Текст книги "Убийство в особняке Сен-Флорантен"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Мы сохраним эту тайну… Хотя я понимаю, что короля интересует именно механика. Вы давно при дворе, сударь?

– Мои служебные обязанности большую часть времени удерживают меня в Париже. Тем не менее, сударыня, я бываю здесь с 1762 года, ибо, помимо расследований особо важных дел, в свое время я обеспечивал безопасность короля и королевской семьи.

– И исполняли поручения некой маркизы и некой графини?

Удар попал в цель. Лукавить было бесполезно.

– Сударыня, я подчинялся приказам покойного короля.

– Успокойтесь, я знаю, он высоко ценил вашу преданность. Знаете ли вы, что герцог де Ла Врийер меня не любит?

Скорее, наоборот, это она не могла простить ему, что он поддерживал госпожу Дюбарри. Николя понял, что королева Франции не забыла оскорблений, нанесенных дофине.

– Я не являюсь его доверенным лицом.

– Могу ли я рассчитывать на вас, сударь?

– Я ваш слуга и слуга короля. Ваше величество может в этом убедиться.

Взгляд ее вновь обрел присущую ему безмятежность, и она протянула ему руку для поцелуя. Ах, разве можно было ей хоть в чем-нибудь отказать? В коридоре Николя поискал Виль д'Аврэ, но не нашел; без сомнения, тот поспешил к королю сообщить радостную весть о подписании мира с госпожой де Морепа. Радуясь, что его возвращение ко двору не прошло незамеченным и оказанные ему милости укрепили его позиции подле герцога де Ла Врийера и начальника полиции, он, тем не менее, никак не мог избавиться от ощущения беспокойства. Королевская милость чревата завистниками и недругами, причем самые опасные всегда прячутся в тени, и ему это было известно как никому другому. Придворные заверяли его в своей преданности, требуя взамен поддержки и услуг. Но разве мог он исполнить все, что от него ожидали? Что ж, значит, по-прежнему на первом месте будет стоять король, служба которому для него превыше всего. А там посмотрим, как сложатся обстоятельства.

В задумчивости он вернулся к себе в гостиницу. Ветер, дувший не переставая, высушил оставленные утренней грозой лужи. Порывистый ветер крутил в бешеной пляске кучки сухих листьев. За шумным табльдотом, разочаровав соседей упорным молчанием, он съел курицу на вертеле и бланманже, запил все изрядной порцией сидра и отправился спать. Он лег рано, и мечты его устремились к мадемуазель д'Арране.

Четверг, 6 октября 1774 года.

В указанное время Николя подошел к цветнику; сюда, на площадку между дворцом и парком, прибывали королевские кареты, отвозившие придворных к месту охоты. За много лет он привык к неизменной церемонии сбора охотников и сейчас со снисходительным любопытством разглядывал неловких и застенчивых новичков, недавно удостоенных вожделенного права ехать на охоту в королевской карете, той особенной милости, о которой мечтал каждый представленный ко двору мужчина. Вручив десять луидоров первому доезжачему, дабы тот подобрал ему коня для охоты, и еще десять луидоров кучеру, он сел в карету и продремал до самого Гренеля, где убедился, что ему отвели место неподалеку от короля. Людовик XVI, улыбаясь, помахал ему рукой, свидетельствуя, что издалека он видит лучше, чем вблизи. Вокруг короля сновали пажи из главной конюшни, сменившие голубые ливреи с шелковым малиновым галуном на куртки из синего тика и кожаные гетры. Выстроившись за спиной государя, они подавали ему ружье, и тот, сделав выстрел, тотчас брал другое, в то время как первое, передаваемое из рук в руки, прибывало к аркебузиру, дабы тот перезарядил его. Первый паж отдавал распоряжение подобрать дичь и вел ей точный счет, записывая цифры на маленьких табличках. Подобно всем своим предкам, король был заядлым охотником и за одну охоту мог добыть несколько сотен трофеев, как пернатых, так и четвероногих.

