Текст книги "Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота"

Автор книги: Жан Маркаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Жан Маркаль
«Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота»

Путь вверх и вниз – один и тот же.

Гераклит

Часть первая
МЕСТА, ОКУТАННЫЕ ТАЙНОЙ

Глава I
КАМЕНИСТЫМИ ПЫЛЬНЫМИ ДОРОГАМИ

Тенистые уголки живописного края, древние города Лиму или Але, причудливые извивы реки, огибающей высокие скалы, – все это встретит путешественника, решившего отправиться из Каркасона в высокогорную долину Од. Наш путник, очарованный увиденным, пока что не догадывается, что наверху, на самом плато, куда ему предстоит подняться, от этого великолепия не останется и следа. После Куизы, обосновавшейся в том месте, где река Од вбирает в себя воды Сальсы, он может отправиться в Кийан, а далее дорога уведет его к замкам «на краю бездны», как сказал бы Андре Бретон. Крепости эти часто называют «катарскими», поскольку страна, в которой очутился наш путешественник, породила на свет тех, кого окрестили «дуалистами», «еретиками» и «альбигойцами». Дорога от Куизы к Кийану, «привратнику» катарских замков, – это южное направление. Но выбор пути зависит прежде всего от того, что привело путника в этот край: желание отыскать золото Святого Грааля – или же найти золото Дьявола… Ведь от Куизы можно повернуть и на восток. Тогда, пройдя по долине Сальсы, наш странник поднимется по крутой дороге, которая приведет его на плато, в самое сердце скал. И вот тогда, сквозь завесу потревоженной им вековой каменной пыли он увидит, как «на краю бездны», к западу от него, возникнет странная деревня, едва отличимая от окружающего ее камня, – деревня Ренн-ле-Шато.

«Дорога длиною в полвека» – таким для меня был путь в эту окситанскую деревушку, затерянную в Корбьерах. Говоря откровенно, долгое время я не подозревал о ее существовании. Не знал я и о том, что похожее имя носит другая деревня, спрятанная в глубине долины по соседству с Ренн-ле-Шато: Ренн-ле-Бен. Для меня слово «Ренн» означало лишь один из главных бретонских городов, основанный в устье Иль и Вилен: в нем я бывал гораздо чаще, чем в далеком департаменте Од, граничащем с землями древнего Руссильона, чье французское имя, вызывающее в памяти образ огненного солнца, стерло из нее предшествующее, «чужеродное» название – Каталония.

В детстве этот топоним – Ренн– не давал мне покоя: для меня он был прочно связан с рассказами о лопарях, которые живут на бескрайних равнинах Севера и охотятся на северных оленей («renne»). В те годы я наивно спрашивал себя, «чем же ворон похож на письменный стол»: что общего между этими животными, которых я представлял себе похожими на наших лесных оленей, и бретонским городом, точнее, его вокзалом, на котором задерживался наш поезд, уносивший меня к Броселианду. Когда ребенок пытается истолковать то или иное явление окружающей его действительности, желая непременно докопаться до сути, его воображение способно на многое. Его сознания еще не коснулась социокультурная цензура, и он не задумываясь соединяет несоединимое, с легкостью отметая границы разумного. На месте вокзала Ренна мне виделась заснеженная равнина, по которой проносились тени-призраки – они преследовали легконогих оленей, уносившихся к горизонту, затерянному во мраке полярной ночи. Это было время паровых локомотивов: их тяжелые вздохи наполняли пространство Реннского вокзала – и мне чудилось, что я слышу судорожное дыхание затравленного животного и вижу пар, вырывающийся из его ноздрей… Я никогда не любил охотников. Не люблю я их и поныне. Убивать животных в моем представлении равносильно преступлению. Я никогда не понимал, какое удовольствие можно получать, стреляя в кроликов, куропаток илиланей, не причинивших никому вреда, – на мой взгляд, это граничит с садизмом. К сожалению, эти беззащитные звери и птицы до сих нор служат мишенью тем людям, которые уверены, что мужественность – это синоним жестокости. Довольно, не стоит говорить об этом. Я могу оправдать человека, когда он защищается от хищного зверя или ядовитого пресмыкающегося. Я могу понять, что в некоторые периоды человеческой истории (например, во время ледникового периода) человек убивал животных для того, чтобы прокормить себя и свой род, чтобы выжить. Но как можно понять или оправдать истребление животных, затеянное ради вящего удовольствия некоторых привилегированных персон? Все зависит только от человека… Я бы привечал всех больных изувеченных животных, будь это в моих силах.

