Текст книги "Гиблая слобода"

Автор книги: Жан-Пьер Шаброль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

* * *

Строительство наполнено звуками, равномерными, постоянными, случайными, к которым так привыкаешь, что перестаешь их замечать. Но когда работы вдруг прекращаются, начинаешь чувствовать тишину. И среди этой тишины слышишь слабый, замирающий звук. На стройке, где неожиданно остановилась жизнь, всегда найдется какой‑нибудь плохо прикрученный кран, из которого упорно капает еода в еще неполную бадью.

Ла Суре выскочил из барака. Он остановился посреди строительной площадки, между строящимся зданием и вехами. К нему подбежал Баро. Ла Суре заметил на пятнадцатом этаже карниз из человеческих голов. Он сложил руки рупором. До рабочих долетели обрывки слов:

– Свол… эл… ство вык…ли!

Рабочие гурьбой устремились к спуску; толкаясь, они нетерпеливо топтались на месте, ожидая, пока товарищи сойдут по приставной лестнице. Все повторяли вполголоса: «Выключили электричество», – стараясь проникнуться этой Мыслью. С четырнадцатого этажа уже можно было спускаться по настоящей лестнице, на которой, правда, еще не было ни перил, ни облицовки. Рабочие по три человека в ряд бросились по ней с гневными возгласами, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Огромный дом содрогался °т топота и криков, а квартиры без перегородок наполнялись гулким эхом. Не замедляя шага, Жако толкнул в бок Октава:

– Ну как, приятель?

– А что?

– Если бы хозяева так уж были довольны забастовкой, они не выключили бы у нас ток.

Помост, заменявший парадный вход, был слишком узок, чтобы сбежать по нему всем вместе. Они прыгали вниз, сдвинув ноги и расставив руки для равновесия.

Рабочие собрались отовсюду: из столярной мастерской, из цеха, где приготовляют бетон, из цеха сборных элемен тов, со второго этажа другого здания. Все окружили Ла Сурса и Баро. Засунув руки в карманы или спрятав их под куртку, люди притоптывали ногами, чтобы согреться. Утрамбованная площадка гудела от мрачного топота этой неподвижной и молчаливой толпы.

Ла Суре встал на цыпочки и потянул носом воздух, словно хотел определить настроение собравшихся.

– Товарищи… арищи!

Ла Суре и Баро заговорили одновременно. Кивнув головой, Ла Суре уступил слово Баро.

– Товарищи!

Порыв ветра послал им в лицо, как пулеметную очередь, струю песка, смешанного с пылью. Рабочие протирали глаза, сморкались, плевались. Баро провел языком по губам, поморщился и продолжал:

– Товарищи, Французская электрическая компания лишила нас тока. Правительство не желает, чтобы население знало, что рабочие хотят и могут построить эти квартиры, в которых люди испытывают такую острую нужду.

Баро вновь обрисовал положение: деньги в кассе профсоюза были. Рабочие ворчали:

– Да, дела идут неважно…

Баро пришлось повысить голос почти до крика.

Он еще раз подтвердил, что верит в действенность этой активной забастовки…

– …которая будет с энтузиазмом поддержана населением. Победа зависит от нашей работы, от нашей решимости.

Как только он перестал говорить, ропот тоже, как ни странно, умолк. В наступившей тишине кусок кровельного железа на крыше барака загрохотал под налетевшим порывом ветра, словно кто‑то нервно рассмеялся. На стреле крана поскрипывал стальной трос с крюком на конце, который вяло раскачивался на высоте пятнадцатого этажа недостроенного здания, похожего на развалину с пустыми глазницами окон без переплетов и наличников.

– Слово предоставляется товарищу Ла Сурсу.

На некоторых лицах промелькнули улыбки, с потрескавшихся губ сорвались шутливые словечки.

Ла Суре встал на цыпочки, оперся левой рукой на плечо Баро и, отрицательно качая головой, глубоко вздохнул. Потом поднял кулак и заорал:

– Нет, поворотом выключателя не потушишь такую забастовку, как наша!

И тут же умолк.

Отчетливо донеслось насмешливое дребезжание металлических частей скованного параличом подъемного крана. Теперь ветер уже не налетал порывами, он дул не переставая, и люди стояли по колено в густом облаке пыли.

