Текст книги "Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота"

Автор книги: Жан Маркаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

«После воскресной мессы аббат Соньер попросил мальчишек из церковного хора помочь ему в следующий четверг после катехизиса, пообещав им в награду хороший полдник. В назначенный день церковь была закрыта: Соньер и певчие, которым было по девять-десять лет, принялись за работу. В полу центрального прохода, неподалеку от лестницы к хорам, рядом с большой гладкой плитой находились железные брусья. По всему периметру убрали все, что могло помешать при работе. Юные подручные аббата, выломав железные брусья, приступили к плите: сделав рычаг, они попытались приподнять ее. Это была тяжкая работа. Наконец желание и усилия привели к тому, что плита начала понемногу приподниматься. Соньеру и ребятам удалось немного сдвинуть ее. В открывшемся проеме виднелось несколько ступенек, но, несмотря на солнце, освещавшее неф, более ничего нельзя было разглядеть. Время было полуденное, и Соньер, поблагодарив ребят, сказал им: „Пожалуй, на этом мы закончим. Пока что бегите, развлекайтесь, а в четыре, как и условились, приходите на полдник“…» [37]37
  Свидетельство, полученное Пьером Жарнаком: оно опубликовано в его «Истории сокровища Ренн-ле-Шато» на с. 140–145.


[Закрыть]Ребята так и поступили, но некоторые из них все же успели заметить, что в глубине подземелья был «большой котелок», наполненный сверкающими предметами, напоминавшими золотые монеты.

Чем занимался аббат после того, как его юные помощники удалились? Скорее всего, добросовестно исследовал подземелье. Помимо вышеупомянутого «котелка», аббат, возможно, нашел там и другие предметы, вплоть до документов. Но точных данных на этот счет у нас нет: аббат ни словом не обмолвился о своей находке. Что же касается поднятой плиты, это та самая «Плита рыцарей», что находится сейчас в маленьком музее при церкви.

Слух о том, что священник нашел тайник, быстро облетает деревню. Тем не менее никто не спрашивает у аббата, какого рода сокровище он обнаружил в церкви. Издавна жители Ренн-ле-Шато знают, что в ходе веков округа Разе пополнялась не одним десятком тайников, часть из которых заключала в себе различного рода ценности. Некоторым даже удавалось найти подобный тайник, но эти счастливчики, остерегаясь волновать окружающих, предпочитали хранить эти открытия в тайне. Когда же представлялась удобная возможность, они сбывали с рук найденное, обращая находку в звонкую монету. Поэтому никто не упрекал Соньера: каждый способен на такое. Впрочем, спустя несколько дней при помощи Эли Во и еще нескольких людей аббат освобождает место для главного алтаря. Так обнаружен еще один тайник, наполненный сверкающими предметами. Под предлогом обеденного перерыва Соньер отсылает рабочих и остается в церкви один.

Эти неожиданные открытия в храме полностью меняют жизнь Беранже Соньера. Впрочем, нельзя сказать, что они случайны. Конечно, он долгое время действовал на ощупь, но он всегда искал в нужном месте. И теперь, по окончании поиска, хотелось бы получить несколько указаний. Разумеется, кто может дать их, как не аббат Буде, действующий от имени таинственного братства, стоящего за спиной скромного кюре Ренн-ле-Бен? Более всего Соньеру не дают покоя знаменитые манускрипты: ему не удается прочесть и понять их. Тогда, найдя аббата Буде, священник докладывает ему о своих находках и просит совета.

Итак, мы вступаем в самую темную область этой истории. Аббат Буде поздравляет молодого коллегу со столь блестящими результатами проделанной работы и дает необходимые объяснения. Найденное Соньером «сокровище» – это его награда, так сказать, «заработная плата». Соньер может оставить все это себе, не предоставляя находку в распоряжение храма. Но следует учесть, что для этого необходимо заручиться согласием муниципалитета, чтобы власти не могли упрекнуть его в незаконном присвоении имущества. Впрочем, муниципалитет не сможет отказать, потому что часть «сокровищ» будет использована для обустройства деревенского имущества. Манускрипты пока что лучше всего отдать самому Буде: быть может, ему удастся расшифровать их. Покончив с разъяснениями, Буде отпускает аббата в его приход, уточнив, что вскоре он даст ему другие инструкции. [38]38
  Эти эпизоды содержат множество противоречий. Соньер нашел манускрипты в 1886 году, но лишь в 1893 году его отправили в Париж для того, чтобы он передал найденные документы знающим в них толк людям. В чем причина такой задержки? Далее, ничто не доказывает, что аббат Буде ознакомился с документами. Конечно, учитывая то, что Буде слыл ученым и приписывал себе знание археологии, возможно, Соньер передал ему манускрипты с просьбой изучить их. В таком случае почему Буде медлил с предложением отправить манускрипты в Париж?


