Текст книги "Гнев Нефертити"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Слуга по приказу

Тхуту, Первый писарь и их соратники ждали своего хозяина, стоя у двери его кабинета. К ним присоединился Тутанхатон. Он ласково поприветствовал своего брата и протянул ему цветок лотоса, затем занял место в кресле рядом с ним. Слуга принес вазу из синего стекла, в которую поставил цветок. Сменхкара вызвал Аа-Седхема и сообщил, что назначил его членом Царского совета. Никого не удивило это назначение, поскольку воскресший Пентью был теперь Хранителем архива.

Невозмутимый, постоянно улыбающийся Аа-Седхем рассыпался в благодарностях; он выразил надежду, что его скромные знания удовлетворят царя, Читающего в Сердцах, Защитника Справедливости. Этот человек несколько часов назад спал, положив руку на плечо своего господина.

Затем Сменхкара вызвал Майю. Главнокомандующий армии повелителя Двух Земель уже подзабыл боевые навыки, так как не вел кампаний уже два года, что не мешало ему получать свое жалование. Его теперешней обязанностью было управление Царским домом. Нефертити повысила его в должности, но советником он пробыл лишь один день. В своих признаниях Пентью пояснил причины его возвращения к Сменхкаре: это было продиктовано инстинктом самосохранения.

Он должен был догадаться, что Сменхкара не строил себе иллюзий относительно его честности: его видели проникающим в царский кабинет.

Узнав благодаря быстро распространявшимся дворцовым слухам о том, что Тхуту назначен советником, он смотрел по сторонам, размышляя, очевидно, о своей участи, о том, что ждало его уже через несколько минут.

Вместе с будущим царем Тхуту Тутанхатон и писари являли собой суд в узком составе. К тому же происшествие с Пентью тоже беспокоило Майю. По слухам, лекарь бывшего царя был отравлен во время разговора с глазу на глаз с бывшим регентом, но выжил.

Кроме того, Майя оказался в явно невыгодном положении по сравнению с Тхуту, который, после того как был свергнут Нефертити, живо переметнулся к Сменхкаре, и тот его принял. Теперь он высоко нес знамя Нерушимой верности.

Основываясь на своем трехлетнем опыте регентства, Сменхкара хорошо видел ситуацию и понимал, чем вызвано беспокойство посетителя. Он принял суровый вид – он не забыл, что был предан двумя людьми, которым доверял.

Он помнил также одну существенную деталь, о которой упомянул Пентью, а его шпионы подтвердили эту информацию. Даже впав в немилость, бывший Первый распорядитель церемоний сохранил своих тайных агентов во дворце. Всем известно, что тот, кто однажды обладал властью, может снова вернуть ее.

Итак, Майя был любовником Нефертити.

– Майя, – обратился к нему Сменхкара, – я хочу, чтобы ты здесь и сейчас беспристрастно поведал нам, что заставило тебя считать меня непригодным быть регентом, а покойную супругу нашего царя признать достойной.

– Повелитель, – ответил Майя, – подданный должен следить за порядком в царстве и пресекать любые попытки нарушить крепость трона. Господин Ай сообщил мне, что служители культа настойчиво стремятся вернуть власть супруге нашего великого царя. Он также рассказал о мятежах, которые могли бы вспыхнуть в провинциях, а именно в Мемфисе и Фивах. Я же всего лишь согласился с его мнением.

– Значит, ты покинул регента, назначенного царем, из-за верности трону?

Парадоксальный вопрос заставил Тхуту удивленно поднять бровь. И он, и Тутанхатон старались не пропустить ни одного слова, произнесенного здесь, так же как и Первый писарь и все остальные. Сменхкара подумал о том, что Майя был искренен и что ему не было известно об отравлении Нефертити, иначе он последовал бы примеру Тхуту.

– Господин, ты мой судья. Если бы я поддержал тебя, меня бы исключили из Совета или со мной случилось бы что-нибудь похуже. Поскольку я не обладаю никакой властью, мой поступок был бы бесполезным для всех, да и для меня самого. Я воздержался от того, чтобы последовать призыву своих чувств. Я остался в Совете. Наверное, бог руководил моим решением, поскольку это мне помогло впоследствии подтвердить твое законное право на трон. В результате я оказался полезен твоей божественной персоне.

