Текст книги "Убийство в особняке Сен-Флорантен"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

IX
ПОДСТУПЫ

В пылу сраженья горячность правосудью не подмога.

Петрарка

Семакгюс пожелал принять участие в осмотре места происшествия и предоставил свой экипаж в распоряжение обоих сыщиков. Не упуская ни единой мелочи, Николя поведал друзьям обо всем, что произошло в Версале, и о новых фактах, вскрывшихся в процессе расследования. Его открытие, касающееся искусственной руки герцога де Ла Врийера, поразило обоих. Инспектор предположил, что речь идет о главной улике, сказал, что такая улика, скорее всего, заведет следствие в тупик, а потом задал вопрос, который уже не раз задавал себе комиссар: почему дело поручили именно ему, Николя, верному соратнику Сартина?

Семакгюс предположил, что министр либо намеревался жестко контролировать расследование, а потому поручил его тому, кого хорошо знал, либо он, действительно, считал случай крайне запутанным и был уверен, что никто, кроме Николя, не сумеет распутать все нити. На это Николя ответил, что в таком случае вышеозначенный министр должен был бы быть с ним предельно откровенен, чего, однако, не случилось. Последовало долгое молчание: друзья предавались собственным размышлениям. Экипаж проехал через мост и теперь ехал по набережной; миновав кварталы Бо Гренель и Гро Кайу, путь его лежал в предместья, выросшие в нижнем течении реки.

Николя вырвался из плена мечтаний.

– Откуда вы узнали о третьем трупе? – спросил он.

– Я велел всем комиссарам, инспекторам и караульным сообщать в дежурную часть обо всех женских трупах, – ответил Бурдо.

– Вам уже известны какие-нибудь подробности?

Мозг пронзила кощунственная мысль: необходимо проверить алиби причисленного к подозреваемым герцога де Ла Врийера.

Бурдо замялся.

– Честно говоря, они ужасны. Труп нашли… да вы наверняка знаете, что это за место. Для пропитания парижан в город пригоняют сотню тысяч быков, после забоя остаются четыреста тысяч копыт, не считая рогов и кишок. Все эти останки собирают в кучу, забрасывают на телеги и везут на остров, где отходы от бычьих туш сваливают в котлы, под которыми никогда не гаснет огонь. От выварки получают масло для ламп, кинкетов и ночников, масло для жарки, которое хозяева приобретают для людских, а также смазку для колес различных механизмов. И это адское место называется островом Лебедей!

– Ну и название для столь неароматного уголка! – воскликнул Семакгюс. – Судя по миазмам, которые все сильнее бьют нам в нос, мы к нему приближаемся. Да, тут воняет почище, чем в клоаке!

Экипаж свернул вправо, к маленькому горбатому мостику, перекинутому через канал, отделявший остров от берега. Среди чахлых кустиков, перемежаемых кривыми тополями, стояли несколько сколоченных на скорую руку строений, тонувших в клубах дыма. Впереди они разглядели лошадей, носилки, пустую телегу и группку людей, похоже, ожидавших именно их.

Николя узнал Рабуина, без сомнения, посланного Бурдо охранять место преступления, и караульного пристава Барольо, к помощи которого ему не раз приходилось прибегать во время расследований. Краснолицый толстяк, то и дело утиравший струившийся со лба пот, о чем-то оживленно рассказывал толпившимся вокруг него людям. Пристав направился навстречу к новоприбывшим.

– Очень неприятное дело, господин комиссар, – заявил он вместо приветствия.

Он повел их в маленький дворик, где стояла тяжело груженная телега, запряженная серой клячей. Груз был прикрыт старыми тряпками, однако распространявшаяся из-под них затхлая вонь не оставляла сомнений относительно его природы. Позади телеги высился частокол, скрывавший гигантский котел, откуда валил густой черный дым.

– Здесь перерабатывают рога, копыта и остатки требухи, – объяснил подошедший Рабуин.

С помощью пристава он сдернул с телеги тряпье. Вонь стала еще сильнее. Бурдо вытащил трубку и живо раскурил ее. Достав табакерку, Николя схватил понюшку и вскоре с наслаждением начал чихать.

