Текст книги "Убийство в особняке Сен-Флорантен"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Гладкой, как у епископа, рукой генерал-лейтенант расправил тончайшее кружево своего галстука.

– Полагаю, вы понимаете, что мы стараемся надзирать. Единственное оружие, способное воспрепятствовать распространению заразы, – это уничтожение и захоронение. Единственный способ спасти государство от бедствия – уничтожать все, что подверглось заражению. Правительство обещает возмещать ущерб скотовладельцам, которые станут уничтожать свой скот при первых же признаках заболевания. Оно полагает, что если из этой тяжкой и вынужденной жертвы люди смогут извлечь хоть какую-то выгоду, она будет менее болезненной. Мы обязаны внимательно следить за соблюдением этих мер и относиться к нарушителям без всякого снисхождения, дабы не стать пособниками несознательной черни, угрожающей своими действиями как себе самой, так и общественному благу.

– Да, такое бедствие требует решительных и суровых мер, – заметил Николя.

– Вы правы, – ответил Ленуар. – Надобно установить кордоны, препятствующие перегону скота из провинции в провинцию. В деревнях, где свирепствует болезнь, конфисковать и изолировать скот. Опыт соседних государств подтверждает: забой зараженных животных предотвращает распространение эпидемии. В этом приходится убеждать не только крестьян, но и господ. Там, куда известие о возмещении ущерба приходит с опозданием, забой скота вызывает возмущение. Промедление побуждает людей умалчивать о появлении заразы, в надежде – всегда напрасной, – что их скотину она не затронет. Интенданты провинций, заручившись содействием войск и отрядов конной полиции, применяют к нарушителям самые строгие меры. Собственно, все, как всегда, зависит от расторопности местных властей, от бдительности, точности и активности тех, на кого возложена ответственность за исполнение предупредительных мер. Очень важно не допускать продажу и вывоз скота из тех мест, где свирепствует зло. Безжалостно пресекать незаконные сделки и подпольные ночные перегоны. Больной скот, избежавший досмотра, становится самой опасной контрабандной, ибо даже одно заболевшее животное может разорить целую провинцию и стать угрозой благополучия всего королевства!

– Что вы ждете от меня? – спросил Николя.

– Чтобы вы нашли общий язык со старшинами корпорации скотоводов. Я отвечаю за снабжение Парижа продовольствием. Без лишнего шума доведите до их сведения, что не только интересы общества, но и их собственные требуют, чтобы они точно, как евангельские заповеди, соблюдали инструкции, опубликованные по приказу его величества в южных провинциях. Они обязаны ознакомиться с этими инструкциями и проникнуться важностью момента. Если видите, что они не внимают уговорам, без колебаний повышайте тон и напрямую говорите об ответственности, которая на них ложится. Напомните им об угрозе падежа их собственного скота, об опустевших хлевах и крушении надежд на обеспеченную жизнь. Набросайте картину охваченного голодом или, еще хуже, обезлюдевшего Парижа, где умирает каждый десятый житель, и намекните, что, подстрекаемые чернью, возмущенные парижане могут пойти крушить их дома и стойла. А если и это их не испугает, пригрозите Бастилией, куда, в случае неповиновения, я без колебаний брошу всех. Мне известны ваши дипломатические таланты и ваше умение грозить топором, никогда его не опуская.

Понимая, что путей для отступления у него нет, Николя тяжко вздохнул про себя. Где он найдет время для расследования преступления в особняке Сен-Флорантен, если его придется тратить на выполнение заданий начальника, навесившего на него целых три поручения? На минуту ему показалось, что Ленуар намеренно подталкивает его к неповиновению, а может, даже и сопротивлению вышестоящему лицу. Стараясь сохранить спокойствие, он поклонился и молча направился к выходу. Взявшись за ручку двери, он услышал, как Ленуар пропел ему последнюю рекомендацию:

– Забыл сказать вам, сударь. Когда будете в предместье Сент-Антуан, не забудьте расспросить о вашей Маргарите Пендрон: среди скотоводов ее семья хорошо известна. Да, и вот еще. Я даю обед для особы весьма высокого ранга. Мне сказали, что у вас безупречный вкус и вы прекрасно разбираетесь в гастрономии. Из Страсбурга я выписал за большие деньги паштет из гусиной печени, приготовленный по рецепту маршала Контада. Какое вино лучше подать к этому блюду?

