Текст книги "Гнев Нефертити"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Среди веток туи, словно ее неожиданный плод, в неверном свете звезд показалась обнаженная золотистая грудь. Затем ножка.

После пережитого экстаза два тела слились в нежных объятиях.

Теперь в саду было слышно только уханье сов, шелест крыльев летучих мышей и шорохи, издаваемые мангустами.

– Ты воплощение бога Мина!

– Всякий мужчина, которому выпала честь увидеть тебя, становится богом.

Раздался приглушенный женский смех.

– У тебя такие прекрасные жемчужные зубки!

Снова смех.

– Ты позволишь в следующий раз моему семени проникнуть в тебя?

– А что, если родится ребенок?

– Но ты ведь пользуешься мазью?

– Да, но кто знает…

– Ты скажешь, что провела ночь с богом.

В темноте снова послышался смех – как будто рассыпалось жемчужное ожерелье.

– И это называется траур!

– Что в этом плохого?

Тени разъединились. Одна медленно направилась ко Дворцу царевен. Другая вошла в реку и поплыла в сторону административных построек. Когда фигура, направляясь к реке, появилась на открытом пространстве между рекой и зарослями папируса и тростника, при свете звезд стало видно, что на стройном, словно вырезанном из металла теле блестят капли пота.

Вернувшись в свою темную спальню, влюбленная девушка сняла парик, разделась, бросила платье на кресло и вытянулась на постели. Она стала ласкать свое утомленное любовью тело, словно желая заново пережить ласки возлюбленного.

Ей вспомнилась их первая встреча.

Он был в группе писарей, прибывших через несколько часов после смерти царя по приказу Первого придворного Тхуту. Они должны были взять царские бумаги и отнести их в Архив. Она встретила его на лестнице, когда спускалась из покоев матери, которая только что прибыла из Северного дворца. Девушке сразу понравилось его уверенное нервное лицо, крепкие челюсти, красивая линия подбородка, выпуклый лоб, полные губы и округлые плечи.

Ей следовало бы отвести взгляд. Но она этого не сделала. Безумство!

А он украдкой следил за каждым ее движением. Она посмотрела на свои руки, потом показала пальцами – десять. Нет, одиннадцать. В одиннадцать часов. Безумство вдвойне! Она же царевна!

Она снова поймала взгляд юноши и указала ему на сад. Безумство втройне! Она же девственница!

Внезапная смерть фараона словно вывела ее из мрачного оцепенения, по крайней мере, на нее это так подействовало. До этого она была всего лишь куклой, игрушкой в руках отца и матери. Потрясение словно расколдовало ее – сняло заклятие.

Она была измучена вынужденным целомудрием, надоедливым вниманием кормилиц. Дворцовая атмосфера угнетала ее. Ей было семнадцать лет. Она хотела сама выбрать мужчину.

Девушка не знала, что опьянение жизнью очень похоже на смерть.

Она предусмотрительно отпустила кормилицу, ссылаясь на то, что ее храп мешает ей заснуть. Затем в назначенное время вышла на террасу. Полная луна великолепно освещала сад.

Он пришел. Жестом царевна указала на заросли кустарника – там было меньше света. Вскоре она присоединилась к нему. Это было хуже безумства!

Царевна вспомнила страх молодого человека. Ведь если бы его поймали, он бы получил сто палок. Или еще хуже. Он упал на колени перед ней. Девушка сняла платье. Это был умный и послушный юноша, к тому же очень пылкий. Он знал свое дело. Сначала действовал неуверенно, затем страстно.

Слегка хриплым голосом царевна приказала ему встать. Ее рука скользнула под набедренную повязку юноши. Безумству нет предела!

Юная царевна с удовольствием вспомнила удивленный возглас и страстное рычание молодого человека, когда она впервые в своей жизни дотронулась до мужской плоти. Она принялась ласкать его, затем целовать, а затем…

Прислонившись спиной к туе, она позволила овладеть собой. Боль. Кровь. Затем непередаваемая полнота ощущений. Объятия. Поцелуй, длящийся бесконечно.

Если бы он не ушел, она бы снова позвала его.

