Текст книги "Убийство в особняке Сен-Флорантен"
Автор книги: Жан-Франсуа Паро
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
Николя последовал мудрым советам друзей, сумевших убедить его, что единственным выходом для него является лицемерие: оно одно способно направить сплетни в иную сторону и в конце концов лишить их всякого смысла. В самом деле, скоро пересуды, столь любимые холодными сердцами и злыми языками как в столице, так и при дворе, прекратились; разумеется, слухи о нем ходили еще долго, однако в них царил полнейший разнобой, ибо каждый почитал свое мнение относительно «нашего дорогого Ранрея» единственно правильным. Оставалось только дополнить картину несколькими мазками, предназначенными для падких на новости светских бездельников, дабы те сообщили даже наименее легковерным, что дела у маркиза де Ранрея обстоят превосходно. Он намекнул на весьма лестную интрижку с нескромной дамой, в беседах был вежлив, но снисходителен и постоянно подчеркивал любой знак внимания к нему со стороны короля. Через некоторое время он со смехом заметил, что, похоже, преуспел в карьере придворного. Когда в августе двор пребывал в Компьене, во время травли кабана он несколько раз оказывался непосредственно за спиной у короля, и все могли видеть, что он пользуется особым расположением повелителя. Живо обсуждая стати зверя и перипетии погони, его величество нередко уезжал вместе с ним вперед, не дожидаясь, когда к ним присоединится свита. Охотясь на пернатую дичь он, желая доставить удовольствие Людовику XVI, несколько раз нарочно промахнулся, и государь в знак своего расположения подарил ему ружья покойного короля, те самые, которые тот незадолго до болезни одолжил Николя на время охоты.
Подобные мелочи при дворе имеют огромное значение, и его звезда, уже считавшаяся потухшей, внезапно засияла еще ярче, заставив прибежать к нему с комплиментами даже тех, кто еще несколько дней назад смотрел на него невидящим взглядом. Он не сомневался, что слухи о его успехах – без сомнения, раздутые – достигнут ушей Ленуара, ибо осведомители информировали начальника полиции обо всех без исключения событиях придворной жизни. Однажды он обнаружил, что в суете, вызванной постоянной сменой впечатлений и чувств, пролетели несколько месяцев.
Зычный глас вернул Николя к действительности.
– Фаршированная баранья нога по-королевски с гарниром из слоеных пирожков с опятами! – громко декламировал Лаборд, неся на вытянутых руках серебряное блюдо, над которым клубились ароматные завитки пара.
– Похоже, в его лице мы потеряли настоящего герольда, – воскликнул Ноблекур, чей взор уже сверкал от вожделения. – Ему не хватает только табарда [3]3
Короткая туника, которую в Средние века надевали поверх доспехов.
[Закрыть].
– А это, по-вашему, что? – притворно возмутился Лаборд, указывая на белый передник, защищавший его костюм.
Появился Луи; лицо его раскраснелось от жара плиты. Мальчик нес огромное фарфоровое блюдо, где, прикрытая салфеткой, высилась гора слоеных пирожков. Николя присоединился к всеобщему веселью.
– А чем мы станем запивать это великолепие?
Бурдо извлек из-под стола две бутылки.
– Божественным напитком цвета сливы, изготовленным из винограда, выращенного монахами монастыря Сен-Николя в Бургейле.
– Господа, господа, – раздался голос Ноблекура, – пока Пуатвен разрезает ногу, я предлагаю Лаборду не нарушать традиций и рассказать о процессе приготовления этого восхитительного блюда подробно и в деталях.
– Могу я, сударь, спросить вас, когда возникла эта традиция? – поинтересовался Луи.
– Молодой человек, она существует с тех пор, как ваш отец появился в этом доме и принес в него радость, которую ваше присутствие среди нас увеличивает вдвойне, так что у нас есть великолепный повод не отступать от заведенного обычая. Превосходные кушанья, состряпанные под этой крышей, должны быть оценены не только нашим органом вкуса, но органами слуха.
– И зрения! – воскликнул Семакгюс. – Заметьте, я вкладываю в свои слова исключительно прямой смысл!