Ла Суре заговорил, понизив голос:

– Мы вот тут без конца бахвалимся: мир‑де принадлежит нам, мы горы сдвинем с места, шапками всех закидаем, хорошо смеется тот, кто смеется последним, – а стоит только выключить свет – и мы уже дрожим от страха, словно малые ребята!

В слове «ребята» он протянул букву «я», ласково выпятив губы. Затем показал свои здоровенные руки с растопыренными пальцами, поворачивая их во все стороны, чтобы все могли видеть.

– Черт возьми! Лапищи у нас широченные, как площадь Согласия, а мы станем терпеливо сносить пощечины! Нам будут плевать в глаза, а мы утремся и скажем: «божья роса!»

Кое‑кто из рабочих вынул руки из карманов и с любопытством стал рассматривать их.

Ла Суре опустил руки, шумно хлопнув себя по ляжкам.

– Если так обстоит дело, нам остается только одно: шапку в охапку да домой на боковую…

Люди переступали с ноги на ногу, топтались в пыли.

– Только знаете, чем это кончится? Так вот, я вам скажу заранее: если мы стерпим эту пощечину, нам залепят другую, а после оплеух нам дадут пинка в зад, а потом огреют дубинкой. А там, глядишь, и штыка дождемся.

Делегат вытащил из кармана огромный клетчатый платок, погрузил в него нос и высморкался с трубным звуком, затем обтер лицо, взглянул на грязь, оставшуюся на платке, и сунул его в карман. Откашлявшись, он продолжал:

– Ну что же? Отправимся покорно на бойню, расстегнем ворот рубахи и подставим шею?

Он опять встал на цыпочки, оперся на Баро и крикнул:

– Только я для такого дела не гожусь! А вы?

Гневный ропот пробежал по толпе. Люди трясли головой, глаза у них блестели.

– Если такие найдутся, – воскликнул Ла Суре, – если среди вас есть такие, которые не согласны с нами, что ж, это их право! Пусть отойдут в сторону. Могут получить увольнительную и все свои бумаги в правлении. Пусть себе идут подобру – поздорову, пожелаем им счастливого пути!

Он опустился на всю ступню, снял руку с плеча Баро и о чем‑то заговорил с ним вполголоса.

Рабочие спорили между собой, одни грозили кому‑то кулаком, другие сжимали плечо или руку приятеля.

Ла Суре поднял руки, призывая к тишине. Он заговорил так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы его расслышать. Он четко выговаривал каждое слово, вкладывая в него всю душу:

– Товарищи! Товарищи! У нас с вами есть оружие. Это оружие – наше единство. Если правительству удастся его поколебать, мы обречены на поражение. Если же мы будем едины, как пальцы на руке, то добьемся победы.

Делегат сделал паузу и проревел:

– Готовы ли вы? Готовы ли вы продолжать борьбу? До победы?

Никто ему не ответил, но ряды рабочих сомкнулись. Круг стал еще теснее, в первом ряду оказалось теперь только семь рабочих, лица стоявших сзади упирались в затылки соседей.

Заговорил Баро:

– Только не поддаваться панике. Мы должны как следует организовать наше выступление. Если у кого‑нибудь имеются возражения, вопросы, давайте выкладывайте.

Чей‑то голос спросил:

– Кран не работает, как же ты будешь подавать бетон на пятнадцатый этаж? На своем горбе, что ли, потащишь?

Последовало короткое молчание, но его почти тотчас же нарушил возглас:

– Что ж, если потребуется, доставим!

Все обернулись в сторону говорившего. Это был парашютист.

* * *

Внутри здания, по обе стороны главной лестницы, находились шахты для пассажирского и грузового подъемника. Там‑то и установили две лебедки с ручным приводом. Блок был прикреплен к деревянной раме на пятнадцатом этаже. Бетон поднимали в бадьях.

Бетономешалки, лишенные тока, стояли, глупо разинув воронки, ненужные, как дула орудий после перемирия. Были созданы бригады по изготовлению бетона вручную. Люди вооружились лопатами. Они выкладывали из гравия кольцо, насыпали посредине цементный холмик и превращали его в остров, окружив со всех сторон водой. Быстро действуя лопатой, они перемешивали воду, цемент и гравий, ворочали это тесто, месили его, похлопывали по нему с искусством заправских булочников. Готовый бетон тотчас же накладывали в широкие бадьи, и двое рабочих несли их, спотыкаясь, к лебедкам, а бетонщики наверху изнывали от нетерпения, свесившись над краем крошечной площадки пятнадцатого этажа.