– Обычно с ним вместе подают венгерский токай, но чтобы не покидать нашей, французской почвы, я бы посоветовал вам выставить несколько бутылок Кар-де-Шом, которое легко отыскать в Анжу. Этому вину отдавала предпочтение Екатерина Медичи, вдова Генриха II.

– Благодарю вас, господин Ле Флок. Ваш слуга.

Николя сжал зубы, чтобы не выругаться. Похоже, начальник решил над ним посмеяться. А его последняя рекомендация и вовсе напоминала совет любителя. Но зачем ему пускать пыль в глаза подчиненному, сообщая ему массу сведений, собрать которые не составляет труда, особенно когда под рукой имеется армия осведомителей, работающих на полицию, вызывающую восхищение всех европейских дворов? Тем не менее во время разговора генерал-лейтенант не допускал ни враждебных выпадов, ни высокомерия, а его последний вопрос и вовсе напоминал светскую болтовню, а не начальственное ехидство. Возможно, таким образом Ленуар хотел показать, что, в отличие от своего предшественника, он будет придерживаться определенных рамок, зиждущихся на авторитете и проницательности.

Пересекая двор особняка Грамона, Николя почувствовал, как кто-то дернул его за полы фрака. Обернувшись, он с удивлением узнал радостную физиономию мальчишки на побегушках из Гран Шатле, того самого, который на протяжении нескольких лет ловил на лету поводья его коня и относил его записки. Мальчишка вырос, чего никак нельзя было сказать о его темной потертой куртке: ее рукава стали владельцу откровенно коротки.

– Господин Николя, – воскликнул он, – господин генерал-лейтенант желает вас видеть.

– Я только что от него! – усмехнувшись, ответил Николя.

– Я говорю о господине де Сартине, – с важным видом уточнил посыльный.

Мальчишка прыгал словно козленок, и Николя с трудом поспевал за ним. Посланец привел его к калитке, за которой виднелся парк. Сартин недавно снял соседний особняк и после назначения переехал туда. Ему нравился этот новый и хорошо продуваемый квартал, уединенный и одновременно расположенный близко от оживленного центра города. За деревьями Николя разглядел элегантное строение. Едва ступив на лестницу, он очутился в объятиях старого лакея, не скрывавшего своей радости от встречи с ним. Лакей проводил его на второй этаж в роскошный кабинет, отделанный светлым дубом; сводчатый потолок украшала роспись, изображавшая заседание Парижского суда. Сартин стоял за рабочим столом маркетри; проследив восхищенный взор бывшего подчиненного, он спросил:

– Что вы на это скажете, Николя? Разве не находка? Для бывшего судьи по уголовным делам и начальника полиции Парижа – заседание Парижского суда! Мне явно хотели польстить…

Он улыбнулся.

– На самом деле все нарисовано до меня.

Похоже, его бывший начальник всем доволен; значит, он благополучно вошел в состав королевских советов. Расставшись с черными одеждами, Сартин – то ли случайно, то ли в память о покойном короле – стал носить светло-серый фрак.

– Я обязан вам своим последним приобретением, – продолжил министр. – Что вы скажете об этом чуде?

Он приподнял над столом роскошную массу белокурых кудрей, и локоны, словно каскад белых грив, мягко заструились по его рукам.

– Но при чем здесь я? – удивленно спросил Николя.

– Вы, наверное, забыли, что дали мне адрес одной несравненной английской лавки. Нашему посланнику оставалось только отправиться туда и приобрести сей экземпляр. Точно такой парик надевает лорд-мэр Лондона во время торжественных церемоний.