Сваленные вперемежку копыта, рога и прочие несъедобные останки покрывал плотный черный слой осенних мух, отчего разглядеть что-либо в подробностях возможности не представлялось. И все же, приглядевшись, они различили бледное, пожелтевшее лицо, смотревшее на них мертвыми глазами. На этом юном, почти детском личике застыло выражение ужаса и изумления. Скорее всего, тело сбросили на ужасную кучу откуда-то сверху. Николя приказал снять труп с телеги. Призванные на помощь рабочие, вооружившись деревянными лопатами, аккуратно поддели его и опустили на носилки. Размахивая сорванной с куста веткой, чтобы отогнать назойливо жужжащий перед лицом рой мух, Семакгюс склонился над телом.

– Молодая девушка или женщина, приблизительно… гм… восемнадцати-двадцати лет… Отметинки от оспопрививания. Глаза голубые, насколько можно сейчас судить. Зияющая рана на шее. Практически без одежды. Рубашка… Дезабилье в полоску.

– Время смерти?

– Трудно сказать. Надеюсь, вскрытие поможет определить.

– Кто ее нашел? – спросил Бурдо.

– Рабочие, что приходят утром опустошать телеги, – поторопился ответить толстяк.

Он указал на высокую дверцу.

– За ней расположен наклонный желоб. Кишки сами соскальзывают в котел. Обычно тот, кто этим занимается, не смотрит, что он сбрасывает.

– Тело могло остаться незамеченным?

– Конечно. Они сами говорят, что выполняют свою работу не глядя, лишь бы по сторонам ничего не сыпалось.

– Тогда отчего они вдруг обратили внимание на то, что сбрасывают?

Толстяк разжал руку и протянул Николя маленький круглый предмет.

– Лучи восходящего солнца осветили эту штуку, и она заблестела. Вдобавок им показалось, что сегодня телега легче, чем обычно.

– Бонбоньерка, – произнес Николя, вертя в руках сияющую коробочку.

Позолоченная, украшенная искусно выполненной гирляндой из зеленых камней, она имела эмалевую крышку с изображением четырех амурчиков, выпускавших птичку из клетки. Вокруг рисунка вилась надпись «Амур гравер» и четверостишие:

 
В детстве амур не помышлял ни о чем,
Лишь о свободе птичек.
А мы, повзрослев, мыслим только о том,
Что нашей душе стало ближе.
 

Николя попросил у Семакгюса очки: корабельный хирург все чаще вынужден был прибегать к помощи сего прибора, и это его ужасно раздражало его. Получив очки, Николя сложил их пополам, дабы стекла оказались друг над другом, и воспользовался ими как увеличительным стеклом. Внимательно оглядывая бонбоньерку, он в конце концов отыскал клеймо в виде головы легавой собаки. Удовлетворенно вздохнув, он открыл коробочку.

– Друзья мои, – объявил он, – это коробочка для пилюль…

Пристально рассмотрев ее содержимое, он вскрикнул от неожиданности.

– Шпанская мушка! Какое отношение может иметь афродизиак к этой девушке?

– Возможно, она была девушкой для утех, – произнес Семакгюс. – Эти жучки помогают наименее отважным мужчинам и способствуют возбуждению матки у самых холодных женщин.

Николя знал, что в области афродизиаков познания Семакгюса отличались исключительной глубиной, но он до сих пор не мог понять, являлись ли причиной тому медицинские штудии или опыт бывшего либертена. Еще он подумал, что в ходе расследования этот афродизиак появился уже второй раз. Тотчас мысль повлекла его дальше.

– Рабуин, – спросил он, – как ты считаешь, каким образом этот предмет мог попасть на глаза работникам? Впрочем, мы обязаны отблагодарить их за честность.

– Скорее всего, он выскользнул из кармана ее платья… Там есть кармашек…

Николя размышлял, пытаясь соединить воедино разрозненные сведения. Ему не хватало одной детали.

– Мне необходимо знать, какой путь проделала телега и за какое время, если, конечно, это возможно. Так что приведите мне возницу.

Толстяк с выпученными глазами выступил вперед.