Итак, мое первое представление о Ренне сложилось на основе омонимии, превратившей в моем воображении бретонский город в некое царство животных. Но в конце концов детские фантазии рассеялись: Ренн стал Ренном, древней столицей Бретани, страны моих предков. Дальше границ своей малой родины я не заглядывал, поэтому не допускал и мысли, что во Франции есть населенные пункты с тем же названием. Край Разе с его горным массивом Корбьер был мне незнаком, никто в моем окружении не упоминал об этом регионе. Спустя некоторое время слово «Корбьеры» все же появилось в моем лексиконе, но лишь тогда, когда я смог разобрать, что написано на этикетках некоторых винных бутылок. К тому же, как только я пристрастился к чтению, в моем сознании это слово пало ассоциироваться с бретонским поэтом Тристаном Корбьером, а не с восхитительным красным вином, предназначенным для семейных праздников… Поэтому, когда отец читал мне знаменитую сказку «Кюкюньянский кюре», приписываемую Альфонсу Доде (на самом деле она принадлежала перу Поля Арена, его «поденщика»), я и понятия не имел, что деревушка Кюкюньян находилась в Корбьерах, а не в солнечном Провансе, опоэтизированном автором бессмертного «Тартарена из Тараскона». Однако это так… Кюкюньян не так далек от Ренн-ле-Шато. Из уст рогатого беса кюкюньянский кюре с прискорбием узнал, что его любимые прихожане все до единого угодили в ловушку дьявола. Не это ли произошло и с некоторыми обитателями Ренн-ле-Шато?

Ренн-ле-Шато не интересовал меня добрых полвека. Сообщения в прессе 1950–1960 годов о знаменитом золоте аббата Соньера, кюре Ренн-ле-Шато, не оставили каких-либо значительных следов в моей памяти. В то время я был уверен, что шумиха, поднявшаяся вокруг «золота Соньера», затеяна умелым дельцом, уроженцем тех мест, который тем самым решил привлечь внимание к своему захолустью, дабы развить в нем туристический бизнес. Вот и все. Меня же привлекали совсем другие темы, впоследствии ставшие предметом моих исследований. Мой «полюс», к которому я стремился, находился в Бретани, там, где в глубине столь милого моему сердцу Броселиандского леса журчит источник Барентон, где возвышается холм Гаврини и светятся голубые воды залива Морбиан, озаряемого солнцем. Меня тянуло то в Ирландию, на вершину Ньюгранга, этого средоточия кельтских мифов и преданий, столь воодушевлявших меня, то в Англию, на равнину Солсбери, где застыли в неподвижном «танце великанов» камни Стоунхенджа, перенесенные, как гласит предание, из Ирландии самим Мерлином. Уже тогда я начал догадываться, что мегалитический ансамбль Стоунхенджа был создан последователями древнейшей религии, о которой я не знал ничего, кроме того, что в основе ее, скорее всего, лежал солярный культ. Увлеченный историей кельтов, мог ли я заинтересоваться какой-то деревенькой в Корбьерах, затерянной в краю, который я никогда ранее не посещал? Конечно, я бывал в Каркасоне. Когда я бродил по улицам этого города, в моем воображении, покоренном средневековой красотой и величием его крепостных стен и укреплений, возникали яркие образы ушедших «темных веков». Но Каркасон – это еще не Корбьеры и даже не Разе, чьего имени я пока не знал.

Интерес к определенной теме, объекту или месту всегда проявляется в силу неких предшествующих или сопутствующих тому обстоятельств, порой кажущихся нам случайными. И все же такие случайности с уверенностью можно назвать закономерными, или «объективными», пользуясь словарем сюрреалистов. Помнится, я уже рассказывал, что заставило меня с головой уйти в мир кельтских легенд – на это повлияло не только мое происхождение и длительное знакомство с Броселиандом, но и встреча с преподавателем литературы Жаном Ани и аббатом Анри Жийаром, приходским священником Треорентека, павшим моим духовным наставником. Но я умолчал о том, что увлекло меня в мир друидов, в чем сейчас и хочу признаться. В 1948 году моя добрая приятельница поэтесса Рене Вилли «заведовала» кельтской книжной лавкой на улице Рена (!) в Париже. Сейчас этой лавочки уже нет на свете, но в то далекое время я приобрел там книгу, изданную в 1945 году, которая стала для меня настоящим откровением. Это было произведение Робера Амбелена «У подножия менгира».

