Текст книги "Рамсес II Великий. Судьба фараона"

Автор книги: Жеральд Мессадье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Облагодетельствованный почестями прислужник…

Он вдруг вспомнил, что перед его отъездом на юг во дворец доставили двух наложниц. Он поужинал с Тийи, ее супругом Тиа и Именемипетом, и подаренная вином эйфория не располагала к отдыху, наоборот, она гнала сон прочь. А может, привычный распорядок дня нарушила полная луна; многие верят, что она помогает женщинам зачать…

Па-Рамессу позвал Именемипета:

– Женщины, которых прислал Хормин, все еще во дворце?

– Да, светлейший принц.

– Значит, ты их видел?

– Да, светлейший принц.

– Они красивы?

– Изумительны, светлейший принц. Как едва созревшие финики на ветвях…

– Их имена?

– Нефертари и Исинофрет.

– Прекрасные имена для фиников.

Именемипет улыбнулся.

– Сегодня я не расположен к отдыху.

– Сожалею, светлейший принц.

– Природа людская презренна.

– Светлейший принц слишком молод, чтобы знать это.

Но Па-Рамессу только что понял, чем вызвано его разочарование.

– Ей недостает широты, воображения… Иногда нам хочется накормить свою кабобами…

На этот раз Именемипет не улыбнулся. Наоборот, лицо его стало серьезным.

– Я видел тысячи сражающихся, Именемипет. И временами мне казалось, что это дерутся не люди, а крысы.

– Лишь единицы подданных принца наделены такой же силой и столь же возвышенной ка,как у него.

– Но почему я другой? Ты можешь объяснить?

– Мои познания скромны, светлейший принц. Их хватает лишь на то, чтобы констатировать очевидное. Возможно, дух Хора снизошел в тебя, как и дух Ра, во время твоей коронации. И дал твоей душе свои крылья…

Па-Рамессу вспомнил ни с чем не сравнимый восторг, охватывавший его во время коронаций деда и отца.

– И я обречен вечно испытывать недовольство, как это происходит сейчас?

– Нет. Твое разочарование берет начало в твоей доброте. Ты полагал, что твои подданные не очень отличаются от тебя. И теперь остро ощущаешь свое одиночество. Но ты справишься с этим чувством.

– Откуда тебе известны такие вещи? Когда мы познакомились, ты был простым писцом с измазанными землей ногами, а теперь ты светоч мудрости.

– Дело не в мудрости, а в любви, которую я испытываю к моему принцу. Наблюдая за ним, я научился его любить, а значит, и узнал его.

– Выходит, знание есть любовь?

– Знание направляет любовь.

Па-Рамессу на мгновение задумался.

– Попроси одну из этих девушек подняться ко мне в спальню.

По прошествии нескольких минут в комнату принца скользнула почти бестелесная женская фигурка. Тайна, окутанная мягким плиссированным льном, замерла у порога.

– Добро пожаловать, – сказал ей Па-Рамессу. – Как тебя зовут?

– Нефертари, светлейший принц.

Она вошла.

Глава 17
Пробуждение царственных пальцев ног

Дарит ли красота своему обладателю власть? Либо делает ее очевидной? Или же есть своя, особая красота в том немедленном и естественном воздействии, которое власть оказывает на умы?

Эти вопросы пронеслись в голове Па-Рамессу в мгновение ока и отступили перед очевидностью: Нефертари была не похожа на тех женщин из Дворца Женщин, которые постоянно искали способ убить скуку. Стоило ей войти, как он встал и предложил гостье присесть.

– Я сяду, когда сядет светлейший принц.

Он сел и внимательно посмотрел на девушку: стройность ее юного тела и очарование ясного лица – свежего, как зернышко миндаля, – привлекли бы к себе взгляд куда более помутневший от горечи, которой не был пока отягощен взгляд юного принца: Нефертари выделялась из всех, кого ему довелось видеть, своей осанкой и выражением лица. Она была одновременно надменной и любезной. И она тоже не спускала с него глаз.

Она не заговорит первой, Па-Рамессу знал это.

– Я рад нашему знакомству.