Неожиданно слева от себя Николя услышал выстрел, прозвучавший значительно громче обычного. Тотчас раздались крики, и он увидел, как возницы, устремившись к месту происшествия, вернулись, неся окровавленное тело. Когда после охоты он сел в карету, сосед его объяснил, что случилось. Один из новичков, юный дворянин из Берри, впервые участвовавший в королевской охоте, привез с собой старинное фамильное ружье, а так как им долго не пользовались, порох взорвался, разорвал ствол, и юноше оторвало кисть руки.

– Теперь ему придется узнавать адрес ювелира у «Серебряной руки».

– Серебряной руки?

– Да, у Сен-Флорантена, или, точнее, у герцога де Ла Врийера, с которым несколько лет назад случилось то же несчастье. Покойный король подарил ему искусственную руку.

Николя умолк и забился в угол кареты. Так, значит, дыра в форме руки, зияющая в горле двух жертв, могла быть… Это предположение показалось ему настолько чудовищным, что он до крови закусил губу.

VIII
ПЛАВАНИЕ

Что такое морское сражение? Это когда корабли стреляют друг в друга из пушек и расходятся в разные стороны, а море остается соленым, как и прежде.

Морепа

Холодея от ужаса, Николя вернулся во дворец. Как он мог забыть об искусственной руке министра Королевского дома? Ведь он столько лет знает о его увечье, а тут… В результате постоянного общения у него выработалась привычка не обращать внимания на протез герцога, злосчастная привычка усыпила бдительность, и ни разум, ни память не пришли ему на помощь. Он постоянно задавался вопросом о природе привязанности покойного короля к своему министру, маленькому бесцветному человечку, неисправимому распутнику, истово ненавидимому всеми родственниками монарха… Дочери короля, мадам Аделаида и мадам Виктуар, постоянно стремились унизить его и никогда не упускали возможности сделать это прилюдно. О своей нелюбви к герцогу только что напомнила королева, дав понять, что не забыла, как тот в конце предыдущего царствования встал на сторону ее противников. Николя, ценивший преданность герцога Людовику XV, также не забывал, что во многих случаях министр оказывал своему комиссару весьма существенную поддержку.

Отправив в ссылку любовницу герцога, «прекрасную Аглаю», король, тем не менее, оставил его самого, сохранив за ним его должность. Почему? Потому, что в силу этой должности он знал слишком много государственных тайн? Потому, что удаление его сопряжено с таким риском, что мысль об этом никому даже не приходила в голову? А может, благодаря родству с первым министром он получил временную индульгенцию?

Сартин долго служил Ла Врийеру верой и правдой, но и он стал постепенно отдаляться от него, сознавая, что это знакомство никак не будет способствовать успеху его карьеры, и одновременно снимая с себя обязанность поддержать министра, когда для того настанет пора горьких разочарований.

Николя не участвовал в этих маневрах, предпочитая следить за ними издалека. Но сейчас он оказался перед фактом, возможно, даже перед уликой, важность и роль которой ему предстояло оценить. Он не мог избавиться от мысли, что речь идет о совпадении, и потому необходимо соблюдать величайшую осторожность. Неужели он столкнулся с мошенническим использованием предмета, с которым герцог де Ла Врийер должен был непременно расставаться – например, во время сна? А вдруг кто-то изготовил такую же искусственную руку, чтобы скомпрометировать министра? Из-за противоречивых показаний свидетелей они не смогли установить алиби хозяина дома. Солгала даже герцогиня, утверждавшая, что в ночь убийства Ла Врийер находился в Версале.