Отложив любимую игрушку в сторону, он стремительно развернулся и, совершив небольшой прыжок, оказался нос к носу с Николя, изумленно взиравшим на его маневры. Обняв гостя за плечи, Сартин подвел его к высокому деревянному сооружению, богато украшенному бронзой и накладками под мрамор. На поверхности сооружения разместились несколько десятков кнопок из черного дерева; на каждой кнопке располагалась цифра, выточенная из слоновой кости. Этот загадочный механизм напомнил Николя органный корпус. С торжествующим по-детски видом, столь его молодившим, Сартин нажал одну из кнопок; раздалось шипение, как при выбросе воздуха. Николя вспомнил, как в детстве, во время равноденствия, когда приливы и отливы набирают наибольшую силу, он стоял перед прибрежной скалой в Круазике и наблюдал, как вода, ударяясь о камень, шумным фонтаном взмывала ввысь. Что-то мерно защелкало, потом зазвенело, и зазвучала веселая музыка, быстро сменившаяся свистящим звуком выпускаемого воздуха. Филенка медленно заскользила вверх, открыв стоявшую на подносе болванку с нахлобученным рыжим париком.

– Точь-в-точь как у принца Евгения, – сияя, сказал Сартин. – Как вам мой новый шкаф для париков? Он больше похож на книжный. Надо бы спросить у наших академиков, нет ли особого названия для такого шкафа. Ах, вы не представляете, какое это чудо! Теперь мои парики, словно полицейские досье, стоят по ранжиру, защищенные от света и пыли. И в любую минуту вы можете извлечь тот, который вам нужен!

– Сударь, кто тот мастер-виртуоз, что сумел придумать и смастерить этот чудесный механизм?

– А музыка?! Не забывайте про музыку! Вы, конечно, узнали мелодию танца китайских пагод из «Паладинов» Рамо. Но и это еще не все. Мастер, сотворивший сей шкаф, имеет в запасе еще кое-какие задумки. Этот искусный ремесленник, состоящий на службе у графа д’Артуа и удостоившийся его особого покровительства, также является изобретателем различных способов шифрованного письма. За способ двойной перестановки, успешно продемонстрированный в 1769 году, герцог Шуазель пожаловал автору шесть сотен ливров. Отец четверых детей, сегодня он нуждается; исполнив мой заказ и изготовив шкаф для моих бесценных париков, он снова надеется применить свои способности.

– Каким образом?

– Весьма для нас интересным. Он хочет приступить к созданию кругового стенографического метода шифрования. Речь идет о конторке, высотой и глубиной шесть футов и шириной три фута, куда помещается цилиндр с десятигранными дисками, приводимыми в движение ременной передачей от десяти педалей. При помощи этих дисков он намерен производить шифрование столь же быстро и просто, как и при помощи одной таблицы. Используя диски, установленные на цилиндре, он намерен довести количество ключей чуть ли не до шестидесяти тысяч! Понимаете, к чему я веду?

Николя не понимал, но омрачать лучезарное настроение своего бывшего начальника не хотел.

– Разумеется, сударь.

– Через секретаря кардинала де Рогана, нашего посланника в Вене, мы узнали, что наш шифр разгадан: доносчик признался аббату Жоржелю, что Мария-Терезия уже много месяцев перлюстрирует нашу переписку и разгадывает наши политические комбинации, словно читает решения в открытой книге. Теперь понятно, почему она не скрывает своего отвращения к нашему посланнику, который, впрочем, из-за своих похождений так и не уладил ни одного дела! Короче, меня интересует новый метод шифрования, и мне требуется ваше содействие. Изобретателя зовут Бурдье – наведите о нем справки. Не исключено, что мы имеем дело с человеком на жалованье у заграницы, и тогда он сделает нам машину, секрет которой немедленно окажется в руках у наших врагов. Прекрасно зная вашу щепетильность, я прошу вас об этой услуге. Но это еще не самая деликатная просьба, коей я хотел бы вас обременить. Вы знаете и двор, и город, знаете, каково положение и там, и тут. Я говорю с вами искренне…

От такого признания Николя вздрогнул.