[Закрыть]

Соньер рассказывает о своих открытиях мэру, скорее всего, слегка уменьшив их значимость. Упорно настаивая на передаче ему манускриптов, он получает согласие муниципалитета: мэр решает, что аббат волен продать их в том случае, если они представляют какую-либо ценность. Тем временем во внутренних помещениях храма вовсю продолжаются работы: в 1887 году установлен новый алтарь, а два месяца спустя в окнах хоров и нефа появляются витражи, после чего Соньер решает укреплять стены. Наконец, аббат приступает к оформлению территории, прилегающей к храму: ваятель Жискар из Тулузы получает от него заказ на изготовление барельефа, который будет установлен вблизи входа в церковь. По всей видимости, статуя, украшающая его, призвана олицетворять Марию Магдалину, покровительницу святилища. Работы завершены в 1891 году: по их окончании Соньер просит у муниципального совета разрешение огородить территорию, прилегающую к храму, – он хочет возвести на этом месте церковный памятник. Разрешение ему дано, но с оговоркой: ключ от входа на огражденную территорию должен находиться в распоряжении муниципалитета, поскольку это общая земля. Иными словами, священник не имеет никакого права на обладание обустроенной (за его, надо сказать, счет) территорией.

Получив разрешение. Беранже Соньер не теряет времени даром: обработав «вестготскую» колонну (уменьшив ее до нужного размера), он устанавливает на ней статую Богоматери Лурдской. На колонне появляется указание «Миссия 1891», а на ее капители – надпись: «Покайтесь, покайтесь». 21 июня 1891 года в присутствии прихожан, местного духовенства и отца Феррафья из Лиму храм Ренн-ле-Шато торжественно открыт и освящен. Что может быть более «ортодоксальным», чем подобная церемония? О кюре начинают говорить как о неутомимом труженике во славу если не всей Церкви, то, по крайней мере, одной из них: церкви Ренн-ле-Шато. Такие действия ни у кого не вызывают косых взглядов или жалоб.

Однако в пылу работы Соньер не забывает о таинственных манускриптах. Аббат Буде признался собрату, что он не в силах их перевести, и вернул Соньеру его находку. Поскольку глава муниципалитета попросил аббата хранить манускрипты в архиве мэрии, то кюре довольствовался тем, что отдал мэру их копии, – по крайней мере, так говорят. Такое утверждение, конечно, может несколько смутить, ибо как Соньер мог сделать идентичные копии, если он толком не понимал, что написано в документах? Так или иначе, Соньер вновь обращается за советом к Буде, который в свою очередь направляет его к епископу Каркасонскому. Слушая рассказ священника, монсеньор Бийар рассматривает манускрипты с пристальным интересом. Похоже, что в трех документах содержатся молитвы, но в четвертом заключена довольно сложная генеалогическая информация. Но епископ Бийар, как и Соньер, не архивист и не палеограф, его знаний, увы, не хватает на то, чтобы расшифровать документы. Единственное, что можно сделать в этом случае, – обратиться к компетентным людям.

Самым простым решением, на первый взгляд, было направить документы в Архив департамента Од: там наверняка можно найти специалистов по древним надписям. Но нет, монсеньор Бийар не желает прибегать к помощи архивистов департамента: это сплошь республиканцы, если не сказать антиклерикалы, им невозможно доверить такие документы, поскольку они тут же используют их в своих целях. И потом, кто знает? Возможно, в манускриптах содержится тайная информация, которую не следует разглашать, поэтому лучше оставить их в собственном распоряжении. В силу этого монсеньор Бийар отправляет Соньера в Париж, чтобы тот передал документы людям, которым можно доверять. Епископ снабжает аббата рекомендательным письмом для странного книготорговца Ане, который издает книги религиозного содержания: издатель близко знаком с аббатом Биелем, директором семинарии Сен-Сюльпис. Таким образом, аббат Биель, взяв на себя заботу о Соньере, сможет в свободное время изучить документы и высказать свое мнение. В крайнем случае, у Ане есть племянник Эмиль Оффе, специалист по древним языкам и криптографии, он тоже может помочь деревенскому кюре. Итак, монсеньор Бийар, позволив Соньеру покинуть приход на три недели, снабжает его 1400 франками, что должно покрыть все расходы, как дорожные, так и связанные с изучением и переводом манускриптов.