Ни для кого не тайна, что личная жизнь министра отнюдь не отличалась благочестием. Но тогда почему все стараются скрыть его похождения? Неужели потому, что именно в эту ночь случилось то, что никак нельзя сделать достоянием гласности? Перед Николя снова встал вопрос, не дающий ему покоя с той самой минуты, когда герцог де Ла Врийер поручил ему расследование: неужели, зная о его опале, кто-то мог подумать, что он позволит себе стать игрушкой в чужих руках и, делая вид, что ведет расследование, согласится принять продиктованный ему результат? Какой промах он совершил, что о нем создалось столь посредственное мнение? От лихорадочной работы мысли в висках застучала кровь. Бессмысленно перебирать версии, надо действовать, ускорить шаг. Только действия смогут пролить свет на это дело, где каждый вновь обнаруженный факт не приближает, а, наоборот, удаляет от истины, скрытой под плотной завесой хитрости и лжи.

В первую очередь надо определить, носит ли по-прежнему герцог де Ла Врийер серебряную руку, подаренную ему покойным королем. Как это сделать? С невинным видом спросить самого министра и посмотреть, как он ответит на вопрос! Николя сознавал, что в новой версии герцог становился главным подозреваемым в совершении убийства в собственном доме. Когда же он скрепя сердце признал, что вторая жертва имеет на шее точно такую же рану, как и первая, смятение его, поистине, не поддавалось измерению. В обоих случаях убийца орудовал одним и тем же предметом. Следовательно, совершенно необходимо выяснить, где в момент совершения обоих убийств находился герцог де Ла Врийер. Николя принялся строить всевозможные предположения, но быстро спохватился. Пора прекращать бесплодные метания. Надо действовать.

Министр Королевского дома, без сомнения, уже прибыл в Версаль, где он по-прежнему исполнял множество обязанностей. Человек привычки, он обедал около часа пополудни, и Николя посчитал сей момент подходящим для получения аудиенции. Так как охотничье платье свидетельствовало о привилегированном положении при дворе, переодеваться он не стал… Предлог нашелся немедленно: подвести итог нынешнему этапу расследования преступления в особняке Сен-Флорантен.

В министерском крыле лакей встретил его как давнего знакомого и, осторожно постучав в дверь, ввел в рабочий кабинет герцога. Как он и предполагал, герцог обедал, сидя перед окном за маленьким одноногим столиком. В камине бушевало поистине адское пламя.

– Что, что случилось? – воскликнул он, поднимая голову и окидывая взором Николя. – Во дворец ворвались дикие звери?…Когда вы успели прибыть в Версаль?

Николя понял, что герцог намекает на его охотничий костюм.

– Вчера, сударь. По указанию господина Ленуара.

– И только сегодня удостаиваете меня визитом!

– Его величество пожелал меня видеть, затем господин де Морепа, а потом королева. К тому же по распоряжению его величества сегодня утром я принимал участие в ружейной охоте.

– Ох-ох-ох, вот так и развращают наших людей…

Прищурившись, герцог с плохо скрываемым беспокойством смотрел на Николя.

– Я вас слушаю, – произнес он.

– Сударь, – начал Николя, – мне хотелось бы отчитаться о проделанном расследовании. Ваши слуги в большинстве своем лгут, а когда не лгут, искажают правду. Попытка самоубийства вашего дворецкого свелась к жалкой царапине. К тому же он ничего не помнит.

– Как? Как? – заволновался герцог. – И этого, по-вашему, достаточно, чтобы убрать его из числа подозреваемых?

– Я этого не говорил. Я лишь сообщаю, что улики против него весьма спорные. Ни одного убедительного факта, ни одного доказательства…

– Да ну же, ну, это может быть только он! Вам нужно поспешить с выводами, сударь.

– Правосудие следует по пути истины, оно осмотрительно и осторожно по определению.

Герцог резко выпрямился на стуле.

– Надеюсь, вы не намерены учить меня, господин комиссар!

– Боже меня упаси! – ответил Николя. – Я нисколько не намеревался учить вас. Многие думают так же, как и вы, и торопят меня вынести решение.