– А я, – ответил Ноблекур, – заявляю, что сегодня не намерен подчиняться моему врачу, а, напротив, желаю удовлетворить все три органа чувств!
– Господа, – произнес Лаборд, – начиная рассказ, я хочу напомнить, что имел честь приготовить это блюдо на глазах у покойного короля, а маркиза де Помпадур, несмотря на свой больной желудок, с удовольствием его отведала.
– Сия достойная дама отличалась необычайной снисходительностью, – проговорил Семакгюс.
– Нисколько. Она попросила добавки.
– Господа, шутки в сторону, – умоляющим тоном произнес Ноблекур, – нога остынет.
– Представьте себе отличную баранью ногу, – выдержав паузу, проговорил Лаборд, – положенную на несколько дней на холод, дабы она избавилась от сопутствующих запахов и приобрела должную мягкость. Когда время истечет, берем ногу, разбиваем мосол, а затем извлекаем кость вместе с мякотью, оставив кожу нетронутой. Для этой операции мне пришлось прибегнуть к помощи истинного мэтра!
– Мясника с улицы Сент-Оноре? – поинтересовался Николя.
– Отнюдь. Корабельного хирурга, привыкшего резать и выдалбливать.
– Мои хирургические инструменты пришлись очень кстати, – уточнил Семакгюс, с притворным сокрушением потупив взор.
– Фу, негодник! – воскликнул Ноблекур. – Только не говорите, что вы использовали инструменты, которыми проводите…
– Я обязан убедить вас в этом, дабы отбить у вас аппетит!
– Если вы будете все время перебивать меня, – простенал Лаборд, – я никогда не доберусь до конца. Так вот, извлеченное мясо надо мелко порубить вместе с небольшим количеством сала, костного мозга и тоненьких прослоечек жира, срезанных с телячьих почек, потом добавить грибы, яйца, соль, перец и пряности, хорошенько перемешать и нафаршировать этой начинкой баранью кожу, постаравшись придать ей привычную форму ножки. Чтобы начинка не вываливалась, перевяжите вашу ножку бечевкой, обжарьте со всех сторон, потом положите в горшок, залейте двойным бульоном и добавьте обжаренный кусок постного мяса, чтобы тот напитал ножку своими соками и оттенил вкус фарша. Не забудьте луковичку, гвоздику и букет гарни. Через час переверните ножку и продолжайте уваривать до готовности, коя определяется на ощупь, иначе говоря, когда кончиками пальцев вы ощутите мягкость мяса. Достаньте ножку, искусно ее нарежьте и полейте соусом, не забыв добавить в оный соус мясную заправку.
Лаборд завершил речь под дружные «ура». Каждый почел своим долгом продегустировать блюдо, требовавшее, наряду с вилкой и ножом, еще и ложки. Краем глаза наблюдая за сыном, Николя с радостью отмечал, как аккуратно он ест, как свободны и раскованны его движения, напомнившие ему изысканные манеры маркиза де Ранрея и природное изящество его матери.
– Это блюдо как нельзя лучше подходит для моих старых зубов, – произнес Ноблекур.
– Удачное сочетание корочки с нежнейшей начинкой, – добавил Семакгюс. – А как прекрасно оттеняет вкус ягненка это вино сливового цвета!
– Так вы оценили мой выбор? – радостно воскликнул Бурдо. – А мне хотелось бы отметить, что опята, притаившиеся в тонком слоеном тесте, не только свежи и упруги, но и сохранили запах леса.
Ноблекур повернулся к Луи.
– Об этом ужине вы станете вспоминать в коллеже, – проговорил он. – Он достойно украсит ваши воспоминания.
– Когда придется есть холодную кашу и червивую селедку, я буду вспоминать о нем с особым удовольствием, сударь, – ответил мальчик. – Эти прекрасные видения укрепят мое мужество.
Все основательно насытились, когда Катрина внесла и поставила на стол блюдо оладьев с цукатами из айвы, присыпанных сахарной пудрой. Улыбнувшись, старый прокурор сделал знак Пуатвену; и тот исчез, но вскоре вернулся с двумя свертками.