Признаваясь в этом, я прекрасно понимаю, какую обильную пищу для насмешек и колкостей я предоставил своим недоброжелателям, и поныне строчащим петиции, в которых они обвиняют меня как в фантазерстве, так и в воровстве идей у моих же единомышленников. Прежде чем нападать на других, этим «писателям» следовало бы сначала договориться между собой.

Не стану отрицать, книга Робера Амбелена стала для меня открытием, именно она подтолкнула меня к изучению кельтских верований. Конечно, само по себе это произведение не представляет какой-либо научной ценности: оно от корки до корки пропитано духом сомнительного неодруидизма, в нем нет ссылок на серьезные справочные издания, автор выстраивает свою теорию на туманных аналогиях и романтических истолкованиях апокрифических текстов. Тем не менее для меня оно стало ключом, отворяющим другие двери. Что бы я ни говорил о недочетах и промахах этой книги, я многим обязан Роберу Амбелену: именно он спровоцировалменя пойти в этом направлении. Впоследствии я присутствовал на публичных лекциях друида Эрвана Берту-Керверзю, проходивших в зале Парижского Географического общества. Признаться, я не понимал ни слова из того, что говорил этот ныне ушедший из жизни человек. Сейчас я понимаю, что это было для меня благом: его неодруидизм напоминал неистовый поэтический бред, а не исследование, основанное на научных доводах. То же самое я бы сказал и о теориях Филеаса Лебегю, заявляющего о том, что он является друидом, – на самом деле это был «поэт и крестьянин», умевший преподнести свои мысли в хорошей литературной форме.

Тайна Ренн-ле-Шато вошла в мою жизнь благодаря «закономерной случайности», как две капли воды похожей на ту, о которой я только что рассказал. В 1981 году мой друг издатель Жан Пиколек пригласил меня в недавно открывшуюся книжную лавку, расположенную в районе Пантеона, в Париже. Обстановка была располагающей к приятному общению с коллегами, собравшимися в этом книжном царстве. И вот тогда один молодой человек из нашей ученой братии вручил мне свою последнюю книгу, снабженную милым автографом, приглашающим меня в свою очередь продолжить поиски в направлении, указанном автором. Это был Жан-Люк Шомей; его книга называлась «Сокровище золотого треугольника». Благодаря Шомею я вплотную приблизился к Ренн-ле-Шато и тайне «проклятого золота».

Книга была интересной, но читал я ее развлечения ради: поиски сокровищ были для меня лишь «игрой на сообразительность» или удачной шуткой, не имеющей тяжких последствий. Шомей рассказывал о секретах, таящихся в подземельях замка Жизора, города на границе Нормандии и Иль-де-Франс. По его мнению, секрет этот был связан с загадочными тамплиерами, о которых годами ранее поведал широкой публике Жерар де Сед. Вперемешку с этим рассказом шли сведения о Стене, священном городе Меровингов на севере Франции, о парижском храме Сен-Сюльпис (пожалуй, самом уродливом памятнике соборной архитектуры) и, наконец, о Ренн-ле-Шато, где дремал «секрет» странного священника Беранже Соньера. В тумане тайны, окутывавшей эту окситанскую деревушку, возникала загадочная тень законного наследника Меровингов, который мог претендовать на трон Франции… Все это сильно напоминало захватывающий роман в духе исторической фантастики. Разумеется, я не придал ему особого значения. Гипотезы, выдвинутые автором, оставили меня равнодушным – я лишь сказал себе: «Почему бы и нет?» Равнодушие к этой теме объяснялось и тем, что в те годы я был увлечен Граалем и пытался понять, какое отношение имеет эта легенда к Монсегюру, – именно эта тема казалась мне наиболее важной для исследования. Книгу Жана-Люка Шомея ожидало «успение» на одной из полок моей библиотеки.