Министр ел вафли, макая их в чашку с шоколадом. В небольшом кувшине виднелись остатки напитка. Столик был шаткий, а фарфор неустойчивый. Правая рука в перчатке лежала горизонтально на столе, зато левая сновала во все стороны. «Он очень взволнован, – подумал Николя, – и если так будет продолжаться, вся посуда окажется на полу. Шансов у нее мало…»

– Как? Как? – протявкал герцог. – Кто такие эти многие? Почему дело, которое следует держать в секрете, становится предметом публичного обсуждения? Неужели после стольких секретных расследований вы так и не научились держать язык за зубами? С кем вы о нем говорили? С Сартином, конечно же! Но он теперь ничто, вы это понимаете? Ничто, ничто!

Маленький человечек побледнел от ярости. В ответ Николя самым сладким тоном, на какой он только был способен, произнес:

– Вы ошибаетесь, сударь. Возможно, господин де Сартин и знает об этом деле, ведь он всегда в курсе всех, даже самых ничтожных событий, и утверждать обратное было бы иллюзией. Есть еще герцог де Ришелье: разгуливая по галерее, он разносит новости от одной группы придворных к другой. Он, разумеется, принялся меня расспрашивать, однако я сделал вид, что ничего не знаю. Король же полагает, что я, действительно, должен как можно скорее завершить дело.

Лицо министра покрылось фиолетовыми пятнами.

– Ришелье! Этот старикашка по-прежнему всякой бочке затычка! Почему бы ему, наконец, не удалиться на покой? Ведь он провел при дворе без малого шесть десятков лет! Черт бы побрал эту скотину! Ну а король…

Он попытался приподнять руку в перчатке, но та тяжело упала обратно на стол. Стол зашатался, чашка на блюдце задребезжала, словно от страха, а кувшинчик опрокинулся, залив замшевую перчатку темной жидкостью. В ярости герцог вскочил и содрал перчатку, и Николя увидел то, что хотел увидеть: искусственная кисть была выполнена не из серебра, а из дерева.

Дальнейшая суета позволила Николя обдумать следующий ход. Пока слуга вытирал пролившийся шоколад и уносил запачканный столик, Ла Врийер, устремившись к рабочему столу, вытащил из ящика свежую перчатку и стал ее натягивать. Теперь, притворившись, что продолжаешь отчет, следовало узнать самое важное.

– Полагаю необходимым отметить еще один странный факт….

– Так поторопитесь же, поторопитесь.

– После вскрытия в морге был сделан гипсовый слепок орудия убийства, с помощью которого преступник расправился с обеими жертвами.

– Какие обе жертвы? Насколько мне известно, мой дворецкий жив и, как вы только что сказали, отделался легкой царапиной. Вы заговариваетесь и множите жертвы по собственному желанию!

– Увы, нет! Во вторник утром в тупике Глатиньи обнаружили труп девушки, убитой тем же самым предметом. Сомнений нет: в обоих случаях было применено одно и то же орудие.

Похоже, герцог понял, куда он клонит, и вновь вернулся к взвешенному и холодному тону.

– Так вы нашли его, чтобы сделать слепок?

– Мы сделали слепок с раны. Как делают слепок с печати.

– И что в нем странного?

– Его странность оправдывает вопрос, который мне хотелось бы вам задать и который, надеюсь, вы мне простите. Так вот, по форме и объему слепок равен человеческому кулаку. Но рука человека не может нанести такую рану, какая обнаружена на теле жертв. Я вижу, вы носите деревянную кисть руки. Где находится серебряная рука, подаренная вам покойным королем, нашим усопшим повелителем?

Ла Врийер не моргая смотрел в глаза Николя, словно пытался разгадать подоплеку заданного ему вопроса.

– Господин Ле Флок, я ношу то, что меня устраивает, – небрежно бросил он. – Руку, подаренную мне нашим покойным повелителем, я надеваю по торжественным случаям.

– Но, сударь, ваша рука всегда в перчатке… Надеюсь, вы позволите мне рассмотреть бесценный оригинал вблизи. Сам факт, что вы иногда снимаете эту руку, порождает определенные подозрения… Представьте себе, что ее у вас взяли на время или, еще хуже…

Герцог, похоже, полностью лишился сил.