Такая огромная стройка пожирает уйму бетона. Все здесь рассчитано на применение машин и гигантских подъемных кранов. Вот почему, когда электричество было выключено, строителям пришлось преодолевать немалые трудности.

Бригады бетонщиков были пополнены рабочими, снятыми с покрытия и со второго объекта.

Баро сказал Панталону:

– Теперь вас будет гораздо меньше наверху, на пятнадцатом. Хорошо, если бы вам удалось не снижать темпов!

Панталон задумчиво поскреб под мышками.

– Сделаем все, что можно. Но мы ведь не двужильные.

Оставалось поставить к лебедкам людей. Никому особенно не хотелось браться за эту работу. Придется здорово попотеть у лебедки, чтобы доставить наверх столько бетона, сколько кран поднимал за один раз. Баро обратился к парашютисту:

– Скажи‑ка, ты вот тогда говорил…

– Ладно, иду! – отрезал парашютист и решительно направился к зданию.

– А я беру вторую лебедку! – заявил Жако и, не ожидая ответа, бросился за парашютистом.

– Эй, вы, погодите! Надо по два человека на каждую лебедку, – крикнул вдогонку Баро.

– Я пойду с Жако!

И Мимиль побежал вслед за приятелем.

– Хочешь работать с парашютистом? – спросил Баро у Октава.

– Гм… Почему бы и нет?

Наконец всех расставили по местам. Сперва работа шла медленно, потом все скорее и скорее. Парни, приставленные к лебедкам, понемногу освоили, на какой высоте надо остановить крюк, чтобы снять пустую бадью, избежав при этом двух лишних поворотов рукоятки, как сразу прицепить и поднять с земли полную до краев бадью. Они освоили, когда при повороте рукоятки надо налечь на нее изо всех сил, а когда несколько ослабить нажим, предоставив действовать напарнику. Вначале рабочим, подносившим к лебедкам полные бадьи, приходилось ждать, так как приготовление бетона подвигалось быстрее, чем подъем; приходилось ждать и рабочим, наклонявшимся над пропастью с высоты пятнадцатого этажа, так как укладка бетона шла быстрее, чем его доставка. Насмешки парней летели вниз по шахте подъемника, и эхо гулко повторяло их. Длинный Шарбен и Рыжий из Шанклозона готовили бетон. Они подходили к лебедке Жако, ставили полную бадью на землю и говорили с издевкой:

– Что‑то дело не больно шибко подвигается!

Жако бросал быстрый взгляд на другую лебедку, у которой ждали с двумя бадьями четыре человека, и отвечал:

– Если тебе здесь не нравится, можешь обратиться к соседям. Факт!

– Нет, спасибо! Я здесь прикреплен.

Рабочие, занятые приготовлением бетона, постепенно расширяли кольцо гравия, полные бадьи множились. Ребята, приставленные к лебедкам, быстро снимали пустую бадью и вешали полную. Все их движения были точны и хорошо согласованы. Тот, кто останавливал лебедку, снимал пустую бадью, а другой поднимал обеими руками полную и прицеплял ее к крюку. В этот момент его напарник успевал поставить храповик в рабочее положение, и оба парня начинали вертеть рукоятки. Но хотя бадьи быстро поднимались вверх и стремительно падали вниз, останавливаясь точно в полутора метрах от земли, теперь уже шесть рабочих с тремя полными бадьями стояли в очереди перед каждой лебедкой, и немудрено, так как производство бетона тоже ускорилось. Подносчики не знали пощады:

– Эй, пошевеливайтесь, ребята! Заснули вы, что ли, у своей кофейной мельницы!

С Жако пот лил градом. Он уже сбросил кашне, рабочую блузу. Мимиль тяжело дышал. Чтобы легче было работать, парашютист считал:

– Раз, два… а… а… Раз, два… а… а…

Октав ругался при появлении каждой новой бадьи.

Сняв пустую бадью, Жако вдруг остановил лебедку.

– Один момент! – бросил он подносчикам.

