Текст книги "Рамсес II Великий. Судьба фараона"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Мы пришли не за тем, чтобы вернуть короне Кадеш, – напомнил своим командирам Рамсес. – Наша цель – Амурру, и только. Но я не думаю, что стоит сражаться за восточные области Амурру.

Он не хотел подвергать свою армию новым испытаниям, пока реорганизация не закончилась. Равно как и снова превращать поражение в триумф.

– Если на противоположном берегу собралась только половина армии хеттов, – попытался возразить Именхерхепешеф, – у нас получится и это. Переправимся через реку по южному броду. А потом двинемся вверх по течению и захватим восточную часть Амурру.

Рассуждение было здравым, и Рамсес согласился. Четыре соединения развернулись и направились к южному броду. К огромному разочарованию египтян оказалось, что хеттская армия следует в том же направлении по противоположному берегу. Время от времени противники пускали друг в друга стрелы, поддерживая в себе воинственный дух. Что до хеттских подразделений на восточном берегу, то они остались на своих местах. Вне всяких сомнений, Муваталли тоже не хотел затевать схватку, предпочитая тактику обороны.

На последнем привале перед бродом Рамсес объявил своим военачальникам:

– Этот брод нам известен. Перейти его одновременно могут не больше тридцати человек или одна колесница. Хетты ждут нас на том берегу. Они перебьют нас по одному, всех до последнего солдата.

У военачальников вытянулись лица. Все они самостоятельно пришли к тому же выводу, но держали его при себе. Подчиняясь решению фараона, армия спасется от поголовного истребления, но в результате кампания закончится провалом.

– Усмирительная операция закончена, – объявил Рамсес, повернувшись к старшему сыну. – Отдай приказ поворачивать назад и поскорее отведи людей от берега.

На следующий день хетты, не веря своим глазам, наблюдали за тем, как армия Хора перестраивается и уходит на юг. Возможно, многие надеялись на военную добычу, но теперь было ясно, что единственной добычей станут их собственные мечты.

– Сколько у нас дееспособных пленных? – спросил Рамсес у Юпы.

– Девятьсот восемь, твое величество!

Если не считать захвата части Упи и незначительной военной добычи, эта кампания оказалась бесполезной.

И все же шествие армии по улицам столицы с колонной пленников, движущейся между двумя соединениями, стало, пусть небольшим, но все же утешением. И потом, эти пленники хотя бы частично заменят апиру на стройках фараона.

И снова мысли Рамсеса вернулись к Птахмосу.

* * *

Три дня спустя на царском Совете военачальник Юпа сообщил, что, пока его величество с армией пребывал в Азии, имело место происшествие, о котором ему недавно сообщили:

– Посланец «царского сына страны Куш» Хеканакхта сообщил следующее: корабли, которые я послал искать беглых апиру на побережье пустыни Шур, перед тем как наша армия выступила в поход, сильнейшим штормом прибило к берегу, и четыре корабля из шести затонули. Спасшиеся погрузились на остальные суда и отправились к берегам Пунта.

В зале повисла тягостная тишина. Лицо Рамсеса будто окаменело. Именхерхепешеф заскрипел зубами от ярости.

– Они видели апиру? – спросил Рамсес.

– Да, твое величество.

– Почему они уверены, что это были именно апиру?

– Потому что шасу, которые помогли нашим людям спастись, подтвердили их предположения.

Разочарование Рамсеса и его старшего сына было очевидным.

– Через сколько дней после побега моряки увидели апиру? – спросил Небамон.

– Через тринадцать.

Прогнозы визиря относительно того, что апиру и двух дней не проживут в пустыне, не оправдались. Небамон нахмурился.

– Но где они берут воду? – спросил он.

– Мне это неизвестно, светлейший визирь. Я жду возвращения уцелевших, они расскажут все, что им удалось узнать. Они скоро прибудут.

Челюсти Рамсеса сжались. Второй раз сила, принявшая обличье бури, вынудила его войско вернуться с позором.

Именхерхепешеф стал воплощением отцовского гнева: напряженный, с перекошенным от ярости лицом, он буквально метал громы и молнии. Его глаза цвета обсидиана полыхали огнем, равно как и его украшения – золотая пектораль с распустившей капюшон коброй и украшенный бирюзой браслет.