– Вам следует знать, господин комиссар, что телеги подъезжают сюда беспрерывно, одна за другой, в течение всего дня. Последняя прибывает около трех часов ночи, ее возница возвращается сюда к семи утра, чтобы забрать ее. Но сегодня он не пришел…

– Интересная подробность, которая сама по себе ограничивает возможное время совершения преступления. Если Семакгюс сумеет внести кое-какие уточнения, мы подберемся совсем близко к истине, – проговорил Бурдо.

– Совершенно справедливо, Пьер, – поддержал его Николя. – Итак, выстраиваем план кампании. Тело надо отвезти в мертвецкую, где господин Семакгюс произведет тщательный его осмотр. Если, разумеется, вы, Гийом, не возражаете.

Хирург кивнул в знак согласия.

– Пьер и Рабуин, вам два задания. Найдите мне возницу этой колымаги. Я хочу допросить его. А бонбоньерку или коробочку для пилюль – называйте как хотите – мне хотелось бы показать эксперту, способному определить ее происхождение. Это ценный предмет, и я не сомневаюсь, что можно отыскать его изготовителя. Исходя из того, что он скажет…

Он взглянул на часы.

– Встречаемся в Шатле ровно в шесть. Бурдо, что у вас еще по второй жертве?

Мысли вихрем проносились в голове Николя.

– У нас, к сожалению, имеется всего лишь экипаж доктора, – произнес он, отвечая самому себе.

– Нет, – сказал Бурдо, – я на всякий случай нанял еще один, он следовал за нами. Что же касается второй жертвы, то удача мне улыбнулась. Мои осведомители быстро обнаружили, что ниточка ведет в мир любителей галантных похождений. В этом мире все всех знают, и стоит кому-нибудь исчезнуть хотя бы ненадолго или изменить привычки, как начинается переполох, словно на птичьем дворе.

Выбив трубку и спрятав ее в карман, инспектор извлек на свет очки и, расправив бумагу, принялся читать:

– Девица Жюли Жанна Маро, уроженка Шампани, из деревни Сюзонкур, девятнадцати лет от роду. Сирота; отец и мать жительствовали в той же деревне, владели виноградником; прибыла в Париж год назад, хотела наняться в услужение. Встретила даму Ларю, акушерку с улицы Бур-Лабе, промышляющую сводничеством. Ларю продала ее одному малому, из числа своих знакомцев, с которым у нее давние отношения, и тот, несмотря на крики и протесты девицы, лишил ее девственности, и мамаша Ларю принялась беззастенчиво торговать ее прелестями. Быстро поняв, что она не имеет от своих трудов никакого дохода, девица ушла от нее и устроилась у мамаши Иларии, в тупике Сен-Фиакр. Сводне она понравилась, та стала заботиться о ней, и вскоре девица стала украшением ее сераля. Ее прозвали Этуаль и известили всех, что взошла новая звезда. Вакханалии пришлись девице по вкусу, и она стала принимать участие в вечерах и ужинах, где царил самый неприкрытый разврат.

– Мои поздравления! Однако поиски надо продолжить. Кто был ее покровитель? А может, их было несколько? Кроме денежных поклонников, у нее наверняка был какой-нибудь смазливый вертопрах для собственного удовольствия. Какие места она посещала? Словом, ищите, вы прекрасно знаете, как браться за такое дело, и выполните все лучше меня.

Труп водрузили на повозку караула, набросали поверх тряпья, и кортеж двинулся в сторону города. Опустив окошко, Николя высунулся из кареты и окинул взором отходившую вбок улицу.

– Не забудьте про скотобойню возле Инвалидов, это совсем рядом с нашим благословенным островом. Проверьте, не останавливалась ли там эта колымага.

Он рассуждал громко, но Семакгюс лишь слушал его, не считая нужным отвечать.

– Нам крайне необходимо определить, когда и где тело бросили на кучу кишок, – то ли для того, чтобы его нашли, то ли для того, чтобы оно бесследно исчезло в котле на острове Лебедей.

– А как же бонбоньерка? – спросил Семакгюс. – На дорогих безделушках часто пишут имя дарителя или одариваемого.