В это самое время в четырех-пяти часах ходу от Дворца царевен трое молодых людей, слушая хоровое пение лягушек, обдуваемые ночным ветерком, легким шагом двигались через маленький городок Хебену. Они направлялись к одноэтажному домику, расположенному на берегу Великой Реки, в стороне от других строений. Дом был заметен издали благодаря трем факелам, бросающим медные отсветы на поверхность воды, на заросли тростника и папируса у берега. При звуке цистр и кемкем, обещающих радость и блаженство, молодые люди ускорили шаг.

На пороге их встретил карлик. При взгляде на него казалось, что все его тело – это щеки и ягодицы. Он был известной личностью. Все звали его Малыш-Бес. Он и еще один такой же карлик принадлежали жене военачальника Хоремхеба Мутнезмут, которая была родной сестрой царицы. Видимо, дерзости Малыша надоели ей, и она даровала ему свободу. Через какое-то время Малыш-Бес открыл кабак недалеко от Ахетатона.

– А, наконец-то труженики Тота удостоили нас своим визитом! – воскликнул хозяин заведения. – Вы вовремя, представление начинается.

Один щелчок пальцами – и тут же появилась служанка, готовая обслужить пришедших. Девушка повела молодых людей через зал шестидесяти локтей в длину и столько же в ширину. В зале за низкими столами сидели человек двадцать-тридцать мужчин самого разного возраста. Небольшой оркестр из трех музыкантов расположился на кое-как сделанной из камней и досок сцене в центре зала. Присутствующие тем временем пили кто пиво, а кто вино или мед. Кто-то ужинал бобами или жареной рыбой, но в основном ели хлеб. Кроме того, на всех столах виднелись маленькие пучки ката. Раздались крики и смех.

– Суджо! Ренефер! Акхеру! Вот вы и попались!

Три писаря – а прибывшие были представителями именно этой профессии – выбрали наименее загроможденный столик. Их окружали друзья: торговцы, земледельцы, чиновники. Все это были люди среднего сословия. Высшая знать не посещала подобные заведения: они могли себе позволить устроить такие представления и дома.

– Что же вас так задержало?

– Составляли новые кадастры, – ответил Ренефер, у него за ухом все еще торчало перо.

Один из завсегдатаев за соседним столом закричал, перекрывая шум тамбуринов:

– Негодяи! Это надо же! Вот я расскажу вашим женам, где вы шляетесь по ночам!

– Ты мне сначала найди жену!

– Да у тебя скорее шерсть на ногах вырастет, сопляк!

Снова хохот.

Толстощекая служанка спросила, что будут заказывать новоприбывшие. Молодые люди выбрали маринованную рыбу, салат из лука, хлеб с сезамом и пиво.

– Мы вот тут думаем, что это заведение прикроют, – сказал Суджо своему соседу, писарю храма Беса, который жевал листики ката, смачивая время от времени горло глотком вина.

– Почему это его должны закрыть?

– А ты что, не знаешь? Царь умер.

– Ну и что? Я-то жив! В любом случае, он умер в Ахетатоне, а мы здесь, в Хебену. К тому времени, пока во всем царстве узнают об этом, пройдет дней тридцать. Не думаешь ли ты, что мы будем соблюдать траур тридцать дней?

– А уже известно, кто будет преемником? – спросил один из торговцев.

– Без сомнения, это будет регент Сменхкара, – ответил Акхеру.

– Ах, юная невеста! Ну-ну.

Обмен репликами был прерван грохотом дощечек и звуком тамбуринов. Карлик поднялся на сцену и жестом попросил тишины.

– Уважаемые! Сейчас вы увидите зрелище, достойное богов!

Это заявление было встречено громкими криками и шутками.

– Вот они: три танцовщицы Хатхор! – объявил карлик.

Послышался звук цистр и треск жемчужин минот, похожий на сердитое потрескивание гремучей змеи. Затем зрителей заставил вздрогнуть грохот тамбурина.