У всех же остальных настроение было подавленным.

Глава 32
«Никто из богов не может помешать другому богу говорить»

Бог вошел через окно спальни. Жемчужное сияние полной луны померкло, растворилось в окружающем его красном, как раскаленные угли, ореоле.

Потрясенный Рамсес смотрел на него, не понимая, что происходит. Душу его переполняло неясное чувство, и он пытался разгадать его, отметая испытанный при виде божества страх. Его сердце билось так, словно хотело выскочить из груди.

Рядом на кровати мирно спала Нефертари.

Бог посмотрел на него. Он был разгневан: звериная морда исказилась, глаза цвета кремня сузились; он обернулся, указал рукой на луну, и та моментально стала алой. Ночное светило вспыхнуло огнем, создав пылающий нимб вокруг ночного посетителя.

Рамсес почувствовал, что силы покидают его. Он понял, что на него разгневался сам Сет, поскольку именно он явился к нему в спальню.

– Хочешь знать, почему я разгневан? – Голос бога был похож на рычание разъяренного тигра.

Кровь застыла у Рамсеса в жилах.

– Неужели ты настолько глуп, чтобы задаваться подобным вопросом? Ты, которого я поставил над всеми, которому помог избавиться от соперника!

Сет оскалился. Он подошел так близко к постели, что Рамсес ощутил отвратительный, тошнотворный запах его дыхания. Тело божества дрожало, без сомнения, от ярости, каждой своей порой источая ужас.

– Ты чествуешь других богов, строишь для них храмы, изображаешь их на барельефах. Ты сотни раз воздавал хвалу Амону, которого объявил своим отцом, а я, твой настоящий отец, не удостоился даже жалкого монумента в каком-нибудь захудалом номе! Храм в Пер-Рамсесе, носящий мое имя, скоро развалится от времени. Такова твоя благодарность! А ведь ты отмечен моим цветом!

Рамсес не издал ни звука.

– Недостойный сын! Я сделал так, чтобы ты восторжествовал над своими врагами. Благодаря своим волосам ты напугал хеттов в битве при Кадеше, благодаря им спасся от смерти. Долго же ты испытывал мое терпение! Я не получал от тебя ни приношений, ни гимнов, ни обелисков! Однако же ты воспевал достоинства Амона и Птаха, Мина и Ра! Неблагодарный, как же ты жалок! Я дал тебе знак, когда твой старший сын отправился ночью в поселение апиру. Я наслал на него бурю, красную, как и я сам, и он чудом уцелел. Потом я помог твоему сопернику Птахмосу благополучно увести апиру из Египта. Твои командиры послали за ними солдат, и я утопил их столько, сколько смог. Я больше не буду защищать тебя, Рамсес, потому что твоя дерзость перешла все границы! Но ты уже догадался об этом там, в Азии…

Рамсес не мог дышать от страха, возмущения и гнева.

– Птахмос станет царем нового народа!

Божество указало на Нефертари:

– Ее ты любишь больше других женщин, верно? Она раньше тебя покинет этот мир!

Вспышка ярости придала Рамсесу сил. Сын Амона, он вскочил с постели, чтобы лицом к лицу встретиться с убийцей Осириса.

Громоподобный хохот заполнил мир. Закачались горы, вздрогнул пунцовый лик луны… Рамсес издал рычание.

– Рамсес, что случилось? – воскликнула Нефертари.

Он стоял у изножья кровати, его взгляд блуждал, словно фараон был не в себе. Луна снова стала перламутрово-белой.

– Я видел сон…

– И что же тебе приснилось? Иди ложись.

– Сет, – прошептал он, – его гнев…

Она погладила его по плечу. Он был весь мокрый от пота и с трудом дышал. Нефертари встала и принесла ему напиток, содержащий растертые зерна мака и мед. В конце концов Рамсесу снова удалось заснуть, и когда встало солнце, он все еще пребывал в объятиях сна. Нефертари приказала управителю царских покоев не тревожить повелителя, пока он сам не проснется.

Потом она отправилась к Туи, царице-матери. Еще три месяца назад, по возвращении супруга из Азии, Нефертари ощутила в нем перемену. И ночной кошмар подтвердил ее опасения.