– Молодой человек, – начал Ноблекур, открывая самый объемный сверток, – я тоже учился в коллеже, терпел и суровую дисциплину, и голод. И моя заботливая матушка снабжала меня айвовым мармеладом, который я потихоньку ел каждый вечер, стремясь унять голодное урчание в животе.
Он достал из свертка несколько маленьких коробочек из елового дерева, круглых и плоских.
– В этих коробочках хранится айвовый мармелад, сваренный с добавлением белого вина. Он не только утихомирит ваш голод, но и облегчит любые боли в животе, независимо от их причины. Он также поможет переварить дурную пищу, которой зачастую кормят учеников. Вам остается только спрятать его как следует, ибо кражи в коллежах, увы, случаются очень часто. С этими коробочками вы вполне продержитесь до Рождества.
Далее беседа приняла более общий характер.
– В Версале все еще носят траур по нашему королю? – спросил Лаборд с плохо скрываемым волнением; он так тяжело переживал свое удаление от центра мира, что, несмотря на все усилия, ему не удавалось это скрыть.
– Согласно предписаниям, – начал Николя, – можно носить серый фрак из сукна или из тонкого шелка, в зависимости от времени года, черные шелковые чулки, шпагу, серебряные пряжки и один бриллиант на пальцах. Допускается кружевная оторочка манжет, разрешается носить манжеты навыпуск. Соблюдать предписания необходимо до первого ноября, а далее, в преддверии Рождества, начнутся различные послабления.
– Однако, вы осведомлены даже о мелочах, – заметил Лаборд. – Похоже, вы прекрасно прижились при дворе!
– Следуя совету друзей, я постарался занять там место.
– Меня уверяют, – проговорил Ноблекур, – что король велел Морепа исправить некоторые злоупотребления. Можно ли усмотреть в этом ростки нового?
– Королевскую охоту сократили на сто тридцать лошадей и тридцать пять служителей королевской псарни.
– Да, воистину, великое деяние! – усмехнулся Бурдо. – С одной стороны, выгоняют лошадей, а с другой – король, уступая капризам королевы, увеличивает штат ее прислуги, хотя он без того не мал. Ей не хватает разве что главного сборщика податей и разогревателя сургуча!
– Похоже, Бурдо тоже в курсе всего, что происходит при дворе, – промолвил Семакгюс.
– Разумеется, – ответил инспектор, – ибо я внимательно слежу за тем, куда идут народные денежки.
– Что-то вы давно не подвергали действия двора вашей язвительной критике, – заметил Семакгюс.
– Я утверждаю и настаиваю, – с жаром отвечал Бурдо, – что создание новых придворных должностей отягощает бюджет, и без того обремененный военными расходами по усмирению Корсики. Вы только представьте себе, тамошние жители не ценят счастья, кое ожидает их, когда они станут французами! Мятежники и бандиты разоряют деревни и разбойным путем вымогают деньги.
– В самом деле, – вступил в разговор Лаборд, – мятеж ширится с каждым днем. Наш командующий на Корсике, господин де Марбеф, только что навел порядок в долине Ниоло. Мятежников колесовали на площади перед церковью, при большом стечении народа. А когда в одном из монастырских склепов обнаружили шесть сотен ружей, двух монахов, не долго думая, повесили прямо во дворе монастыря. Скорее всего, дело затянется, и кто знает, когда и чем оно закончится!
– И все же не станем печалиться, – произнес Ноблекур. – Лаборд, я уверен, что вы были на премьере оперы господина Глюка «Орфей и Эвридика». Что вы можете о ней сказать? Ведь оперное искусство не имеет для вас секретов.
– Скажу, – ответил Лаборд, делая вид, что не замечает звучащей в голосе прокурора иронии, – что эта трагическая опера произвела большое впечатление на публику, и ее успех превзошел успех «Ифигении в Авлиде», представленной в прошлом апреле.
– Полностью с вами согласен, – произнес Ноблекур, наслаждаясь удивлением друзей, уверенных, что почтенный прокурор не выходит в свет. – Да, ваше удивление вполне оправдано! Пока Николя гонял оленей в Компьенском лесу, я приказал запрягать, Пуатвен облачился в новую ливрею, взял кнут – и вперед!