– А я рада, что светлейший принц наконец отвлекся от военной службы и одарил меня своим вниманием.

Он залюбовался тонкостью ее запястий и лодыжек. А потом сказал себе, что она – ровня ему. Это была первая девушка, о которой он так подумал.

– Хочешь вина?

– Если светлейший принц хочет вина, я охотно составлю ему компанию.

Он наполнил два кубка – из числа тех, которые изъяли из дворца номарха Бухена.

– Сегодня прекрасный вечер. Может, выйдем на террасу?

– Я последую за принцем, куда бы он ни пошел.

Взяв кубки, они вышли на террасу и оперлись локтями о балюстраду. Их взгляды, окунаясь в ночную тьму, пробежали по прекрасному саду, по берегу Великой Реки и, наконец, встретились. Терраса была освещена только светом факелов, прикрепленных к стенам на первом этаже дворца.

– Я уважаю этикет, поскольку он позволяет каждому, не прилагая лишних усилий, вести себя сообразно своему положению, – начал Па-Рамессу. – Но сейчас я сожалею о том, что он же лишает меня возможности узнать, о чем ты думаешь.

– Действительно жаль, – отозвалась она шутливо, – потому что близость светлейшего принца порождает во мне только приятные мысли.

Этой девушке палец в рот не клади…

– И о чем же ты думаешь?

– Я думаю, что передо мной – юноша, щедро одаренный богами, который, ведомый благодарностью, делает все, чтобы и они были довольны. Его военный гений прогоняет беспорядок из царства его божественного отца, а в мирное время он заботится, вне всяких сомнений, только о том, чтобы его народу жилось хорошо.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что слава делает человека одиноким.

– Откуда ты это знаешь?

– Я наблюдала за своим отцом.

– Кто он?

– Один из доблестных командиров, сражавшихся в кампаниях против хеттов.

– Он был одинок? Но ведь у него была твоя мать!

– Она умерла, когда я была маленькой. Он взял вторую жену, но однажды сказал мне: «Она ласковая и преданная, но она не знала меня в юности. Она видит во мне супруга, но не друга».

– Кто отправил тебя в Уасет?

– Мой дядя, они с отцом воевали вместе.

Он спросил, сколько ей лет. Оказалось, девушка на год и несколько месяцев младше его самого и родилась в Верхнем Египте. Па-Рамессу захотелось коснуться рукой ее маленьких округлых грудей, угадывавшихся под тканью платья, но, поговорив с ней, он осознал, что такого уровня общения он раньше и представить себе не мог. Такой жест с его стороны она сочла бы примитивным проявлением похоти. Желание поговорить с Нефертари возобладало, и это тоже не могло не удивить Па-Рамессу.

– Приходи завтра поужинать со мной, – сказал он, чувствуя, что не управляет ситуацией.

Подобное приглашение подразумевало, что пришло время прощаться, но она восприняла это спокойно. Нефертари взяла свой кубок и поставила его на поднос рядом с кувшином. Знаменательный жест: она вернула на место только свой кубок; вне всяких сомнений, это означало, что она не пытается предугадать намерения своего гостеприимного хозяина. Возможно, он хочет допить свое вино в одиночестве. Когда девушка вышла, он проанализировал свое поведение и остался собой доволен. Ему хотелось бы не только испытывать желание, но и быть желанным. Па-Рамессу уснул, мечтая о ней, и он не смог бы сказать, что влекло его больше – ее тело или она сама, предвкушение удовольствия или единение душ.

Когда он проснулся, слуги, выполняя его указание, привели в покои принца гепардов и принесли миски с кормом для них. Па-Рамессу нравилось самому кормить животных. Они были великолепны: несмотря на то что родились дикими, они дарили свою верность и привязанность человеку, который кормил их и ласкал. Их пренебрежительная и податливая величавость поражала Па-Рамессу; теперь он понял, почему столько божеств египетского пантеона имели звериные головы.

* * *

На следующий день он долго в присутствии Сети беседовал с зодчими строящегося храма в Абидосе, потом общался с Дидией, начальником мастеров, которым было поручено создание барельефов, а после этого утвердил с писцами окончательный вариант текстов. В это же утро в Уасет пришли первые отчеты писцов, которым было поручено проверить отчетность зачинщиков мятежа.