– Увы, хотя его величество обладает определенными задатками и имеет собственное мнение, ум и тело его пребывают в глубочайшей апатии. Его способности еще не проснулись. Разумеется, ему не откажешь в здравом смысле, однако решения принимаются им с таким опозданием и такой неловкостью, что они парализуют любое начинание. Любой пустяк может его обескуражить, и он начинает упираться, не внимая ни возражениям, ни предложениям. Твердость характера и воля, эти главные добродетели монарха, у него отсутствуют полностью. Каждый, кто находится с ним рядом, легко может в этом убедиться. Разумеется, у него обширные познания в некоторых областях…

– Он глубоко и со знанием дела судит о многих вещах, я сам был тому свидетелем, – произнес Николя.

– Совершенно верно, но при этом в нем живет еще один человек, который не умеет хотеть. Его братец, граф Прованский, как-то в шутку заметил: «Берри напоминает мне намазанные маслом биллиардные шары: стоит их сложить вместе, как они тут же катятся в разные стороны». Ему катастрофически не хватает эгоизма и жесткости. Идеальный принц из назидательной сказки со счастливым концом, но отнюдь не государь, которого ждали французы…

Испуганный речами Сартина, Николя вдруг осознал, что после смерти Людовика XV время ускорило свой бег. Безжалостный вывод, отмеченный печатью присущего Сартину цинизма, не удивил бы Николя, если бы мишенью сарказмов его бывшего начальника был кто-либо иной. Но речь шла о юном монархе! Есть от чего прийти в смятение.

Сартин продолжал вещать так, словно он был один. Теперь он вдоль и поперек мерил шагами комнату.

– Взойдя на престол, – продолжал он, – король признался, что его ничему не научили, но он сам, почитав кое-что из истории, пришел к выводу, что во всех бедах этого государства виноваты женщины, будь то законные жены или любовницы. Дай Бог, чтобы он догадался применить эту максиму к себе! Я люблю королеву, она мне покровительствует. Но я боюсь, как бы и она, и мы все не пали жертвой ее неопытности. На горизонте сгущаются тучи, а я не нахожу в короле ни единого качества, благодаря которому династия смогла бы выжить среди надвигающихся волнений, а уж тем более восстать из пепла после смуты.

– И какой урок вы из этого извлекаете, сударь? – кротко спросил Николя.

Он находил, что вступление слишком затянулось; похоже, Сартин никак не мог заставить себя сделать решающий шаг.

– Мой дорогой Николя, сегодня на небосклоне горят две звезды. Одна из них – это д'Эгийон, чьи грязные происки уже коснулись вас [15]15
  См. «Дело Николя Ле Флока».


[Закрыть]. Другая – Шуазель, мой покровитель, которому я во время его опалы втайне оставался верен. Он обладает выдающимися способностями и умом и в свое время долго и успешно возглавлял правительство.

Николя вздохнул. Он вспомнил о своем друге Наганде, индейце из племени мик-мак; тот, подобно многим жителям Новой Франции, после ухода французов почувствовал себя сиротой. Как можно называть успешной политику, в результате которой Франция потеряла Канаду и владения в Индии?

– К тому же, – продолжал Сартин, – его поддерживают парламенты, за которыми всегда следует присматривать, особенно когда они начинают выдвигать требования. Партия философов беспрестанно курит ему фимиам. Против него настроен только король, и то потому, что ему внушили, что Шуазель отравил после смерти короля его отца. Кормилица короля, госпожа де Марсан, собирает сплетни, а его тетки разносят их по кулуарам! Они больше ни на что не способны. Пустые головы и птичьи мозги!

– А Морепа? – спросил Николя.