Он исподволь бросил взгляд на Николя.
– Когда я прибыл в оперу, господин Бальбастр [4]4
См. «Дело Николя Ле Флока»
[Закрыть], медоточиво улыбаясь, помог мне добраться до моего места. Он был предельно любезен… сладок до липкости.
Николя пожал плечами.
– Короче говоря, я присутствовал на спектакле и подтверждаю, что он имел успех. Но какой успех? И у кого? Вы, Лаборд, выносите суждение со знанием дела, и, хотя в этом случае я не разделяю ваш вкус, я уважаю ваше мнение. А кто сидел в зале? Три четверти мест занимали старые любезники и юные кокетки, из тех, что проводят время в модных салонах, вырезая бумажные силуэты. Стоит только появиться новой голове, хоть чуть-чуть возвышающейся над общим уровнем, как эта свора немедленно приходит в ярость и принимается извергать потоки бессмысленных слов, словно хозяин лавки, который кучей вываливает перед вами свой товар. Вместо того чтобы отправиться поклониться святому Грелюшону [5]5
Согласно преданию, святой Грелюшон избавлял от бесплодия.
[Закрыть], автор тщится скрыть свое бесплодие, оглушая зрителя и парализуя его мозг какофонией жалких звуков и голосов. Но со мной такое не пройдет. Я лучше пойду слушать заупокойные молитвы в монастырь Кларисс в Лоншане. Для меня господин Глюк как композитор не существует.
Воспользовавшись изумлением, в которое повергла друзей его неожиданная эскапада, он одной рукой подцепил кусок ножки, а другой опрокинул в рот стакан с вином.
– Мой дорогой Ноблекур, – начал Лаборд, – дозвольте мне не согласиться с вами. Со своей стороны, я полагаю, что даже самая тонкая кисть мастера вряд ли смогла бы в точности передать подробности незабываемого представления.
– Ибо, сударь, наконец-то появилось что-то новенькое. Долой итальянские голоса! Долой традиционные приемы жанра и его навязчивый речитатив!
– А что вместо? – возразил Ноблекур. – Фальшивые трели и чириканье? То, что явил нам альт, исполнявший роль Орфея?
– Сударь, – робко произнес Луи, – могу я вас спросить: что такое альт?
– Примите мои поздравления, дитя мое. Вы были правы, задав вопрос, ибо никогда не следует скрывать свое незнание. Ваша искренность делает вам честь, а мы всегда рады просветить вас. Знания, а не ум, блестящий, но пустой, являются главным достоинством человека. Тот, кто знает, о чем говорит, заставит уважать себя везде и всюду. Господин де Лаборд, сочиняющий оперы, даст вам ответ, а я пока позволю себе немного передохнуть.
– Да, именно передохнуть, а не доесть баранину и опустошить еще стакан нектара из Сен-Николя, – вмешался Семакгюс. – Медицина категорически возражает против подобных нарушений.
Лицо Ноблекура опечалилось; в это время на уровне стола показалась мордочка Мушетты, кошечки Николя; розовый кошачий носик явно учуял чарующие ароматы жаркого.
– Альт, – объяснил Лаборд, – это тенор на французский манер, самый высокий мужской голос, обладающий верхним грудным регистром, полнотой звучания и выразительным тембром. Возвращаясь же к нашему спору, скажу, что я удивлен вашим несогласием с таким выбором для роли Орфея. Это был реверанс в сторону столь милых вашему сердцу французских привычек. Неужели вы по-прежнему будете спрашивать: а что вместо?
– Разумеется! Я жду вашего ответа, не сходя с места.
– Скорее, не покидая кресла, – со вздохом произнес Семакгюс.
– Естественное пение, – ответил Лаборд, – это пение, раскрывающее чувствования, страсти и переживания; в соединении с пленительной музыкой, происходящей из вечного источника гармонии, оно способно передать и ужасное, и возвышенное и прекрасное. Иначе говоря, истинную трагедию в музыке, продолжающую традиции Еврипида и Расина. Я считаю, что Глюк – гений с безупречным вкусом, и утверждаю, что в его творениях нет ни слабости, ни небрежения.