– Конечно, конечно… Я никогда не утверждал, что она по-прежнему в моем распоряжении. Честно говоря… честно говоря, я, кажется, потерял ее… наверное, забыл где-то.

– Но вы же наверняка помните, где это произошло?

– Да, да, разумеется. У госпожи де Кюзак, в Нормандии.

Он явно сомневался.

– Неужели сей драгоценный сразу по нескольким причинам предмет могли у вас украсть?

Министр, казалось, смущался все больше и больше,

– Что я могу сказать? Все возможно.

– Последняя подробность, сударь. Кто из ремесленников столь мастерски выточил серебряную руку? Было бы полезно уточнить кое-какие сведения о происхождении этого изделия.

– Господин де Вильдей. В 1765 году он был механиком и жил на площади Руаяль. С тех пор, я думаю, он уже умер. Ле Флок, королю известно об этом деле?

– Да, сударь. Как я уже вам докладывал, его величество бегло упомянул о нем в моем присутствии.

Взяв перо, министр обмакнул его в чернила и принялся писать. Николя понял, что аудиенция окончена.

Придворная карета, доставившая его в гостиницу «Бель Имаж», не осталась незамеченной и сильно способствовала поднятию его престижа в сем заведении. Заперевшись у себя в комнате, он принялся с маниакальным старанием начищать ружья, одновременно размышляя о том, что ему довелось услышать. Ему было необходимо осмыслить впечатление от встречи с герцогом де Ла Врийером. Во-первых, герцог даже не пытался изобразить искренность, а значит, ему есть что скрывать, а во-вторых, судьба искусственной руки герцога осталась неизвестной.

Он готов согласиться с заявлением, что каждый день носить деревянную руку значительно удобнее, готов поверить, что драгоценный оригинал исчез. Но почему владелец упорно утверждает, что не помнит, где и как это произошло? Действительно ли рука исчезла в Кане, где проживала высланная из Парижа любовница герцога госпожа де Кюзак, именуемая «прекрасной Аглаей»? Ответы герцога не приблизили расследование к истине, а если Николя начнет поиски серебряной руки на свой страх и риск, министр имеет право их прекратить.

Гнев герцога, узнавшего, что трагедия, случившаяся в его парижском доме, стала достоянием гласности, равно как и его язвительность по отношению к Сартину, также дают пищу для размышлений. Должен ли он после этой беседы исполнить просьбу своего бывшего начальника и держать его в курсе всего, что касается министра Королевского дома? Нет, роль осведомителя ему решительно не нравилась. Но как можно отказать Сартину, которому он обязан всем и чьи действия всегда направлены на защиту интересов трона? Неожиданно он задал себе вопрос: если бы кувшинчик с шоколадом не опрокинулся, смог бы он обнаружить исчезновение серебряной руки герцога де Ла Врийера? Приняв решение не исполнять просьбу Сартина, он в глубине души признавал, что поступил как заправский казуист, и если бы рядом был Бурдо, он бы в очередной раз назвал его выучеником Лойолы…

Желая смирить взбудораженный ум, Николя сел писать письмо сыну. Он с волнением думал о том, как началась для мальчика его жизнь в коллеже. Как ответит на перемены сформировавшийся характер, в котором он с восторгом узнавал черты своего отца, маркиза де Ранрея? Как бы стремительно ни изменилось его положение, мальчик, похоже, справился с переменами, проявив искренность и достойное похвалы чувство меры. И все же, стоило ему вспомнить, в каких условиях протекало детство его сына, как в нем пробуждалось беспокойство. С одной стороны, он видел перед собой ребенка, избалованного женщинами из галантного заведения, а с другой – блестящего и учтивого ученика, вызвавшего восхищение его друзей во время встречи в доме Ноблекура. Следовало воздать должное Сатин: в условиях, мало подходящих для воспитания мальчика, ей удалось избежать худшего. Теперь Луи гордился славным именем, носить которое он удостоился чести, и его гордость не была отравлена ни каплей надменности. Но сумеет ли он осознать двойственность своего положения в свете? Его отправили по тернистому пути истины, откуда легко свернуть на кривую дорожку. Николя боялся, что мальчик будет страдать, и в то же время надеялся, что страдание закалит его юную душу, подобно тому, как вода придает гибкость и прочность раскаленной стали. И он написал сыну нежное письмо, наполнив его здравомыслящими советами, какими двадцать лет назад снабдил его маркиз де Ранрей; теперь он адресовал эти советы своему сыну. Внимательно перечитав письмо, он переписал его начисто, запечатал и, отложив, принялся за туалет, дабы подготовиться к ужину у графа д'Арране.