– Какому наказанию их подвергнет божественный государь? – спросил Пасар.

Сети повернулся к сыну:

– Твое мнение?

– В их случае подходящим наказанием была бы смертная казнь. Думаю, население, да и сами провинившиеся ждут именно такого решения. Но я бы предпочел более жестокое наказание – я бы заставил их влачить свои дни в бедности и бесславии до самой смерти.

Сети, Пасар, Небамон и писцы подняли головы в недоумении.

– В бедности и бесславии? – переспросил Сети.

– Мятежные номархи и землевладельцы возжелали царской власти. Надо заставить их работать на земле. Смерть приходит быстро, а унижение длится долго. Воспоминания о фаршированных перепелках будут особенно мучительны, когда им придется есть бобы и лук. И пусть единственным запахом, который они будут вдыхать до последнего своего дня, станет запах их собственного пота. И при этом они не смогут обвинить тебя в жестокости, поскольку ты проявил милосердие, подарив им жизнь.

Сети улыбнулся, потом расхохотался. Оба визиря последовали примеру государя.

– Именем Ваала! Ты еще более мстительный, чем сам Сет! – проговорил сквозь смех фараон.

В качестве ругательства Сети использовал исключительно имя бога хеттов.

Писцы прилежно записали царский приговор: виновным оставляют жизнь, но и только.

После этого Па-Рамессу позвал к себе Именемипета и приказал привести армейского писца, привезшего ему послание личного характера. Уезжая из Бухена, он поручил своим новым ставленникам на местах провести дознание по поводу деятельности Птахмоса. Ответ был таким же ясным и четким, как и слова номарха Себахепри: поведение былого соперника было безупречным. Некоторые зачинщики мятежа пытались получить у него часть добытого золота в обмен на денежное вознаграждение или высокий пост в будущем, когда они добьются цели. Но Птахмос в резкой форме отказал им и даже уведомил о случившемся охранительную службу нома. Более того, он усилил контроль за учетом намытого золотого песка и слитков.

– Его все боятся и уважают, – добавил писец.

Отчет не развеял сомнений Па-Рамессу. Бдительность Птахмоса не помешала Себахепри при каждом удобном случае запускать руку в государственные хранилища. В лучшем случае оказавшийся не у дел соперник был пустым мечтателем.

Пришло время послеобеденного отдыха. Па-Рамессу с грустью вспомнил о своих детских путешествиях по недрам огромного отцовского дворца. Тогда его обуревала жажда знаний. Теперь их ему хватало. Придет ли время, когда их будет слишком много?

* * *

Присутствие Нефертари за ужином немного удивило Именемипета. Тийи и Тиа в этот вечер принимали гостей в своих покоях. Па-Рамессу спросил у девушки, как она проводит свое свободное время.

– Те, у кого есть желание, могут брать уроки музыки и религии, – ответила она.

– И что же ты предпочитаешь?

– И то и другое, светлейший принц.

Удивление Па-Рамессу было очевидным. А она продолжала:

– Это две стороны одной науки, светлейший принц. Музыка возвышает сердце, а изучение религии обогащает ум. И то и другое возвышает каи освобождает ее от свойственных любой катерзаний.

Этот ответ удивил даже Именемипета.

– Что знаешь ты о терзаниях ка? – спросил Па-Рамессу.

– Боюсь, их описание утомит светлейшего принца.

– Нет. Говори!

– Чаще всего катерзается мыслями об уходящем времени, – сказала Нефертари, не сводя глаз с лица Па-Рамессу. – Плоды зреют, потом одни становятся чьей-то пищей, другие – падают на землю. Их никто не съест, разве что птицы, скарабеи или черви.

Она ненадолго замолчала.

– Каждое живое существо – это жилище. Одиночество – жилище пустое. Почему оно пустое? Чем оно хуже других? Со временем оно превращается в гробницу.