– Он ничего не значит в этом споре, который вряд ли окончится мирно. Морепа – это манекен, механическая кукла, выскочившая из прошлого. Лукавый и непостоянный, он всегда готов позабавить вас смешной историей. Пустить пыль в глаза! Он быстро загорается, но еще быстрее гаснет, у него те же недостатки, что и у короля. Придется выбирать. С королевой дела обстоят значительно лучше: она ненавидит Эгийона.

С решительным видом опустившись в кресло, Сартин запустил руки в густую шевелюру разложенного на столе парика и принялся лихорадочно перебирать его локоны.

– Многие министры покойного короля по-прежнему на своих местах, но именно они являются препятствиями, кои требуется устранить, – проговорил он, со стуком опуская ладонь на рабочий стол. – И герцога де Ла Врийера в первую очередь. Меня уверяют, что он поручил вам расследование убийства, случившегося у него в доме. Ваша опала оказалась недолгой, вы вновь выскочили наверх.

– Да, сударь.

– Да – что поручил расследование или да – что выскочил?

Знакомый инквизиторский тон напомнил Николя прежнего Сартина.

– Так вот, – небрежно бросил бывший начальник полиции, – если мои сведения верны, а они верны, и вам это известно лучше, чем кому-либо, эту ночь хозяин дома провел в Париже, в поисках амурных приключений, хотя вас, полагаю, сумели убедить, что он ездил в Версаль.

– Я непременно приму это к сведению, – благоразумно согласился Николя.

– Надо не просто принять к сведению, господин Ле Флок, надо действовать, и если вы все еще верите мне, надо дать мне возможность помочь вам.

– Всегда к вашим услугам, сударь.

– Это дело затрагивает наши общие интересы. Все, что поможет свергнуть Ла Врийера, послужит скорейшему возвращению Шуазеля. Так что я полагаюсь на вас, на вашу преданность, и жду, что вы станете держать меня в курсе вашего расследования, причем в мельчайших его подробностях. Речь идет о спасении государства. А если вас вновь начнут обуревать сомнения, вспомните, как недостойно поступил с нами этот порочный тип после смерти короля.

Николя, всегда имевший собственное суждение, про себя подумал, что сам Людовик XV бессовестным образом избрал его инструментом своей последней интриги; так что Ла Врийер лишь следовал примеру своего господина. Но даже зная грубую подоплеку этой тайны, он не мог согласиться на предложение Сартина. Бывший начальник полиции направился к камину и, схватив кочергу, стал размешивать воображаемые угли. Этот жест выдал его волнение, возможно, столь же сильное, как и его собственное. Министр знал о его честности и неспособности к обману, а потому мог догадаться об отвращении, пробудившемся у Николя после его слов, и, возможно, уже сожалел, что произнес их.

Николя разрывался между противоречивыми чувствами. Разумеется, он мог принять все за чистую монету, расценив откровенность Сартина как знак оказанного ему доверия. Но в памяти немедленно всплыли досадные примеры о пристрастии магистрата к власти и его привычке манипулировать людьми. Подобно дремлющим в норе ночным зверям, под придворным лоском и безупречными манерами дворянина скрывались безжалостность и холодный расчет прокурора темных дел. Николя подозревал, что, распоряжаясь людьми как марионетками, Сартин находил в этом мрачное удовольствие, порожденное презрением к человеческому роду, возникшему от постоянного столкновения с преступными и низменными натурами. Не хочет ли он вновь установить свой придирчивый контроль над Николя и, подобно укротившему зверя дрессировщику, кончиком кнута проверяет, подчинил ли он его или еще нет? Но не исключено, что, облекая его доверием, он хотел убедиться, что не все потеряно и в этом печальном мире можно рассчитывать на человеческую благодарность. Однако каким бы ни был ответ Николя, в любом случае он поставит его в крайне неловкое положение. Согласится он или же откажется исполнять распоряжения Сартина, его доводы воспримут как недостойные, и самые благовидные из них станут наименее убедительными. Дав согласие исполнить просьбу своего бывшего начальника, он потеряет уважение к самому себе. Он честно служил полицейским, но никогда не был доносчиком. И он решил оставаться самим собой и положиться на судьбу, не раз помогавшую ему выпутываться из самых запутанных историй.