* * *

Дворец был охвачен тревогой. Все аудиенции были отменены: фараон спал. Никто из придворных не мог вспомнить, чтобы кто-либо из фараонов спал при свете дня, если только он не находился на смертном одре. И все же хранитель гардероба, первый придворный и хранитель утренних тайн утверждали, что его величество просто спит.

Именхерхепешеф настоял на том, чтобы его провели в спальню отца, и с изумлением увидел, что Рамсес сопит, как кузнечный горн, хотя солнце уже стояло в зените.

– Что случилось? – спросил он у матери и бабушки, которые в соседней комнате ожидали пробуждения спящего.

– Он мало спал ночью… И видел плохой сон, – ответила Нефертари. – Очень плохой сон…

– Знаешь ли ты, что именно ему приснилось?

Она покачала головой. Это была ложь: своей свекрови Нефертари призналась, что супруг видел Сета, но ей не хотелось, чтобы об этом узнал весь дворец. Озадаченный Именхерхепешеф ушел. Почему-то ему вспомнилось, каким раздражительным был отец на вчерашнем Совете. Птахмос! Конечно же, ему приснился Птахмос! Но тут же принц вспомнил и собственные слова о том, что бывшего бригадира защищает какая-то неведомая магическая сила. Сет! Значит, во сне к отцу явился Сет, поскольку, увидь Рамсес всего лишь Птахмоса, кошмар так не подействовал бы на него.

Исинофрет, Тийи, Тиа и целая вереница дочерей – Бент-Анат, Бакетмут, маленькая Нефертари, Меритамон, Небеттауи… И сыновья, вернувшиеся из кепа, – Хаемуасет, Монтухерхепешеф, Небенхару, Мериамон, Сетемуйя… Их матери и бабушка пытались их успокоить.

В час дня царские покои наполнились торопливым стуком сандалий и отголосками в спешке отданных приказаний – его величество проснулся…

Именхерхепешеф и его младшие братья рассудили, что будет разумнее не показывать отцу своего беспокойства. Обед прошел как обычно. Ожидания придворных, напряженно следивших за выражением лиц присутствующих на трапезе, были обмануты. Рамсес тоже находился за столом, и, глядя на него, сановники пришли к выводу, что слухи, облетевшие дворец утром, – всего лишь досужие вымыслы.

Впрочем, выглядел царь и вел себя несколько иначе, чем обычно: лицо его припухло, говорил он мало, глухим голосом и чуть путано. И все же, когда маленький принц Сетемуйя попросил «колючего вина», монарх улыбнулся. Жизнь текла как обычно, ярко светило солнце. Все быстро станет на свои места…

Вернувшись в свои покои, Именхерхепешеф позвал придворного:

– При дворце, насколько я знаю, обретается маг?

– Да, мой господин. Его зовут Сетнау. Он – знаток магии хекау.

– Передай ему, что сегодня вечером, ближе к полуночи, я жду его у себя. И чтобы об этом не узнала ни одна живая душа!

– Слушаюсь, мой господин.

Гладколицый, с глухим голосом и медлительными движениями, посредник между миром преходящим и вечностью явился в назначенный час и поклонился хозяевам дома, Именхерхепешефу и его супруге Неджмаатре. Сетнау был человеком без возраста, а значит, обладал богатейшим жизненным опытом; он знал, что соблюдение тайны – одно из первейших требований, выдвигаемых к представителям его профессии. Ему предложили вина; он стал пить его молча, ожидая, когда принц сообщит ему, в услугах какого рода нуждается. Руки мага, между тем, говорили вместо него. Да и были ли это руки человека? Гибкость пальцев, охвативших серебряный кубок, наводила на мысли о конечностях рептилий. Ноги его тоже привлекали внимание: только ли для ходьбы он ими пользовался? Пальцы ног были такие тонкие, что закрадывалась мысль: а не вонзаются ли они в землю, когда на них не смотрят жалкие невежды?

Наконец Именхерхепешеф заговорил:

– Я не могу четко сформулировать свой вопрос. Должен ли я спросить тебя, какая враждебная моему божественному отцу сила покровительствует некоему Птахмосу или почему разгневался бог Сет? По моему мнению, последние события свидетельствуют о том, что удача, которая всегда сопутствовала моему отцу, отвернулась от него.