Тем не менее зерна упали на благодатную почву – даже несмотря на то, что эта почва была на дне пропасти, слишком далеко от животворящего светила… Искать ответы на вопросы в Монсегюре, но при этом не обращать внимания на то, что происходило когда-то в его окрестностях, показалось мне пустой тратой времени. Первый приезд в Монсегюр оставил ощущение того, что этот чарующий край овеян легендами и реминисценциями, которые только и ждут своего часа, чтобы оросить пытливые умы. Помимо этого, в моем детстве был период «очарования Меровингами», чему немало способствовала книга Огюстена Тьерри «Повесть о меровингской эпохе». Она открыла мне, что король Артур, мой любимый герой, жил приблизительно в пятисотом году нашей эры, в период между упадком Римской империи и наступлением «варварских времен», причудливо расцвеченных моим воображением. Яркие, но от этого не теряющие своей неприглядности женские персонажи, такие как королева Френегонда или Брюнего, лишь приумножали вопросы, не дававшие покоя моему уму. Как могла исчезнуть великая цивилизация? При каких условиях происходило становление новой культуры, как зарождалась цивилизация средневекового Запада? Уже тогда я сомневался в том, что племена, заселившие христианскую Окситанию, были «варварскими» или «дикими». Действительно, вестготы оставили глубокий след в окситанском менталитете, а драгоценные предметы, найденные археологами, красноречиво говорят об их удивительной утонченной культуре, к сожалению непризнанной и презираемой. В периоде, столь мило названном англосаксами «темными временами», таилось свое темное очарование: в нем крылась разгадка души древних бретонцев, как бриттов-эмигрантов, так и тех, кто заселил армориканский полуостров ранее. Это было время короля Артура, являвшегося на самом деле военачальником, в то время как его рыцари были воинами, обладавшими, согласно легенде, волшебными способностями, – это делало их более похожими на богов, чем на бандитов, грабивших крепости. В эту «темную эпоху» на свет появился светлый миф о Граале, чье христианское одеяние не смогло утаить черты его языческого, германо-кельтского происхождения. Видимо, в силу увлечения средневековьем в мое сознание понемногу начали проникать эти странные, не поддающиеся проверке, но соблазнительные истории о возможном наследнике Меровингов, связанные с неким «секретом», расположенным неподалеку от Монсегюра и способным пошатнуть официальную историю западной цивилизации.

История всегда казалась мне искусным вымыслом, предназначенным для того, чтобы направлять социальную энергию в то или иное идеологическое русло. Выбор нужного «русла» – прерогатива тех, кого так упорно называют «элитой», хотя я дал бы иное определение: это всего-навсего люди, умело манипулирующие другими людьми. В своих книгах [1]1
  Особенно в предисловии к своему изданию: Celtes et la civilization celtique, Paris, Payot, 1969, а также в послесловии к: Tradition celtique, Paris, Payot, 1975.


[Закрыть]я уже говорил о том, что для меня история является материализацией мифа, который, будучи неотъемлемой приметой человечества, все же равноценен небытию в силу своей нематериальной сути. Единственный способ доказать существование мифа – материализовать его, воплотить в определенную форму, что и делают люди в те или иные периоды времени: держа руку на пульсе общества, они ставят ему диагноз, оформляя его в виде социологического исследования. Я не поменял мнения. Я лишь сузил определение истории, пытаясь сделать его более понятным, более приспособленным к тем переменам, которым подверглась в нашем индустриальном универсалистском обществе система ценностей, долгое время считавшаяся непреложной, догматической – и, видимо, в силу этого бесполезной. История рождает героев тогда, когда в них нуждается. Но как бы ни менялась система ценностей, одно все же остается неизменным и неотъемлемым от человеческого существа: его свободная воля. Поэтому герой, каков бы он ни был, может повлиять на ход Истории. По дороге, ведущей к вершине, можно как подниматься, так и спускаться.

