Текст книги "Убийство в особняке Сен-Флорантен"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Жан-Франсуа Паро
Убийство в особняке Сен-Флорантен

Посвящается Арлетте и Ришару Бене

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Николя Ле Флок – комиссар полиции Шатле

Луи Ле Флок – его сын, ученик коллежа

Сартин – министр морского флота

Ленуар – начальник полиции Парижа

Сен-Флорантен, герцог де Ла Врийер – министр Королевского дома

Герцогиня де Ла Врийер – его жена

Пьер Бурдо – инспектор полиции

Папаша Мари – привратник в Шатле

Сортирнос – осведомитель

Рабуин – агент

Эме де Ноблекур – прокурор в отставке

Марион – его кухарка

Пуатвен – его лакей

Катрина Госс – бывшая маркитантка, служанка Николя Ле Флока

Гийом Семакгюс – корабельный хирург

Тьерри де Виль д'Аврэ – первый служитель королевской опочивальни

Лаборд – его предшественник

Шарль Анри Сансон – парижский палач

Сатин – мать Луи Ле Флока

Полетта – бывшая содержательница борделя

Господин де Жевиглан – доктор

Госпожа де Кюзак – любовница герцога де Ла Врийера

Маркиз де Шамбона – ее зять

Бурдье – изобретатель

Д'Арране – адмирал

Эме д'Арране – его дочь

Тестар дю Ли – судья по уголовным делам

Ансельм Витри – садовник

Маргарита Пендрон – горничная герцогини де Ла Врийер

Жан Миссери – дворецкий герцога де Ла Врийера

Эжени Гуэ – старшая горничная герцогини де Ла Врийер

Жанна Леба, прозываемая Жанеттой, – горничная герцогини де Ла Врийер

Шарль Бибар, по прозвищу Прованс, – лакей герцога де Ла Врийера

Пьер Микет – швейцар в особняке де Ла Врийера

Жак Блен – привратник герцога де Ла Врийера

Жак Деспиар – помощник повара герцога де Ла Врийера

Жиль Дюшамплан – старший брат покойной госпожи Миссери

Николь Дюшамплан – его жена

Элен Дюшамплан – старшая сестра покойной госпожи Миссери, монахиня монастыря Св. Михаила

Эд Дюшамплан – младший брат покойной госпожи Миссери

Ретиф де ла Бретон – журналист, писатель

Папаша Лонжер – скотовладелец

Лорд Эшбьюри – английский шпион

Ришар – садовник в Трианоне

Читателям, впервые взявшим в руки книгу о приключениях Николя Ле Флока, автор напоминает, что в первой книге, именуемой «Загадка улицы Блан-Манто», ее герой, мальчик-подкидыш, воспитанный каноником Ле Флоком из Геранда, по велению своего крестного отца, маркиза де Ранрея, покидает родную Бретань. В Париже юный Ле Флок сначала живет в монастыре Карм Дешо, где его опекает отец Грегуар, а затем, по рекомендации маркиза, поступает на службу к Сартину, начальнику парижской полиции. Он учится ремеслу и постигает тайную кухню расследований, ведущихся в высших кругах. После года ученичества ему поручают особое задание, и он успешно с ним справляется. С помощью своего помощника и наставника, инспектора Бурдо, Николя, преодолев множество опасностей, распутывает нити сложнейшей интриги и оказывает важную услугу Людовику XV и маркизе де Помпадур.

Король принимает его у себя в Версале и жалует ему должность комиссара полиции Шатле. Николя Ле Флок поступает в непосредственное распоряжение Сартина и долгое время работает под его началом в качестве следователя по особым поручениям.

ПРОЛОГ

Темная ночь забрала у предметов все краски.