Он вкратце описал эпизод, имевший место возле Двенадцати Ибисов, и благополучное бегство апиру под предводительством Птахмоса, не забыв упомянуть и о вчерашнем кошмаре фараона.

Сетнау на мгновение задумался, потом сказал так:

– События, о которых ты говоришь, – не тайна. У дворца больше ушей, глаз и языков, чем приходится на всех его обитателей вместе взятых. Я предвидел твои вопросы и уже начал искать на них ответы. Единственное, что остается загадкой, – это ночной кошмар нашего божественного государя. Знаешь ли ты, что ему приснилось?

– Нет, и думаю, мой божественный отец не расскажет об этом никому.

Сетнау кивнул. Его кубок был пуст. Принц сам наполнил его.

– Могу ли я получить какую-нибудь вещь этого Птахмоса? – спросил маг. – Что-либо из одежды, письмо, личную вещь? Это облегчит мне задачу.

Именхерхепешеф пообещал, что сделает все возможное, чтобы раздобыть требуемое.

Сетнау низко поклонился, поблагодарил принца за оказанное доверие и удалился.

– Он сам похож на персонаж из сновидения, – прошептала Неджмаатра.

* * *

Три лампы, расставленные на полу, освещали изваяние Мут Заклинающей – супруги Амона, нарочно доставленное в зал для аудиенций принца Именхерхепешефа из храма Амона. В зале их было трое: принц с супругой и Сетнау, коленопреклоненный перед статуей богини в человеческий рост. Мут была изображена в виде женщины в облегающем платье; ее правая нога была чуть выставлена вперед, а руки свободно висели вдоль тела, и только указующий перст правой был обращен к смотрящим на богиню. Сделанные накануне магические подношения утроили могущество изваяния: дух богини снизошел в ее скульптурное изображение. Над жаровней, установленной у ног статуи, курился голубоватый ароматический дым. Рядом на полу лежал развернутый папирус, края которого были придавлены к земле двумя камешками.

– О спутница бога скрытого, – нараспев произнес Сетнау, вздымая руки над головой, – о всемогущая защитница, освободившая своих сыновей от пут демонов, о превращающая в воду яд скорпионов и уничтожающая яды, которые злые духи вливают в горло детей! О сочувствующая Мут, дети твоего сына Усермаатры Сетепенры взволнованы тучами, закрывшими его небо. О Мут, помоги своим детям обнаружить источник их терзаний!

Чистые и спокойные, огоньки ламп тянули свои язычки к высокому потолку, неподвижный воздух полнился благовонным дымом.

– О Мут, – снова заговорил Сетнау, поднимая руки с двумя разорванными сандалиями, найденными в доме Птахмоса, – по вине ли смертного хозяина этих сандалий омрачилось небо над государем?

Принц с супругой не моргая следили за движениями мага. Создавалось впечатление, что они перестали дышать. Внезапно огоньки в лампах заплясали, и над ними конвульсивно взвились ниточки черного дыма.

– Это он. Птахмос наслал на государя порчу? О Мут, небесная ткачиха счастья, это он? – взывал Сетнау, потрясая рваными сандалиями.

Языки пламени продолжали танцевать, потом огонь в одной лампе погас. В жаровне затрещали угли.

Маг отбросил сандалии прочь. Именхерхепешеф и Неджмаатра словно окаменели.

– Кто покровительствует ему, о Мут, о любящая мать? – вопросил Сетнау. – Кто этот покровитель, враждебный твоему сыну и детям твоего сына?

Прошла минута. Над жаровней поднялось облако дыма, и Сетнау отшатнулся. Еще громче затрещали угли. Неджмаатра вскрикнула: благовонный дым взметнулся вверх красноватым столбом.

– О Мут, защищающая своим крылом своего сына от изрыгающих яд демонов, правильно ли я понял твой ответ?

Рубинового цвета дым заискрился.

– О Мут, ты указываешь на Сета?

При этих словах горсть красных углей со свистом вылетела из жаровни. Испуганный Сетнау откинулся на пятки, умоляюще вздымая руки. Затанцевал огонь в лампе.