– Я задал вам вопрос, – нарушил молчание Сартин.

– Без сомнения, сударь, ваше положение таково, что многие вещи вам очевидно виднее.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы снова обо всем узнаете первым. Поэтому, что бы я ни предпринял, вы все равно об этом узнаете, так что сообщать что-либо вам нет никакой нужды. С другой стороны, я не могу себе представить, чтобы нынешний начальник полиции, обязанный вам буквально всем, не поспешил ответить на вопросы, кои вам будет угодно ему задать. Так зачем же мне, скромному подчиненному, вмешиваться в отношения между двумя великими?

Сартин побледнел, лицо его перекосилось. Николя показалось, что до него донеслись несколько произнесенных быстрым шепотом фраз, где говорилось о «выученике Лойолы» и «достойном выпускнике иезуитов из Ванна». Но продолжения не последовало. Обернувшись, Сартин устремил на комиссара исполненный жалости снисходительный взор.

– Чего еще от вас ожидать! После четырнадцати лет работы в полиции на самом высоком уровне вы все такой же, как прежде, предельно честный, щепетильный… и в границах, поставленных самому себе. Однако, надо признать, не без способностей… О, если бы маркиз видел вас, он бы вами гордился. Ум Ранрея и голова бретонца. Упрямый, но, как всегда, немного наивный… С виду…

– Второй раз за два дня.

– Что второй раз?

– Меня называют наивным. Господин де Ноблекур вчера вечером…

– Мой старый друг, как всегда, стократно прав. Но довольно. По крайней мере, обещайте, что предупредите меня, если грязь, что полетит от этого дела, станет грозить забрызгать трон. Вы не можете отказаться исполнить такую просьбу.

– Я прослежу, чтобы этого не случилось, сударь.

– Что ж, бегите, дрянной мальчишка. Полагаю, сейчас вы вместе с вашими верными сообщниками предадитесь своеобычному живодерству, необходимому для подкрепления вашей хваленой интуиции.

– От вас ничего не скроешь, – рассмеялся Николя. – Даже будущее.

То ли в шутку, то ли всерьез, Сартин со вздохом погрозил ему пальцем.

Николя поспешил к реке; лицо его горело. Хотя прощание прошло на шутливой ноте, встреча оставила после себя горький осадок. Радость от свидания с бывшим начальником быстро уступила место тревоге. Как трудна эта жизнь! Словно при свете молнии, он увидел своего отца, маркиза де Ранрея, мерявшего широкими шагами нижний зал фамильного замка. Забившись под навес над камином, маленький Николя слушал, как маркиз громогласно возмущался веком нынешним, дозволившим править бал посредственностям. Готовый принять любые перемены, он сожалел о героических временах, когда историю творили со шпагой в руках, а наивысшей доблестью почиталось умение достойно умереть. Он клеймил выродившиеся дворянство, превратившееся в «племя паркетных шаркунов», оторвавшееся от своих корней и не способное ни на что, кроме зубоскальства над нарушителями этикета в версальских гостиных. Николя вновь испытал чувство пустоты, часто охватывавшее его после смерти Людовика XV. Каждый действовал так, словно преемник покойного монарха являл собой пустое место. Казалось, даже Сартин порвал священную нить, связующую его с новым монархом. Он сильно изменился, а взор его, равно как и помыслы, устремились к Шуазелю, светилу, которое Николя, более хладнокровный или же менее пристрастный, давно считал сошедшим с орбиты. Он не верил возвращение в большую политику отшельника из Шантелу и в споре не поставил бы на него ни лиара. Все знали, какую неприязнь, чтобы не сказать отвращение, испытывал король к бывшему министру. Так кто же из них более наивен? Конечно, Сартин стремился получить должность министра Королевского дома, один раз уже от него ускользнувшую. Сейчас он надеялся, что с помощью королевы и Шуазеля он ее наконец получит. Боги ослепляют тех, кого хотят погубить. Если он сможет помочь своему бывшему покровителю избежать нового разочарования, он непременно это сделает.