– Слушая вас обоих, – заметил Семакгюс, – словно я вновь присутствую при дискуссии о старой и новой кухне, всегда вызывавшей живейший интерес нашего хозяина.
– Золотые слова, – произнес Лаборд. – Разумеется, не считая того, что наш друг, выступая за естественность и простоту в кухне, защищает искусственность и вычурность в музыке.
– Я не признаю себя побежденным, – ответил Ноблекур, – и не собираюсь оправдываться. Я всегда считал и продолжаю считать, что мясо должно быть мясом и иметь вкус мяса; но в искусстве меня больше привлекают фантазии. Хотя не премину заметить, что только упорядоченное воображение предоставляет пищу для размышлений.
– Однако, – возразил Лаборд, – новый музыкальный стиль настолько глубок, что дает и повод для раздумий, и откликается на трагические перипетии сюжета, и услаждает слух проникновенными мелодиями.
– Я вижу в нем лишь недостатки и жеманство. Он напоминает мне мясо из рыбы, которое и не рыба, и не мясо.
– Мне горько об этом говорить, но должен вам сказать, вы рассуждаете как директора нашей королевской академии музыки, предпочитающие не замечать иностранное искусство из опасения, что оно низвергнет в пропасть наше собственное.
– Мир, господа, – пророкотал Семакгюс. – Если судить по справедливости, то правы оба, и только нечестивый азарт спорщиков заставляет вас продолжать проталкивать свои аргументы с еще большим лицемерием, нежели председатель Сожак.
– Ах, – вздохнул Ноблекур, – в этом-то и заключается удовольствие от спора. Что заставляет нас спорить? Возможность поддержать то, что поддержки не заслуживает, привести доводы за гранью разумного и выдвинуть аргументы, заведомо необоснованные.
– Значит, вы сдаетесь?
– Ни в коем случае. Я всего лишь напоминаю о необходимости подкрепить наш ученый спор фактами, и по возможности самыми разными. Иначе как мы сможем продолжить нашу словесную дуэль в присутствии умников в квадратных шапочках, заседающих в Сорбонне?
Марион подошла к задремавшему на стуле Луи и вручила ему мешок со свежими орехами. Николя спохватился: сын вот-вот упадет от усталости!
– Друзья мои, – произнес он, взглянув на часы с репетиром, только что издавшие тихий мелодичный звон, – думаю, пора завершать наш достопамятный ужин. После королевской трапезы и прокурорских излишеств нашему хозяину надо отдохнуть.
– Вы хотите так рано прервать наш замечательный вечер? – удивился Ноблекур.
– Новый день уже наступил, а Луи еще должен повидаться с матерью; она ждет его. А на заре, с первой почтовой каретой, он едет в Жюйи.
– Прежде чем он нас покинет, я хочу сделать ему подарок, – произнес бывший прокурор.
Развязав второй сверток, Ноблекур извлек из него два маленьких томика в сафьяновых переплетах с его гербом и благоговейно открыл один из них. Присутствующие улыбнулись, зная, что почтенный магистрат маниакально привязан к своим книгам.
– Это «Метаморфозы» Овидия, переведенные аббатом Бопьером, из Королевской академии надписей и изящной словесности, – вздохнув, многозначительно произнес Ноблекур. – Изумительное издание, с гравюрами на фронтисписах и вдобавок прекрасно иллюстрированное. Мой дорогой Луи, я от всего сердца дарю вам эти томики… – И, словно для себя самого, тихо прибавил: – Дорогим подарком может быть только та вещь, расставаясь с которой мы испытываем горечь и сожаление. – А затем громко произнес: – Пусть эти сказки о богах, принимавших людской облик, научат вас мечтать и любить литературу.