Выступление было ловким и все объясняло. Майя был превосходным чиновником: он беспрекословно подчинялся начальству, каким бы оно ни было. Может, это качество и заставило его стать любовником Нефертити. Он был из тех, кто предательство понимает по-своему: они предают только по долгу службы. Но задумываются ли они, кого предают, выполняя долг?

– И как ты оцениваешь нынешнюю ситуацию? – спросил Сменхкара.

– Господин, кроме божественного духа ты обладаешь опытом трехлетнего правления. Тебе известны ожидания подчиненных, служителей культов и военных. Я желаю, чтобы мир наполнил сердца священнослужителей.

– Что ты имеешь в виду?

– Твоя власть будет крепче, если ты восстановишь культ Амона.

– В Ахетатоне? – удивленно спросил Сменхкара.

– Решение зависит только от твоей божественной мудрости. Но позволь мне выразить пожелание: лучше было бы, если бы ты короновался в Фивах и там поселился.

Какое-то время царила тишина. Сменхкара вызвал Майю, чтобы публично его обвинить, но бывший советник оказался чрезвычайно осмотрительным.

– Ты хочешь сказать, что я должен оставить плод трудов моего любимого брата? – спросил Сменхкара.

– Господин, твой справедливый рассудок считает необходимым испытать меня, и я по своему разумению отвечу на все вопросы. Плод трудов твоего любимого брата был предназначен для поддержания величия царства, а не для того, чтобы создавать трудности наследникам.

Сменхкара счел необходимым на этом закончить допрос. Он также не позволил себе даже намекнуть на то, что ему было известно о связи Майи с усопшей царицей.

– Хорошо, – сказал он, – ты ответил на мои вопросы, я удовлетворен. Назначаю тебя Хранителем казны. Будешь докладывать о состоянии дел мне и моему советнику.

Майя посветлел лицом. Он пришел, рассчитывая на самое худшее, а в результате получил повышение. На самом деле должность Хранителя казны считалась самой важной после должности советника. Сменхкара подал знак Первому писарю составить указ о назначении. Новый казначей пылко поцеловал руку Сменхкары и ушел.

Когда Тутанхатон остался наедине со своим братом, он сказал:

– Значит, в наших краях не почитают культ Атона.

Сменхкара удивился зрелым суждениям мальчика, хотя понял, что он пытался хитрить.

– Это действительно так, – подтвердил он. – Наш брат хотел вытеснить всех остальных богов.

Тутанхатон понимающе кивнул.

– Умерло много людей, не так ли?

– Да, – согласился Сменхкара, удивляясь все больше и больше.

– Мой брат. Затем его жена. А затем и другие.

Он повернул к Сменхкаре свое ясное нежное лицо. Этот ребенок казался созданным для игр, а не для дворцовых интриг.

– Я не хочу, чтобы ты умирал. Думаю, что ты должен короноваться в Фивах.

Это окончательно сразило Сменхкару. Его юный брат был настоящим стратегом.

Приглашенная на ужин будущим супругом, Меритатон поспешила отправиться к нему: любой случай был хорош для продвижения своих пешек.

Она задала вопрос о дате их свадьбы. Он ответил, что считает более мудрым организовать церемонию в Фивах, но, поскольку этот город был чужим для него, он не смог еще определиться с датой. Она недоумевала. Фивы! Она выросла в Ахетатоне. Ее одиночество и здесь было велико, что же с ней будет в городе, в котором она никогда раньше не бывала? К тому же она рисковала потерять Неферхеру.

– И мы все поедем в Фивы? – вскрикнула она. – Мои сестры тоже?

Он заметил слезы в ее глазах.

– Многие фивяне счастливы жить в этом городе, – ответил он улыбаясь.

– Но… плод трудов моего отца… столица царства… Это совсем противоречит его политике. Он ненавидел Фивы!

– Мне хорошо были известны желания твоего отца, – ответил он. – Действительно, он особенно любил Ахетатон, поскольку это было его творение. Но царь не может ненавидеть свои земли и города, Меритатон. Он также был царем Фив, Мемфиса и всех городов долины.