– В этом-то и загвоздка! Не верю, что такое сокровище забыли, тем более, девушка была полураздета. Уверен, коробочку специально засунули в одежду, чтобы привлечь внимание к трупу.

– Вот вы и ответили на свой вопрос. Кто-то хотел, чтобы тело было найдено.

– Без сомнения. Продолжим. Убийца кладет тело на кучу кишок и засовывает в одежду бонбоньерку, в надежде, что жертву обнаружат.

– Согласен, но на коробочке нет ни одного имени!

– Вы правы, совершенно правы!

И он дружески хлопнул по плечу озадаченного Семакгюса.

– Разве самая большая хитрость состоит не в том, чтобы суметь притвориться, что ты попал в ловушку, которую тебе расставили?

– Я вас не понимаю.

– Не кажется ли вам, что мы имеем дело с изощренным умом? Эта бонбоньерка призывает нас делать ставку на нашу сообразительность.

Семакгюс забеспокоился: похоже, Николя лихорадило. Неужели бред, который он несет, является последствием вчерашнего ранения?

– Я окончательно перестал понимать вас.

– Все правильно, все верно. Подумайте. Если бы эта бонбоньерка, явно дающая нам нить для поиска, вывела бы нас к своему владельцу или к тому, кто получил ее в подарок, мы бы непременно занесли обладателя сей коробочки в разряд подозреваемых. А, значит, тот, кто специально подбросил нам эту улику, добился бы своей цели, из чего следует, что мы не можем рассматривать эту вещицу как прямую улику.

– Вместо того, чтобы…

– На коробочке нет имен, и задача наша усложняется; тем не менее, решив ее, мы сможем определить подлинное значение найденных нами улик. Напоминаю вам, что после установления орудия убийства главным подозреваемым стал герцог де Ла Врийер. Тем более что орудие исчезло, а герцог не смог дать убедительный ответ, где и когда оно могло пропасть. Мы по-прежнему не знаем, где находился герцог в ночь первого убийства; это означает, что он не имеет алиби. Надо постараться установить его местопребывание еще и на то время, когда произошли еще два убийства, и полагаю, сумеем это сделать, особенно если Бурдо определит хотя бы примерно час гибели второй жертвы.

– Насколько я вас понял, вы опасаетесь, что у герцога ни в одном из трех случаев не будет алиби?

– Да, я этого боюсь, ведь если наши предположения верны, значит, мы имеем дело с опытным игроком.

Воцарилось длительное молчание. Видя, в каком лихорадочном состоянии пребывает Николя, Семакгюс не на шутку разволновался. Однако он знал, что сейчас любые попытки успокоить его будут напрасны. Словно охотничья собака, сыщик взял след и теперь с него не сойдет.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил он для очистки совести.

Николя не ответил. Он лихорадочно пытался поймать мелькнувшую у него мысль, однако никак не мог ее ухватить. Он точно знал, что это очень важная мысль. В подвале мертвецкой он все еще продолжал искать ее. Время торопило, поэтому он не стал призывать Сансона. Результат требовался уже сейчас, чтобы с новыми силами мчаться дальше по следу. Семакгюсу пришлось позаимствовать инструменты у хирурга из квартала Шатле, согласившегося одолжить их только после официального распоряжения комиссара. Николя отметил, что еще несколько дней назад ему бы, без сомнения, отказали, ибо молва успела разнести, что его отстранили от дел, что он утратил доверие начальства и едва ли не угодил в ссылку. Слух о том, что он снова в фаворе, распространился со скоростью огня по пороховой дорожке, и все вернулось на круги своя.