Па-Рамессу слушал со всевозрастающим удивлением эти размышления о смерти и об одиночестве. Нефертари не только не была похожа на обычную наложницу, ему вообще не приходилось за свою жизнь встречать подобных женщин. Он вспомнил было об альмах, медленно увядавших во Дворце Женщин, но Нефертари продолжала:

– Музыка и религия учат нас быть выше беспокойств подобного рода, светлейший принц. Они учат, что кавсегда найдет свою небесную обитель, освещенную лучами Ра.

Она подняла глаза, и он прочел в ее взгляде спокойный вызов и вопрос, как если бы она сказала: «Вот так я живу. Ты удовлетворен?»

Он выдержал этот взгляд, и его собственный смягчился. Он угостил ее смоквами, маринованными в вине с добавлением розовых лепестков. Она взяла одну кончиками пальцев, попробовала и сказала:

– Они восхищают, но менее, чем присутствующий здесь светлейший принц.

Он улыбнулся, и эта веселая улыбка рассеяла серьезность, сковывавшую присутствующих. Тактичный Именемипет попросил позволения удалиться. Па-Рамессу и Нефертари остались одни.

– Если у тебя есть ко мне вопросы, я буду рад на них ответить, – сказал он.

– Светлейший принц великодушен. Вопросы похожи на пчел. Твое присутствие – цветок, распустившийся на солнце. Пчела прекратила свой поиск.

У Па-Рамессу появилось ощущение, что этот обмен любезностями и игра в намеки отдаляют их друг от друга.

– Слова похожи на одежды, – сказал он. – Чем больше мы говорим, тем больше на нас покровов. Скоро мы станем похожи на мумий и будем видеть только глаза друг друга.

Картинка позабавила Нефертари и вызвала у нее долгую улыбку.

– Я не намерен оставлять этот плод ни птицам, ни скарабеям, ни червям, – сказал он.

Она опустила глаза.

– Этот час угоден тебе?

– Он желанен, – просто ответила она.

* * *

Со дня своей инициации в мир телесной любви Па-Рамессу только брал, как крестьянин, дорвавшийся до яблок, дынь и гроздьев винограда, который, наевшись, идет заниматься другими делами. Он был удивлен: в первый раз женщина (хотя нет, женщиной Нефертари называть было пока еще рано) исследовала его тело. От груди к ступням она открывала его для себя, в то время как он ласкал руками и языком ее тело. Ее неопытность была очевидна; он знал, что боль неизбежна, но никак не мог решиться причинить ее. Однако Нефертари жестами дала понять, что согласна продолжить ритуал. Сдержанный крик – и ее тело и лицо напряглись, потом снова расслабились. Задыхаясь от острой нехватки воздуха, она украла у него дыхание. Прижавшись губами к губам любовника, она пила воздух, в котором он так нуждался. Он был глубоко внутри нее – там, где, без сомнения, зародится новая жизнь. Это было похоже на убийство, на вспашку. Он страстно, ритмично двигался в ней. И вдруг она оторвала губы от его губ, и потрясение, сопровождаемое внутренней бурей, опустошило ее. Она сжала руками плечи Па-Рамессу и секунду спустя упала на постель, оставшись недвижимой.

«Кровь смешалась с семенем», – подумал Па-Рамессу.

Он разомкнул объятия.

Они не обменялись и словом. Таким образом они сохранили свою наготу.

В сумерках, которые рассеивал рыжеватый свет масляной лампы, она коснулась лица своего любовника. Он поцеловал ее в ладошку и положил ее себе на грудь.

– У наших касегодня праздник, – прошептала она.

И заснула.

Она еще спала, когда он встал, привел себя в порядок и ушел в другой дворец на утренний Совет. Перед уходом он приказал Именемипету проследить, чтобы избранница, спящая в его покоях, была окружена всяческой заботой и вниманием.

Он знал, что еще до наступления полудня во всех трех дворцах будет известно имя будущей супруги принца.