– О Мут, защити своего сына! Попроси за него Амона! – взмолился маг, упираясь руками в пол.

Дым стал красным. На папирус посыпались искры. Сетнау быстро отодвинул его, но на свитке остались черные точки. Маг на четвереньках подполз к мешочку с благовониями и бросил полную горсть в жаровню. Дым стал гуще, снова послышался треск, потом пламя успокоилось и обрело голубоватый оттенок.

Заклинатель смог, наконец, перевести дух. Но глаза у всех троих по-прежнему были широко открыты. Сетнау поднес к глазам поврежденный папирус.

– Смотрите, – сказал он, указывая пальцем на прожженную строку. – Богиня сожгла слова: «Остановись, крокодил, сын Сета…» Значит, дело в Сете.

– Мут сможет заставить его замолчать? – спросила Неджмаатра.

– Никто из богов не может помешать другому богу говорить.

Глава 33
Смятение разочарованного принца

Дни, недели и месяцы во дворце текли в своем привычном русле. И только старые царедворцы по внезапно опущенным глазам, по чуть более натянутой, чем обычно, улыбке, по взгляду, который уклонялся от чужого взгляда скорее, чем взмахивала крылом мушка, кружащаяся над едой, понимали: что-то идет не так.

Напряжение спало только через пять дней после странного утреннего недомогания Рамсеса II, во время утреннего царского Совета. Принц Именхерхепешеф с братьями Рамсесом и Парехерунемефом, оба визиря, хранитель казны и военачальник Урия, остававшийся во дворце на правах неофициального советника, и, естественно, первый писец уже были в зале, когда в сопровождении двух слуг с опахалами вошел фараон. Ко всеобщему удивлению, на нем был черный парик, хотя со дня своей коронации он носил только рыжие, цветом напоминавшие красное дерево, которые парикмахеры изготавливали из волос лошадей гнедой масти. Чиновники постарались скрыть свое удивление. Неужели что-то случилось с хранителем париков? Немыслимо! Нет, этот выбор символичен, иначе и быть не может!

Рамсес, как ни в чем не бывало, устроился на троне и поинтересовался новостями. Все знали, что монарх ожидает дани от князьков Ханаана, Упи и вассалов, которые поутихли после его последнего похода к границам хеттского царства. Если дань пришлют, это будет означать, что все они признают власть фараона, если же нет, то станет ясно, что они вместе с хеттами снова плетут интриги против Земли Хора.

– Дань получена, твое величество, – доложил хранитель казны. – Даже из южного Упи. «Царский сын страны Куш» Хеканакхт тоже прислал нам подать в обычном размере.

– Хорошо. Какие новости от Именемипета?

Монарх назначил друга детства послом по особым поручениям на Востоке, и теперь тот регулярно сообщал не только о союзах и ссорах стран Леванта, но и о менее важных событиях – свадьбах, рождениях детей и болезнях властителей и князьков.

– Светлейший Именемипет сообщает, что в последнее время царь хеттов Муваталли выглядит больным.

– Вот и пусть отправляется к Ваалу!

По губам сановников пробежала легкая улыбка. Монарх не обронил ни слова о волнах, порожденных прохождением четырех воинских соединений по Азии. Хороший знак!

– Что-то еще?

Хранитель казны спросил мнения государя о распределении средств на восстановление и возведение храмов в Пер-Рамсесе. Обычно Рамсес, краем глаза взглянув на сумму, прилагал к документу свою печать; сегодня же этот процесс занял намного больше времени.

– Храм Сета пришел в упадок за последние несколько лет, верно?

– Он нуждается в восстановлении, твое величество, – согласился хранитель казны.

Визири переглянулись; не связано ли проявление такой заботы со сменой парика?

– Дай столько, сколько понадобится.

За дело взялся первый писец. Через несколько минут на папирусе появились дополнительные строчки и, наконец, оттиск царской печати. Рамсес встал, царедворцы и чиновники последовали его примеру.

– Отец, можешь уделить мне несколько минут? – обратился к фараону Именхерхепешеф, когда тот встал с трона.

– Идем!