Он аккуратно побрился – так, как учил его отец. В свое время маркиз, к великому возмущению каноника Ле Флока, считавшего любую заботу о теле делом дьявольским, преподал Николя основы ухода за собой, включавшие искусство самостоятельного безопасного бритья, выбора камней для заточки бритвенных лезвий и способы подготовки кожи к бритью. Несмотря на окончание периода траура, он решил надеть скромный элегантный фрак цвета «сажи из лондонского камина», новомодное творение его портного, мэтра Вашона, дополнив его извлеченными из чемодана манжетами из кружева малин, галстуком и ослепительной белизны рубашкой. Его белье являлось предметом особых забот Катрины и Марион: старая служанка обучила свою подопечную пользоваться угольным утюгом, чему бывшая маркитантка, естественно, не могла научиться в военных лагерях. Причесав волосы, он приладил парик, напудрил его, маленькой агатовой рукой убрал выбившиеся из-под парика пряди и, взглянув в старое пятнистое зеркало на туалетном столике, остался доволен своим отражением. Поразмыслив, он прицепил старинную шпагу, два года назад доставленную на улицу Монмартр комиссионером из Бретани и врученную ему без единого объяснения. Развернув бумагу, Николя сразу узнал парадную шпагу маркиза де Ранрея и предположил, что эта посылка – знак внимания его сводной сестры Изабеллы. Еще раньше, вскоре после смерти отца, она прислала ему перстень с фамильным гербом, который в урочное время он передаст Луи. Ностальгические воспоминания вновь завладели им: закрыв глаза, он увидел дикий океанский берег, а над его головой с громким криком заметались морские птицы…

Так как он отослал придворную карету, он велел найти ему фиакр, чтобы ехать в особняк д'Арране. Близился час вечерней росы; на улице стемнело. Природа присмирела, ветер стих. Трактирщик, решивший, что имеет дело с высокопоставленной персоной, путешествующей инкогнито, услужливо суетился вокруг Николя, преумножая пустые знаки внимания. Со времен Петра Великого северные государи, являя притворное смирение, приобрели привычку путешествовать как частные лица. Молчаливость Николя и его серьезный вид заставляли строить о нем самые разные догадки.

Фиакр остановился. Едва Николя вошел в дом, как навстречу ему, заговорщически подмигивая, заспешил грозный лакей-моряк.

– Сударь мой, адмирал сейчас в библиотеке, и этот отчаянный живорез тоже там. Наконец-то они снова свиделись! Надобно признать, тогда этот парень здорово зашил мне глотку, которую чертова картечь пробила навылет! Легкость рук у него необычайная, хотя, признаюсь, мне пришлось изрядно погрызть кусок кожи, пропитанной ромом. Ох, ну и ловок же этот резака, и как это расчудесно – снова с ним встретиться!

– Вы мне нравитесь, Триборт, – ответил Николя, вкладывая в руку лакея двойной луидор. – Доктор Семакгюс мой друг.