Она все больше злилась.

– Ты уступишь жрецам, убившим мою мать и отца, твоего брата, и намеревавшимся тебя короновать? Тебе недостаточно имени, которое ты избрал для коронации? Ты представляешь моего отца избранником Ра… Что бы он об этом сказал? На тебя, должно быть, оказали давление…

Она заметалась. Его это удивило.

– Я думаю, – ответил он нарочито спокойно, – что власть будет сильней, если не использовать ее для борьбы с собственными подданными.

Затем, пристально глядя на нее, твердо добавил:

– Если мы будем упрямо сохранять Ахетатон как изолированный островок царской власти, твоя жизнь тоже будет в опасности.

Аргумент был веским. Меритатон замолчала и принялась жевать куриную ножку. Она намеревалась продвинуть свои пешки, но противник оказался слишком силен.

– Считаю, что будет полезнее, сохраняя память о твоем брате, не уронить достоинство, – сказала она.

– Такой подход более разумен, – согласился Сменхкара, зачерпывая резной деревянной ложкой из блюда бобы с луком.

– Можно провести все церемонии в Фивах и затем вернуться сюда.

– Я подумаю над этим, – произнес он. – Я жду, когда соберутся верховные жрецы и выскажут свое мнение.

– Где они соберутся?

– Здесь, в Ахетатоне.

Он приветливо посмотрел на нее и задержал взгляд на округлостях ее тела. Любила ли она раньше и любит ли сейчас?

В конце ужина подали финики. Меритатон, в свою очередь, оценивала будущего супруга, отказываясь ненавидеть человека, с которым должна будет жить. Он был соблазнителен и уж точно умен, он продемонстрировал ей это совсем недавно. Она считала его бесхарактерным, но он оказался осмотрительным, а может быть, и хитрым. Но желать его физически она была не способна. «Мое сердце принадлежит другому», – подумала она.

– Что ты решил по поводу погребения моей матери? – спросила Меритатон.

– А что же я должен был решить? – Он удивился. – Ее бальзамируют, а затем перевезут, согласно воле моего брата, в горы, ожидать возрождения рядом с ним.

– Ты будешь при этом присутствовать?

– Это же очевидно, – ответил он. – Она была супругой моего брата.

– Ты был очень привязан к моему отцу?

– Он был воплощением бога, – ответил он, как будто разговаривая сам с собой.

Она задумалась над тем, как почитание Эхнатона совмещалось у Сменхкары с тем, что она считала настоящим предательством, не говоря уже о выбранном имени. Ну надо же, придумал себе имя: Эхнеферура!

Вернувшись, она еще на лестнице услышала резкие возгласы кормилицы, обращенные к Анхесенпаатон. Та готова была расплакаться.

– Что происходит? – спросила Меритатон.

– Я застала ее в саду играющей с простолюдином!

– А ты сама не простолюдинка?

Кормилица недоуменно посмотрела на нее.

– Но, госпожа… Царица никогда бы не позволила этого!

– Отныне здесь командую я, – твердо заявила Меритатон. – Я знаю этого мальчика, моя сестра может с ним играть.

– Она позвала стражу, чтобы прогнать его! – вскричала Анхесенпаатон.

– Кормилица! Пусть стражники вернут мальчика, – приказала Меритатон. – Его зовут Пасар.

Все остальные кормилицы изумленно слушали. Через четверть часа начальник охраны пришел сказать Меритатон, что нашел Пасара. Анхесенпаатон устремилась в сад. Кормилица недовольно смотрела на Меритатон.

– Пойми, – сказала ей Меритатон, – мы живем во дворце, а не в тюрьме.

Но говорила она это скорее для того, чтобы убедить саму себя.

Она вернулась в свою комнату, окно в которой было широко открыто. Царевна еле сдержала крик. Быстрое хлопанье крыльев взбивало воздух перед окном и сопровождалось пронзительным криком. На полу билась голубка, раненая, но еще живая. Она вырвалась из когтей коршуна.