Морис Сев

Воскресенье, 2 октября 1774 года

Что значит это неурочное свидание? Нет, подобная прихоть ему даром не пройдет! Отчего ему в голову пришла такая дурацкая мысль? На этаже, где живут слуги, предостаточно уголков, где можно уединиться, для этого вовсе не надо бродить впотьмах но всему дому. Хорошо еще, что обязанности в апартаментах хозяйки удерживают ее вдали от красавца-любовника большую часть дня. Стоит ей появиться на половине слуг, как он тут как тут. Он хорошо знает все закоулки дома Ла Врийеров и уводит ее… Ему всегда мало. Но разве она может ему отказать? Она обязана ему своим местом, он всегда хоть и по-своему, но помогал ей… Она ждала, с тревогой глядя на стремительно уменьшавшийся огарок свечи. Скоро он погаснет, и тогда мрачный подвал, с его закопченными очагами, крючьями для котлов под железными колпаками, с вертелами и поддонами для жира, погрузится в темноту.

Она усмехнулась: надо было не экономить, а взять еще один огарок. Каждый день в господских комнатах она собирала свечные огарки, пополняя, таким образом, собственный запас свечей. Несколько раз ее чуть было не поймали за этим занятием. Приходилось опасаться не только бдительности хозяйки, но и других слуг, вечно соперничавших друг с другом, когда речь шла о мелочах, которыми можно поживиться. Свечные огарки крали все, ибо их всегда можно выгодно продать на вес по стоимости воска.

Металлический звон разорвал тишину. Сердце заколотилось так сильно, что ей стало плохо. В ожидании дальнейших событий она затаила дыхание; но ничего не произошло. «Значит, опять крысы, – подумала она, – от них, похоже, никогда не избавиться». Наверняка одна из тех покрытых серой клочкастой шерстью тварей, что, не довольствуясь кухонными отбросами, забираются в соседнюю кладовую и обжираются там до отвала. Кладовая рядом с кухней, куда сносили блюда, не доеденные господами, пользовалась у слуг особым вниманием: оставшиеся на тарелках куски получше они продавали в соседние таверны, а огрызки сбывали по дешевке продавцам супа. Изготовив дымящееся варево, торговцы супом ходили по улицам, толкая впереди себя котелок на колесах, откуда бедняки за несколько лиаров могли получить плошку горячей похлебки. Еще недавно она сама питалась этим супом – после того, как сбежала из родительского дома. Ее рот до сих пор помнил кислый привкус гнили, и никакие приправы не могли его заглушить. При этом воспоминании к горлу подступила тошнота.

Прислушавшись, она надеялась различить тяжелые шаги своего любовника. Где-то вдалеке раздалось недовольное мяуканье. Она рассмеялась: здешние коты, разжиревшие на остатках обильного стола, давно не обращали внимания ни на мышей, ни на крыс. Их глаза сверкали во мраке при малейшем отблеске света, пугая боязливых особ; крысы их не боялись. Ей случалось видеть, как коты без боя сдавали позиции здоровенным крысакам, когда те, ощерив длинные желтые зубы, бесстрашно шли в наступление. Коты ее не пугали. Помогая отцу, разводившему скот в Сент-Антуанском предместье, она научилась гонять грозных бродячих котов, сбегавшихся в хлев на писк и шорох кишевших в соломе мышей.

Она хотела забыть прошлое и старалась не вспоминать о доме. Даже сейчас, когда в памяти ненароком всплыли последние часы, проведенные в семейном кругу, она чувствовала, что поступила правильно. Ее отец хотел непременно выдать ее замуж за соседского сына-садовника. Но парень с глазами навыкате, хотя и отлично сложенный, нисколько ей не нравился, с ним даже говорить было не о чем. В тот единственный раз, когда она разговаривала с ним, он умудрился перечислить все сорта салата, выращиваемые в парниках, рассказать, как правильно высаживать вдоль аллей живую изгородь и как делают трельяж и шпалерник. А после посещения семейства Витри она окончательно поняла, что откажет ему.