На следующий день вечером Нефертари получила приглашение поужинать у Сети. Удивительно, но больше всех радовалась происходящему Туи. Само по себе это приглашение «закрепляло» выбор соправителя, но царица придала событию церемониальную окраску, одарив молодую женщину золотым ожерельем с бирюзой и кораллами, в центре которого красовался крупный перидот в форме скарабея, именуемый «вечерний изумруд» (перидот обладает свойством защищать и очищать тело, а скарабей – символ вечности); Туи нашла наилучший способ продемонстрировать девушке свое уважение и заинтересованность. Когда соправитель и его спутница отправились обратно в свой дворец, Нефертари сопровождал носитель опахала – привилегия, подтверждавшая ее ранг. Этим все было сказано.

Оказавшись в спальне, Па-Рамессу раздел женщину, ставшую отныне его женой, и заключил ее в объятия. Она притворилась, что не ожидала его ласк и поцелуев:

– Ты уже хочешь молока? Ты уже целуешь своего ребенка?

Но вовлечь его в словесную игру ей не удалось – Па-Рамессу сгорал от желания. А она оказалась не менее пылкой и жадной до поцелуев. Он перестал сдерживаться и окунулся в это первое в жизни любовное завоевание, как в военную кампанию, особенно жаркую из-за того, что он ощущал себя желанным. Бестелесность Нефертари оказалась всего лишь покровом. Без сомнения, она мечтала о теле своего любовника, поскольку отдавалась ему пылко и с выдумкой. Он вздрогнул, совсем как женщина, когда она лизнула рану на его бедре, которая недавно зарубцевалась, но кожа в этом месте оставалась более чувствительной.

– Это временное влагалище, – пояснила ему Нефертари наигранно серьезным тоном.

Па-Рамессу представил себе эту картинку и засмеялся.

– Ты гордишься своей мужественностью, – сказала она, – но твоя красота в том, что и в мужественности твоей есть женственность.

Смех угас.

– Женственность во мне?

– Ты как богиня Нейт. Священные книги говорят, что она – женщина, которая поступает как мужчина, и мужчина, который поступает, как женщина.

Момент не располагал к углублению в столь необычный вопрос. Далее события развивались по законам тела. Но сюрпризы для Па-Рамессу на этом не закончились.

– Почему ты целуешь мне ноги? – спросил он, когда их объятия немного ослабли. – Ты не моя рабыня.

– Целуя, я стараюсь разбудить их, потому что ты обделяешь их своим вниманием. Твое тело – не ствол дерева, и твоя каживет всюду, от макушки до кончиков пальцев ног. Люби их так, как любишь свои руки.

На рассвете они снова жадно занялись любовью.

– Думаю, только наш ребенок умерит твое желание быть во мне, – сказала она ему.

Нефертари стала первой женщиной, которая смешила его своими шутками. И смогла кое-чему научить. Потому что Па-Рамессу стал больше внимания уделять своим пальцам ног. Приказал банщикам тщательно отполировать на них ногти, поскоблить и умастить благовониями подошвы. Время от времени он поджимал ногу под себя и массировал стопу. Как оказалось, это помогало размышлять. Нефертари оказалась права: ноги не менее важны, чем руки, ведь они дают возможность вступить во владение землей.

Откуда Нефертари все это было известно?

Покои Первой супруги принца незамедлительно обустроили с помощью хранительниц гардероба царицы Туи и Дворца Женщин. Первые дни Па-Рамессу интересовался процессом, но в конце концов щебет женщин и суета вокруг предметов мебели надоели ему и он стал обедать с визирями Небамоном и Пасаром.

Но это ничуть не мешало Нефертари каждый вечер напоминать ему о статусе царственных пальцев ног.

Глава 18
Каждый человек – это крепость

Ночные баталии привели к неизбежному финалу. Нефертари объявила об этом супругу через два месяца, и они оба задались вопросом: а можно ли и дальше предаваться любовным играм? Придворных лекарей созвали на совет; он был длительным и закончился довольно злобной перебранкой этих допущенных к царским особам знатоков, а молодые супруги так и не поняли, как им быть. Впрочем, так обычно и происходит, когда обсуждаются простые вопросы.

Часть лекарей отстаивала мнение, что сношения питают жизненную силу женщины, необходимую для развития плода; их противники возражали, утверждая, что вторжение инородного тела во влагалище может сотрясать плод и привести к болезни. Па-Рамессу усмехнулся про себя, подумав, что эти мудрецы, вероятно, уподобляют мужской член ручке метлы, но воздержался от комментариев. Подытожил обсуждение вывод кормилицы царской дочери Тийи, и был он краток: «Пока можно – можно».