Меритатон взяла голубку в руки. Птица продолжала биться. В глазах ее отражался страх. Царевна закричала. Ее платье и руки были в крови. Прибежала кормилица.

– Воды! Мне нужно помыться! Посмотрите, может, эта птица выживет…

Она верила в предзнаменования. Кормилица взяла из ее рук птицу, осмотрела ее и повернулась к Меритатон.

– Да, – сказала она.

– Я хочу, чтобы эту голубку вылечили, как если бы она была моей.

– Да, госпожа.

Прибежали царевны. Анхесенпаатон и ее старшая сестра молча посмотрели друг на друга.

– Когда она поправится, мы поселим ее с дроздом, – через некоторое время сказала Анхесенпаатон.

Как только о нем вспомнили, дрозд принялся петь в своей клетке на террасе.

Две птицы в неволе.

Главная служанка Меритатон помогла ей снять платье и принесла другое.

Сменхкара ждал Аа-Седхема, как обычно, к началу купания. Гардеробщик Аутиб сообщил, что Приближенный к телу царя занят с поставщиками трав и редких средств, доставляемых из далеких стран, и поэтому опоздает.

Поскольку привилегия растирать божественное тело принадлежала Аа-Седхему и банным слугам, Аутиб предложил заменить его. Сменхкара согласился.

Несколько месяцев назад, можно сказать, в прошлой эре, он наградил бы этой милостью Хранителя гардероба. Смерть Эхнатона и последовавшие события помешали развитию их отношений. К тому же, как часто бывает, когда что-то привычное заканчивается, мы задаемся вопросом о причине его возникновения. Сменхкара еще раз убедился в том, что удобство не может заменить влечение. Быть может, Аутиб был слишком покорным и услужливым, чтобы держать в напряжении охотника по имени Желание. Как бы там ни было, появление Аа-Седхема заставило царя отказаться от любви со слугами.

Когда Аутиб растирал плечи своего господина, Сменхкара заметил слезы в его глазах.

– Что с тобой? – спросил он.

Слезы только и ждали этого вопроса, чтобы начать литься.

– Да что же с тобой?

Слуга-купальщик ждал с кувшином ароматизированной воды, специально приготовленной для живого бога. Аутиб не хотел говорить в присутствии подчиненного.

Когда Сменхкару должным образом вытерли и одели, он попросил Хранителя гардероба следовать за ним в опочивальню. Аутиб снова расплакался.

– Чем же я провинился, почему попал в немилость к земному божеству? – воскликнул он.

– Ты не попал в немилость, поскольку я оставил тебя на службе, – уклончиво ответил Сменхкара.

– Я был любим… – произнес Аутиб сквозь слезы.

Сменхкара не хотел рисковать и подавил в себе чувство сострадания.

– Сезон половодья длится лишь треть года, – сказал он. – Но я подумаю о твоих словах.

В этот момент появился Аа-Седхем. Мельком взглянув на него, Аутиб удалился.

Секретарь долго шептал на ухо Тхуту что-то важное. Советник нахмурил брови.

– Приведи мне его! – крикнул он.

Писари заинтригованно смотрели на него. Он их отпустил. Через несколько минут секретарь вернулся. За ним шел мужчина со связанными за спиной руками. Конец веревки держал охранник. Секретарь попросил охранника выйти за дверь и закрыть ее. Пленный дрожал всем телом.

– Опять ты! – крикнул Тхуту. – И что же это ты рассказываешь?

Мужчина ничего не отвечал, парализованный страхом.

– Ты утверждаешь, что я прорицатель?

– Говори! – приказал секретарь.

Но ни одно слово так и не вырвалось из уст несчастного.

– У тебя постоянная работа при дворе, а ты мало того что приносишь мне плохие известия, еще и позволяешь себе говорить обо мне всякий вздор! Ты явно хочешь потерять свое место! – зарычал Тхуту.

Мужчина готов был рухнуть наземь. Он едва держался на ногах.

– Удары палками будут для тебя очень легким наказанием, презренный! Ты, может быть, хочешь, чтобы я приказал отрезать тебе язык?

Мужчина застонал от страха.

– Я дам тебе совет… Ты меня слышишь?