Он сбегал куда‑то и вернулся с крюком в руке; вскочил на лебедку и прикрепил его рядом с первым крюком, потом спрыгнул вниз и, отстранив четверых подносчиков, бросил Мимилю:

– А ну, давай поднажмем!

Они повесили рядом две бадьи. Прежде чем взяться за рукоятку, Жако крикнул парашютисту:

– Где нам до вас, мы в армии не служили!

Двое парней, работавших у второй лебедки, остановились, приглядываясь. Октав прошептал своему напарнику.

– Ничего не скажешь… смекалистые ребята!

Парашютист побледнел, яростно схватился за рукоятку, но тут же ее выпустил.

– Где это вы раздобыли крюк?

– В лавочке, конечно, ловкач ты этакий! – ответил Жако, расхохотавшись. И он налег на рукоятку, подмигнув Мимилю. Две бадьи были так тяжелы, что парням показалось, будто трос лебедки не сдвинулся с места. От напряжения мышцы на шее вздулись, ребята закрыли глаза.

Спаренные бадьи поднимались гораздо медленнее, и, несмотря на выигрыш в количестве, получался проигрыш во времени.

Но вскоре четыре подъемщика привыкли к дополнительной тяжести и темпы работы настолько убыстрились, что в очереди теперь стояло уже не больше одной бадьи. Парни, приставленные к каждой лебедке, настороженно следили за своими противниками. Жако орал, не оборачиваясь:

– Не лезь ты из кожи вон, черт возьми! Надо оставить хоть несколько бадей для других. – И тут же говорил шепотом напарнику: – Пошевеливайся, Мимиль, не то они нас переплюнут!

– Посмотрите‑ка на этих бахвалов, – кричал в свою очередь парашютист, – настоящие петухи: вся сила у них в глотке.

И шахты подъемников, словно рупоры, громко разносили веселые голоса парней.

Доски помоста гнулись под тяжестью бадей с бетоном, и подносчики каждый раз придумывали новые шутки.

– Эта бадья для министерства…

– А вот эта для Акционерного общества…

Вдруг сверху донесся голос Ахмеда:

– Эй вы, потише, больше не успевай!

Жако выпрямился, уперся руками в бока, дважды проделал упражнение для корпуса и с торжествующим смехом обернулся ко второй лебедке. Парашютист, продолжавший крутить рукоятку, пожал плечами. Жако сказал очень громко Мимилю:

– Придется пополнить бригаду на покрытии. Бедняги… – и проревел, обращаясь к парашютисту: – …они прямо с ног сбились там, наверху!

И он тотчас же прицепил две новые бадьи, появившиеся во время этой короткой передышки.

Шум гравия, перекатываемого лопатами, становился все громче, подносчики тащили бадьи чуть ли не бегом, и дощатый помост ходуном ходил у них под ногами.

В шесть часов прозвучал свисток, и оживление, царившее на стройке, сразу прекратилось. Но рабочий день не кончился, как обычно. Люди оставались на местах в нерешительности. Бадьи были подняты лишь на греть высоты здания. Жако решительно взялся за рукоятку, и обе бадьи мигом взлетели на пятнадцатый этаж. Наверху Ахмед и Али опорожнили их, и несколько камешков упало вниз, ударяясь о стенки шахты. Жако, кряхтя, потянулся. Но тут он заметил, что длинный Шарбен и его рыжий помощник стоят сзади с новой бадьей. Тогда Жако снял пустую бадью, отдал ее взамен полной, еще раз поднял бетон на пятнадцатый этаж и остановил лебедку только тогда, когда услышал, что двое алжирцев опорожнили и эту бадью.

Потом обмотал вокруг шеи кашне, надел свою рабочую блузу, застегнул ее и, бросив Мимилю: – Пошли? – устремился вверх по лестнице. Мимиль последовал за ним.

– Куда вы? – крикнул Шарбен.

Жако отозвался с третьего этажа:

– Хочу посмотреть, что делается наверху.

Шарбен и Рыжий побежали вслед за ними. Парашютист с Октавом тоже.