Образ действий епископа ясно указывает на то, насколько сильно был заинтересован монсеньор Бийар находкой аббата. [39]39
  Факт вышеупомянутой встречи Соньера с епископом не имеет никаких документальных подтверждений, то же самое касается миссии, доверенной кюре Ренн-ле-Шато.


[Закрыть]К тому времени кюре Ренн-ле-Шато прекрасно знает, чего от него ждут и как ему следует поступать: аббат Буде рассказал ему о существовании тайного братства, членом которого якобы является монсеньор Бийар. Соньер получает инструкции и ни минуты не медля отправляется в Париж.

Сложно представить, что почувствовал аббат, сойдя с поезда в разгар парижской суеты. В те времена, когда провинциалы не решались на дальние и длительные поездки, столица вполне могла показаться приезжему из захолустья огромной чужой страной. Отдельный, особый и обособленный мир – таким предстал Париж перед глазами скромного деревенского священника, одетого в сутану старого покроя. И все же, несмотря на свои тайные страхи и колебания, Соньер находит издателя Ане. Тот устраивает аббата у себя, обещая ему, что в ближайшее время он встретится с аббатом Биелем и его племянником Эмилем Оффе. Так и происходит: директор Сен-Сюльпис аббат Биель, увидев манускрипты, проявляет горячий энтузиазм. Поблагодарив Соньера, он просит у него разрешения показать эти документы сведущим людям. По его словам, никто не справится с такой тонкой работой лучше, чем юный Эмиль Оффе, которому он полностью доверяет: к тому же Оффе всегда может воспользоваться услугами своих знакомых специалистов в области криптографии.

Не будем забывать, что аббат Биель – директор семинарии Сен-Сюльпис, чьим далеким предшественником является аббат Олье, основатель Сен-Сюльпис и влиятельный член всемогущего «Общества Святой Евхаристии» в XVII веке. Аббат Олье в свою очередь был дружен с Никола Павийоном, епископом Але, а поскольку внутреннее убранство собора Сен-Сюльпис не может не напомнить интерьер церкви Ренн-ле-Шато, то это вновь возвращает нас в Разе: круг замкнулся. Можно сказать, что Беранже Соньер оказывается среди знакомых.

Однако собор Сен-Сюльпис и лавка издателя Ане оказываются не только средоточием духовной деятельности, но и центром деятельности спиритической: на дворе конец XIX века, время расцвета множества групп и оккультных обществ, членами которых являются многие известные люди Парижа. Меньшее, что можно сказать о таких обществах, то, что в них царит отнюдь не католическая атмосфера… В нее-то и погружается Беранже Соньер, который, возможно, не предусматривал такого поворота событий. Но, как бы то ни было, похоже, что ему нравится бывать в кругах, тяготеющих к оккультным знаниям.

Хотя, без сомнения, поначалу вся эта непривычная обстановка немало беспокоит деревенского священника: вот оно, начало «искушений аббата Соньера»… Обличья дьявола, искушающего аббата, порой восхитительны и даже отдаленно не напоминают привычный средневековый образ врага рода человеческого. Прежде всего это Эмиль Оффе, юный аббат, учившийся в то время не в парижской семинарии Сен-Сюльпис, а в Лотарингии. Все версии романа сходятся в одном: именно этот молодой аббат ввел аббата Соньера в оккультные круги. Странный человек – этот «отец» Эмиль Оффе… Большую часть времени он проводит, расшифровывая древние гримуары; он интересуется оккультными науками, а также многочисленными «братствами», «ангельскими обществами» и подобными им организациями. Истинных целей этих обществ не понять, но они существуют в каждом уголке мира, «разлагая» интеллектуальную элиту и распространяя странные послания, по большей части тайно. В 1946 году Эмиль Оффе умер, оставив необыкновенную библиотеку, которая до сегодняшнего дня доступна лишь некоторым привилегированным особам: духовным лицам, доказавшим свою духовную порядочность. Если есть «тайна аббата Соньера», то, вне всякого сомнения, существует и «тайна аббата Оффе», достойная того, чтобы заниматься ею. Кто был тайным вдохновителем Эмиля Оффе? К какому секретному обществу он принадлежал? Только ли церковь была сферой его деятельности? Пока что нам нечего ответить на эти вопросы. Лишь одно можно утверждать с точностью: у Эмиля Оффе был доступ в тайные общества, появившиеся в декадентскую эпоху, и, похоже, он прекрасно в них себя чувствовал.