Мужчина судорожно закивал.

– А-Узаит, ты скажешь, что потерял рассудок из-за вина. В противном случае лишишься языка. Ты понял?

– Мой господин очень добр, – сказал секретарь.

– Десять ударов палкой по ступням, и в этом месяце вычесть четвертую часть жалованья, – закончил Тхуту.

Секретарь открыл дверь и резко потянул за веревку, вытягивая мужчину наружу. Тот чуть было не потерял равновесие. Секретарь передал приговор стражнику.

– Исполнить немедленно! – уточнил он.

Мужчина издал душераздирающий стон. Стражник потянул пленного к лестнице. Секретарь, улыбаясь, закрыл дверь. Несколько минут спустя из окон стали слышны крики А-Узаита. Он крикнул десять раз.

На следующий день тело Нефертити должны были перенести в Северный дворец. На церемонию прощания с усопшей собрались те же, кто присутствовал при прощании с царем около пятнадцати недель тому назад. Все были здесь, за исключением Ая и Хоремхеба, которые отбыли в свои провинции. Даже воскресший Пентью был здесь. Сменхкара стоял в первом ряду с непроницаемым лицом.

Меритатон тихо плакала. Мать – первоначальное тело своих детей. Ее смерть для них – своего рода ампутация. Мысли о будущем возрождении матери не могли их утешить, хотя абсолютная безмятежность потустороннего мира усмиряет все чувства.

Макетатон и Анхесенпаатон тоже плакали.

Младшие сестры плакали потому, что так делали старшие.

Вместе с Нефертити исчезли интриги, а значит, никто уже не ждал вознаграждения за них.

Мать была мертва.

Волы, овцы, гуси, сернобыки, гиены и весть

«Семнадцать коров земледельца Мекетона из предместья Доброта Амона», – громко объявил писарь. Его коллега сделал запись на пергаменте, лежащем на дощечке на его коленях.

Он сидел на раскладном стуле в тени белого навеса, захватывающего пять ступенек. У его ног лежало множество длинных пергаментов с перечнями пересчитанных стад и другого имущества. Два писаря, сидевшие рядом, вели подсчеты. Сам же главный писарь не делал ничего, он обмахивался большим высушенным пальмовым листом, которому искусно была придана форма круга. Лист с помощью крахмала сделали более плотным и украсили рисунком Магического узла.

Пришли сюда и сборщики налогов, а двое из них явились из Великого храма Амона-Ра в Фивах.

Стояла удушливая жара, а поднимаемая скотом пыль делала ее невыносимой. Главный писарь, запрокинув голову, сделал долгий глоток из сосуда, стоявшего рядом с ним. Капельки пота скатывались с его блестящей лысины прямо в глаза; вытирая их тыльной стороной ладони, он уже давно стер сурьму, которой все писари для красоты подводили глаза.

Время от времени то один, то другой писарь отщипывали из пучка ката два-три листика, обмакивали их в воду и жевали, чтобы облегчить свои мучения.

Они с утра учитывали поголовье скота в западной части Фив, причем работали уже целую неделю от рассвета до захода солнца. Одни из них состояли на постоянной службе, а другие были наняты лишь временно, после выполнения работы они вернутся на фермы. Последним нельзя было полностью доверять, поскольку они нередко договаривались с земледельцами, своими работодателями, и часто нарочно занижали количество животных.

Для такой работы верховные жрецы одалживали своих писарей налогового учета. И делали это еще охотнее, когда пересчитывался скот на принадлежавших им землях.

Раз в год все скотоводы должны были предоставить свои стада комиссии налогосборщиков. Те, кто пытался уклониться, платили штраф пропорционально своему богатству.

Перепись скота проводилась с начала сезона паводков, учет урожая – в конце сезона жатвы.

Обнаженный мальчик с палкой в руках, покрытый пылью с ног до головы, вел стадо рогатого скота на перепись.

– Тридцать четыре особи. Из них десять быков, – проговорил писарь.

Другой писарь записал.

Их молодой коллега, прибывший из предместья, тяжело дыша, снял висевшие на веревках через плечо четыре сосуда с водой и мешок с десятью круглыми караваями медового хлеба.