Жених жил в доме с окнами на болото, с которого кормилась вся его семья. Она привыкла, что у нее дома пол покрывали навощенные плиты; здесь же вместо пола была утоптанная земля. Соломенные стулья, большой обшарпанный стол, фаянсовая печь, медный рукомойник и жалкий буфет составляли убранство единственной комнаты первого этажа. На втором этаже располагались две спальни, с кушетками и тюфяками; одна спальня принадлежала сыну, и в ней ему предстояло создавать семейный очаг. Мамаша Витри, высокая, сухая и смуглая, с грязными обломанными ногтями, строгим тоном перечислила обязанности супруги садовника: вставать в пять утра, в любую погоду и любое время года, работать до восьми вечера, перехватив среди дня миску супа или кусок хлеба – чтобы не тратить драгоценного светлого времени. Супруга обязана во всем слушаться родителей супруга, ибо отныне его семья станет и ее семьей.

Когда принялись обсуждать брачный контракт и приданое, которое приносил каждый из будущих супругов, ей стало еще противнее. Стоило старухе Витри услыхать, сколько серебра дают за будущей невесткой, как глаза ее алчно заблестели. Еще старик Пендрон обещал несколько месяцев подряд бесплатно поставлять будущим родственникам свежий навоз, что позволит увеличить урожай овощей, выращиваемых семейством Витри. В день помолвки и подписания контракта в присутствии нотариуса она представила себе, какая жизнь ждет ее рядом с увальнем-садовником, ужаснулась и, бросив коров, телят, быков, навоз, салат, ошеломленного жениха и оба оскорбленных семейства, сбежала из дома. Опасаясь, что ее станут искать, она отправилась в столицу и затерялась в людском море. Уязвленный поступком дочери, папаша Пендрон не захотел ее искать. Она опозорила семью, она больше ему не дочь, и он без промедления лишил ее наследства. Затем он слег и вскоре умер. Вдова быстро продала ферму, уступив ее за хорошую цену могущественному клану скотовладельцев из предместья, приобрела пожизненную ренту, обеспеченную ценными бумагами ратуши, и, заручившись гарантиями нотариуса, удалилась в свою родную Бургундию.

Поначалу Маргарита Пендрон скиталась по улицам, устраиваясь на ночлег то среди бочек на набережной Рапе, то на набережной Сен-Поль, то в дровяных пирамидах в Дровяном порту, где сплавленные по реке бревна и прибившиеся к берегу куски дерева складывали в высокие штабели, треугольные или квадратные, а древесный хлам сваливали в кучи. Башни и кучи быстро обретали своих жильцов, и по утрам, едва проснувшись, разношерстные обитатели сих незаконных поселений выползали из своих тупичков, улочек, убежищ и тайников и растворялись в столичном городе. Несколько луидоров, которые ей удалось украсть у отца, быстро закончились, но она умела читать и писать, и, продавая свое умение самым бедным, она сумела продержаться до зимы. Однажды, зимним вечером, доведенная до отчаяния холодом и голодом, она встретила прилично одетого молодого человека, который отвел ее к себе в дом, отогрел и сделал своей вещью, игрушкой для получения удовольствий. Он хорошо одевал ее и кормил, а потом через своего зятя, дворецкого в доме герцога де Ла Врийера, пристроил на место. Она обрадовалась, что наконец-то нашла работу, но радость быстро испарилась, так как ей пришлось пополнить армию служанок, выносивших ночные горшки и помои. Вдобавок женская прислуга, исполнявшая тяжелые и грязные работы, постоянно подвергалась грубому обращению слуг рангом повыше.

Вскоре она сообразила, что, если доставлять удовольствие дворецкому, можно избежать любых неприятностей. Овдовевший два года назад, дворецкий не переносил одиночества и волочился за всеми юбками, что населяли особняк Сен-Флорантен. Сначала она сопротивлялась его ухаживаниям, хотя страх оказаться на улице не покидал ее. Она открылась своему покровителю, но тот рассмеялся ей в лицо и посоветовал уступить. Она была молода и красива, и ее новый любовник воспылал к ней поистине пламенной страстью. Через некоторое время ей захотелось избавиться и от начавшей ее тяготить связи, и от назойливого внимания старика, которому она уступила исключительно из страха потерять работу; но она не знала, как это сделать. Желая отделаться от старикашки, она изобретала сотни предлогов и причуд, включая интрижки с другими, более молодыми слугами, и, надеясь, что станет ему противна, не скрывала от него своих похождений. Он ревновал, устраивал ей дикие сцены, но с каждым разом все сильнее жаждал ее любви.