Во всяком случае, согласно «роману об аббате Соньере», деревенский кюре и Эмиль Оффе быстро нашли общий язык: именно Оффе ввел Соньера в круг светских и оккультных обществ и познакомил аббата с жизнью столичных салонов. «Занимательные беседы, непрекращающиеся горячие споры за рюмочкой коньяка: ничего беспокоящего или тревожащего, что могло бы нарушить атмосферу, царившую в этих благонамеренных салонах». [40]40
  Jean Robin. La Colline envoûte, Paris, Trédaniel, 1982, p. 24.


[Закрыть]В результате Беранже Соньер оказался в замкнутом кружке людей, объединенных «духовным лидером» Жюлем Буа, в котором он встретил Клода Дебюсси и других знаменитых людей того времени.

Жюль Буа – личность не менее загадочная, чем Эмиль Оффе. Друг большинства поэтов-символистов и тех, кто становился «декадентами», Жюль Буа с одинаковой легкостью посещал и иллюминатов, и розенкрейцеров, и франкмасонов, придерживающихся разных обрядов. Более того, это не помешало ему создать собственное общество, придерживающееся идей сатанистов. [41]41
  «Сатанизм» в понимании многих связан с действиями эротикоманиакального характера, оскверняющими христианские ритуалы. Однако в нашем случае речь идет о другом роде «сатанизма»: это не богохульство ради удовольствия, практикуемое безбожниками. Речь идет о восхвалении Существа Тьмы, то есть Сатаны, незаконно свергнутого Богом с небесного престола.Низвергнутый во мрак Сатана является олицетворением (разумеется, для последователей секты) надежды на возврат и обновление мира, поскольку первоначальный бог – это Сатана, в то время как Бог Отец всего лишь узурпатор его власти. Можно даже сказать, что такое утверждение напоминает «перевернутую» катарскую доктрину: падший ангел – это жертва, в то время как Зло (метафизическое или иное) появилось в результате Божьего захвата мира. К тому же в сатанизме Жюля Буа можно разглядеть черты мифа о «Великом Монархе»: грядущий властелин мира, в настоящее время заключенный во мраке, в один прекрасный день вернется, чтобы вернуть обезумевший мир в привычное равновесие. Как видно, доктрины сатанистов не лишены мифологической поддержки.


[Закрыть]Не стоит забывать и о его произведениях, названия которых говорят сами за себя: «Невидимый мир», «По ту сторону неизвестных сил» и «Сатанизм и магия». И все же известность пришла к Жюлю Буа не только в результате писательских усилий: он был замешан во множестве дел, с одним из которых читателю стоит ознакомиться, чтобы понять, каков был тот мир, в котором очутился Соньер во время своего пребывания в Париже.

Речь пойдет о поединке между Жюлем Буа и другим оккультистом, Станиславом де Гюайта, причиной которого стала гнусная безумная выходка аббата Буллана. Этот священник, когда-то бывший примерным христианином, сделав своей ученицей и любовницей монахиню из Салетты, основал довольно странное сообщество, чьи сексуальные и магические обряды прекрасно уживались с богословским учением: смесь, заставившая содрогнуться христианских монахов-пуристов. Вот что написал об этом «деле» Жан-Люк Шомей: «Друг Мориса Барре маркиз Станислав де Гюайта был обвинен другим оккультистом, приходившимся другом Гюисмансу: это был аббат Буллан, лишенный духовного сана. Он обвинил маркиза в черной магии и призвал осудить его, даже созвав ради этого „судилище“. В результате этого состоялся „поединок волшебников“, о котором впоследствии вспоминал Барре: „Однажды вечером Гюайта слепил из воска фигурку и пронзил ее иголкой, чтобы накликать порчу на лионского священника, использовавшего секреты Каббалы в дурных целях. В ответ священник сглазил своего противника, желая ослепить его, но Гюайта принял меры и в свою очередь навел порчу на аббата, что обернулось для последнего смертью. Таков был конец этого поединка“. На самом же деле, 3 января 1893 года аббат Буллан умер от удара молнии. Как только это произошло, в дело вмешался Жюль Буа, написав в газете следующее: „Меня уверили в том, что маркиз де Гюайта, живущий в одиночестве и чуждающийся людей, умело пользовался ядами, он выпаривал их и мог рассеивать яд в пространстве. Не желая вменять что-либо в вину кому-либо, я лишь прошу объяснить причину такой смерти“. Ознакомившись со статьей, Станислав де Поайта направил к Жюлю Буа своих секундантов». [42]42
  J.-L. Chaumeil. Le Tréor du Triangle d’Or, Paris, Lefeufre, 1979, p. 104–105.