Подогнали овец. Воздух наполнился их блеянием.

– Четыре сернобыка, – сказал главный писарь, чтобы показать, что и от него есть польза.

Величественно продефилировали рогатые животные, высоко неся свои длинные изящные рога.

В эту минуту под навесом возникла суматоха.

– Посмотри, кто идет! – крикнул один из писарей.

Счетовод быстрым взглядом окинул стадо гусей, которые, переваливаясь, шли за сернобыками, а затем, как и все, повернул голову. В это невозможно было поверить! Хумос! Сам великий жрец! И с ним глава налоговой службы! Сопровождаемые носильщиками опахал и кресел, четыре блестящих головы приближались под палящим солнцем. От храма сюда было полчаса ходу.

– Тридцать два гуся! – крикнул счетовод, разволновавшись.

Знатные посетители вскоре приблизились. Писари поспешили навстречу своим высоким повелителям и стали целовать им руки. Хумос и глава налоговой службы живо поднялись на ступеньки и укрылись под навесом. Для них поставили раскладные стулья.

– Не прерывайте своего занятия, – заявил глава налоговой службы, кладя руку на плечо счетоводу. – Я пришел посмотреть, как продвигается ваша работа. Высокочтимый Хумос пожелал лично проверить богатство края в этом году и составил мне компанию.

Он наклонился, поднял один из исписанных листов и стал изучать его.

– Кто-то уже сделал подсчеты, я полагаю.

– Да, господин, – поспешил ответить один из писарей. – На сегодняшний день и на этот час сто двадцать одна тысяча семьсот десять дебенов медью, из которых шестьдесят тысяч четыреста шестьдесят дебенов с земель, принадлежащих храму Амона.

Хумос и глава налоговой службы удовлетворенно закивали головами. Налоги, которые составляли тридцать процентов от налогооблагаемых богатств, будут уплачены зерном и льном. Доля налогосборщиков предназначалась для местных нужд – на ремонт дорог и каналов, на выплаты чиновникам, содержание зернохранилищ и другие нужды. Доля священнослужителей, теоретически освобожденная от налогов, шла на содержание храмов и прихрамовых сооружений и на выплаты жрецам. Поступлений могло быть и больше, если бы не скупость чиновников Ахетатона, которые дополнительно взимали пять процентов на военные нужды, и, кроме того, отказывались повысить подати.

– Без надувательства? – поинтересовался глава налоговой службы.

– Два земледельца представили меньше скота, чем то количество, о котором нам было известно. Мы пошли к ним и отыскали скот на полях.

– Побить палками, – велел Хумос.

– Да, высокочтимый господин, и еще будет взыскан штраф.

– Хорошо.

– Но с рыбаками у нас такие же проблемы, как и в прошлом году. Очень сложно пересчитать их улов.

– Да, я знаю, – согласился глава налоговой службы, – речные сборщики налогов не могут разорваться. У нас только двадцать кораблей.

Он опустил руки на колени и попросил пива. Для двух высоких гостей поспешили наполнить пенной жидкостью большие чаши. Хумос сделал хороший глоток и провел рукой по губам.

– Нужно будет узнать у пивоваров из Ахетатона рецепт пива, – сказал он Главному жрецу Амона. – Оно больше пенится, чем это.

Головы вновь повернулись к дороге на Фивы. Быстрым шагом, несмотря на жару, приближались двое молодых жрецов. Подходя к навесу, они наткнулись на стадо свиней, а затем козы чуть не сбили их с ног. Наконец они добрались до пункта назначения. У одного из них был сверток в чехле.

– Господин, – сказал посланец, обращаясь к Главному жрецу, – это известие пришло с царской почтой вскоре после твоего ухода.

Хумос взял чехол, достал сверток и сразу же посмотрел на печать.

– Эхнеферура, возлюбленный Неферхерура, – прочитал он с некоторым удивлением. – Над Ахетатоном и впрямь поменялся ветер.

– Я правильно понял: Эхнеферура? – уточнил глава налоговой службы.

– Возлюбленный Неферхерура, – дополнил Хумос.