Читая их, вы убедитесь, что слово, звучащее изысканно на латыни, не всегда столь же красиво по-французски, ибо у каждого языка есть свой тон, свой строй и свой гений, присущий только ему одному. Когда вам придется делать переводы, старайтесь переводить просто, ясно и точно, тогда вы правильно изложите мысль любого автора и воздадите должное изысканности и элегантности его стиля. Ибо все взаимосвязано. Тот, кто в жизни всегда следует букве принципа, становится суровым и бессердечным, а перевод становится сухим и оторванным от оригинала, если ты начинаешь предлагать свои идеи вместо идей автора.
– Сударь, – перебил его окончательно проснувшийся Луи, – не знаю, что сказать, а главное, я вовсе не хочу лишать вас сокровища, к которому вы, насколько мне известно, очень привязаны. Отец говорил мне, что вы с особой любовью относитесь к книгам из своей библиотеки.
– Напротив, для меня истинная радость сделать вам этот подарок! Не беспокойтесь, я сохранил для себя издание инфолио господина Бермана, выпущенное Вестайном и Смитом в 1732 году, с великолепными гравюрами…
– Большое спасибо, сударь. Эти книги будут мне особенно дороги, потому что их подарили мне вы, – ответил Луи, открывая один из томиков и под одобрительным взглядом старого магистрата почтительно переворачивая страницы. – Что означают эти записочки, сударь?
Он протянул Ноблекуру кусочек бумаги цвета зеленого миндаля, исписанный мелким убористым почерком.
– Переводы латинских цитат из предисловия, сделанные вашим покорным слугой. Вы сможете проверить их точность.
– Луи, – произнес Николя, – эти книги являются своего рода напутствием нашего друга. Следуйте его советам. Я сам всегда так поступаю и ни разу об этом не пожалел. Когда я впервые прибыл в Париж, он стал моим наставником, а в то время мне было всего на несколько лет больше, чем вам сейчас.
Все поднялись из-за стола. Прощание заняло порядочно времени. Семакгюс возвращался в Вожирар и взялся подвезти Луи; он пообещал высадить мальчика на улице Бак, непосредственно возле дома его матери. Давая сыну последние наставления, Николя особенно настаивал, чтобы тот писал ему каждую неделю – хотя бы пару слов. Потом он открыл объятия, и Луи бросился ему на шею. Николя растрогался, и на мгновение ему показалось, что он вернулся во времена своего детства, но, к великому удивлению, маркиз де Ранрей явился к нему в облике своего внука.
Гости разъехались, и Николя, преисполненный светлой грусти, отправился к себе. Обычно дорога, именуемая жизнью, плутала среди нагромождения случайностей, а судьба никогда не упускала случай нанести удар дважды. В этот раз все было по-иному: его затянувшаяся немилость совпала с дарованной ему наградой, и чаши весов фортуны уравновесились. Провидение неожиданно явило ему свою милость, позволив обрести Луи, и за это он был ему благодарен…
Понедельник, 3 октября 1774 года
Как только Мушетта принялась фыркать ему в ухо, Николя проснулся и сразу вспомнил о сыне, для которого сегодня утром началась новая жизнь. Ему удалось придумать причину, почему он не сможет прийти проводить сына. На самом деле он опасался, что его появление вызовет бурю чувств не только у Луи, но и у Антуанетты. Он с трудом привыкал называть про себя Сатин этим именем, хотя, когда они впервые встретились, ее звали именно так. Дабы у сына была мать, достойная неожиданно открывшихся перед ним видов на будущее, она решила забыть прошлое, отвергнув его вместе с некогда взятым ею именем Сатин.
Осенний туман легкой дымкой окутывал прохожих и экипажи. Выйдя из дома на улицу Монмартр, Николя задумался: с чего начать запланированные на сегодня покупки? Помня, что в коллежах за счет заведения стирали только нижнее белье, а о верхней одежде пансионерам приходилось заботиться самим, он решил приобрести специальную эссенцию для выведения пятен. Эта эссенция, удалявшая грязь с любых, даже очень деликатных тканей, не портила цвет, не оставляла залысин и вдобавок обладала чудесным свойством уничтожать клопов и их яйца, равно как и моль, и прочих насекомых, охочих до шерстяных тканей. Сей бесценный состав он обнаружил в Версале, у лавочника с улицы Конти. Успех средства побудил лавочника начать торговать им в Париже, и теперь его можно было приобрести по адресу Гран Кур де Кенз Ван, в галантерейной лавке под вывеской «И-Грек». Николя знал, что каждая бутылочка обернута в инструкцию, которая научит сына пользоваться эссенцией.