Она смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Впрочем, по сравнению с событиями трехдневной давности, все это сущие пустяки. А вот три дня назад… при этом воспоминании ее снова охватила дрожь. В тот вечер, к концу работы, неожиданно явился ее любовник и покровитель. Чтобы незаметно выскочить на улицу и сесть к нему в фиакр, ей пришлось воспользоваться черным ходом. Они ехали долго, а когда приехали, он повел ее в незнакомый дом, где заставил переодеться в непристойное платье. Почему она позволила ему распоряжаться собой как игрушкой? О том, что происходило потом, вспоминать было противно. Как она до такого докатилась? Потрясенная разнузданным развратом, правившим бал в незнакомом ей доме, напуганная исступленными воплями, она была сама не своя и не осмелилась протестовать. В тот вечер она увидела, каким необузданно-жестоким может быть ее молодой любовник, и с тех пор не может думать о нем без содрогания.

Легкий ветерок пригнул пламя свечи, фитилек затрещал и потух, распространив вокруг себя резкий запах горелого. Этого только не хватало! У нее не нашлось огнива, чтобы вновь зажечь свечу. И хотя она знала, что стоит одна в пустой кухне, ее медленно охватывал липкий страх. Вскоре ей показалось, что рядом кто-то есть. Наверное, это какая-нибудь мелкая живность или насекомые, что в начале осени наводняли теплую кухню в поисках пристанища на зиму. За спиной раздался треск, и ей почудилось, что кто-то проскользнул совсем близко от нее. Собравшись с духом, она заставила себя обернуться, но в темноте ничего не увидела. Ей показалось, что в кухне неожиданно стало душно, и, охваченная паникой, она часто задышала. В необъяснимом порыве она рванулась к лестнице, ведущей на верхние этажи, но невидимая рука схватила ее и притиснула к мускулистой груди. Жуткая боль пронизала шею; она потеряла сознание, а потому не поняла, что умирает, исторгая потоки крови.

Ранним утром помощник повара обнаружил в кухне два тела: задушенной Маргариты Пендрон и раненого дворецкого Жана Миссери; дворецкий был без сознания. Рядом с ним, в алой луже, растекшейся по каменному полу, валялся нож.

I
ТЕЧЕНИЕ ДНЕЙ

Время раскрывает тайны; время рождает возможности; время подтверждает правоту добрых советов.

Боссюэ

Воскресенье, 2 октября 1774 года

Николя украдкой разглядывал сына. Вылитый он сам в юности. И гордая посадка головы – как у деда, маркиза де Ранрея, когда тот, обернувшись, смотрел прямо в глаза собеседнику. Тонкие черты еще не окончательно сформировавшегося лица отличались мягкостью, присущей внешности Сатин. Манеры благородные и непринужденные, без свойственной подросткам неловкости. Он спорил с Ноблекуром, засыпая старого прокурора цитатами на греческом и латыни, а тот, улыбаясь, исправлял солецизмы и варваризмы мальчика. Праздничный ужин, устроенный в доме на улице Монмартр в честь Луи Ле Флока, был в самом разгаре. Умиротворенный и счастливый, Николя сидел в окружении Семакгюса, Бурдо и Лаборда и наслаждался теплотой дружеского общения. Он специально не вмешивался в дискуссию, надеясь, что сын сам найдет свое место среди его друзей. И его надежды оправдывались: Луи чувствовал себя вполне в своей тарелке. Неведомая прежде роль отца, которую Николя предстояло разучить, преисполняла его одновременно и восторгами, и страхами.