Он прочитал известие и в задумчивости устремил взгляд в пространство, будто не замечая проходящих перед ним животных.

– Двадцать три свиньи! – провозгласил писарь.

Хумос отдал папирус главному жрецу Амона, который все еще пил пиво.

– Замечательно! – прочитав сообщение, сказал он и улыбнулся. – Твои старания наконец вознаграждены, господин. Одно лишь имя нового царя это подтверждает.

– Сложное имя, – буркнул Хумос. – Хватило бы и первой его части. Ну что ж, молодой Сменхкара все же дерзнул изменить имя своего предшественника.

Он на какое-то время задумался и, поднимаясь, попрощался с главой налоговой службы, воздавая ему должные почести.

– Однако же, – произнес он, – речь идет о вопросах, которые должны обсуждаться на Совете. Возвращаемся!

Он ушел со своим сопровождением и двумя вестниками.

– Шесть гиен! – объявил счетовод.

Полосатых животных держали на поводу. Они вели себя более или менее спокойно, но скалили зубы и мрачно зыркали по сторонам, погоняемые своим хозяином, полноватым молодым мужчиной. Гиены были хороши для ловли крыс, но их нужно было держать в клетках, пока весь скот не заперт подальше от них.

Пасар удрученно смотрел на Анхесенпаатон. Он держал в руке моточек веревки, на конце которой висел стальной крючок.

– Фивы? – переспросил он.

Она даже не кивнула головой. Раз он повторил вопрос, значит услышал.

– Твоя сестра хочет туда ехать?

Она отрицательно покачала головой.

– Если я поеду в Фивы, ты поедешь со мной?

Он задумался. Вопрос мирового масштаба! Как может его отец, Смотритель зала для приемов, отпустить его в Фивы? И где он будет жить? И на какие деньги?

– Нужно, чтобы моего отца перевели в Фивы.

– Я попрошу Меритатон.

Мальчик улыбнулся. Анхесенпаатон тоже.

– Фивы огромны. Мой отец говорит, что это самый большой город в мире!

Мгновение назад удрученные, дети теперь радостно смотрели друг на друга.

– Поскольку твоя сестра будет царицей, быть может, мы сможем пожениться в Фивах!

Она снова помрачнела.

– Сестра говорит, что я выйду замуж за Тутанхатона.

– За кого? Кто это?

– Брат царя.

– Ты его видела?

– Да, он моего возраста.

Пасар тоже помрачнел.

– А как же я?

– Я не знаю… Решает Меритатон.

– Ты больше не хочешь выйти за меня? Я же тебе подарил дрозда…

Она положила руку мальчику на плечо.

– Я люблю тебя.

Пасар смотрел на нее, как будто пытался прочесть зашифрованные тексты.

– Пойдем, – сказал он, указывая на моточек веревки, – будем ловить рыбу.

Они убежали к реке.

Меритатон наблюдала за ними с террасы, завидуя тому, что они могли видеться днем.

А в Северном дворце Асехем, мастер-бальзамировщик, снова принялся за дело.

Он осмотрел обнаженное, уже без внутренностей, тело Нефертити и подумал о том, что за бальзамирование царя получил лишь задаток, составляющий третью часть оплаты. «У царских особ, очевидно, было слабое здоровье», – решил он.

Сердце усопшей имело такой же фиолетовый оттенок, как и сердце ее супруга.

Асехем задумался: чем заполнить глазницы царицы? Он решил посоветоваться с Главным распорядителем Уадхом Менехом, когда увидится с ним.

Ему рассказывали много историй о левом глазе усопшей. Он вздрогнул, вспомнив о том, какие свойства ему приписывались.

Работа его была и без того деликатной, а тут еще приходилось решать, что делать со злым глазом!

Отдать себя во власть полуденного солнца в Эдфу в восьмом месяце было таким же геройством, как отправиться на войну. Миллион золотых стрел ежесекундно обрушивались на голову, поэтому парик был не столько украшением, сколько щитом.