Экскурс в природу взаимоотношений мифа и истории был призван подвести читателя к мысли о том, насколько отличны историческое событие и рассказ о нем, даже в том случае, если историографы будут беспристрастными или благожелательно настроенными людьми. Миф, порождение нашего сознания, становится известным благодаря рассказу (эпосу, легенде, сказке), снабжающему его конкретными деталями. Однако то же самое можно сказать и об Истории: находясь de facto в прошлом, оставшемся лишь в нашей памяти (в мемуарах, письменных источниках, различного рода памятниках), история оказывается в том же положении, что и миф. Чтобы сделать ее конкретной и приемлемой для всеобщего понимания, нужно воплотить ее в событийное повествование, хронологическую таблицу или диаграмму, сделанную при помощи новейших способов обработки информации. Но материализация истории чревата тяжелыми последствиями: она ни в коей мере не защищает историка от ошибок. Она не отвечает на вопрос, насколько верны свидетельства прошлого, и не спасает от ловушки оценочного критерия, в которую легко может угодить любой исследователь. Объективное отражение событий – это самообман: взгляд, брошенный в прошлое, полностью зависит от взгляда нынешнего, в то время как цели того, кто устремляет этот взгляд, могут быть самыми различными. Как, впрочем, и его отношение к прошлому. Итак, участь Истории и Мифа одинакова.

Но в то время, когда я читал книгу Жана-Люка Шомея, я был далек от того, чтобы размышлять над подобными теоретическими вопросами. В моем представлении Ренн-ле-Шато был одним из полюсов, называемых в литературе эзотерического толка «жизненными центрами». В таких «избранных» точках на поверхности Земли происходит нечто, что может объясняться как геофизическими и космическими факторами, так и особой значимостью этих мистических мест. Во все времена человеческой истории в этих особых центрах проводились культы или богослужения; порой там могли наблюдать явления сверхъестественного порядка, вследствие чего эти места называли чудодейственными. В них устраивали святилища, предназначенные для общения Земли и Неба; кельты называли такие места «неметон» – впоследствии на многих из них появились христианские храмы. Итак, я думал, что Ренн-ле-Шато был одним из таких «жизненных центров», но не более того. Тогда я не был готов к тому, чтобы проникнуть в его тайну.

Вероятно, поэтому во время нашего с Мон путешествия по югу Франции (выехав из Тулузы, где проходила конференция, мы решили посетить земли Каталонии) я не счел нужным сделать остановку в Разе, хотя мы проезжали рядом с ним. Желая добраться до Прада минуя автостраду, мы избрали проселочную дорогу, которая привела нас в верховье долины Од. По пути мы ненадолго остановились в Лиму, но вовсе не для того, чтобы насладиться местной достопримечательностью, белым игристым вином (говоря откровенно, этот напиток вызывает у меня тошноту). Мы спасались от жары – что нам вполне удалось, когда мы заняли места на терраске кафе, укрытого в тени платановой аллеи. То, что в моем представлении было связано с югом Франции, всегда обладало для меня, привыкшего к грубым гранитным берегам Атлантики, неизъяснимым шармом. Сидя на тенистой террасе в Лиму, в сердце незнакомой мне Окситании, бесконечно довольный тем, что я наконец-то попал в края, доселе бывшие для меня окраиной, я невольно погрузился в мечтания. Наконец, отдохнув от жары, мы вновь отправились в путь. Але, который мы пересекли, воскресил в памяти лишь древнее имя Сен-Сервана, предместья епископской резиденции Сен-Мало. Куиза более напоминала улицу, проложенную вдоль дороги в долине. Кийан мирно дремал в жаре майского дня. И мы, не желая тревожить спокойный сон городка, поехали дальше, к Перпиньяну, пообещав себе при первой же возможности свернуть с этого пути на горную дорогу, которая приведет нас в Прад.

Итак, мы ехали вблизи Разе без особых на то беспокойств. На горизонте, правда, виднелись руины какого-то из катарских замков, но меня это не волновало: я спешил добраться до Прада, неизвестной мне области, бывшей частью древней Каталонии, которую назвали Серданью. Путешествие это в большей степени было нужно Мон, нежели мне: она хотела навестить места, в которых прошла часть ее детства, а я лишь выразил желание посмотреть на них. В силу трагических обстоятельств Мон потеряла связь со своей семьей. В то время она не знала даже, где находился ее отец. За несколько лет до нашей поездки Мон оправилась в Пиренеи в надежде отыскать его, но ее длительный поиск не увенчался успехом. Воспоминания моей спутницы о семье были сильно размыты временем – мог ли Прад восстановить утраченное прошлое?