Год завершался лучше, чем начался. Эхо заговоров и уголовных дел, последовавших за смертью его любовницы, госпожи де Ластерье, постепенно угасло. Он по-прежнему носил в сердце траур по покойному королю, при воспоминании о котором его охватывала светлая печаль. Бурный период его жизни, связанный со службой покойному монарху, к счастью, завершился радостным открытием: у него есть сын, рожденный Сатин пятнадцать лет назад. А когда старая Полетта узнала о случайной встрече отца и сына и об их бросавшемся в глаза сходстве, она решила вмешаться. Покинув свою деревню в Отейле, где она вела жизнь комфортабельную и благочестивую, она примчалась к Ноблекуру и, выступая от лица Сатин, убедила почтенного магистрата в необходимости подарить Луи отца, ибо до сих пор мальчик считал, что отец его неизвестен. Восприняв дело со всей серьезностью, старый прокурор сделался советчиком обоих родителей.

Щепетильности в избытке наличествовало как с одной, так и с другой стороны. Сатин боялась, как отнесется к известию Николя, ибо помнила, что когда-то он уже спрашивал ее, кто отец ребенка, и выражал готовность взять на себя ответственность за его появление на свет. Добрая девушка, она понимала сомнительность своего положения и опасалась, как бы из-за ее занятия признание отцом сына не привело к печальным последствиям. Николя, сохранивший в душе нежность к женщине, с которой он познакомился вскоре после своего прибытия в Париж, опасался, что оскорбит новую хозяйку «Коронованного дельфина», удалив ребенка из гибельной и развращенной среды веселого дома; одновременно он не намеревался ослаблять естественные узы, связывавшие сына с матерью.

Задачу, равную, поистине, квадратуре круга, решил Ноблекур, возложивший на себя задачу увязать интересы и чувства, сколь бы деликатными они ни были. Вооружившись пером, он составил список взаимных требований. Сатин обязалась вернуть себе имя Антуанетты Годле, полученное ею при рождении, и оставить свое теперешнее занятие. Николя брал на себя обязательство помочь ей приобрести у супругов, давно желавших удалиться от дел, небольшую лавочку на улице Бак, где она станет торговать модными товарами и предметами женского туалета. Самое сложное оказалось убедить Полетту; видя, как в одночасье рушится дело, переданное в надежные руки избранной ею преемницы, бывшая сводница бушевала так, что Николя незамедлительно вспомнил, с какой яростью эта изворотливая бестия в былые времена торговалась с полицией. Подождав, пока первая гроза пройдет, господин де Ноблекур, успевший к тому времени снискать благоволение сей не слишком почтенной в прошлом особы, осыпал ее куртуазными комплиментами, проявил чуткость и понимание, и в результате его вмешательство сотворило чудо. Полетта успокоилась, а неожиданное возвращение Президентши, чей английский вояж завершился катастрофой [1]1
  См. «Дело Николя Ле Флока».


[Закрыть], позволяло устранить последние препятствия. При мысли о возможности вернуться в «Коронованный дельфин», а тем более в качестве хозяйки и управляющей делами, подруга Сатин запрыгала от радости. Не переставая ворчать, Полетта согласилась на все, а сделала еще больше. Под началом Сатин заведение не только процветало, но и приобрело определенную изысканность, что изрядно повысило его репутацию. Желая отблагодарить Сатин, Полетта сделала ей подарок, купив для нее маленький антресольный этаж в доме на улице Бак, где Николя уже приобрел для нее лавку.

Николя официально, в присутствии нотариуса, признал своего внебрачного сына и дал ему свое имя. Пользуясь своим влиянием, он сделал все необходимое, чтобы сведения, хранившиеся в полицейских архивах относительно прошлых занятий Сатин, затерялись навечно. Оставалось сообщить Луи о переменах, суливших серьезные изменения в его видах на будущее. Дело это казалось особенно деликатным, ибо могло вызвать у подростка подлинное потрясение. Ноблекур вызвался исполнить роль посредника, но Николя решил начать свою карьеру отца с откровенности и рассказать сыну всю правду. Впрочем, ему не в чем было себя упрекнуть, ибо о том, что у него есть ребенок, он узнал совсем недавно. Оставалось только выяснить, что думает сам подросток о решениях, принятых без его ведома.