Карлик ловко спрыгнул со сцены, на которую тут же взобрались три танцовщицы. Девушки были полностью обнажены, если не считать бус, звенящих между их маленькими грудями. Танцовщицам было лет по пятнадцать. В зале воцарилась абсолютная тишина. Три девушки повернулись спинами к зрителям, они держались прямо, величественно. От вида их юных тел у всех мужчин зажигались взгляды и учащалось дыхание. И тут снова раздалось потрескивание минот. Тела танцовщиц затрепетали. Раздался грохот барабанов. Заколыхались груди. Еще барабаны. Пришли в движение ноги. Темп все ускорялся. Девушки отдалились друг от друга и стали пятками отбивать ритм. По обычаю зрители в такт щелкали пальцами. Танцовщицы начали выполнять вращательные движения. В игру вступили, заставляя дрожать деревянный помост, кемкем.

Дрожь пробрала присутствующих. Опустели кубки, а затем и кувшины. Служанки бросились наполнять их. Количество ката на столах уменьшилось.

Теперь танцовщицы казались одержимыми. Они-то причудливо изгибались, то кружились, словно весенние водовороты.

Мужчины стонали. Они все быстрее и быстрее отбивали пальцами ритм. Как ночные бабочки летят на огонь, так с каждым кругом, покачиваясь, танцовщицы приближались к столам, к горящим взглядам, к полуоткрытым ртам, к жадным, хищным рукам, хватавшим девушек за лодыжки, ягодицы и груди.

Так же, как все вокруг было заполнено звучанием кемкем и минот, так и в мужских сердцах не осталось места ни для кого, кроме прекрасных танцовщиц.

– Клянусь богом Мином! Если я заполучу одну, уж я спляшу у нее между ножек!

Оглушительный похотливый хохот сотряс воздух.

Снова заговорили тамбурины. Танцовщицы замерли. Затем, вытянув руки и хлопая в ладоши, прямые, как натянутые струны, девушки отступили в центр сцены. Жемчужины минот оглушительно затрещали в последний раз, и танцовщицы застыли, словно изваяния.

Последний удар тамбуринов. Тишина. Затем зал взорвался аплодисментами, восторженными криками, непристойностями и смехом. Танцовщицы скрылись за дверью в глубине зала. По дороге им пришлось с трудом вырываться из мужских рук, так как зрители норовили приласкать девушек.

Снова служанки наполнили кувшины и заодно угостили музыкантов.

Теперь было слышно кваканье лягушек, еще более громкое, так как шум напугал их.

Все знали, что в соседней комнате, не такой большой и не такой светлой, как общий зал, всегда ждали развеселившихся посетителей несколько продажных девиц. Но на жалованье писаря нельзя было позволить себе подобной роскоши. Они и так заплатили за этот вечер больше, чем он того стоил. К тому же один из них помнил предостережение старших: именно в таких местах быстро привыкаешь к удовольствиям.

Два зажиточных торговца удалились удовлетворить свою страсть. Остальные вернулись к прерванным разговорам.

– Возможно, управляющий объявит траур уже завтра и заведение закроют, – предположил один из писарей.

– Да ты что! Малыш-Бес дает ему на лапу предостаточно!

– И не он один!

– На самом деле, – сообщил торговец Суджо, – взяток не дают только вам, чиновникам казначейства!

– Точно! А какой в этом смысл? Все равно все идет в казну!

В зале одобрительно захихикали.

– Лично мне все равно, жив Эхнатон или мертв, потому что налоги останутся прежними.

– Не бывает царя без налогов, – поучительно заметил Акхеру. – Даже боги нуждаются в налогах, только их сборщиками являются жрецы.

Присутствующие, согласные с этим утверждением, ухмылялись.

– А ты славный малый, угощу-ка я тебя пивком! – Торговец улыбнулся.

У лягушек наверняка был какой-то праздник, потому что их пение не утихало ни на минуту. Они же не платили налогов. Недопустимое упущение казначейства! Ведь они тоже подданные живого бога, чем они лучше других? Значит, пусть платят, как все! «То ли еще будет!» – подумал Акхеру, и на губах у него заиграла мрачная усмешка.