Он был рад открыть для себя неведомые ему прежде черты характера корабельного хирурга. Лакей распахнул дверь в библиотеку, и оттуда поплыл запах горящих свечей, смешанный с экзотическим ароматом настойки с далеких островов. Перед открытым окном стояли Семакгюс и граф д'Арране; их разговор то и дело прерывался взрывами хохота. Николя поразил величественный вид адмирала, облачившегося по такому случаю в мундир, состоявший из ярко-красных панталон, такого же цвета камзола, разукрашенного галуном и расшитого золотом, и синего фрака военного покроя. Из-под правого эполета спускалась лента ордена Святого Людовика, эффектно выделявшаяся на синем сукне и выгодно подчеркивавшая мужественный облик хозяина дома. В ярком свете блестели эполеты, переливалось золотое шитье. Семакгюс, в черном фраке и напудренном парике, составлял достойную и изысканную пару своему бывшему командиру и боевому товарищу.

– О! А вот и Ранрей, – воскликнул, оборачиваясь, адмирал. – Надеюсь, вас не надо друг другу представлять.

Беседа была в полном разгаре, когда возле крыльца с шумом остановились несколько экипажей. Поставив бокал и поддерживая рукой раненую ногу, хозяин устремился навстречу новоприбывшим. Сартин и Лаборд явились в сером, подтвердив тем самым правильность выбранного комиссаром темного фрака. Д'Арране представил Семакгюса министру, и тот, весело улыбаясь, вспомнил, как четырнадцать лет назад он имел счастье оправдать корабельного хирурга, попавшего в Бастилию по подозрению в убийстве [34]34
  См. «Загадка улицы Блан-Манто».


[Закрыть]. Самодовольная уверенность, с которой Сартин приписал себе чужие успехи, возмутила Николя. Вскоре он понял, что его раздражение не имеет никакого отношения к недостаткам Сартина: он, наконец, сообразил, что речь идет о мужском ужине и мадемуазель д'Арране не примет в нем участия. Противоречивость собственных желаний удивила его.

Принесли напитки, и компания постепенно развеселилась. Лаборд увлек Николя в сад и принялся изливать душу. Несмотря на строгий надзор врачей и соблюдение всех предписаний, здоровье его юной жены не улучшалось. Она постоянно пребывала в нервном возбуждении, с ней часто случались конвульсии, и ничто не могло рассеять ее меланхолии; она оставалась безучастной ко всему. После смерти короля Николя ни разу не видел Лаборда веселым, как прежде, но он даже не подозревал, насколько глубока его печаль. Он понял, каких усилий стоило его другу несколько дней назад, в доме Ноблекура, являть хорошее настроение, дабы не омрачить вечер, устроенный в честь Луи, и заверил Лаборда в своей преданности. Он также выразил желание в подходящий момент быть представленным госпоже де Лаборд. Триборт объявил, что кушать подано, и все прошли к столу.

Николя был уверен, что к скромному, но элегантному убранству и сервировке приложила руку Эме. Словно широкая дорога, посреди стола выстроилась сверкающая серебряная посуда с гербами, перемежаясь с украшенными цветами белыми кораллами. Сартину отвели председательское место во главе стола, слева от него сидел хозяин дома, справа Лаборд. Триборт наблюдал, как пятеро лакеев, занявших места за стульями гостей, прислуживают им и разливают напитки. Первым заходом подали мидий в соусе из масла, желтка и уксуса, тюрбо а-ля Сент-Менеу в сухарях и гигантскую форель в желе в сопровождении жареных розовых креветок и искусно нарезанных овощей. Шампанское и белое вино из Бургундии охлаждались в сосудах из позолоченного серебра.

– Адмирал, – произнес Сартин, – вы оказали мне честь, приказав подать на стол глубинных тварей, кои встречаются крайне редко. Я не видел форель таких размеров со времен ужинов в малых покоях короля, куда эту рыбу везли из Швейцарии на курьерских, поспешая и загоняя лошадей. Сколько она весит? Двенадцать, пятнадцать фунтов?

– Гораздо больше! – произнес довольный д'Арране. – Она весит все двадцать фунтов и еще вчера утром плавала в Женевском озере. Я люблю свежую рыбу, хотя некоторые предпочитают усыпить ее за несколько дней до приготовления, чтобы подчеркнуть ее вкус. Но я с этим не согласен.