Добравшись до покрытия, они заметили, что уже наступила ночь. Ларидон, Моктар, Вислимине и Салем укладывали в опалубке последние бадьи бетона. Рири убирал обрезки проволоки и свои кусачки. Панталон, спустив засученные рукава на свои огромные ручищи, с трудом застегивал обшлага. Али соскабливал с бадьи лопаткой присохший бетон. Хуашуш ходил взад и вперед, подбирая инструменты. Виктор сидел на краю опалубки, свесив ноги над бездной, и курил.

Жако, Шарбен, Мимиль, Рыжий, парашютист и Октав встали в ряд перед покрытием, сделанным после того, как выключили ток. Парашютист вынул сигарету, закурил и пустил пачку по рукам. Когда пачка вернулась, он, не глядя, пощупал ее, скомкал и бросил. Все смотрели как зачарованные на железобетонное покрытие.

– Можно сказать, что мы его подняли на собственном горбу, факт, – прошептал Жако.

– Да уж хозяин тут ни при чем! – добавил Шарбен.

Мимиль насмешливо крикнул:

– Мы перекрыли хозяина с перекрытием! – и рассмеялся. Остальные удивленно посмотрели на приятеля, словно он заговорил на иностранном языке. Смех Мимиля сразу оборвался. Рири лениво потянулся и вздохнул:

– Черт возьми!.. До чего спать хочется!

Ветер затих, сырая холодная пелена тумана незаметно окутала все кругом.

Вдали морем сверкающих огней расстилался Париж. Железные дороги и шоссе казались светящимися пунктирами. По дорогам бежали легковые и грузовые машины, похожие на светлячков. Сияли красные и зеленые семафоры станции Антони, сверкали желтой россыпью неоновые лампы. Из долины, словно вздох облегчения, доносился приглушенный шум.

Ребята выпрямились и застыли на месте, любуясь панорамой.

– Вот это да!.. – прошептал Жако.

– Да! – хрипло подтвердил Панталон. Он откашлялся и изо всех сил топнул по свежему бетонному настилу, словно вся долина находилась у него под ногами.

Виктор с трудом поднялся.

– Пошли, что ли?

Никто не отозвался. Виктор подошел к лестнице и стал спускаться. Слышно было, как он нащупывал ногой перекладины и пытался что‑то насвистывать.

Рири заметил, зевая:

– Мы притащили его сюда… чтобы вас заменить… Он работал на террасе… Не больно себя утруждал.

Он потер свои отяжелевшие веки двумя пальцами, перебирая в воздухе остальными, и прибавил:

– Виктор говорит, надо быть ослом, чтобы так убиваться на работе. А тем более, когда нет хозяина, который тебе платит.

– Может, как раз поэтому мы и работаем за троих, – нерешительно проговорил длинный Шарбен.

Они все еще не могли оторвать глаз от развернувшейся внизу панорамы. Рири громко чихнул; тогда ребята вдруг задвигались, подняли воротники, засунули руки в карманы, вобрали голову в плечи и один за другим стали спускаться по приставной лестнице.

В ночной тишине раздался странный шорох: это ветер пробежал по стреле подъемного крана.

– Обошлись и без тебя, – прошептал Жако совсем тихо, себе под нос.

* * *

Всякий раз, когда Клод Берже пытался, заикаясь, сообщить какую‑нибудь новость, рассказ его затягивался до бесконечности. А история была очень проста: Милу опять оказался на мели. В последний раз, последний по времени, он устроился грумом в отель «Лютеция». Нарядившись в форму с блестящими галунами, он целые дни торчал перед подъездом отеля, на бульваре Распай. Вчера, захлопывая дверцу автомобиля, он прищемил хвост вечернего платья от Жака Фат, в котором была дочь какого‑то министра, и вырвал целый клок. Милу тут же выставили вон.

Клод рассказал все это Жако, зайдя за ним в семь часов вечера. Ребята должны были собирать деньги в пользу бастующих. Но из‑за того, что Клод заикался на каждом слове, они сильно задержались. Да он еще вздумал любезно расспрашивать мать Жако о здоровье сынишки. Кашель и рвота у Лулу не прекращались. В больнице все врачи по очереди осматривали его, но были согласны только в одном: надо подождать, пока болезнь пройдет.

– Он стал худой – худой.

Мадам Леру сжала руки под фартуком и заодно уж вытерла их. Широко раскрыв глаза и вытянув шею, она с тоской проговорила:

– На личике остались одни глаза.