Николя вспоминал, каким он сам был в этом возрасте, и, обращаясь к Луи, пытался представить на его месте самого себя, только много лет назад. Их первая встреча вдохнула в него мужества. В тени деревьев, окружавших дом Полетты в Отейле, он рассказал мальчику всю свою жизнь, ничего не опуская и обходя острые углы, дабы не набросить тень на мать ребенка. Луи, воспринявший все всерьез и вполне естественно, немедленно атаковал его вопросами. Летом их встречи участились; особенно они любили собираться в Вожираре, у доктора Семакгюса; там между отцом и сыном зародилось своеобразное чувство сообщничества, вскоре переросшее в нежную привязанность. Проверив знания сына, Николя, не переставая сожалеть об изгнании из королевства своих учителей-иезуитов, решил отдать его в коллеж ораторианцев в Жюйи, где воспитание, опиравшееся не только на классическое наследие, но и на современную философию, соответствовало идеям, которые маркиз де Ранрей внушал Николя, когда тот, будучи подростком, жил в Геранде. Особое внимание в коллеже уделяли современной литературе и преподаванию иностранных языков. Каникулы Луи будет проводить в Париже, поровну деля свое время между улицей Монмартр и улицей Бак.

– Когда я увижу короля, отец?

Николя вздрогнул: он забыл, где он сейчас находится. Марион и Катрина только что внесли дымящийся омлет с телячьими почками, и все приступили к трапезе.

– Я повезу вас в Версаль в одно из воскресений, – ответил он. – Мы будем слушать мессу в той же церкви, что и король, и у вас будет возможность как следует рассмотреть его величество, а затем приблизиться к нему в большой галерее.

Луи улыбнулся. Глядя на выражение его лица, у Николя сжалось сердце: на миг ему показалось, что сын удивительным образом похож на его сводную сестру Изабеллу.

– Как поживает господин Ленуар? – спросил Лаборд.

– Когда я видел его в последний раз, он пребывал в добром здравии.

Сотрапезники отметили прозвучавшую в ответе горечь.

– Я не погрешу против истины, – продолжил Лаборд, – если скажу, что этот человек, как никто иной, прекрасно разбирается в оперном искусстве.

– Боюсь, – с иронией ответил Семакгюс, – что, общаясь с преемником Сартина, о коем мы дружно сожалеем, наш друг стремится не столько понять его, сколько показать себя.

Николя вскинул голову.

– Фраза, подразумевающая либо слишком много, либо слишком мало, – произнес Ноблекур. – Впрочем, апофтегма несколько коротковата для личности, обладающей обширной властью. Сартин значительно расширил полномочия своей должности. Что сделает из нее его преемник?

– О-о, – отозвался Бурдо, – преемник стал настоящим министром, хотя и без портфеля. Вы же знаете, сколь велико его тайное и поистине необъяснимое влияние. Он разит, и он же спасает. От него исходят и мрак, и свет. Его власть простирается далеко, однако осуществляет он ее весьма деликатно. Он возвышает и низвергает по своей воле и своему усмотрению.

Николя покачал головой.

– Тот любил парики, а этот любит переплеты с гербами.

– И это означает, – смущаясь, произнес Луи, – что и тот и этот пытаются заполнить пустоту!

Все зааплодировали, а Николя улыбнулся.

– Как говаривал наш покойный король, «породистого пса не надо учить», – заметил Лаборд.

– Это у него от деда, – отозвался Николя. – Маркиз никогда не лез за словом в карман.

– Господа, – продолжил Лаборд, – с вашего дозволения, я удалюсь, оставив вас в облаке ароматов этого восхитительного омлета. Прошу отметить, сколь нежны в нем почки. В честь молодого Ранрея, я, как некогда в Трианоне, сегодня лично приложил руку к приготовлению ужина. Поэтому вместе с Катриной я иду на кухню доводить до совершенства задуманный мною сюрприз. Семакгюс, вам предстоит убедить нашего хозяина удержаться от искушения! Луи, идемте со мной, мне нужен подмастерье.