На следующий день посланник царского казначея прибыл в Мемфис. Он направился прямиком к городскому голове, чтобы передать ему сообщение своего господина: погребение фараона будет стоить очень дорого, а казна государства опустела, поэтому самые богатые жители города должны будут заплатить особый налог. Голова собрал после обеда самых состоятельных торговцев и землевладельцев, после чего посланник казначея изложил его требование. Лица слушающих были мрачными. Когда посланник закончил свою речь, один из торговцев заявил:

– Мы не дадим ни копейки!

От такой наглости посланник растерялся и сразу не нашелся что ответить.

– Он не был нашим царем. Его воины разрушили статуи бога Пта, покровителя и защитника нашего города, они уничтожили его изображения в наших храмах и на могилах наших родственников и друзей. Нам все равно. Пусть хоть шакалы его разорвут!

Посланник побагровел.

– Это кощунство! Речь идет о теле живого бога!

– Он не был живым богом, потому что ни один бог не позволяет себе уничтожать другого. Ты глуп, если считаешь, что мы будем платить за ленты и благовония для этой сдохнувшей гиены.

– Вы будете арестованы за святотатство!

– И кем же?

– Охраной регента.

– Нам плевать на него.

Посланник повернулся к голове.

– Приказываю тебе арестовать нечестивцев! – потребовал он.

– Ты не можешь приказывать мне. Ты приехал один, без свиты. В царстве безвластие. Царь умер, и некому занять его место. Ты просил меня созвать этих людей. Ты слышал, что они ответили.

Такое откровенное неповиновение царской власти ввергло посланника в отчаяние. Что он скажет в Ахетатоне?

– Вы еще ответите за свои слова! – гневно пригрозил он.

Присутствующие были не менее сердиты.

– А пока что получи милостыню! – сказал один из них, наклоняясь и давая ему пощечину.

Посланник в долгу не остался и влепил обидчику затрещину. Началась драка. Городской голова безуспешно пытался вмешаться, и хоть у дверей стояли человек десять охранников, ни один из них даже не пошевелился. Писарь посланника бросился на помощь своему господину, но один удар кулака распластал его на полу.

Посланник казначея был быстро побежден. Весь в крови, он сначала кричал, потом потерял сознание. Его вынесли на улицу и бросили на землю.

Три дня понадобилось несчастному, чтобы восстановить силы на обратную дорогу. Вернувшись в Ахетатон, он рассказал Тхуту об устроенной ему встрече.

В царстве хватало забот и помимо распоясавшейся знати в провинциях, но тем не менее рассказ посланника разгневал Тхуту. Торговец был прав: безвластие царило в Двух Землях.

Нельзя управлять царством, опираясь лишь на слабый чиновничий аппарат.

Дерзость мух

Мертвец – это не живой человек, лишенный жизни, это нечто совсем другое. Смерть думает, что хватает живое. Ха! Как только она заполучает его, у нее в руках оказывается не то, на что она рассчитывала.

Это осознавали шесть принцесс, пришедшие вместе с матерью, величественной как никогда, оказать почести отцу, перед тем как его тело будет перенесено в Царский дом. Там в течение семидесяти дней бальзамировщики будут работать в поте лица над его сохранением.

Тело покоилось на торжественно украшенном ложе, обтянутом вышитой тканью и снабженном позолоченной талью для переноски. Ноги отца казались крупнее и более плоскими, чем при жизни, а живот вздулся из-за начавшегося брожения. Заостренное лисье лицо. Челюсти сжаты ремнем, к которому крепилась заплетенная фальшивая борода. Мертвенно-бледная кожа.

Эта жуткая оболочка была тем не менее вместилищем власти – тиранической власти, навязавшей всей стране культ Солнечного Диска.

Царевны оцепенели, слезы навернулись на их глаза. Это был их отец. Царь. И вот что осталось от него!

Служитель Ка стоял в ногах ложа, его голый череп блестел от пота.

Пришедшие женщины расположились по правую сторону, около сводного брата покойника и соправителя царства, Сменхкары, за которым стоял его слуга с веером. Сменхкара, двадцатилетний юноша с таким же лисьим лицом и четко очерченным ртом, как и у его сводного брата, был гурманом и любителем наслаждений. У него был такой же узкий торс, как у умершего фараона, но менее растянутый живот. Сейчас Сменхкара был печален и серьезен. Он взглянул на только что вошедшую Нефертити, но тут же отвел взгляд.