Николя внимательно разглядывал платье, только что снятое хирургом с трупа. Его что-то беспокоило, и он, не в состоянии вспомнить, упрекал себя за собственную забывчивость. Из-за забывчивости безвозвратно исчезали полезные мысли, что при его работе вполне можно было приравнять к ошибкам. Нащупав в глубине кармана черную записную книжечку, он вытащил ее и принялся судорожно листать. Как он раньше об этом не вспомнил? Когда Ленуар осыпал его поручениями, в какой-то момент у него закралось подозрение, что это сделано специально для того, чтобы он не сумел довести до конца расследование, с головой погрузившись в трясину повседневных обязанностей. В частности, ему было поручено отыскать двух юных девушек, бежавших из Брюсселя. Он открыл страничку с записью примет беглянок: «Первая… следы от оспопрививания… глаза голубые, брови черные». А дальше то, о чем ему услужливо, хотя и бессознательно, подсказывала собственная память: «шелковое дезабилье в голубую и серую полоску…» Бросив взгляд на испачканное сукровицей и кровью рубище, он убедился, что оно полностью подходило под его описание.

– Гийом, – воскликнул он, – вы нашли на лице отметины от оспопрививания?

– Нашел, – ответил Семакгюс. – Я вам об этом сказал еще на острове. Голубые глаза, черные брови, отметины от оспопрививания. В остальном…

Водой из глиняного кувшина хирург вымыл запачканные по локоть руки.

– Бедняжка не была куртизанкой и лишь недавно стала женщиной… Я хочу сказать, что она недавно потеряла девственность, и без сомнения, ее неоднократно насиловали, как спереди, так и сзади. Несчастное создание!

– Вы в этом уверены?

– Готов поклясться даже в присутствии прокурора.

– Время смерти?

– Неясно. Принимая во внимание множество обстоятельств, как-то: ночную температуру и тепло, выделяемое сваленной в кучу гниющей требухой, – я полагаю, что смерть наступила где-нибудь около двух часов ночи. Скорее всего, между часом и двумя ночи.

– Мы знаем, что телега прибыла на остров Лебедей около трех… Надо узнать, где она была около двух часов и немного раньше.

Он все еще размышлял, когда Семакгюс, с ликующей улыбкой во все широкое лицо, прервал его занятие.

– Это еще не все, Николя. Есть одна деталь, значение которой я предоставляю определить тебе; уверен, она тебя крайне заинтересует. Перед смертью жертва погружалась в мыльный раствор, а потом высохла естественным путем, иначе говоря, дождавшись, когда вода испарится с кожи. Чтобы в этом убедиться, достаточно намочить кожу; вы даже почувствуете запах духов.

– Выражайтесь яснее, Гийом… вы говорите с человеком, чья голова вчера несколько пострадала, а ночью…

Смолкнув под насмешливым взглядом Семакгюса, он почувствовал, что краснеет.

– Проще говоря, девица принимала ванну, – уточнил Семакгюс. – И пользовалась духами!

– Остерегаясь делать далеко идущие выводы, отмечу, что в этом деле вода всегда оказывается рядом. Особняк Сен-Флорантен расположен в нескольких туазах от Сены. Улица Глатиньи, берег острова Сите, и, наконец, остров Лебедей. Мы по-прежнему находимся вблизи реки!

– Поэтому вдвойне интересно знать, в каком месте сей скорбный груз положили на телегу.

– Вы хотите еще что-то сказать?

– Последнее. Я подобрал кусочек выдранного с мясом ногтя. Во время борьбы нападавший, без сомнения, вцепился и одежду своей жертвы. Отдаю вам эту улику. Разумеется, маловероятно, что найдут владельца, но как знать? Вдруг случится чудо, и эта штука вам пригодится…

Николя завернул улику в листок из записной книжки и опустил в карман.

– Вы ничего не сказали об орудии преступления, но я полагаю, что это…

– Искусственная рука, совершенно верно. По крайней мере, слепок, сделанный в прошлый раз, полностью совпадает с нынешней раной. Что вы теперь намереваетесь делать?

– Я уже несколько раз откладывал встречу с семейством жены дворецкого, поэтому я сначала поеду к ним, а затем отправлюсь в Бисетр, чтобы узнать побольше об ухажере-неудачнике первой жертвы, а именно Маргариты Пендрон.

В задумчивости они дошли до дежурной части, где их встретил папаша Мари, привратник в Шатле; увидев, что Николя снова на коне, он искренне обрадовался, ибо наблюдал за его карьерой с первых дней его службы в полиции. Привратник вручил ему маленькую записочку, где на печати гордо красовался герб Сартина с тремя сардинками. Послание отличалось лаконичностью: «Человек по имени Бурдье, о котором я вам говорил, живет вместе с семьей в меблированных комнатах на улице Галан».