В худшем случае эти слова можно было счесть глупыми, в лучшем – загадочными, как это обычно и бывает с понятными вещами. Приняв во внимание статус молодоженов, кормилица пояснила свое умозаключение:

– Начиная с пятого месяца, покой для беременной предпочтительнее, чем движение.

За советы она получила золотое кольцо.

Сети, обрадованный тем, что династия будет продолжена, испытал прилив энергии. Ему показалось, что храмов в этом мире возвели мало, и он решил подготовить для себя жилище в мире ином. В последние недели на царских советах обсуждались в основном вопросы, связанные с завершением работ в погребальном храме действующего фараона и святилище Амона. Шел десятый год правления Сети. Украшением роскошно отделанного и изысканно обставленного храма Амона стал зал с огромными колоннами, подобного которому не было в долине Великой Реки. Сети, Туи, Па-Рамессу, Нефертари и придворные присутствовали на пышной церемонии открытия храма. Фараон пребывал в неописуемом восторге. По возвращении в Уасет он приказал зодчим возвести еще один храм Амона – в стране Куш, в городе Напата.

Подошел к концу четвертый месяц беременности Нефертари. Отныне молодая женщина большую часть дня проводила лежа, в компании своих придворных дам. От ее ночного пыла остались одни воспоминания, нежность пришла на смену лихорадке страстей. Она пожелала спать одна – голод и жажда часто поднимали ее с постели, а она не хотела нарушать сон супруга.

– Как же тебе пережить эти пять месяцев? – спросила она у Па-Рамессу.

Вопрос застал его врасплох. Было странно, что она спросила его об этом, да еще таким непринужденным тоном.

– Я буду рада, если меня заменит моя подруга Исинофрет, – продолжила она.

Па-Рамессу испытал нечто похожее на разочарование; он ожидал, что в такой ситуации Нефертари будет ревновать.

– Я не вижу от телесного поста пользы ни для тебя, ни для меня, – пояснила она.

Это была правда. Па-Рамессу напомнил себе, что Нефертари – здравомыслящая женщина. Мастерица словесной игры временами бывала удивительно прямолинейна.

– Если ты захочешь, я приглашу ее сегодня к нам на ужин, – заключила она.

Он наклонился и поцеловал Нефертари в губы. Она научила его не разбрасываться словами. И показала, насколько непросто устроен этот мир. Люди – не солдаты, всегда готовые выполнить приказ, да и он не всемогущ. Человек не может знать всего и все предусмотреть. Быть самцом хорошо, но быть мужчиной – совсем другое дело…

Вхождение Исинофрет в его жизнь ознаменовало собой второй этап зрелости.

* * *

Еще до ужина о приглашении стало известно в трех дворцах. Нефертари явно имела в виду, что она тоже примет участие в вечерней трапезе, однако на ужин она не пришла. Место хозяйки за столом заняла Тийи, тем самым давая понять, что родители принца согласны на этот второй союз, которому, судя по всему, предстояло продлиться достаточно долго.

Исинофрет отличалась от Нефертари, как кошка отличается от собаки. Своим изяществом она была обязана молодости, но не утонченному уму. Она улыбалась, потому что была от природы наделена веселым нравом и никакие мысли не омрачали ее веселья. Она не училась музыке, не изучала религию; свободное время Исинофрет проводила в ткацких мастерских дворца, где изготавливались тончайшие льняные ткани, за которыми охотились иностранные купцы и подобных которым нигде, кроме Египта, не умели делать. Она любила вино и шутки, что не замедлила продемонстрировать, залившись серебристым колокольчиком, когда Па-Рамессу заявил, что люди не знают своих настоящих богов-покровителей, и, к примеру, богом-покровителем Хормина является бык Апис, а Пасара – шакал Упуаут.

– А кто мой бог? – жеманно спросила Исинофрет.

– Хатор в свои юные годы.