Отстраненная от жизни царской семьи, затем на протяжении трех лет лишенная власти в пользу Сменхкары, Нефертити теперь являла собой лишь свою тень. Ее присутствие было необходимо только для соблюдения формальностей. Нефертити одолевали горестные воспоминания.

Прямая как струна, с мальчишеской фигурой, она была одета в просторное тонкое льняное платье, на ногах у нее были позолоченные сандалии, ногти накрашены золотым лаком. Одноглазая – так называли ее враги: жрецы и их окружение. Войдя, она окинула своим страшным взглядом собравшихся, сразу определив, кто из них враг, а кто друг.

С этим взглядом была связана одна легенда. Во время какого-то праздника во дворце один из придворных протянул Нефертити чашу с вином и допустил при этом непростительную оплошность – подошел к ней слева. Царица только взглянула на чашу, и она разлетелась вдребезги. Стали поговаривать, что ее левый глаз опасен. Нефертити знала это, и с тех пор, если она подозревала кого-либо в нечестности, закрывала правый глаз, чтобы нагнать на нечестивца страху.

Около Сменхкары стоял мальчик с нежным личиком, с ласковым взглядом и со столь тонкими руками и ногами, что они казались сделанными искусным ювелиром. На нем были позолоченные сандалии из кожи теленка, которые не позволяли этому нежному созданию прикасаться к грешной земле. Это был Тутанхатон, последний сын Аменхотепа Третьего. Он приходился двоюродным братом и усопшему, и его преемнику.

Напротив, слева, стоял Первый придворный Тхуту, человек львиного телосложения. Казалось, на его лице прибавилось морщин.

У Первого слуги Атона, Панезия, лицо и тело были как у совы.

Рядом с ним стоял Царский писарь, хозяин Царского дома, аристократ первого ранга, Главный целитель царской семьи, Приближенный к телу фараона – Пентью. Он был чересчур худым для своих пятидесяти лет, а его прищуренные ястребиные глаза так и сверлили присутствующих на церемонии.

У Майи, сорокалетнего военачальника, властителя Двух Земель, интенданта Царского дома, Усмирителя Атона, Царского писаря, Смотрителя Всех Царских Дел было бесстрастное лицо и нос с горбинкой. Он был членом Царского совета.

Нахтмин, наследный принц, двоюродный брат Ая, отца царицы, Носитель королевской печати Нижних Земель, был членом Царского совета при отце умершего царя. Теперь он возглавлял фиванские гарнизоны и отряды наемников, которые следили за порядком и в Ахетатоне.

Хоремхеб стоял насупившись. Это был краснолицый мужчина, шея и тело которого были как у быка Аписа, руки походили на колотушки для стирки, а огромные ноги имели цвет сырого мяса, пролежавшего целый день на солнце. Ему подчинялись гарнизоны Мемфиса, но больше он был известен как победитель мятежников страны Куш. Время от времени он бросал взгляды на свою жену Мутнезмут, младшую сестру Нефертити, которая держалась от царицы на почтительном расстоянии, так как не считалась членом царской семьи. Ходили слухи, что младшая и старшая сестры недолюбливают друг друга – Мутнезмут не выносила высокомерного тона своей сестры.

Еще здесь были Уерсеф, Глава гарнизона Ахетатона, сухощавый тип с постоянно меняющимся выражением лица, и Маху, Начальник царской охраны, маленький человечек с крохотным лицом, которое казалось высеченным из ядрового дерева.

И Ай. Ему было уже пятьдесят пять лет. Квадратное лицо, изборожденное тонкими морщинами. Его прозвали «принц Ахмина» ввиду его полного господства в этой провинции, расположенной к югу от Ахетатона, а также из-за огромных богатств, которыми он там владел. Командующий царской конницей.