Николя, всегда хранивший в чулане запасную одежду и чистое белье, переоделся и поручил папаше Мари отнести к чистильщику его новый серый фрак.

– Папаша Мари, – прибавил он, – у меня мало людей. Не могли бы вы сослужить мне службу, с которой, я уверен, вы превосходно справитесь?

– Какие могут быть вопросы, да ради вас я готов в окно выпрыгнуть! Главное, чтобы с моими хворями на подоконник взобраться!

– Ну, прыгать я вас просить не буду, – рассмеявшись, ответил Николя. – Кстати, надо принести вам баночку бобрового жира с камфарой, которым растирается господин де Ноблекур. Скажите, вам не скучно сидеть в вашей клетушке?

– Еще как, господин Николя! Только трубка да мое подкрепляющее средство – вот и все развлечения. Если бы не они, я бы совсем заскучал.

– Вот и отлично. Что, если я попрошу вас поискать в списках приезжих некоего англичанина средних лет, среднего роста и чуточку полноватого. Он носит складные очки с закопченными стеклами и хорошо говорит по-французски. Мне также понадобится список иностранцев, проживающих в гостиницах Парижа и Версаля.

– Останавливаться в гостиницах было бы неосторожно с его стороны, ибо гостиницы все на виду, – заметил Семакгюс.

– Вы правы, поселиться у кого-нибудь в доме значительно разумнее; впрочем, он может остановиться у английского посла. Лорд Эшбьюри довольно субтильного сложения, так что места ему хватит. Итак, папаша Мари, такая работа вам подходит?

– Я немедленно отправляюсь за списками.

Николя протянул ему несколько луидоров.

– Здесь слишком много, – запротестовал расцветший привратник.

– Это для оплаты чистильщика. Остаток пойдет на табак и на подкрепительное.

И он быстрым шагом вышел из привратницкой.

– Вы умеете договариваться с людьми, – заметил Семакгюс. – Всегда находится кто-нибудь, кто готов исполнить ваше поручение.

– И как видите, я никого не принуждаю. Привратник отличный малый, и вдобавок бретонец. Evit ur baoninqenn, kant modigenn!«За малое страдание многократное воздаяние», как говорят у нас в Бретани. Я отправляюсь на улицу Кристин навестить Дюшампланов. Вы со мной? Увы, у меня больше нет времени для размышлений! Обед придется пропустить. Ужинать будем вместе, в свое удовольствие…

При мысли об отсутствии обеда Семакгюс скривился.

– Неужели вы осмелитесь покинуть своего пациента? – пошутил Николя. – Вы только подумайте, ведь я могу потерять сознание…

– Вы отрезали мне пути отступления. Придется поститься в вашу честь. А вечером прошу всех ко мне.

Экипаж хирурга ждал их под портиком. Неожиданно Николя подумал, что неплохо было бы поблагодарить кучера, чье присутствие духа, без сомнения, спасло ему жизнь. Красный от волнения, кучер сообщил, что в их отсутствие он купил у одного из торговцев, что раскинули свои лотки на рынке возле Гран Шатле, корзину маленьких, еще горячих пирожков и две бутылки красного вина; он решил, что господа слишком поглощены делами, а потому потуже затянут пояса и не станут терять времени на обед. Кучер получил двойную благодарность, а кошелек Николя стал легче еще на несколько экю.

Утолив пробудившийся при виде аппетитных пирожков голод, они проехали по мосту через Сену и отправились на улицу Кристин, расположенную между улицами Грандз-Огюстен и Дофин. На этой тихой улочке стояли добротные дома зажиточных горожан. Строгий фасад дома Дюшампланов, без лишних украшений, если не считать маскарона, являвшего собой щекастую рожу тритона, никак не выделялся на общем фоне. Семь этажей и чердачные помещения, отметил Николя. Судя по некоторым деталям, на трех верхних этажах были устроены меблированные комнаты, сдававшиеся жильцам. Они вошли в ворота. Сторож, сидевший на старой плетеной скамеечке и лущивший фасоль, сообщил им, что господин Дюшамплан-старший проживает на втором и третьем этажах, а господин Дюшамплан-младший на антресолях, но сейчас младший Дюшамплан отсутствует, его нет уже несколько дней, а так как причины его отсутствия неизвестны, брат его весьма тревожится… С левой стороны они увидели парадную лестницу, служившую, судя по всему, исключительно хозяевам; слуги и работники, входившие в дом, пользовались более скромным входом, предназначенным также для поставщиков, водоносов и торговцев хворостом…