Священные ловцы гиппопотамов, так же как и все остальные, отсиживались в прохладных тоннелях в северной части квартала писарей. Тень располагала к дремоте. Поскольку в эти дни не умер ни один богач, толстомордые левиафаны могли умиротворенно плескаться в теплой грязи болот западнее города: они не рисковали потерять одного из своих собратьев во время ритуальной охоты, которую организовывали в честь усопшего. Тем лучше. Потому что преследовать это опасное животное, стоя в шатком челноке, бросать ему рыбу, заставляя открыть пасть, хорошенько прицеливаться, запускать в нее три гарпуна и затем вытаскивать этого окровавленного монстра из воды, чтобы передать его потрошителям, было убийственным занятием в такую жару. К тому же при удобном случае одно из этих животных могло напасть на ловцов.

Иногда кое-кто все же задавался вопросом, почему это животное считали олицетворением ужасной богини Туерис и все же убивали его по случаю пышных похорон?

Как всегда в это время в период между пятым и девятым месяцами года, по примеру жрецов и писарей разного ранга Танут-Амархис, верховный жрец храма Хоруса, бога-покровителя Эдфу, оставался дома. Он выходил только около пяти часов, когда стрелы Ра летели косо и становились слабыми. К тому же в полуденный зной верующие, бедняки и дарители тоже не показывались на улице: в Эдфу дела решались в первые четыре утренних часа и в два последних часа вечера.

Танут-Амархис только что завершил скромный легкий обед: салат из огурцов с кислым молоком, маленький круглый хлебец с луком и несколько свежих плодов инжира. Устроившись на ложе на втором этаже своего владения, расположенного напротив храма, он проверял копию описания ритуала очищения жрецов:

Поклон тебе, о жертвенный сосуд! Я очистился оком Хоруса, чтобы совершать с твоей помощью ритуалы. Я очистился для Амона и окружающих его богов…

За окном он услышал голос, а затем различил свое имя. Он встал и пошел посмотреть, кто его звал. Это были двое мужчин с бритыми головами, очевидно, писари. На их лицах было написано легкое удивление.

– В чем дело?

– Царские вестники к Танут-Амархису!

– Поднимайтесь!

Царские вестники? А кто царь? С какой вестью они явились?

Он открыл дверь. В комнату вошли посланники.

– Мы прибыли из Ахетатона.

Танут-Амархис нахмурил брови. Ах да, новый город на севере, где поклонялись культу Атона!

Один из вестников церемонно протянул ему футляр.

– Какой же царь вас послал?

Вопрос, достойный провинциального тупицы. Но назначение преемника несостоявшейся царицы Нефертити произошло, правда, лишь пять дней назад, и в отдаленных уголках царства о нем узнают только через две недели.

– Брат усопшего Эхнатона. Наш новый царь – Эхнеферура, возлюбленный Неферхеперура.

Танут-Амархис открыл рот. Одно имя чего стоило!

– Как вы добрались сюда?

Услышав шум в такое необычное время, появилась жена верховного жреца.

– Прикажи подать питье царским вестникам, – сказал ей Танут-Амархис.

– На царской галере, – ответил один из них. – Две галеры отправились из Ахетатона, одна поплыла вниз по реке, а другая, наша, – вверх. Таким образом царское известие будет передано в сорок два нома.

Появились обнаженные дети верховного жреца. Они принялись разглядывать посетителей. Слуга принес поднос с кувшином и двумя чашами и наполнил их для благородных путешественников. Танут-Амархис хлопал ресницами. Наверху действительно что-то происходило. На протяжении долгих лет, так же как и его соратники из Фив, Абидоса, Коптоса, он не обращал внимания на сумасшедшего царя Атона, который делал вид, что не знает об их существовании. В конце концов, провинция спокойно жила без царского благоволения, а культы Хоруса и Туерис при этом не стали менее популярными. И вот новый царь вспомнил наконец об их существовании и послал к ним вестников!

Вестники жадно пили пиво. Слуга налил им снова. Танут-Амархис достал папирус из футляра и развернул его. Так же как и его соратники, он сначала склонился над печатью. Там было именно то имя, которое назвали. Он прочитал послание: его просили приехать в Ахетатон по случаю восхождения на трон Эхнеферура! Никогда такого не было!