Носитель царского веера, Царский писарь, двоюродный брат Нахтмина, зять Аменофиса Третьего, так как его сестра вышла за него замуж, тесть Хоремхеба, мужа Мутнезмут. И конечно же, член Царского совета. У него был и более важный титул: зять умершего царя, так как Ай был отцом Нефертити. Сейчас он смотрел на нее, и его взгляд был загадочным. У его дочери было не менее загадочное выражение лица. Все это заметила Меритатон.

Кроме того, здесь присутствовало большое количество высокопоставленных лиц, писарей и жрецов из сорока двух номов царства.

И разумеется, не обошлось без Хумоса и Нефертепа, чье присутствие было в некотором роде оскорблением по отношению к умершему, потому что они были представителями двух культов, наиболее преследуемых слугой Атона. Но всегда стремившийся примирить их и регента Сменхкару Первый придворный и Главный распорядитель церемоний Тхуту рассудил, что им нельзя запретить принимать участие в церемонии прощания. Все-таки Эхнатон был повелителем Двух Земель, следовательно, и всех культов. Великий жрец Панезий был такого же мнения. Но каждый знал, что все жрецы договаривались, как воры на ярмарке. Представители гонимых культов никогда не выступали против Панезия: они ненавидели только фанатика, который навязал им этот абсурдный культ Атона.

У входа выстроилась сотня вооруженных до зубов воинов, а снаружи все пространство запрудила толпа: дворцовые служащие и жители Ахетатона.

Повсюду мелькали мухи, легкомысленные, бестактные и дерзкие до невозможности. Эти младшие сестры кузнечиков пользовались тем, что непосредственно не участвовали в ритуале, и лезли везде, норовя попасть кому-нибудь в рот.

Тишина, наполненная дымом фимиама, была оглушающей. Было слышно даже урчание в чьих-то желудках. Внезапно младшая из царевен, Сетепенра, разрыдалась. Никто не двигался.

Анхесенпаатон взяла ее за руку, погладила по щеке и прижала к себе.

Служитель Ка взмахнул рукой. Писарь принес ему папирус, который извлек из футляра, торжественно развернул и протянул ему. Нефертеп отметил, что у документа был такой вид, будто его только что изготовили.

– Слава Атону, верховному властителю неба, который решил сегодня вернуться в свою небесную обитель, – начал служитель Ка.

Хумос вытаращил глаза. Это был какой-то новый текст. Нефертеп и другие жрецы внешне выглядели бесстрастными.

– В первый день первого месяца возрождения, на семнадцатом году твоего правления в Двух Землях ты решил снова завладеть своей земной душой и отправить ее в большое путешествие по твоим владениям.

Нефертеп чуть заметно скривился: ни малейшего намека на Амон-Ра, Хоруса, Анубиса, Тота, Мут. Ничего нового, все тот же фанатизм. Высокие стены зала аудиенций дрожали от зычного голоса Ка.

– Мир тебе, мир тебе, божественная живая душа, поражающая своих врагов! Твоя божественная душа и твое божественное тело с тобой в высшем царстве Атона!

Сменхкара пристально всматривался в лица служителей многочисленных культов, вне всякого сомнения, возмущенных тем, что не упоминались имена богов, которым они верно служили. Этот новый текст Эхнатон составил лично.

Нефертити оставалась бесстрастной, она держалась гордо, словно статуя. Казалось, она игнорировала взгляды, которые ее отец Ай бросал время от времени на свою дочь и внучек.

Муха села на нос царя. Слуга Ка продолжил свою речь:

– Ты не вкусишь земли, ты не растворишься в почве…

Анхесенпаатон увидела муху. Первым делом ей захотелось прогнать ее. Меритатон незаметно, но решительно остановила ее.

Хоремхеб ударил себя по щеке – муха упала на пол.

– Твоя душа в тебе, в твоей груди, твое тело принадлежит тебе…

Анхесенпаатон замерла. Ее учитель конечно же рассказывал ей, что цари не умирают, а всего лишь покидают свою телесную оболочку, чтобы достигнуть небес. И все же слова, которые произносил Ка, ничего для нее не значили.

И вдруг в этот момент ее сестра Нефернеферуатон чихнула. Чихнула! Хуже приметы просто не бывает! Тяжелый взгляд Нефертити скользнул по юной царевне. Анхесенпаатон с силой сжала руку маленькой нахалки. Девочка всхлипнула.