На темных бурлящих волнах осенней реки раскачивались подозрительные отбросы. Увидев попавший в случайный водоворот скелет животного, он вспомнил разговор с Ленуаром. Неужели нельзя остановить чуму, что расползается по всему королевству, поражая животных и людей? Мысль о страшной эпидемии не покидала его до тех пор, пока он, задумавшись, не уперся в старинную решетку Шатле. Вспомнив о том, что ожидает его в подземельях мертвецкой, он тяжко вздохнул, ощутив навалившуюся на него усталость. Двигаясь по коридору, он мимоходом бросил тоскливый взор на каменный пол, где, мокрые и обильно посыпанные солью, лежали только что выловленные из реки трупы; городская стража действовала быстро, и бедняга, которого сегодня вытащили из воды возле набережной Тюильри, уже лежал вместе с собратьями по несчастью. Рядом послышался разговор, он узнал голоса друзей и обрадовался.

– А вот и наш Николя! – воскликнул своим низким голосом доктор Семакгюс.

Он снял камзол, старательно свернул его и положил в сторону. С тех пор, как хирург окончательно покорился нежной диктатуре своей служанки, он стал одеваться с иголочки и, словно юноша, заботился о своей внешности. Рядом с ним сидел на табурете Бурдо и с наслаждением курил свою старую трубку. Николя достал из кармана табакерку, чтобы взять понюшку. Взор его упал на крышку, и сердце его сжалось: подарок госпожи Дюбарри украшал портрет Людовика XV, молодого и улыбающегося. Пожав руку Сансону, он предложил табаку и ему. Настал черед чихания и приличествующего сей процедуре обмена любезностями.

– В сырое и холодное время, – назидательно изрек палач, – табак предохраняет от гиперемии и воспаления слизистых оболочек. Госпожа Сансон просила передать вам, Николя, что двери нашего дома для вас открыты, и она почтет за великую честь, если вы придете к нам на обед или на ужин, как вам будет угодно.

И, покраснев, он робким тоном добавил:

– Дети будут счастливы вновь увидеть друга их отца.

– Мои наилучшие пожелания вашей супруге, – ответил Николя. – Я охотно воспользуюсь ее приглашением, как только завершу теперешнее дело.

– Начнем же, господа, – торжественно провозгласил Семакгюс, – мы пришли сюда не для обмена любезностями. Поднимаем занавес и приступаем.

Широким жестом он откинул джутовую тряпку, прикрывавшую тело жертвы. Встав с табурета, Бурдо подошел поближе. Все склонились над дубовым столом, где покоилось тело Маргариты Пендрон, и в неверном свете факелов на стенах заплясали вытянувшиеся тени. Николя рассказал, при каких обстоятельствах обнаружили тело жертвы, и высказал свои соображения относительно времени ее смерти.

– Однако, красивая девица, – заметил Семакгюс. – Какая температура была на кухне в особняке Сен-Флорантен?

– Холодно, как на улице, – ответил Бурдо. – Накануне, в воскресенье, там ничего не готовили, а огонь в печах, плитах и каминах погасили еще в субботу вечером.

Оба хирурга принялись ворочать тело. Семакгюс взглянул на часы, что-то тихо сказал Сансону и задумался.

– Мы полагаем, – начал палач, откашлявшись, – что вряд ли нам удастся точно определить время смерти. Скорее всего, она случилась между десятью и двенадцатью часами вечера.

Николя не сумел скрыть своего изумления.

– Я рад, что ваша наука совпала с моими предположениями. Но все же, нельзя ли сказать точнее? Полагаю, вы понимаете, что от вашего заключения зависит спокойствие невинных людей.

– Юнец дерзает учить нас нашему ремеслу, – проворчал Семакгюс. – А ведь мы сами когда-то приобщили его к хирургии, поставленной на службу правосудию!