Николя напомнил Семакгюсу, что большую роль в расследовании всегда играет случай и вскоре они в этом непременно убедятся. С речистым сторожем надобно поговорить, только позже. Они потянули за веревочку звонка; им открыл слуга средних лет. Николя попросил его проводить их к хозяину дома; слуга исчез, а через несколько минут хозяин сам вышел им навстречу.

С первого взгляда внешность Дюшамплана-старшего показалась Николя достаточно заурядной: ни высокий, ни низкий, ни толстый, ни худой, в черном платье старомодного покроя, лицо бледное, с выцветшими глазами, которые, если бы не мешки под ними, как две капли воды напоминали глаза его сестры-монахини.

– Николя Ле Флок, комиссар Шатле. Доктор Гийом Семакгюс.

Сделав первый шаг, он умолк; теперь дело за свидетелем.

– Прошу вас, господа, входите.

Он провел их в богато обставленную гостиную. Из-за наполовину зашторенных окон в комнате царил полумрак. Хозяин пригласил их занять места в больших креслах с высокими спинками, по моде прошлого века.

– Я вас слушаю, сударь, – произнес Николя.

– Господин комиссар, вам не удалось застать меня врасплох. Я знаю о трагедии, произошедшей в доме министра, и о ранении моего зятя Миссери.

Ответ хозяина дома не давал повода для продолжения беседы.

– Могу я узнать, кто сообщил вам об этих событиях?

– Моя сестра Элен, монахиня из монастыря Сен-Мишель. Вы ее знаете, ибо вы с ней встречались.

Последние слова были произнесены с горькой иронией.

– Следовательно, вам рассказали, сколь серьезные обвинения нависли над вашим зятем? – спросил Николя.

– Я не могу поверить, что он способен на такой кошмарный поступок. Согласен, он вспыльчив, не слишком честен, мнителен, у него тяжелый характер, но убить он не может. Он, конечно, распутник, но не убийца.

Николя по достоинству оценил ловкость, с которой хозяин дома, порицая зятя, избегал обвинять его. Тем не менее портрет был нарисован не самый приятный.

– Вы продолжаете поддерживать отношения?

– Крайне редко.

– Уточните.

– Во время мессы в годовщину смерти сестры.

– Возможно, у вас есть общие интересы? Полагаю, вам известно, что в поисках истины мне пришлось ознакомиться с делами вашей семьи. Миссери досталось состояние вашей сестры. Поправьте меня, если я ошибаюсь. И в случае его смерти это состояние возвращается в семью.

– В зависимости от того, женится он еще раз или нет. Это важно, сударь.

– Полагаю, вы намекаете на риск, возникший из-за его связи с одной из горничных из особняка Сен-Флорантен, в которую он влюбился без памяти?

– Совершенно верно. Только давайте внесем ясность: если вы намекаете, что зять мой убит, потому что его связь затрагивала наши интересы, вы идете по ложному пути, ибо сами сказали моей сестре, что его рана – пустячная царапина.

Дюшамплан говорил сдержанно, хорошо поставленным голосом и устремив взгляд в пустоту; он ни разу не посмотрел в глаза комиссару.

– Совершенно верно, сударь, – произнес Николя. – Но пока я услышал всего лишь об интересах, связывающих вас с зятем. Мы говорили о состоянии вашей сестры. А вы сами-то чем занимаетесь?

– Я управляю собственными деньгами: получаю доходы от ренты ратуши и доходы от участия в компаниях, где являюсь администратором.

– Каких компаниях?

– Вы намерены превысить свои полномочия? Меня знает и оказывает мне покровительство сам монсеньор принц Конде.