Чтобы узнать это, следовало до него добраться – поэтому мы усердно колесили по дорогам среди виноградников, желая достичь нашей цели. Прибыв в Прад, мы первым делом побывали на кладбище, на котором Мон думала отыскать могилы родственников. Однако там выяснилось, что ее бабушка еще жива. В тот день я в первый и последний раз увидел их вместе: Мон и ее бабушку, не видевшихся двадцать пять лет. Вскоре эта старая дама покинула наш мир. Мон встретилась также с дядей и тетей, передавшими ей вести об отце. А потом мы отправились бродить по улицам в поисках источника, чья чистая проточная вода омывала город, – как потом оказалось, источник этот находился в горах. Мы посетили удивительное аббатство Сен-Мишель-де-Кукса. Мон вспоминала тот день, когда она, еще девчонка, попала на концерт Пабло Казальса и удостоилась по его окончании великой чести: Казальс пожал ей руку. И вот мы вновь едем в горах, оставляя Прад за спиной и останавливаясь лишь в Тур де ла Кароль, где нас встречает безлюдная гостиница. Из окон нашей комнаты открывается вид на древнюю испанскую дорогу; все вокруг кажется обветшалым, словно по этому старому тракту в городок тихо вошло его прошлое. Наш досуг скрашивает маленькая собачка Мон с довольно забавным именем Веспасиан. Она уже стара и больна, но я очень ее люблю: она была верным спутником, разделявшим все наши горести и радости. И поныне в памяти моей среди воспоминаний о путешествии в Прад мелькает образ этой симпатичной черной таксы – должен признаться, я вспоминаю о ней, как о любимом друге. Из Тур де ла Кароль (дивное название!) мы наконец берем курс на запад, к Бретани. Вопрос о посещении Ренн-ле-Шато сам собой отпадает.

Шло время. В кругу моих научных интересов оказывались все новые темы, вызывавшие во мне неустанное любопытство. Одна из них, касающаяся Людовика Святого, время от времени возвращала меня в окситанский край, на место репрессий, учиненных капетингским монархом, который делал все возможное, чтобы задушить южную цивилизацию, внушавшую опасение северным сеньорам. Тогда, помнится, я спрашивал себя, как провансальцы отнесутся к моему труду о короле, омывавшем ноги прокаженным и творящем суд под сенью дубов. В силу этого я назвал свою книгу «Дуб мудрости». [2]2
  Опубликовано в Париже издательством «Hermé» в 1985 году.


[Закрыть]Но подобная тема призывала меня со всей тщательностью пересмотреть вопрос о катарах, а также обратиться к событиям, происходившим в XIII веке в Разе: от меня не могла ускользнуть информация о том, что королева Бланка Кастильская спрятала сокровище (или его часть) в Разе, по всей вероятности, в Ренн-ле-Бен. Странный окситанский регион в Корбьерах, куда я еще ни разу не обращал своего взгляда, уже тогда давал мне обильную пищу для размышлений.

Следующий этап моего «поиска-инициации Ренн-ле-Шато» – 1983 год, когда я получил один из первых экземпляров книги, успех которой в мире печатной продукции был ошеломляющим. Речь, конечно же, идет о «Священной загадке» Майкла Байджента, Ричарда Ли и Генри Линкольна. Должен признаться, название, под которым эта книга появилась в англоязычных странах – «Священная кровь и священный Грааль», – нравилось мне гораздо больше. Я проглотил ее в один миг, что не означает, однако, того, что я в одночасье стал сторонником довольно смелых гипотез ее авторов, бывших в большей степени журналистами, падкими до сенсации, чем писателями и историками. Но сколь бы малой ни была научная ценность этого произведения, оно все же заслуживает внимания: авторы «Священной загадки» озвучили многие из тех вопросов, которые долгое время никто не решался задать и тем более решить. Кроме того, она предоставляла возможность вести поиски в совершенно новом направлении.