[Закрыть]Стоит ли говорить, что этот поединок проходил в необычных условиях: еще до того, как Жюль Буа добрался до места дуэли, с ним произошли сразу два несчастных случая, отчего перед маркизом он предстал уже будучи в крови. Пули, которыми обменялись дуэлянты, не принесли вреда ни тому, ни другому, но честь была спасена.

Эпизод из жизни Жюля Буа был упомянут лишь затем, чтобы пояснить, в какой странной среде оказался Беранже Соньер. Однако не происходило ли подобное и в далеких Корбьерах, в самом сердце департамента Од? Действительно, аббат Соньер, будучи священником, прекрасно знал о некоторых колдовских обрядах, бытовавших в его родном Разе. Вряд ли наш священник был экзорцистом (это довольно опасное занятие было предназначено для более сильных церковников), но он, скорее всего, был в курсе того, что происходило в деревеньках его бедного прихода. «В землях Од всегда находили приют колдуны и ведьмы. Думаю, епископство Каркасона не станет обвинять нас во лжи, если мы скажем, что в этих долинах запрещенных обрядовбыло гораздо больше, чем в других местах. Аббат Соньер, уроженец этого края, понимавший нравы и привычки его жителей, не мог не знать того, что большинство ритуалов ведьм представляет собой религиозные обряды, проводимые в обратной последовательности. В материалах любого фольклориста, за неимением экзорцистов, [43]43
  Об этой теме подробно см.: Jean-Baptiste Thiers. Traité des Superstitions, Paris, éd. du Sycomore, 1984.


[Закрыть]можно найти множество молитв, произносимых в обратном порядке. Столь же часты истории о старухах, которые останавливаются и молятся перед каждой из картин, изображающих этапы крестного пути, но при этом поворачиваются к ним спиной, бормоча неприятные для слуха угрозы». [44]44
  Jean Robin. Rennes-le-Château, p. 144.


[Закрыть]Более того, разве сам аббат Соньер не перевернул «вестготскую» колонну, устанавливая ее перед храмом? Разве не он расположил картины, изображающие этапы крестного пути, в обратном порядке? Без сомнения, он не упустил из вида то, что связывает деревенское колдовство с магией «декадентов», «символистов» и других «посвященных», наполнивших «весь Париж» конца XIX века…

Несмотря на легкий испуг, вызванный нравами парижского света, аббат Соньер прекрасно понимает, что Жюль Буа и его друзья всеми силами стремятся к тому, чтобы управлять этими «психическими», неуловимыми и невидимыми силами, чьими секретами они намерены овладеть. Клод Дебюсси, Стефан Малларме, Морис Метерлинк и Морис Леблан всегда окружены тесной толпой литераторов, почитателей и влиятельных вдохновительниц, таких как Жоржета Леблан или оперная дива Эмма Кальве, бывшая в то время любовницей Жюля Буа. Этот модный бомонд общается с членами Теософского общества, розенкрейцерами и масонами, соблюдающими древний шотландский общепринятый ритуал; они увлечены спиритизмом, им близки «еретики», то есть те, кто толкует на свой лад священные канонические тексты (такая позиция ясно выражена в произведениях Реми де Гурмона и Гюисманса). Наивысшей степенью снобизма становится присутствие на сеансе черной магии или даже на черных мессах. В душах этого высшего общества царит «Парцифаль» Вагнера, вызывающий непреодолимое желание увидеть и услышать эту оперу-литургию в Байрейте (в 1914 году, по желанию Козимы Вагнер, эту странную оперу, полную темного очарования, имеют право ставить лишь в Байрейтском театре). Вагнером пропитано все: «Фервал» Винсента д'Инди (своего рода французский «ремейк» «Парцифаля»), «Сигурд» Луи-Этьена-Эрнеста Рейера, в котором легко угадывается влияние оперной тетралогии «Кольцо Нибелунга», и даже творческие замыслы Клода Дебюсси, в то время увлеченного как легендой о Тристане, так и черновыми набросками «Пелеаса и Мелисанды» Мориса Метерлинка. В моду вновь входит средневековье: это уже не то выспренное к нему отношение, царившее в эпоху романтизма, но утонченное, «символическое» его понимание, попытка разгадать смысл трудных для восприятия текстов. Увлечение средневековьем накладывает свой отпечаток даже на архитектурный облик Парижа: знаменитый «стиль модерн» есть не что иное, как неоготический стиль, в который внесли поправки в соответствии с умозрительными эзотерическими построениями.

