши на ее берегах танцевали в водоворотах паводка. Сорванные гнезда птиц теперь плыли по реке, вводя в заблуждение крокодилов, которые заглатывали их: птенцов там не было вот уже несколько недель. Коричневые воды кишели рыбой. Сети рыболовов наполнялись угрями, усатыми сомами, барабулями, карпами, вырванными из зимней спячки, оксиринками с мордой землеройки, паграми с зубами, как у собаки.

Начался сезон паводков.

Наблюдая за миром в течение многих и многих веков, просвещенные египтяне точно рассчитали время, которое проходит тень от обелиска вокруг своей оси и возвращается в точку отсчета: триста шестьдесят дней по двадцать четыре часа в каждом, плюс еще пять дополнительных дней. То есть двенадцать месяцев по тридцать дней, разделенные на три сезона, четыре месяца в каждом: весна, лето, зима. Паводок, сев, жатва.

Живительная вода начала насыщать земли. Оросительные каналы принимали ее в себя и несли это богатство дальше. Мыши спасались бегством, и крестьяне сражались с ними за свои колосья, не давая грызунам сожрать их.

Поток поднялся до корней смоковниц, которые украшали берега перед Дворцом царевен.

Страсть охватила сердце и чресла Неферхеру, возлюбленного Меритатон. Как он и обещал в ту ночь, когда она пережила ужас в зале Архива, он принес туда свернутую циновку. Они встречались там каждую ночь. Своими губами он заставлял расцветать ее грудь и щекотал пупок; он целовал пальцы ее ног и превратившиеся в сочные плоды губы. В отличие от лотосов ее лоно раскрывалось только ночью.

– Ты моя Великая Река, – шептала она ему.

– А ты мое царство, и я его наводняю.

Имея божественную сущность, она отдала ему тело. Она вверила ему свои плечи, свои руки, похожие на кобр, свой живот с единственным глазом пупка, треугольник своего лона, свои ноги, словно выточенные из орикса, и каждый пальчик своих рук.

В большом зале, где совершалась мумификация, сода делала свое дело, иссушая останки одного из властителей мира. Каждое утро мастер-бальзамировщик Асехем проверял некогда плотскую оболочку Эхнатона. Жидкость покидала это тело, по мере того как в долине Великой Реки поднималась вода. «Вода – это жизнь, – размышлял Асехем. – Грязная или хрустально чистая, сине-зеленая, голубая или коричневая – но это всегда жизнь».

Он думал о моче, которая вот уже более сорока пяти дней не выходила из этого отныне ненастоящего тела. О слюне, которая больше не увлажняла этот рот. О слезах, если только у него был дар плакать; они больше не облегчали движений его глаз. Казалось, что Атон, Солнечный Диск, высушил слезы царя еще при жизни.

«Да, приготовление мертвых к вечной жизни поневоле делает тебя философом», – думал главный бальзамировщик. Он опять вернулся к своим мыслям: через месяц царь сможет уйти. Через три или четыре дня вечная оболочка станет твердой, как статуя, и легкой, как яичная скорлупа, чего и добивались бальзамировщики.

– Начинаем заполнение, – сказал Асехем своим помощникам.

Смесь мирры, кассии, корицы, гвоздики и других благовоний из Куша была уже готова и находилась в большой льняной сумке. Все было настолько измельчено, что эта масса напоминала паштет.

Еще один раз Асехем проверил, все ли чисто внутри оболочки и не заскочила ли ночью в такое привлекательное место какая-нибудь мышь. Такое иногда случалось.

Двое молодых помощников принялись начинять брюшную полость и грудную клетку. От покойника исходил опьяняющий запах.

– Ну вот, хорошо, – сказал Асехем, прежде чем приступить к начальному моделированию форм.

Пока оболочка сохраняла эластичность, он формировал мощные мышцы на груди покойника. Затем из вздувшегося живота он сделал плоский. Постепенно тело принимало действительно красивые формы.

Примерно через час после полудня главный бальзамировщик позволил себе отдохнуть и распорядился раздать всем участвующим в процессе прохладное пиво и хлеб с сезамом. В два часа он дал знак, и наступила очередь парасхиста: пришло время сшивать оболочку. Все было готово уже много дней назад, в иглу даже была вдета нить. Асехем следил за его работой: отверстия, оставляемые толстой льняной нитью, не должны были располагаться слишком близко друг к другу, чтобы не повредить кожу.

– Уже твердеет, – сказал швец.

Действительно, каждый раз, когда бронзовое шило пронзало высушенную кожу, слышался легкий щелчок.

– На животе стягивай как можно сильнее, – советовал Асехем.

– Тогда останется много лишней кожи.

– А ты ее заверни вовнутрь.

В четыре часа, хорошо сформированный и прошитый, Эхнатон приобрел великолепный вид. Команда бальзамировщиков собралась, чтобы полюбоваться результатами своей работы.

Асехем решил, что через четыре или пять дней можно будет начинать обертывание. Необходимо было предупредить распорядителя, чтобы тот, в свою очередь, передал жрецам, что необходимо поторопить писарей с написанием священных заклинаний на лентах.

Распорядитель Уадх Менех не был подобен ни ястребу, ни соколу, ни коршуну – у него была крысиная душонка. А крысы – создания восприимчивые и сразу чуют, что где творится. Узнав о том, что бальзамирование подходит к концу, он обрадовался, что все в царстве происходит, как должно быть. Обряды, созданные выдающимися умами благодаря божественному вдохновению, были все-таки очень красивы.

Потом, как жуки-долгоносики заводятся в муке, в голове Уадха Менеха зародились сомнения. Он вспомнил о визите великих жрецов и удивился отсутствию реакции с их стороны. Он знал, что это были могущественные люди. Разве они могли так просто смириться с поражением? Да и бывший регент тоже как-то легко уступил позиции. Все шло слишком уж хорошо.