«Священная загадка» стала для меня «раздражителем»: моей первой реакцией было опровергнуть абсолютно все предположения и гипотезы, высказанные тремя авторами. Дочитав ее, я понял, что книга насквозь провокационна: по всей видимости, сверхзадачей Байджента, Ли и Линкольна было стремление расшатать традиционную систему ценностей Запада. В свое время мне пришлось узнать о себе много нового: меня называли и агностиком (каким я на самом деле не являюсь), и «могильщиком западной духовности» (что, на мой взгляд, полностью противоречит моему образу действий) – а посему что мешало мне заинтересоваться произведением, которое ставило под угрозу правдивость как Евангелий, так и дохристианских греческих, германских или кельтских текстов? Несмотря на то что некоторые пассажи «Священной загадки» порой доводили меня до приступов безудержного смеха, [3]3
  Особенно рассказ о меровингской генеалогии: сплошная подтасовка и искажение фактов.


[Закрыть]я не мог избавиться от ощущения, что целью авторов было опровергнуть наши привычные представления об истории и легендах Европы, которая, освободившись от господства римлян, [4]4
  «Pax Romana», этот непреложный факт, о котором на протяжении многих лет нам говорили учебники истории, на самом деле является одним из ярких примеров мифа. Ни одна эпоха в истории не была столь смутной и тревожной. Это было время бунтов, передела собственности, захвата власти, гражданских войн и других явлений того же порядка, особенно в Галлии, насчитывающей множество узурпаторов, пытавшихся сначала заполучить, а затем сохранить ускользающую от них власть.


[Закрыть]явила на свет новую культуру, появившуюся в результате гармоничного синтеза многих подпитывающих ее традиций. В «Священной загадке» я нашел подтверждение того, о чем и сам думал долгое время: Святой Грааль мог означать не только некий предмет, изображенный в виде чаши, подноса или кубка, заключавшего в себе кровь Христову. Подобное истолкование Грааля появилось благодаря одной из версий легенды, бывшей в ходу сначала у клюнийцев, а затем у цистерцианцев. Грааль, или «sangréal» на старофранцузском языке, мог означать и «царскую кровь», то есть некий королевский род. Но принять на веру дальнейшие рассуждения авторов, то есть гипотезу о законном наследнике «длинноволосых королей» (Меровингов), ведущих свой род от союза Христа и Марии Магдалины… Об этом не могло быть и речи, даже если с эвристической точки зрения такой вопрос мог быть правомерен. В то время мы еще не знали о «Последнем искушении Христа» Мартина Скорцезе, который, как известно, стал причиной многочисленных скандалов и волнений. Правда, уже существовал роман Никоса Казандзакиса, по которому был снят этот фильм, но его обходили молчанием. Тем не менее, сколь бы ни была скандальна тема, затронутая «Священной загадкой», все же напомним, что покровительницей церкви Ренн-ле-Шато была Мария из Магдалы, столь странным образом представленная во внутренних покоях храма. Обилие знаков, указывающих на принадлежность храма этой святой, появилось в нем стараниями аббата Соньера, создателя башни «Магдала», в которой он хотел поместить библиотеку. Странно, не правда ли? Итак, «Священная загадка» заставила меня призадуматься, слишком много неразрешимых вопросов вертелось в моем мозгу. В этот-то момент я и вспомнил о книге «Сокровище Золотого треугольника», стоявшей на моей библиотечной полке. Теперь Жан-Люк Шомей казался мне настоящим «братом-просветителем», в то время как я занял скромное место неофита.

Но ничего из всего этого книжного набора меня не удовлетворило. Дело в том, что и Жан-Люк Шомей (убежденный в достоверности своей информации, которую тем не менее невозможно было проверить, потому что автор не давал каких-либо ссылок), и авторы «Священной загадки» (воображавшие себя по меньшей мере англосаксонскими «волшебниками», наследниками шотландских замков, населенных призраками) угодили в одну и ту же ловушку, типичную для нашего времени лжепророков и фальшивых гуру, – в ловушку Приората Сиона. Общество-фантом, утверждавшее, что оно появилось вследствие раскола ордена тамплиеров (разрыв во время «рубки жизорского вяза» – вот уж спасибо вам, Жерар де Сед!) и что его великими магистрами были такие знаменитости, как Клод Дебюсси или Жан Кокто… Все это чистейшей воды выдумка. Весь этот фарс был задуман несколькими авторами, мелкопоместными дворянчиками, кичившимися своими меровингскими предками. Помогали поставить фарс несколько чудаков с телевидения, объединенных гениальным Франциском Бланшем, который, должно быть, вволю нахохотался (правда, уже в гробу) над потрясающим результатом своих провокаций: на его удочку попалась чуть ли не вся Франция. Миф о Приорате Сиона прочно засел в головах любителей всевозможных тайн и искателей сокровищ, прославлявших Робера Шарру в те времена, когда привычное орудие рудознатцев – ореховый прут – было заменено металлоискателем, в простонародье названным «сковородкой».