Они вышли на террасу. Рамсес сделал знак слугам с опахалами оставить их с сыном наедине. Они сели так, что их разделял только круглый столик на ножке, на котором стояла большая ваза с сезонными фруктами из Куша и Та-Мери – бананами, финиками, абрикосами, манго и гуавой. Эта ваза как бы подтверждала то, что это удивительное зрелище не было порождением чар какого-то злого колдуна: отец и сын, смотрящие друг на друга, были похожи невероятно. Одному было тридцать пять лет, другому восемнадцать. Они были одного роста, имели одинаково сильные тела; как две капли воды были похожи их лица с прямыми носами, четко очерченными подбородками, полными губами и столь густыми ресницами, что им позавидовала бы любая женщина, тратящая массу времени на наведение красоты. Если не считать того, что отец был рыжеволосым, а сын – нет, остальные различия были незначительными и скорее являлись следствием времени – более глубокий взгляд, едва заметный саркастический изгиб губ у отца и юношеское нетерпение во взгляде сына.

– Слушаю тебя.

– Прости меня, божественный отец, но я задам тебе вопрос. То, что ты так долго спал несколько дней назад, как-то связано с ночным кошмаром?

– Да.

– Во сне ты видел Сета?

– Да, – после недолгой паузы ответил Рамсес. Он посмотрел на сына, и уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Он оставляет нас, божественный отец, – сказал сын срывающимся от напряжения голосом и с явным сожалением.

Рамсес вздохнул:

– Он разгневан. Нужно его успокоить.

По отстраненному выражению лица отца Именхерхепешеф понял, что Рамсес имеет в виду именно то, что сказал: нужно успокоить божественный гнев. Но он уже не мог считать Сета своим богом-покровителем.

– Я много думал об этом, – продолжал Рамсес. – Сет – бог войны. Он подтолкнул меня к походу на Кадеш, но Амон меня спас. Два наших следующих похода не принесли желаемого результата. И даже если теперь Сет покровительствует Птахмосу и апиру, что с того? Пусть живут себе с миром! Что нам до них? Горстка кочевников, затерявшихся в пустыне! Они возвращаются в Ханаан? На здоровье, там их принудят платить дань местным князькам.

Именхерхепешеф внимательно посмотрел на отца. Внезапно он понял, почему Рамсес сменил парик: отныне царь как бы отмежевался от вспышек гнева, страха и разочарования, которых ему стоило покровительство Сета. Новый Рамсес явился своему сыну, а скоро явится и своему народу и всему миру.

– Я побеседовал с Небуненефом, – снова заговорил монарх. – Главные боги нашего пантеона – Амон, Ра и Птах. Нехорошо, если первостепенное значение приобретает бог второго порядка. Это нарушает равновесие сил, которые правят страной.

Именхерхепешеф впервые слышал из уст отца рассуждения о религии помимо связанных с проведением церемоний государственного значения. Неужели ночное посещение Сета углубило интерес фараона к природе божественного?

– Но как же наша армия, отец?

– Разве не носят три ее соединения имена богов, которых я упомянул? – возразил на это Рамсес. – Четвертое же названо в честь Сета. Было бы ошибкой полагать, что главное в нашей жизни – это война. Я царствую в этой стране, а не за ее пределами. И обязан заботиться о процветании своей страны, – сказал он, указывая рукой на вид к западу от Уасета.

– Ты полагаешь, Сет нас предал?

Рамсес ответил после недолгого раздумья:

– Сет – бог чужеземцев. Его принесли с собой чужеземные государи [44]44
  Имеются в виду гиксосы: на древнеегипетском это слово означает «чужеземный государь».


[Закрыть]много лет назад, и, когда наш предок Яхмос изгнал их из страны, их бог остался. Мы приняли его, потому что он символизировал собой то, что нам было необходимо, – воинственный дух. И все же он не может соперничать с нашими богами. Сет отправил меня в Кадеш, когда армия еще не была к этому готова. Он вдохновил тебя на завоевание Амурру, но сам остался верен не тем, кто перенял его культ, а народам Азии.

Именхерхепешеф слушал отца как зачарованный. Его удивление и огорчение росли с каждой секундой: что делать ему в этом мире, где Сет лишился своих позиций?

– Но отец, ты ведь был воплощением Сета! – воскликнул он.