Все расхохотались. От смеха Бурдо выпустил несколько клубов дыма, а Николя так расчихался, что долго не мог успокоиться. Он был прав: соприкосновение с насильственной смертью, жуткой своей осязаемостью, порождало непредсказуемые взрывы хохота, отчасти наигранного и вымученного. Пользуясь передышкой, каждый старался унять свои чувства, а порой и страх.

– Увы, – ответил Сансон, – ваш вопрос содержит в себе ответ. Низкая температура в помещении, без сомнения, замедлила некоторые естественные процессы. Это усложняет нашу задачу и не позволяет вынести более определенного вердикта.

– Относительно времени, – уточнил Семакгюс.

Доставая из деревянного, покрытого лаком чемоданчика сверкающие инструменты, он перехватил любопытный взор Николя.

– Любуетесь моим сундучком? Его вы еще не видели. Я привез его из Голландской Индии. Это единственный экземпляр, вырезанный из цельного куска гнилостойкого железного дерева.

– Полагаю, – промолвил Николя, предвосхищая объяснения друга, – он пересек немало морей и океанов, ведь его стенки не боятся ни соли, ни сырости.

– Совершенно верно, я приобрел его, чтобы предохранить инструменты от ржавчины. В остальном, как я уже сказал, если вы хотите знать причину смерти, то она налицо. Вы согласны, дорогой коллега?

При этом обращении Сансон радостно улыбнулся, и они вновь склонились над телом. При каждом вскрытии Николя невольно сравнивал обоих анатомов с двумя воронами, которых в детстве он однажды увидел на тропинке, бегущей по берету Вилена: птицы трудились над трупом сдохшего животного. Согласно сложившемуся ритуалу, некоторое время хирурги обменивались репликами, не переставая при этом ощупывать рану на шее и производить замеры.

– Николя и вы, Пьер, подойдите поближе, – сказал Семакгюс. – Что мы видим? У основания шеи зияет рана в форме воронки, глубокая и несовместимая с жизнью. Посмотрите, у нее рваные края, а мягкие ткани раздавлены и примяты. Какой вы делаете вывод?

– Можно исключить применение режущего инструмента, – ответил Николя.

– Использованный предмет обладал необычной формой, – добавил Бурдо, – ибо оставленное им отверстие больше всего напоминает грушу!

– Да у вас просто талант анатома!

Придвинувшись к корабельному хирургу, Сансон что-то прошептал ему на ухо.

– Согласен, – произнес тот, – но сомневаюсь, что наши друзья согласятся на такой эксперимент!

– Мы согласимся со всем, что приведет нас к истине, – заявил Николя, – ибо по сравнению с вами мы всего лишь жалкие школяры и подмастерья.

– Табак Бурдо и крупная соль, которая, полагаю, найдется в кармане комиссара, помогут вам перенести испытание.

Семакгюс намекал на один из способов защиты от козней демона, к которому нередко прибегала Фина, кормилица Николя в Геранде. От этих воспоминаний у него посветлело на душе. Совершив необходимые приготовления, он, сжав пальцы в кулак, решительно погрузил руку в рану на шее. Отверстие соответствовало форме мужского кулака. Организаторы эксперимента заинтересованно следили за его действиями. Первым нарушил молчание Бурдо.

– То есть мы хотим сказать, что несчастное создание убили голыми руками?

Сансон покачал головой.

– Мы не станем утверждать столь безапелляционно. Какой бы сильной ни была рука, она не в состоянии размозжить мягкие ткани, разорвать их и вдавить внутрь.

Николя задумался.

– Насколько я понял, убийство совершено предметом в форме руки, достаточно прочным, чтобы пробить мышечные ткани.

– Пробить – не главное, – заметил Семакгюс. – Не будем забывать: рана размозженная. И заметьте, господа, неизвестный предмет вошел в шею справа. Из этого я делаю вывод, что на жертву напали спереди, что не соответствует описанию места преступления, или же сзади, но в таком случае…