Мальчик вышел из-за стола; для своего возраста он был довольно высок. Скольким вещам ему еще предстоит научиться! – подумал Николя. Ездить на лошади, охотиться, фехтовать… Ведь, несмотря ни на что, Луи из рода Ранреев. И он вновь вернулся к своим невеселым размышлениям. Следуя совету Сартина, он попросил аудиенции в первый же день, и новый начальник полиции не отказал ему. Стоя за рабочим столом, где его предшественник часто устраивал смотр парикам, он во всей красе являл подчиненному свою высокую полную фигуру. На круглом одутловатом лице выделялся крупный нос, нависавший надо ртом с мясистой нижней губой, выразительные движения которой, сопровождавшие отказ или презрительное снисхождение, привлекали взгляд к двухэтажному подбородку. Пристальный взор живых глаз, в упор смотревших на собеседника, позволял заподозрить наличие немалой доли высокомерия, скептицизма и ничем не обоснованного самомнения. Тщательно закрученные локоны напудренного парика волнами ниспадали на строгую шелковую судейскую мантию, подчеркивая ослепительную белизну батистовых брыжей. Аудиенция, сокращенная по причине прибытия следующего посетителя, не предполагала обмена мнениями.

– Господин комиссар, – произнес Ленуар, – вас рекомендовал мой предшественник. Не так давно я лично имел возможность оценить ваши выдающиеся способности сыщика, кои вы блестяще подтвердили при расследовании весьма деликатного дела. С другой стороны, опыт подсказывает мне, что личные методы ведения дел, какими бы полезными и эффективными они ни были, слишком сходны с интригами, от которых власть уже устала. Вы не можете играть при мне такую же роль, какую играли при господине де Сартине. Я намерен обновить правила игры и ввести новые методы, соответствующие моим собственным взглядам.

– Я нахожусь на службе королю, сударь.

– Он вас ценит, сударь, несомненно, ценит, – бросил Ленуар с заметным неудовольствием, – и нам это известно. Но правила едины для всех. Комиссары с большим стажем работы вправе возмутиться…

«И они не лишают себя этого удовольствия», – подумал Николя.

– …и выразить свое недовольство тем, что их младший товарищ без всякого на то основания монополизировал внимание и милость начальства. Можем ли мы доверить вам квартал? Нет, пожалуй, это несвоевременно. Ваше безжалостное обхождение со своими сотоварищами…

– Сударь!

– Не перебивайте меня, я знаю, что говорю. До меня уже дошли многочисленные жалобы и прошения. Прислушайтесь к мудрому совету: отправляйтесь отдыхать, съездите на охоту и ждите, когда настанет благоприятное для вас время. Впрочем, должность комиссара полиции Шатле можно продать за хорошую цену и с большой выгодой. Желающих на нее много, подумайте об этом. Имею честь приветствовать вас, господин комиссар.

Николя не стал ничего предпринимать, дабы исправить положение и завоевать приязнь нового начальника. Его прямая натура противилась лицемерию, и он не умел притворяться побежденным. Радость от обретения сына затмевала неприятности по службе, однако его не могло не беспокоить положение Бурдо, сметенного тем же вихрем перемен. Его помощник, имевший на содержании малолетних детей, лишился всех – весьма существенных – дополнительных заработков и остался с одним лишь жалованьем. По распоряжению Николя инспектору выплатили солидное вспомоществование; дабы не обидеть друга, комиссар объяснил, что это вознаграждение за прежние поручения, не оплаченные своевременно. Засим он ушел в себя, а при мысли о будущем стал проявлять непривычный для него фатализм: будь что будет. И только иногда он сдержанно приоткрывал душу Ноблекуру или Лаборду.