– Ты прав, я им был. Но больше не могу им оставаться, потому что я – сын Амона. Пойми, сын, и объясни своим братьям: существует три божества – Амон Скрытый, Ра, который является его лицом, и Птах, который суть его тело. Иногда они являют себя в иных формах. Есть и другие боги, но они не проистекают от трех упомянутых мною.

– И Сет тоже?

– Как я уже сказал, Сет – бог азиатов. Вполне возможно, что теперь он благоволит апиру. И Птахмосу. Мне до этого нет дела. Это так же важно, как то, что сейчас мимо меня пролетела мушка!

* * *

Внезапные перемены в Рамсесе, отце и правителе, ввергли принца Именхерхепешефа в такое смятение, что он отправился искать поддержки у «Мути» – царицы-матери Туи, которая испытывала к нему, своему первому внуку, особенно нежные чувства. Она звала его детским именем – Ими.

Возраст – пятьдесят шесть лет – обогатил Туи опытом, но не лишил кокетства. Она была накрашена, как в лучшие свои годы, и носила великолепные украшения – широкий золотой браслет с бирюзой, пектораль с кораллами и жемчугом и тиару с перидотами. Каждая прядь ее парика была тщательно завита и умащена по последней моде. Сиятельная вдова не отказывалась и от плотских удовольствий: все знали, что она неравнодушна к командиру гвардейцев, хранителю ее гардероба и сыну наместника Хнума. «Чтобы кане рассталась с телом, – объясняла Туи сыну, – нужно удовлетворять аппетиты обоих», на что Рамсес с улыбкой предложил построить для вдовых цариц Дворец Мужчин, раз уж существует Дворец Женщин для царей.

«Ни в коем случае! – отвечала Туи в том же игривом тоне. – Соперничество порождает ссоры. Вспомни, что Сет сделал с Хором! [45]45
  Сет попытался изнасиловать Хора, сына Осириса, который хитростью избежал позора.


[Закрыть]»

Да уж, Туи предпочитала называть вещи своими именами. Рамсес в ответ только рассмеялся.

Именхерхепешеф рассказал бабке о причине своего плохого настроения.

– Что ж, я этому рада, – ответила Туи. – Это доказывает, что мой божественный сын не стал мумией до срока.

Такого ответа юный принц не ожидал.

– Подумай сам, – продолжила она, – финиковая пальма рождается из косточки, которая совсем не похожа на взрослое дерево. Когда росток становится пальмой, он приносит плоды, которые, снова-таки, на него не похожи. Все, что не меняется, лишено жизни. Когда мужчина молод и мечтает о завоеваниях, Сет – достойный его покровитель. Он легко выходит из себя, он на всех и вся срывает зло, что иногда бывает полезно – когда он обрушивается на настоящего врага, как в случае со змеем Апопом, которого Сет пронзил копьем, спасая тем самым барку Ра. Но с годами большую власть над характером человека приобретает терпеливый и благостный Амон.

Туи отпила из кубка миндального молока и посмотрела на погрузившегося в размышление внука.

– Отныне твоего отца больше заботит благополучие его страны, а не завоевание далеких земель, которые к тому же нужно постоянно отстаивать ценой крови. Его покойный отец в свое время отказался от идеи вернуть эту азиатскую крепость, которую вы дважды пытались отвоевать. Для нас же лучше, если мы предпочтем мир с соседями постоянным стычкам с ними.

Взгляд ее черных, накрашенных, сверкающих, как карбункулы, глаз остановился на лице Именхерхепешефа.

– Что не дает тебе покоя, Ими?

– Эта внезапная перемена… Этот кошмар…

– Ты испугался, решив, что твой отец ослаб? Ты ошибаешься, он стал более сильным.

– Но что ему такого страшного приснилось? Ты знаешь?

Туи кивнула:

– Он рассказал мне, но смотри, никому не проговорись. Во сне твоему отцу явился Сет и стал яростно упрекать его и даже угрожать. Чего еще можно ждать от убийцы Осириса! Но твой отец ответил ему, как и следовало: он, который считал себя земным воплощением Сета, отрекся от его покровительства и призвал себе в защитники Амона.

Принц задумался.

– И теперь Сет будет защищать Птахмоса, – сказал он после паузы.