Такова парижская салонная атмосфера конца века… В таком случае почему звездой всех этих нескончаемых светских раутов неожиданно становится никому не известный, незаметный кюре Ренн-ле-Шато, попавший в высший свет по воле случая, благодаря Эмилю Оффе? Смущенный аббат спрашивает себя, что нужно от него всем этим светским львам и львицам. Но он хорошо помнит слова аббата Буде: высокопоставленные лица предложат ему выполнить некую миссию, благодаря которой он сможет разбогатеть. Не то чтобы Беранже Соньер любит деньги: они нужны ему лишь для того, чтобы вложить их в Ренн-ле-Шато, обустроить не только храм, но и всю деревню. Поэтому, несмотря на все свое смущение, аббат внимательно прислушивается к тому, что говорят ему завсегдатаи салона, в речах которых порой проскальзывают туманные намеки.

Он изо всех сил старается понять их суть – в то время как чарующий голос Эммы Кальве проникает в его душу гораздо глубже, чем хотелось бы. Эмма Кальве… Одна из прославленных оперных певиц своего времени, чей талант, по утверждению ее современников, не имеет себе равных. Ее имя не сходит с уст салонной публики. У фаворитки модных парижских салонов Эммы Кальве теплые дружеские отношения с Клодом Дебюсси, который просит ее пропеть некоторые из его мелодий. Наконец, она любовница Жюля Буа. Однако близкие друзья этого человека увлечены эзотерическими и герметическими учениями, не говоря о магии. В таком случае не принадлежит ли к таинственному братству, в чьих руках оказался Соньер, и Эмма Кальве? Настоящее имя Эммы – Кальва, измененное дивой в угоду благозвучию; она дальняя родственница Мелани Кальва, пастушки из Салетты, героини «апокрифических явлений» Девы Марии, [45]45
  В ходе сенсационного процесса выяснилось, что Жан-Мари Вианне, кюре Ара, получил признание пастуха, заявившего, что он ничего не видел. Испытывая отвращение к скандалу, поднявшемуся вокруг этих ложных «явлений», кюре Ара обратился с жалобой к епископу Гренобля. В ответ его учтиво попросили вернуться к себе домой и помалкивать.


[Закрыть]бывшей прекрасным подспорьем реакционеров середины XIX века.

Так Беранже Соньер становится возлюбленным (и. возможно, любовником) Эммы Кальве. Была ли это любовь с первого взгляда? Или же Эмма Кальве, называвшая Соньера не иначе как «мой маленький провинциальный кюре», действовала по приказу Жюля Буа и таинственного братства, желавшего провести кюре и управлять им? Эти предположения не противоречат друг другу. Впоследствии Эмма Кальве будет навещать священника в Ренн-ле-Шато. Одно время полагали, что благодаря щедрости и великодушию аббата певица могла купить в этих краях замок, о котором она мечтала. Полагали даже, что у нее был ребенок от Соньера, но это не доказано.

Однако, несмотря на внезапно вспыхнувшую любовь к Эмме Кальве, кюре Ренн-ле-Шато помнит о своем предназначении. Аббат Биель при помощи Эмиля Оффе наконец изучил манускрипты. Оба эксперта сообщают аббату, что три манускрипта не представляют никакой ценности, но четвертый (та самая таинственная родословная) – документ чрезвычайной важности. В результате Соньеру предложена сделка: манускрипт остается в Париже, в то время как в обмен на этот документ аббат получает некие указания, благодаря которым он сможет найти утерянное сокровище. Беранже Соньер соглашается. Кто мог бы поступить иначе? Несчастный кюре прекрасно понимает, что он стал звеном в цепи какой-то сложной махинации и разорвать эту цепь практически невозможно. К тому же цель оправдывает средства, а его цель неизменна – улучшить, облагородить свой приход.