Клод и Жако начали свой обход с Замка Камамбер. Дверь открыла мадам Валевская, улыбнулась, узнав их, и позвала сына. Боксер был в халате, над бровью красовался липкий пластырь. Рей успокоил друзей: он совсем оправился после последнего боя и продолжает тренироваться, но теперь надевает шлем, чтобы защитить висок.

В четверг на следующей неделе в зале «Ваграм» Рею предстояла встреча с Тити Мартели. Перед ним поставили еще одно препятствие на пути к чемпионату Франции.

Как только Жако рассказал ему о забастовке на Новостройке, Рей вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с конвертом в руке.

– Большего я сейчас сделать не могу, зайдите к нам через недельку, если дела у вас не наладятся.

Рей упрекнул Клода за то, что тот нерегулярно ходит на тренировки. Чемпион как раз собирался в «Канкан» и предложил Клоду пойти с ним, но тут же спохватился:

– Ну да, понимаю. Сегодня вечером ты…

В столовой Клод и Жако заметили на буфете темные очки, но не решились расспрашивать об этом приятеля.

Они хотели было миновать квартиру Жибонов, но дверь открылась, и мадам Жибон насильно вручила им пятисотфранковый билет.

– Мимиль, правда, бастует вместе с вами, – сказала она, – но отец его работает в Париже, в водопроводной сети, и пока что получает заработную плату. Берите, берите же! Это не Мимиль жертвует, а его отец!

Они собирались постучаться к Берланам в первом этаже, когда заметили спускавшегося по лестнице Ритона. Он предложил сопровождать приятелей. Хорошо… но в таком случае Клод мог бы пойти на тренировку. Клод сначала наотрез отказался, но Жако сумел его уговорить:

– Скажи‑ка лучше, что ты совсем выдохся. Да и что тут зазорного после такого денечка, как сегодняшний!

– Дело не в этом…

– Ладно, тогда отправляйся и не морочь нам голову!

Жако постучался к Берланам. Все семейство было в сборе за столсм: муж, жена и двое близнецов. По запаху, шедшему от супа, нетрудно было догадаться, что он не очень‑то наваристый.

Жако не решался сказать, зачем они пришли, не решался просить денег.

– Я слышал, рабочие заварили кашу на Новостройке? – весело спросил Берлан. – Вы чертовски правы. На нашем заводишке тоже не мешало бы объявить забастовку. А то никак не сведешь концы с концами. Да и зима выдалась тяжелая, беда за бедой так и валится. Только не очень это сподручно сейчас, забастовка… Но каким же ветром вас занесло сюда в такой поздний час?

– Да вот собираем пожертвования для бастующих и подумали…

Берлан сделал знак жене. Она достала из кошелька стофранковый билет, подошла к камину и приподняла крышку фаянсовой банки с надписью «Цикорий». Опустила туда руку, послышался шелест бумаги. Она вытащила еще один стофранковый билет и приложила его к первому. Снова опустила руку в банку, пошарила там, но ничего больше не зашелестело. Она закрыла крышку, подошла к двери, поискала в кармане своего пальто, висящего на гвозде, и извлекла оттуда третий стофранковый билет, который и присоединила к двум остальным. Опять порылась в этом кармане, потом во всех других, подошла к Жако и протянула ему три билета, жалобно взглянув на мужа. Берлан покачал головой.

– Это все, что мы можем сделать, парень. Тебе следовало бы зайти сейчас же после получки.

Жако нерешительно сунул деньги в карман и поблагодарил сдавленным от волнения голосом.

На улице Ритон надолго закашлялся.

– Со здоровьем‑то у тебя, видно, не стало лучше?

Ритон вытер платком рот.

– Да, все то же, – сказал он. Потом, чтобы переменить разговор, спросил: – Вы уже много собрали?

– Не знаю, надо посчитать… Ведь Рей дал деньги в конверте, – Он вынул конверт, открыл его. – Билет в пять тысяч франков!

– Что ты скажешь, а?

– Ну и мировой же парень Рей!

Мадам Мунин сама открыла им дверь. Она была явно заинтригована.

– Добрый вечер, месье. Что вам угодно?

– Да вот… как бы вам… объяснить…

– Входите или оставайтесь снаружи, но только закройте дверь, квартиру выстудите! – крикнул мужской голос.