– Сет никого не станет защищать, – заметила Туи. – Мы в этом не раз убеждались. К тому же Птахмос теперь ничего не значит ни для твоего отца, ни для царства. Равно как и апиру.

Воспоминание о магическом ритуале, проведенном Сетнау, не покидало Именхерхепешефа. Новая реальность была ему отвратительна. Значит, о военной славе можно забыть, и военных походов, в которых молодой принц жаждал отличиться, попросту не будет. Он не стал делиться с Мути своими мыслями, потому что ее слова были исполнены здравого смысла и звучали успокаивающе, и все же он чувствовал себя как всадник, под которым в бою пала лошадь.

Он поцеловал бабке руку и ушел.

* * *

Но на этом испытания Именхерхепешефа не закончились.

В последние дни сон его перестал быть крепким, он улавливал многие звуки, которые не может слышать спящий, – стук сандалий, шаги стражников при смене караула на первом этаже дворца, уханье сов в саду, перешептывание страдающих бессонницей старух возле прачечной, крики младенца, страдающего от колик или когда у него прорезаются зубки, шаги служанки в крыле, где проживали принцы и принцессы, идущей к сточной канаве, соединенной с рекой, чтобы вылить содержимое ночного горшка. Неджмаатра мирно спала на постели рядом.

Но этой ночью к привычным звукам добавились новые, непривычные звуки. Это были короткие женские стоны, и звучали они близко, на том же этаже. Принц пытался было определить, откуда они доносятся. Он не раз слышал стоны супруг своих женатых братьев, и было сомнительно, чтобы какая-то из них вскрикивала, как мышь, которую поймал за хвост кот. В ночной праздности самые незначительные шорохи уподобляются рычанию льва… Отчаянный писк комара, испуганного близкой смертью, а может, просто голодного, казался не менее громким, чем крик гиппопотама, на лапе которого сомкнул свои челюсти крокодил. Именхерхепешеф не мог думать ни о чем, кроме этих всхлипов, сопровождающих плотское наслаждение.

Стараясь не разбудить Неджмаатру, он встал с кровати и, как был, обнаженный, вышел в коридор на поиски источника шума. Оказавшись перед дверью спальни своего младшего брата Хаемуасета, Именхерхепешеф немного постоял, с бьющимся сердцем прислушиваясь к вздохам и стонам, потом в него словно вселился демон и он толкнул дверь.

Единственная в комнате лампа позволяла увидеть тела Хаемуасета и рабыни, которая была чернокожей, а значит, родилась в Куше или Пунте.

– Так вот почему тебя считают никуда не годным всадником! – воскликнул Именхерхепешеф.

Любовники, которым едва исполнилось по четырнадцать, застыли от ужаса.

– И с кем! С рабыней!

– Что тебе нужно в моей комнате?

– Я забочусь о будущем империи!

– Голый?

– Твои крики меня разбудили.

– И возбудили? – Хаемуасет усмехнулся, рабыня тоже улыбнулась.

Это стало последней каплей. Именхерхепешеф словно сошел с ума: подскочив к нахалке, он раздвинул ей бедра и вошел в нее на глазах у брата. Она закричала было, но он закрыл ей рот ладонью. Хаемуасет попытался оттолкнуть брата, но Именхерхепешеф ударом кулака свалил его на пол. Именхерхепешеф всегда быстро добивался желаемого – вскоре его жертва забилась, как рыбка на крючке. По тому, как задрожали ее ноги с розовыми ступнями, упиравшиеся в загорелые плечи мужчины, было понятно, какое удовольствие она получала от этого неожиданного соития. Свои крики она глотала вместе со слюной, поскольку принц продолжал зажимать ей рот. Хаемуасет с расширившимися от ужаса глазами наблюдал за происходящим, лежа на полу. Он не боялся вступить в драку со старшим братом, нет; он завороженно наблюдал за проявлением звериной природы в человеке, которого привык считать своим защитником и покровителем. Совокупляющиеся животные всегда становятся объектом нездорового любопытства со стороны людей, но это – всего лишь очередная попытка разгадать тайну зарождения жизни. Когда этому занятию предается человек, да еще твой старший брат, к тому же главнокомандующий царской армии, зрелище становится откровением. Непристойность тоже воспитывает – по-своему.