Сравнение смелое, поскольку Хатор в молодости была сладострастной, как бог Мин, но Исинофрет об этом не знала. Тийи засмеялась первой, дав сигнал к всеобщему веселью, а чуть позже ушла, уводя с собой остальных гостей.

Первые часы ночи подтвердили первые впечатления Па-Рамессу: Нефертари была подобна сочной жареной перепелке, соединяющей в себе нежный запах шалфея с волнующим вкусом, свойственным дичи; Исинофрет оказалась простым блюдом из бобов и лука. Грубость сравнения не лишала его справедливости. Па-Рамессу отдал должное хитрости Нефертари: она знала, что подруга только подчеркнет ее очарование. Он усмехнулся про себя. Так всегда: плебейская еда насыщает быстрее, чем изысканные кушанья, которые сдерживают животный голод и льстят дворцам. Такова извечная функция женской одежды, которая приятно будоражит мужчин на пути к цели, а обнаженное тело быстро удовлетворяет желание. Проснулся Па-Рамессу удовлетворенным. Исинофрет, дочери сановника с Востока, вассала Сети, тоже не на что было пожаловаться – она провела ночь с молодым сильным мужчиной, который к тому же был наследником трона Хора.

Была ли она девственницей? Вопрос нелепый: девственная плева либо есть, либо ее нет. Но в казарме Па-Рамессу доводилось слышать, что забавы некоторых одиноких женщин приводят к тому, что возникают… вариации. И хотя он не обладал большим опытом в таких делах, крик Исинофрет показался ему немного наигранным. Колесницу не останавливают на полном ходу, вот и Па-Рамессу решил прогнать прочь сомнения.

Первое, что он сделал после пробуждения – отправился к Нефертари.

– Как чувствует себя моя принцесса? – спросил он, пока две придворные дамы поправляли парик его Первой супруги.

Она по достоинству оценила его сообразительность. Этот визит давал двору понять, что Нефертари сохраняет свой ранг, а это многое значило.

– Созерцание твоего лица наполняет мое сердце радостью. Могу я спросить, в каком настроении проснулся мой светлейший принц?

– Со вчерашнего дня он думает только о изумительном вкусе вина, коим является твой разум.

Было очевидно, что его слова поставили придворных дам в тупик. Но супруги прекрасно поняли друг друга. Нефертари опустила глаза и улыбнулась.

– Солдаты любят пиво, – добавил он, – но командиры предпочитают вино.

Нефертари прыснула. Сравнить Исинофрет с пивом! Он поцеловал ей руку и удалился.

Поток дней и особенно ночей раздувал самомнение новой избранницы; она потребовала отдельные покои, штат придворных дам и собственную парикмахершу. Она сказала, что не собирается делить последнюю с другой супругой. Па-Рамессу поручил Тийи и Именемипету удовлетворить эти женские желания, но потребовал, чтобы комнаты второй супруги располагались напротив жилища Нефертари.

* * *

Теперь Па-Рамессу приходилось много ездить.

Сети в последнее время находил поездки слишком утомительными. Долгие часы, проведенные в седле, подвергали его спину жестокому испытанию, а езда в колеснице его оглушала. И хотя он всегда двигался впереди своей свиты, от пыли и безжалостного солнечного света ему становилось плохо. Сначала ему пришлось сократить количество поездок, потом он переложил на плечи сына обязанность общаться с зодчими и скульпторами, равно как и с казначеями, которые оплачивали труд камнетесов и других рабочих.

Иногда выходило так, что Па-Рамессу по нескольку недель не появлялся в своем дворце.

Однажды, вернувшись, он увидел, что в покоях Нефертари царит оживление: двое лекарей и три повитухи распоряжались армией дворцовой прислуги. Тийи встретила его у двери:

– Она скоро должна родить.

Он подошел к кровати супруги и погладил ее по лбу. Когда он отнял руку, она была влажной.

Но первый крик Нефертари издала ближе к вечеру. Он был душераздирающим. Разрыв плевы изнутри. Па-Рамессу не мог думать ни о чем другом. Ужас отразился на лице Исинофрет, прибежавшей из своей комнаты.