Еще он намеревался зайти к госпоже Пелуаз, державшей напротив «Комеди-Франсэз» лавку, где торговали разноцветными подделками, имитировавшими драгоценные камни. Он хотел выбрать подходящий камень, чтобы выгравировать на нем инициалы сына и вставить его в печатку. У него даже мелькала мысль вырезать герб Ранреев, чтобы провести незримую нить от внука к деду, подчеркнув таким образом связь поколений, но внутренний голос усомнился, не навлечет ли такое украшение неприятности на юного Ле Флока. Николя потом долго задавался вопросом, почему его отец и он сам оказались в похожем положении, почему у них обоих внебрачные сыновья? Простое совпадение или роковое повторение, смысл которого от него ускользнул? Еще он рассчитывал пройтись по букинистам и отыскать несколько достойных книг, дабы вложить их в посылку, которую он вскоре намеревался отправить сыну в коллеж в Жюйи.
С удовлетворением отметив, что ему не придется идти далеко и все покупки можно сделать в одном квартале, а именно на улице Сент-Оноре и в окрестностях Лувра, он после бодрящей прогулки начал свой обход с магазинчика госпожи Пелуаз. Ловкая особа сумела убедить его потратить гораздо больше, нежели он рассчитывал. Предложенная ею античная инталия с римским профилем, закрепленная на серебряной рукоятке, привела его в восхищение и заставила позабыть, что он намеревался приобрести всего лишь печатку с инициалами. Предложенное ему изделие оказалось гораздо более изысканным, необычным, неброским и вместе с тем неповторимым. Затем он направил свои стопы за эссенцией для выведения пятен. Лавочник облегчил ему задачу, заверив его, что сам отправит в Жюйи на имя Луи Ле Флока необходимое количество пятновыводителя.
Выбравшись из лабиринта старых улочек вокруг богадельни Кенз-Ван [7]7
Богадельня, основанная Людовиком Святым для конфрерии крестоносцев, ослепленных сарацинами. Ее строения занимали участок от нынешней площади Французского Театра до дворика Карузель. В 1779 году богадельню перевели на улицу Шарантон.
[Закрыть], он отправился в галереи Лувра. Он давно с грустью наблюдал, как древний королевский дворец приобретал все более уродливый вид за счет постоянно прилеплявшихся к нему разного рода сооружений. Недавно колоннаду освободили от беспорядочно окружавших ее строений, а уже сегодня целая армия старьевщиков расставила там свои лотки с пестрым старьем и тряпьем, никак не вязавшимся со стройными архитектурными формами дворца. После того как в Лувре разместили академии, к великому сожалению Николя, многие академики стали селиться там же, нанося своими пристройками ущерб красоте здания. Строительные леса вырастали повсюду, даже во внутренних двориках, а уродливые лестницы, сооружавшиеся каждым жильцом по своему усмотрению, умаляли величие дворцового ансамбля. Он вспомнил, как когда-то Лаборд и инспектор королевских зданий маркиз де Мариньи, брат маркизы де Помпадур, обсуждали благородный замысел восстановить дворец во всей его былой красоте. Мариньи процитировал Вольтера, стенавшего при виде того, как Лувр, «памятник величию Людовика XIV, усердию Кольбера и гению Перро, скрывается за постройками готов и вандалов».
Бесчисленные торговцы картинами и гравюрами, заполонившие Лувр, втискивали свои лавки в любую щель дворцовых зданий. В этих лавках часто продавали подделки, и хотя за крупные мошенничества полагалась виселица, наказание останавливало далеко не всех. Однажды полиции пришлось расследовать дело о мошенничестве, жертвой которого стали несколько богатых иностранцев, подавших жалобу в посольство своей страны. Когда в 1772 году Николя вывел на чистую воду нескольких умельцев, изготовлявших подделки, торговцы забегали так, что ему показалось, будто он разворошил муравейник. Впрочем, покупателям переполох пошел на пользу: количество продаваемых подделок сократилось.