Надо думать, что эксперты, поставившие перед ним этот выбор, объяснили священнику некоторые отрывки в манускриптах и предоставили ему обещанные указания: иначе, чем в противном случае можно объяснить неожиданное увлечение Соньера Лувром, внезапно вспыхнувшее к концу его «парижских каникул»? До сего момента он не проявлял никакого интереса к живописи, но теперь он вновь и вновь наведывается в галерею, где висит полотно Никола Пуссена «Аркадские пастухи». Впрочем, его интересует не только это произведение, столь же притягательной силой для него обладает полотно Теньера и анонимный портрет папы Целестина V, недолгое время занимавшего папский престол в конце XIII века. Что привлекло Соньера в этих картинах?

Вероятно, рассматривание картин не приносит желаемого результата, поскольку священник приобретает их репродукции. Более всего его волнуют «Аркадские пастухи», словно в картине скрыто некое указание, о котором поведали ему два «искусителя», посоветовав изучить полотно наивнимательнейшим образом. В то время он еще не знает, что неподалеку от его прихода, у дороги в Арк, будет сооружена гробница, как две капли воды похожая на ту, что изображена на картине Пуссена. Но знает ли он, какая история была связана с этим полотном в XVII веке? Когда покровитель Пуссена Никола Фуке был упрятан за решетку, Людовик XIV, предпринявший поиски «Аркадских пастухов» не успокоился до тех пор, пока эта картина не заняла место в его личной коллекции в Версале…

Конечно, зная о стремлении Беранже Соньера украсить свой храм, можно предположить, что аббат совершал прогулки в один из величайших музеев мира ради того, чтобы почерпнуть в нем идеи для будущего оформления церкви, чтобы заказать в нем произведения искусства, которые прославили бы его храм. Но при виде тех отвратительных статуй и предметов культа, которыми наполнена церковь Ренн-ле-Шато, возникает сомнение в том, что визиты в Лувр были посвящены столь благородной цели или хотя бы развитию эстетического вкуса священнослужителя.

Пребывание Соньера в Париже от начала до конца кажется довольно странным: что священник делает в оккультных кругах, какой деятельностью занимается? С того момента, как загадка манускрипта открыта, аббат убежден, что все знаменитые люди, с которыми он познакомился, воспринимают его всерьез, считают его важной персоной: что еще более может утешить и подбодрить человека в обществе, как не такое мнение? Однако наступает время отъезда: пора прощаться со своими хозяевами и парижской светской жизнью. Расставание с Эммой Кальве полно грусти. Беранже понимает, насколько ему посчастливилось – чтобы бедный деревенский кюре снискал расположение и даже любовь одной из самых знаменитых женщин столицы… Но они еще встретятся, поэтому не стоит предаваться бурной печали. В конце концов, в Ренн-ле-Шато аббата ждет его верная Мари Денарно… «Аббат мог вернуться в свое „орлиное гнездо“ без сожалений: он не прогадал в сделке совершенной в Париже. Теперь, при помощи маленькой лжи, ему лишь надо утолить беспокойство монсеньора Бийара, удивленного отсутствием пергамента. Епископ уже сожалеет о том, что дал Соньеру рекомендацию: такого бравого парня, как этот кюре Ренн-ле-Шато, видимо, не стоит „подсаживать на лошадь“… Умудриться обменять сведения о родословной на ключ к богатству!..» [46]46
  Jean Robin. Rennes-le-Château, p. 25.


[Закрыть]

Итак, Беранже Соньер наконец возвращается в Ренн-ле-Шато, к великой радости своих прихожан, которые, считая своего священника довольно оригинальным типом, все же успели искренне к нему привязаться. Разумеется, больше всех счастлива Мари Денарно. В первый же вечер она без устали расспрашивает Беранже о его поездке, о Париже, о столичной жизни… Каково приходится несчастному аббату, в памяти которого при упоминании Парижа тут же всплывает образ Эммы Кальве? Соньер чувствует себя кругом виноватым: ему приходится лгать епископу, прихожанам, Мари Денарно и, конечно же, собственной совести. Разве такое простительно для священника? Чтобы облегчить свою совесть и получить прощение Господа, духовные пастыри пользуются теми же способами, что и паства: они исповедуются у одного из своих собратьев. Кто станет исповедником Беранже Соньера? Определенно, не аббат Буде, погрязший в тех же темных делах, что и кюре Ренн-ле-Шато. Тогда, быть может, Альфред Соньер, священник и его родной брат? Тоже нет: членам семьи не исповедуются. Уж если Альфред Соньер и был в курсе некоторых дел Беранже, то лишь потому, что он приходился ему братом, а не духовником. По крайней мере, Альфреду было известно о так называемой симонии Беранже Соньера только потому, что он сам участвовал в этом деле. Но на роль исповедника Альфред Соньер все же не годится: его образ жизни далеко не безупречен…