Ноблекур поддерживал его, считая, что надобно быть выше проходящих неприятностей, непременных при любой карьере на поприще служения королю. Время – великий мастер все улаживать, а при нынешних обстоятельствах единственной обязанностью честного человека оставалось сохранить лицо. Он покажет, что события, которые другой счел бы катастрофой, для него всего лишь мелкие превратности судьбы. Прекрасно разбираясь в людях и обладая богатым жизненным опытом, Ноблекур был уверен, что постепенно Ленуар вернет все на круги своя. По его мнению, негативное отношение нового начальника к Николя совершенно естественно, ибо, будучи сам новичком, заставил подчиняться себе других, в том числе и Николя. Комиссару не следовало забывать, что он являлся протеже и другом Сартина и тот даже пытался протолкнуть его на свое место, надеясь таким образом продолжать контролировать полицию, этот важный винтик государственной машины, ее привилегированный инструмент, позволявший влиять на самого короля. Отклики, доходившие до Ноблекура о новом начальнике полиции Парижа, носили исключительно похвальный характер. Многие поощряли его умение четко мыслить, приятную манеру вести беседу, живой интерес к обсуждаемым вопросам и изощренность суждений. Говорили, что, приобретя глубокие познания в области серьезных материй, он не утратил пристрастия к изящным и возвышенным беседам и слывет просвещенным любителем искусств и литературы. Короче говоря, следовало ожидать скорых перемен и не забывать, что никто не знает, где найдет, а где потеряет.

Лаборд говорил менее замысловато, но его слова вторили речам Ноблекура. Он напомнил, что на следующий день после смерти короля он добровольно предал забвению свое славное, но уже отжившее прошлое. Сегодня они оба принадлежали к «прежнему двору» – надолго, а может, и навсегда, и в этом следовало отдавать себе отчет. Лаборд решил заняться тем, на что его обязанности при особе его величества никогда не оставляли времени. По секрету он поведал Николя, что покойный король исполнил обещание и возместил ему убытки, понесенные им в свое время при покупке должности. Также он признался, что наконец решил остепениться и недавно заключил брак с Аделаидой Сюзанной де Вим, моложе его на девятнадцать лет. Хорошо знакомый с рассеянным и легкомысленным образом жизни друга, Николя не сумел скрыть свое изумление. По словам Лаборда, церемонию, назначенную на 1 июля, перенесли на сентябрь и провели крайне скромно, ибо общество все еще пребывало в трауре. Не выдержав разочарования, вызванного крушениями их надежд, его жена впала в состояние меланхолии, сменявшейся приступами возбуждения и слез. В приливе искренности, без сомнения, порожденном недавним отцовством Николя, Лаборд открыл ему, что четыре года назад он узаконил свою внебрачную дочь, рожденную от связи со знаменитой актрисой Гимар. Этот рассказ, похоже, принес ему облегчение, и, он, оставив на время собственные неприятности, вернулся к неприятностям друга [2]2
  Автор благодарит профессора Даниэля Тейсера из Канского университета за уточнения, внесенные им в биографию Лаборда.


[Закрыть].

Лаборд делал все, чтобы вывести Николя из апатии. Черт возьми, с жаром восклицал он, в кои-то веки у Николя появилось время для досуга! Значит, надо этим пользоваться и постараться уделить больше внимания сыну, возвращая ему долг отцовской любви, чтобы потом без всякого стеснения обратить эту любовь в ренту! Каждый, кто изучал свет, знает, что время и необходимость действовать всегда наступают неожиданно. Он обязан приспособиться к создавшемуся положению, поставив свои таланты на службу самому себе. Совет Лаборда сводился к итальянскому изречению: Volto scelto I pensieri strelli«Лицо открыто, но мысли скрыты». Надобно взращивать лицемерие, а неприятности окутать покровом глубокой тайны; иначе говоря, комиссар временно должен уступить место маркизу де Ранрею. Видимость немилости следует превратить в броню, дабы общество, привыкшее подмечать любую вашу слабость и немедленно обращать ее против вас, не посмело ни освистать вас, ни раздавить. Пусть он как можно чаще появляется на приемах, и пусть король, который знает его, отметит его опыт и талант охотника на крупную дичь и птицу. Не надо забывать, что благодаря Людовику XV он имеет право участвовать во всех королевских охотах. И тогда слух, что Ленуар отстранил его от дел, не будет ни опровергнут, ни подтвержден. А в разговорах не стоит ничего разъяснять. Лаборд с грустью признался, что времена сильно изменились и теперь любая острота господина де Морепа ценится при дворе гораздо выше, чем искреннее служение королю.