В книжных лавках его знали так же хорошо, и стоило ему появиться, как продавцов, как честных, так и не очень, охватывал трепет. Просвещенных любителей книг насчитывалось не слишком много, и книготорговцы, следуя примеру продавцов картин и эстампов, не стремились выставлять подлинные редкости, предпочитая предлагать публике дешевые издания. Николя вспомнил несколько счастливых находок, например, первое издание «Французского кондитера» Франсуа-Пьера де ла Варена. Этот маленький, размером с двенадцатую часть ин-фолио, томик в красном сафьяновом переплете, изданный в Амстердаме в 1655 году Луи и Даниэлем Эльзевирами, он презентовал господину де Ноблекуру, и тот от радости едва не лишился чувств. Букинисты налетали на дома, погрузившиеся в траур, и оптом скупали у безутешных родственников целые библиотеки. Но ничто не вечно, и теперь найти редкое стало практически невозможно; вдобавок если раньше его можно было приобрести за приемлемую цену, то теперь стоявшие на страже аргусы мгновенно назначали за него поистине несусветную сумму. А еще в книжных лавках дерзко торговали запрещенными и осужденными книгами; нелегальные брошюры или избежавшие костра памфлеты хранили в задних комнатках, куда, заговорщически подмигнув, торговцы уводили покупателей, дабы скрыться от пронырливых осведомителей, выслеживавших как покупателей запрещенной литературы, так и тех, кто приносил ее на продажу.
У одного из знакомых книгопродавцев Николя отыскал Плавта, Теренция, полное собрание сочинений Расина и томик Лесажа, иначе говоря, книги, способные составить счастье ученика любого коллежа. Отойдя в сторону, он наблюдал, как книголюбы, притянутые, словно магнитом, огромным выбором предлагаемых изданий, рассматривают книгу за книгой, вызывая неудовольствие продавца, постоянно опасавшегося, что у него незаметно украдут какое-нибудь особо ценное издание. Любители книг могли часами оставаться в лавке, просматривая книги и роясь в ящиках с гравюрами, но их поиски редко увенчивались покупкой.
Увлекшись записками путешественника в Америку, Николя внезапно почувствовал, как кто-то тянет его за пуговицу. Обернувшись, он узнал унылую и непривлекательную физиономию одного из приставов, несущих службу при начальнике полиции в особняке на улице Нев-Сент-Огюстен. Пристав был не один; второй стражник, которого, как ему показалось, он видел впервые, наблюдал за ним с улицы.
– Господин комиссар, – сказал пристав, – следуйте за нами.
– Что это значит?
– У нас приказ немедленно доставить вас к господину Ленуару.
Николя постарался скрыть свое изумление.
– Полагаю, вы позволите мне расплатиться за покупки, – не задавая вопросов, произнес он.
Выйдя из лавки, он в сопровождении обоих приставов сел в фиакр. Стекла были подняты, шторки задвинуты, и в спертом воздухе кузова быстро распространился тошнотворный запах немытых тел. Надвинув на лоб треуголку, Николя принялся соображать, что могло произойти, ибо его задержание более всего походило на арест. Он слишком хорошо знал приемы и привычки власти, исполнителем которой являлся вот уже много лет. Он провел не одно расследование и был посвящен во множество тайн, так что причину для ареста вряд ли пришлось долго искать. И что теперь его ожидает? Ссылка в провинцию? Но он слишком незначительная фигура, чтобы удостоиться подобной чести. Вероятнее всего, его заключат в какую-нибудь тюрьму на основании письма с печатью, предварительно разъяснив причины его заточения. Интересно, какие основания они выдвинут? Хотя… Он усмехнулся, и оба сопровождающих взглянули на него с изумлением. Скольких людей отправили в тюрьму, не предъявив им обвинения и не разъяснив причин их ареста! Так что он не первый и не последний. Главное – сохранить хладнокровие; впрочем, ждать осталось недолго: скоро он узнает, что приготовила ему судьба.