– Когда готовишь ската, ему совершенно необходимо дать отлежаться, – произнес Семакгюс, – иначе он совершенно несъедобен. Однако надобно быть осторожным и хранить рыбу в меру. Стоит ей чуть-чуть перележать, как она начинает выделять аммиачный газ и становится вонючей.

– А ловят ли рыбу на кораблях во время долгих плаваний?

– Во время дальних переходов это занятие является не только отличным развлечением, но и существенной добавкой к столу. Я вспоминаю, как на траверсе Таранто Семакгюс, одного за другим, поймал на удочку пятнадцать тунцов! В тот день экипаж был уверен, что ему подали свежее мясо. Это было на фрегате «Кассиопея».

– А когда нет свежей рыбы, то в рационе только солонина – говядина и свинина?

– Совершенно верно, – ответил граф. – К тому же нередко залежалая и подпорченная. Знаете, есть предложение провести некоторые изменения в снабжении продовольствием наших кораблей.

– А вы никогда не грузите ни живой скот, ни живую птицу?

– Черт побери, еще как грузим! И перед отплытием, и на каждой остановке. Но эти запасы быстро подходят к концу, а первый же бой превращает скотный трюм в скотобойню. Достаточно одному ядру проделать отверстие в борту судна, и прощай птичий двор.

– Полностью с вами согласен, – задумчиво произнес Сартин. – Снабжать провиантом морские корабли – дело не из легких. Я приехал в этот дом в надежде получить дельные советы. Ведь я никогда не выходил в море.

– И я тоже, – добавил Лаборд.

– Я пересек Ла-Манш на пассажирском судне, – вставил Николя.

– Господин граф, – продолжил Сартин, – вы – старый моряк, то есть я хочу сказать, что у вас большой опыт, не такой, как у офицеров в пышных мундирах, что вечно толкутся в прихожих… ну, вы меня понимаете. Что вы мне можете посоветовать?

– Упаси меня Господь что-либо советовать министру, назначенному моим повелителем! Однако я мог бы высказать кое-какие соображения. Во-первых, необходимо вдохнуть новую жизнь в морской флот. Несмотря на добрую волю господина де Шуазеля, этот век оказался немилостив к боевым кораблям, столь необходимым для величия Франции.

– Коварные люди внушили покойному королю неправильное представление о флоте, – живо отозвался Сартин. – Разумеется, не вы, адмирал, а другие. И, к сожалению, все подавалось под предлогом сокращения расходов, ради экономии средств. Людовик XV горько жаловался на сокращение флота, но его министры не давали ему никакой надежды на улучшение ситуации. В сущности, мы вынуждены были следовать политике, начатой во времена регентства и продолженной кардиналом Флери.

– И какова же эта политика? – спросил Лаборд.

Разговор на время прекратился, чтобы дать возможность разместить на столе вторую перемену блюд, куда входили свиные ножки с трюфелями, пирог с зайчатиной и салат с молодой крольчатиной. Мадера, совершившая путешествие в Индию, была опробована и немедленно получила всеобщее одобрение.

– Отвечаю на ваш вопрос, – продолжил Сартин. – Наша политика заключалась в том, чтобы не вызывать зависти у великих морских держав, и в частности у Англии, для чего началось сознательное принижение собственного флота – дабы у англичан не зародились подозрения.

– Но, сударь, – пылко воскликнул д'Арране, – не может же наш флот вечно пребывать в состоянии слабости и упадка! Это противоречит чести и интересам королевства!

– Увы! Как я вам уже сказал, неспособность людей, финансовый кризис, перманентная проблема долга и вечная оппозиция парламента способствовали срыву планов оздоровления государства. Господин де Морепа, более двадцати лет отвечавший за морской флот, нисколько не преуспел в своем деле. Он хотел, чтобы на три английских корабля приходилось хотя бы одно наше судно. Сумею ли выполнить эту задачу я? Поверьте, я намерен упорно следовать по этому пути, тем более что события в английских колониях в Америке побуждают нас держать руку на эфесе шпаги. Ответил ли я на ваш вопрос, адмирал?