Итак, рыться в тайнах Ренн-ле-Шато казалось мне несерьезным занятием. Если я и проводил тогда много времени в Монсегюре, то лишь потому, что пытался понять, кем же на самом деле были катары и какая связь могла быть между ними и Святым Граалем. Чтобы исследовать Ренн-ле-Шато, не могло быть и речи. И слава богу! Своей историей о сокровищах Соньера и Приорате Сиона милые насмешники-балагуры произвели такой фурор, что в Ренн-ле-Шато началась настоящая золотая лихорадка: в безлунные ночи в его окрестностях раздавался стук лопат кладоискателей, а на деревенском кладбище прогремело несколько взрывов, учиненных особо неуемными рудознатцами, жаждавшими во что бы то ни стало добраться до знаменитых сокровищ не менее знаменитого аббата Беранже Соньера. Думаю, я правильно сделал, что держался в стороне от всего этого безумия и не обращал внимания на таинственный край Разе.

В своей сумбурной и богатой приключениями жизни я хорошо усвоил одно: не стоит предпринимать каких-либо серьезных действий, если на то не получен «зеленый свет», данный некими таинственными силами, влияющими на ход нашей жизни. Поэтому я не верю в то, что многое происходит «по воле случая». Встречи с некоторыми людьми играют в нашей жизни ту же роль, какую в средневековых легендах играли встречи рыцаря с отшельником или прекрасной девой: они ни в коей мере не случайны, ибо каждая из них знаменует собой новый этап нашего поиска, длящегося всю жизнь. Особенно если главный герой этого «эпоса длиною в жизнь» свободен от догм, предвзятой идеологии, философских школ или политических партий. Я никогда не входил в секты, группировки или братства, у меня никогда не было желания выдавать себя за «гуру» какого-либо учения. У меня не было ни учеников, [5]5
  Разумеется, когда я был преподавателем, их у меня было множество, но это, как мы понимаем, не одно и то же.


[Закрыть]ни последователей, ни «литературных поденщиков». [6]6
  Хотя некоторые утверждали, что их у меня не менее двадцати.


[Закрыть]Я никем не уполномочен и никем не завербован. Моей единственной «политической позицией» была и остается честность: я всегда говорю то, о чем думаю или пишу, даже в том случае, если потом приходится признавать свои ошибки. Мой жизненный путь сложился именно так, а не иначе лишь потому, что в нем были «неслучайные встречи». Андре Бретон. Школьный товарищ Жан Катлен. Таинственный Янн-Бер Кербирю, время от времени появлявшийся в моей жизни: никогда не оставляя адреса, по которому я мог бы с ним связаться, он давал мне сведения, на которые я даже не рассчитывал. Женщины, встречавшиеся на моем жизненном пути: подобно знаменитым девам в легендах о Ланселоте Озерном, они озаряли мою жизнь светом, позволявшим мне продолжать «путешествие к центру Земли» – этот свет помогал разглядеть во тьме бездны чудовищных драконов, готовых напасть на меня. И наконец, книги, попадавшиеся мне на глаза именно в тот момент, когда я в них нуждался. Среди них есть и «Сокровище Золотого треугольника» Шомея. Но гораздо более значимой, полной глубинного, скрытого смысла и богатой отсылками оказалась для меня книга Мишеля Лами «Жюль Верн, посвященный и инициатор». [7]7
  Опубликована в 1984 году издательством «Payot» в Париже. Это произведение критика настороженно обошла стороной: возможно, оно показалось рецензентам «вызывающим беспокойство».


[Закрыть]Конечно, читатель вправе воскликнуть: «Какое отношение к делу Ренн-ле-Шато имел прославленный французский фантаст?» Однако благодаря Мишелю Лами туман, окружавший личность Беранже Соньера и его «проклятое золото», стал понемногу рассеиваться. С этого момента я понял, что должен проникнуть в эту темную тайну.