Тогда остаются двое. Первый – аббат Эжен Грассо. Преподаватель лицея Лун де Гонзага в Перпиньяне (куда впоследствии Соньер будет часто наведываться, стараясь, чтобы о его визитах не узнали), ставший кюре в Амели-ле-Бен и в Сен-Поль де Фенуе, что в диоцезе Перпиньяна, но достаточно близко от Разе. Аббат Грассо слыл славным предприимчивым человеком и большим эрудитом, в его библиотеке хранилось множество книг и разного рода манускриптов. Как и Соньер, он не менее усердно старался отреставрировать храмы, бывшие в его распоряжении. Поэтому «дружба, связавшая аббата Соньера и каноника Грассо, оставалась неизменной даже тогда, когда о нем поползли всевозможные слухи, вызванные его тяжбой с епископством. Тем не менее, Соньер не опасался навещать своего коллегу из Амели-ле-Бен, и каноник ответил ему тем же. Даже после смерти своего друга Грассо не жалел усилий, чтобы помочь Мари Денарно в этот трудный период ее жизни». [47]47
  Pierre Jarnac. Histoire du trésor de Rennes-le-Château, p. 334–335.


[Закрыть]В 1893 году Эжен Грассо получил в подарок от аббата Соньера позолоченный потир. Как у Соньера мог оказаться такой предмет? Вряд ли он был среди сокровищ, спрятанных аббатом Бигу в церкви Ренн-ле-Шато. [48]48
  «Речь идет о вещи, не имеющей большой рыночной стоимости. Разумеется, она восхитительна, ее чеканка в превосходном состоянии, но она не из чистого золота – это всего лишь позолота. На основании потира можно увидеть мальтийский крест из финифти зеленого цвета. Этот предмет был изготовлен в XVIII веке» (Pierre Jarnac. Histoire du trésor de Rennes-le-Château, p. 336).


[Закрыть]

Другим возможным исповедником Соньера мог стать кюре Кустоссы аббат Жели, пожилой здравомыслящий человек, через несколько лет ушедший из жизни при таинственных обстоятельствах: кюре был убит. Возможно, вернувшись из Парижа. Беранже Соньер обратился за помощью именно к нему. Вне всякого сомнения, ему было что рассказать: воспоминания о «сатанинской» атмосфере, окружавшей аббата во время парижской поездки, тяготили его все более. Но мог ли Соньер, помимо признаний, доверить своему исповеднику и нечто большее – например, отдать ему на хранение некие документы? Вполне возможно.

Вернувшись в Ренн-ле-Шато, Беранже Соньер занимается странными делами. Муниципалитет предпринял ряд работ по благоустройству кладбища, в частности огородил его и снабдил порталом, который можно видеть там и поныне. Эти работы на руку Соньеру: по ночам священник закрывает кладбище и остается там до утра. Что он задумал? На первый взгляд может показаться, что аббат перемещает могильные памятники; на самом деле он оскверняет могилы. Что он надеется найти? Возможно, он выполняет эту мрачную работу согласно указаниям, которые он получил в Париже в обмен на бумаги с генеалогическим древом. Более всего ему не дает покоя могила Мари де Негри д'Абль из рода д’Отпулей и Бланшфоров, умершей в 1781 году. Это были две плиты; на вертикальном камне, установленном, вероятно, аббатом Биту, была начертана эпитафия с невероятным количеством ошибок, вызывающих у исследователей ряд вопросов. На горизонтальной плите была оставлена надпись на латинском языке, но с несколькими греческими буквами.

Могильный камень маркизы стал камнем преткновения для Соньера: он усердно стирает эпитафии, не зная, правда, что об этих надписях уже успели позаботиться археологи, снявшие с них копии. В 1903 году они будут опубликованы в «Бюллетене Археологического общества департамента Об». Столь упорное стремление Соньера уничтожить надписи служит красноречивым доказательством того, что в них была скрыта важная информация и даже ключ, позволяющий вести тайные ночные поиски в нужном направлении.