Когда дверь за ними закрылась, Жако и Ритон почувствовали себя неловко. Тесная комната, спальня и столовая в одно и то же время, была обставлена с таким искусством, так любовно прибрана, что казалась совсем игрушечной. Жако и Ритон впервые проникли в дом к молодой чете Мунин, которая ни с кем в Гиблой слободе не зналась. Новенькая мебель, купленная в рассрочку после долгих обсуждений, крашеные стены, радиоприемник из пластмассы, занавески и найлоновая драпировка у входа – все было чисто, опрятно, выдержано в одном тоне, как в настоящей современной квартире. На небольшом квадратном столе, покрытом белой скатертью, друг против друга стояли два прибора. Было тепло, и пахло яичницей с шампиньонами. Из крошечной кухни вышел молодой Мунин; на нем был женский фартук, в руках он держал нож для чистки картофеля – последний крик моды, одна из немногих новинок Салона домоводства, которая была ему по карману.

Мунин всегда помогал жене готовить ужин, это была одна из привычек влюбленных супругов.

– Добрый вечер, ребята. В чем дело?

– Да вот. Мы работаем около Антони, на Новостройке. Жилые дома строим…

– Так. Ну и что же?

– А то, что… мы объявили забастовку.

– Нашли время! Как раз теперь люди так нуждаются в квартирах.

– Вот потому‑то…

– С квартирой приходится самим выходить из положения… Когда мы сюда приехали, это был попросту подвал. Большой, но все же подвал. А теперь это квартира, маленькая, правда, но все же квартирка. Комната и кухня… но вполне приличные.

Он посмотрел вокруг, вдруг поморщился, переставил один из бокалов, стоявших на комоде по бокам будильника, и, довольный восстановленной симметрией, продолжал:

– Забастовки ни к чему хорошему не ведут! Пример: забастовал обслуживающий персонал метро. Результат: стоимость проезда увеличилась. Расплачиваются всегда одни и те же. Сидеть сложа руки – это ни к чему хорошему не ведет.

– Вот потому‑то мы…

– Послушайте меня, ребята, вы молоды, шесть или семь лет назад и я был таким же. Каждый пустяк я принимал к сердцу, всем увлекался. Позже я понял, что к чему, и теперь уже не занимаюсь политикой, не читаю газет. Стараюсь сам выпутываться. Вот почему я придерживаюсь строгого распорядка жизни. Тщательно учитываю свои расходы. Экономлю. Если бы люди меньше тратили денег на выпивку, они меньше бы жаловались на жизнь.

Юная мадам Мунин положила на стол подставку и вскоре принесла из кухни дымящуюся суповую миску. Жако и Ритон поняли, что им пора ретироваться.

– Вы уже что‑нибудь собрали в нашем квартале?

– Да, до сих пор никто в Гиблой слободе нам не отказывал.

– Мне хотелось бы, чтобы вы поняли мою точку зрения, ребята.

Он вздохнул, засунул руку за найлоновую драпировку и вытащил свой портфель.

– Пусть люди не говорят, что мы одни ничего не дали, – прошептал он.

И вручил им сто франков.

Остановившись перед дверью Бэбэ, Жако сказал:

– Иди туда один…

– Что ты, ведь я даже не работаю на стройке, – Ритон закашлялся, отдышался и спросил: —Чего ты боишься?

Жако пожал плечами и постучал.

– Скорее входите, дети мои, – сказала мадам Тасту, – не то холоду напустите.

Бэбэ гладила в столовой. При виде Жако она замерла с поднятым утюгом в руке.

– Добрый вечер, Ритон. Добрый вечер, Жако

– Добрый вечер, Бэбэ, – ответил Ритон.

Бэбэ поставила утюг и выключила его.

Ритон принялся объяснять, зачем они пришли, а девушка, схватив охапку выглаженного белья, открыла дверцу шкафа и скрылась за ней. Она вышла оттуда, лишь когда услышала, что Жако благодарит ее мать за несколько стофранковых билетов.

– Спасибо, мадам Тасту.

– До свиданья, Бэбэ.

– До свиданья, Ритон. До свиданья, Жако.

Они уже вышли на улицу и поправляли кашне, когда дверь у них за спиной снова открылась. На пороге показалась Бэбэ; придерживая обеими руками воротник кофточки, она приблизилась к Жако. Ритон, не оборачиваясь, шел вперед.