– Вы являетесь одним из слуг его дома? – насмешливо поинтересовался Николя.

– Мы с принцем, – надменно произнес Дюшамплан, – сообща участвуем в предприятии, целью которого является снабжение города водой.

– Мне известно лишь одно такое предприятие, но его возглавляют братья Перье, которых поддерживает герцог Орлеанский.

Собеседник, казалось, изумился такой осведомленности Николя.

– Вы плохо разбираетесь в этом вопросе, есть и другие компании.

– Так вы участвуете и в других компаниях?

– Например, в компании по эксплуатации фиакров.

– И это все?

– Еще я являюсь администратором королевской лечебницы Бисетр.

– Хорошо, – произнес Николя, – полагаю, с этого рода вопросами мы покончили. Где вы были ночью с воскресенья на понедельник?

– Дома, вместе с женой и сестрой.

– Вы никуда не выходили?

– Никуда. Мы легли спать около одиннадцати.

Николя отметил, что собеседник его не назвал точного времени. В сущности, его ответ даже не противоречил заявлению его сестры, сообщившей, что они легли в десять. Она всего лишь «умолчала», что, покинув монастырь, провела ночь дома в семье.

– Когда вы говорите «мы», вы подразумеваете также вашего брата Эда?

– Мой брат молод, у него свои развлечения, мы в них не вмешиваемся. Его комнаты на антресолях, и у него свой вход.

– А на следующий день он вернулся?

– Не знаю. Он приходит, уходит, иногда его не бывает несколько дней, потом он возвращается… Он словно блуждающий огонек, я отношусь к нему как к непоседе…

Рот его сложился в гримасу, призванную обозначать улыбку.

– Мне бы хотелось побеседовать с вашей женой, – произнес Николя.

– Она отправилась с визитом.

Ответ прозвучал слишком быстро. Видимо, хозяин решил, что для первой встречи они узнали достаточно. Николя встал, но Семакгюс задержал его.

– С вашего разрешения, господин комиссар. Господин Дюшамплан упомянул компанию по использованию фиакров. О какой компании идет речь?

– О предприятии по эксплуатации фиакров.

– В Париже правом эксплуатировать фиакры монопольно распоряжается только одна компания. Речь идет о ней?

Дюшамплан с сочувствием взглянул на Николя.

– Я не сделаю открытие, если скажу, что монополия в этой области давно канула в Лету. В столице более тысячи фиакров и семь сотен наемных карет, так что сами понимаете, акционерные общества множатся. Для создания такого общества требуется зарегистрироваться и получить соответствующие номера на фиакры.

– Я знаю. Буду вам признателен, если вы известите меня, когда вернется ваш брат.

– Непременно сообщу, хотя, знаете ли, его отлучки иногда бывают долгими.

Во дворе сторож по-прежнему лущил фасоль. Николя угостил его понюшкой табаку, и тот принял ее с радостью. Последовало долгое и мощное чихание.

– Вы окучиваете клиента, – шепнул Семакгюс на ухо Николя, но тот вместо ответа только подмигнул хирургу.

– В котором часу госпожа Дюшамплан вышла из дома? – спросил Николя у сторожа, когда тот кончил чихать.

– Вышла? Ах, бедняжка! Хотел бы я посмотреть, как это у нее получится! Она такая бледная, вечно кашляет… Вы шутите, добрый господин. Вот уже несколько дней как она не выходит из комнаты.

– С какого дня?

– Да вроде с понедельника, – ответил привратник и чихнул еще раз.

– А сестра господина Дюшамплана?

– О, эта… Для монахини она слишком гордая, ей бы чуток смирения добавить. Никогда с тобой не поздоровается, не попрощается. В последний раз я видел ее в воскресенье, она как раз приходила ужинать.

– В котором часу она ушла?

– Около десяти часов. Мне пришлось искать ей карету. Ну и побегал же я по холоду, и это в моем-то возрасте!

– Мы благодарим вас.

– К вашим услугам. Отличный табачок! Ни пыли тебе, ни оскребков. Ежели что, можете на меня рассчитывать. Спрашивайте папашу Такмине.