В седьмом часу пополудни Па-Рамессу срочно призвали к изголовью роженицы. Окинув комнату взглядом, он увидел и мертвенно-бледное лицо Нефертари, и крохотное существо, орущее во всю мочь своих легких на руках у повитухи.

– Мальчик! – объявил лекарь, перерезая пуповину.

Па-Рамессу подбежал, чтобы получше рассмотреть свое первое дитя, которое повитухи обмывали в лохани. Он мысленно взмолился Амону – крохотное создание было уродливым, – но, присмотревшись, испытал прилив нежности. Тийи, Тиа и Именемипет вывели его из комнаты. Навстречу им бросилась Исинофрет с перекошенным от страха лицом, спросила, жива ли Нефертари, и, получив утвердительный ответ, разрыдалась.

На следующий день Туи навестила Нефертари и преподнесла ей второе золотое ожерелье, на этот раз украшенное изображением Хора в обличье ястреба с красными глазами.

– Ты уже придумал имя для своего первого сына? – спросила мать у Па-Рамессу, когда принесли спеленутого младенца. Не получив ответа, она сказала: – Предлагаю назвать его Именхерунемеф.

«Амон от него справа». Нефертари согласилась с выбором свекрови, и Па-Рамессу подчинился решению женщин. Кормилица передала ему мальчика; глаза отца и сына встретились – глаза соправителя одного из самых могущественных государств и глаза самого беззащитного существа на свете. Па-Рамессу ощутил необъяснимое волнение. Ребенок икнул, пустил слюну и заплакал; отец вернул его кормилице.

Никто не может думать обо всем одновременно.

Пять недель прошло, прежде чем Нефертари вернулась на супружеское ложе. Роды супруги знаменуют паузу в жизни мужчины; благодаря этому событию он понимает, что в мире все не так просто, как ему казалось. Нет, он вовсе не хозяин своему телу и телу своей супруги, и еще меньше – их спаренным телам; здесь правят другие законы. Это был новый знак Па-Рамессу об ограничении его власти. Только наделенные вечной жизнью являются истинными царями. Он снова вспомнил свое царственное имя, Усермаатра.

Утолять его плотский голод выпало на долю Исинофрет.

Однажды, раздевшись перед ним, она вдруг повела себя еще более жеманно, чем обычно, – стала отстраняться, когда он попытался ее обнять, избегала объятий, не отвечала на поцелуи и в конце концов надула губы и приняла вид «женщины, которой есть что сказать». Он спросил у нее, в чем дело.

– Я беременна! – жалобно воскликнула она.

– Но ведь это прекрасная новость! И как давно?

– Больше месяца.

– Ты должна радоваться.

– Я буду как Нефертари… Ты видел, как она мучилась…

– Ее мучения заняли час. Она подарила мне первого сына.

Как бы то ни было, кости были брошены. Упоминание о ранге, приобретаемом благодаря этой беременности, вернуло Исинофрет хорошее настроение и сделало более сговорчивой и щедрой на ласки. А Па-Рамессу подумал, что Нефертари как раз поправится, когда ему придется покинуть ложе Исинофрет. Так что все складывалось неплохо: пока одна ждала ребенка, он мог наслаждаться обществом второй.

* * *

Человек всегда смотрит на животное свысока: оно не умеет ни читать, ни создавать изображения, и уже это говорит о превосходстве человека. Но Па-Рамессу еще в детстве получил достаточно доказательств того, что животные воспринимают незаметные сигналы людей и ведут себя сообразно. Обучаясь верховой езде, он, к примеру, заметил, что его лошадь чудесным образом реагирует на смену настроения всадника. В дни траура по Па-Семоссу она была намного послушнее обычного, но если наездник пребывал в веселом настроении, становилась норовистой и нервной. Какие сигналы позволяли ей судить о настроении седока? Па-Рамессу этого не знал. Однажды утром он довольно долго размышлял об этом. Слуги как раз привели гепардов, и те, сытые, улеглись у ног хозяина. Он наблюдал за хищниками, и от него не укрылось, что приближение человека они почуяли намного раньше него. И они точно знали, что это Именемипет – единственный из приближенных Па-Рамессу, с которым у зверей возникла взаимная симпатия.