– Ритон, подожди меня! – крикнул Жако.

Но Ритон сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал свой путь, напевая вполголоса.

– Жако, – сказала Бэбэ, – Жако…

Она помедлила в нерешительности.

– Жако, мне, право, было бы очень неприятно, если бы я узнала, что ты на меня сердишься.

– Подумаешь… не из‑за чего.

Она поискала его глаза и, найдя их, прошептала ласково:

– Ты прекрасно знаешь, что есть за что. Я плохо поступила с тобой. Но мне больно подумать, что ты на меня сердишься. Особенно теперь, когда у вас неприятности на стройке. В такое время мне бы хотелось быть рядом с тобой, Жако.

– Это зависело только от тебя…

– Я знаю, Жако, знаю, но бывают такие обстоятельства… словом, такова жизнь…

Бэбэ была в одной кофточке и дрожала от холода. Она пробормотала:

– Были причины, и потом, что там ни говори, любовь, Жако…

Ритон закашлялся вдалеке, он уже прошел метров тридцать.

– М – да… любовь к собственной машине!

И Жако побежал догонять Ритона. Перед дверью дома, где жили Леру, мать Жако знаком подозвала обоих парней и, обхватив их за плечи, прошептала:

– Я хотела вам сказать: не ходите к Вольпельерам. Они сейчас сидят совсем… ну, словом, без гроша…

«' *

В бистро у мамаши Мани все стулья были сдвинуты в кружок у печки. Крышка чайника подскакивала с жалобным присвистом. Теплые куртки, пальто, плащи, кашне были навалены на столе у самой двери.

Огонь деловито гудел в печке, ласковое тепло разливалось по телу, и глаза парней невольно смыкались. Усилием воли они разлепляли веки, смотрели вперед невидящим взглядом и снова опускали их.

– Пойду‑ка я спать, – заявил Рири.

Он было привстал, охая, со своего места, но тут же плюхнулся обратно. Уселся верхом на стуле, положив подбородок на спинку и лениво свесив руки. Затем повернул голову, прижался к спинке щекой и подобрал ноги под стул.

– Скоро одиннадцать, – заметил Жюльен.

– Завтра вставать… в пять утра, – вздохнул Октав среди наступившего молчания.

Скрипнуло несколько стульев, но парни, лишь на миг оторвавшись от соломенных сидений, устроились еще удобнее.

– Хорошо здесь, – прошептал Жако.

/пелезная кровля громыхала под порывами ветра, слышно было как в канаве чуть потрескивал лед.

– Всю бы жизнь так просидел… – опять пробормотал Жако.

Со всех сторон послышалось довольное ворчание. Ритон стал напевать какую‑то мелодию. Можно было даже различить слова:

…Я столько в жизни перенес, что сам себя не узнаю…

– Здорово сказано, – похвалил Жако, – Это ты сочинил?

– Нет. – Ритон промурлыкал еще несколько тактов и добавил: – К сожалению!..

Хотя парни пребывали в каком‑то оцепенении, они привскочили с мест, когда ученик Дюжардена Тьен сообщил, что сегодня утром к Лампенам приходили жандармы. Тьен осторожно расспросил их. Оказывается, они явились из‑за «сына Аампена, справлявшегося о досрочном призыве в армию». Морис, как видно, серьезно подумывал о том, чтобы отправиться в Индокитай. Ребята сошлись на одном: надо всеми силами помешать приятелю сделать эту глупость. Морис мог бы, например, работать на Новостройке. Правда, в настоящее время там забастовка… но это хоть немного встряхнуло бы его. Во всяком случае, Мориса слишком долго оставляли одного.

– Вечно так бывает: стоит людям попасть в переделку, как о них забывают, а потом ума не могут приложить, почему все так получилось. То же самое и с беднягой Полэном. Разве кто‑нибудь о нем позаботился?

– Говорят, он ушел от Эсперандье.

– Говорят, он поселился в заброшенной хижине на холме и перебивается кое‑как поденной работой.

 
Моя хижина в Канаде…
 

стал напевать Мимиль.

– Тебя словно за язык кто тянет, не можешь не сморозить какую‑нибудь глупость, – строго оборвал его Жюльен.