Еще одна муха села на левую бровь мертвеца. Дерзость этих летающих созданий была недопустимой. Неужели они не понимают, что бросают вызов царю мира?

К счастью, Ка закончил читать папирус. Панезий направился к останкам царя. Шестеро жрецов внесли на золотом подносе двойную корону, символ священной божественной власти. Но они не надели ее на Эхнатона, а продолжали держать поднос на уровне его головы. Затем подошли четверо жрецов с похоронным паланкином и, повинуясь приказу хозяина храма Атона, подняли его и медленно направились к высоким дверям. Следом за ними двинулись жрецы с двойной короной, соправитель Сменхкара, царица и ее дочери, а затем другие высокопоставленные лица. В таком же порядке они прошли мимо окаменевшей стражи и так же медленно пересекли двор.

Оказаться под серебряным небом для Анхесенпаатон было настоящим избавлением. Запах фимиама наконец улетучился, она могла дышать глубже. Царевна не знала, дышат ли мертвые, но у нее создалось впечатление, что в ее груди осталось дыхание умершего отца.

Процессия дошла до дворцовых ворот, вклинилась в толпу, которая ожидала снаружи, пересекла улицу и подошла к Царскому дому, затем пересекла еще один двор и оказалась во дворце. Войдя в большой зал, Ка сделал знак носильщикам поставить носилки на возвышение. Паланкин установили на столе с ножками в виде львиных лап. Двенадцать бальзамировщиков уже находились здесь. Ка торжественно поднял руку – золотые двери закрылись. Царской семье, высокопоставленным лицам и жрецам теперь можно было удалиться.

Бальзамировщики вооружились ножами из обсидиана и бронзы и готовы были приступить к своей зловещей и одновременно священной работе: они должны были обтереть труп кедровым маслом, очистить кишечник, затем удалить мягкие части и червей, потом погрузить его в содовую ванну, а после поместить в чашу с алебастром. Началась мумификация. Через семьдесят дней царская мумия должна будет совершить свое последнее земное путешествие к месту захоронения, куда будет доставлено движимое имущество, дары и приношения, всевозможные предметы роскоши, необходимые для того, чтобы вечная жизнь того, кого больше нет, была комфортной.

Царица и ее дочери ушли, сопровождаемые служанками, носильщиками вееров и рабами.

Какой-то мальчишка из толпы смотрел на них округлившимися от ужаса глазами.

Анхесенпаатон, довольная тем, что оказалась наконец на улице, куда она страстно желала попасть, шла позади процессии и разглядывала подданных своего отца. Они улыбались ей, умиленные ее нежной красотой. Юная царевна, в свою очередь, искренне улыбалась им в ответ.

Внезапно к ней подбежал запыхавшийся парнишка, он был такого же роста, как и царевна. Оказавшись в самом центре процессии, он приблизился к Анхесенпаатон, быстро сунул ей в руку плоский камень и исчез в толпе, поражаясь смелости своего поступка.

Удивленная Анхесенпаатон принялась рассматривать камень. Может, это какая-то игра? Беспокойное выражение лица мальчишки заставляло думать иначе. Она почувствовала, что сейчас не время рассматривать камень. Возможно, это было какое-то послание. В этот момент подошла кормилица и передала ей требование царицы присоединиться к процессии.

Часом позже, когда лучезарный Атон раскалил добела долину Великой Реки, так что исчезли все тени, царица удалилась в свои покои. Юные царевны последовали ее примеру. Меритатон пожелала слегка перекусить и потребовала, чтобы ей принесли хлебцев, инжира и миндального молока с медом. Никто не издавал ни звука. Мрачная церемония обессилила всех: царевен, кормилиц, служанок и рабынь. Казалось, что все чувства: зрение, вкус, обоняние, слух и осязание – были усыплены присутствием смерти. Вскоре Меритатон уединилась в своей комнате, чувствуя, что ей необходимо отдохнуть.

Анхесенпаатон тоже пошла к себе. Она раскрыла ладонь и стала изучать камень. На нем она обнаружила пять строчек, это было иератическое письмо.