Текст книги "Загадка улицы Блан-Манто"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Бурдо решил немедленно отправиться на Монфокон и посмотреть, что там такое выбросили. А чтобы убедиться в точности и правдивости рассказа старухи Эмилии, он предложил взять ее с собой. Если ее слова подтвердятся, значит, в ту ночь, когда исчез Ларден, где-то разыгралась кровавая драма. Под покровом ночи в столице вершится множество нехороших дел, заметил Николя, и пока нет оснований полагать, что между их поисками и темными делишками на Монфоконе имеется какая-то связь. Однако поехать с Бурдо согласился.

Щедрый по натуре своей, Николя крайне бережно относился к деньгам, врученным ему Сартином, тратил их экономно, а потому долго раздумывал, прежде чем нанять извозчика. Когда из камеры в Шатле привели старуху Эмилию, они не стали говорить ей, куда они ее повезут. Николя считал, что, промучившись неизвестностью, бедная женщина, оказавшись на месте происшествия, растеряется и расскажет им все, что, возможно, утаила на допросе. Бывшая придворная куртизанка села рядом с Бурдо, а Николя, устроившись напротив, принялся исподволь ее разглядывать. Ему еще не доводилось сталкиваться с подобным персонажем. Ничтожный осколок некогда роскошного сосуда являл собой жалкое зрелище. Одежда старухи состояла из всевозможных отрепьев, надетых друг на друга. Вероятно, увядшая красавица опасалась, что их украдут, а может, просто спасалась в них от холода. Кое-где сквозь прорехи виднелись остатки былой роскоши: кусочки дорогих тканей, пожелтевшие кружева, вышивки из стразов, золоченое и серебряное шитье. Многослойное тряпье сверху прикрывала широкая тряпка, отдаленно напоминавшая плащ; когда-то это был кусок прекрасного брабантского сукна, но сейчас он походил на свалявшееся одеяло. Слои лохмотьев, словно страницы в книге, позволяли прочесть всю историю этого обломка, оставшегося после крушения корабля человеческой жизни. Из-под бесформенного чепца, подвязанного лентой, выглядывало узкое отечное лицо, на котором, словно две мыши, беспокойно метались серые глаза, жирно подведенные иссиня-черными линиями, напомнившими Николя усы, которые в детстве подрисовывают углем. Изуродованный, никогда не закрывавшийся рот демонстрировал обломки зубов, между которыми трепетал на удивление розовый кончик языка.

Пристальный взгляд Николя заинтриговал Эмилию, и она по старой привычке одарила его таким призывным взором, что он покраснел до корней волос, А сообразив, что сей взгляд означает, пришел в ужас. Убедившись, что для завоевания расположения сыщика она избрала неверный путь, старуха Эмилия вновь приняла смиренный вид. Затем, покопавшись в бесформенном мешке из зеленого шелка, бывшем в лучшие дни дамской сумочкой, она разложила на коленях свои немногочисленные сокровища: краюху черного хлеба, сломанный веер, расшитый стеклярусом, несколько су, ножичек с костяной ручкой, латунную коробочку с помадой и осколок зеркала. Подцепив грязным пальцем немного помады, она поднесла к лицу треугольник зеркала и принялась румянить щеки. Прихорашиваясь, старуха менялась на глазах. К ней возвращались не только прежние привычки, но и тот волнующий облик женщины, милостей которой когда-то домогались герцоги и графы. Отведя назад голову, она повела глазами, желая оценить плоды своих усилий, пощипала губы и попыталась разгладить морщины на лбу. И вместо сидевшей напротив несчастной старухи Николя вдруг увидел перед собой очаровательную фигурку кокетливой девушки, той самой, которая сорок лет назад проводила вечера в обществе регента. Растроганный Николя отвел взгляд.

Как только они выехали за пределы города, Эмилия пристально уставилась в прозрачное окошко. Внезапно она съежилась, забилась в угол, и ее испуганный молящий взгляд заметался от одного сыщика к другому. Николя понял, что она узнала дорогу, и немедленно пожалел, что не задвинул кожаные шторки. И решил впредь быть более внимательным к мелочам.

Ибо, как он уже успел убедиться, именно мелочи зачастую становились решающими в раскрытии преступления. Неписаные правила ремесла с каждым днем все глубже врезались ему в память. Шаг за шагом совершенствуя свое мастерство, он привносил в процесс расследования присущие ему чувствительность, наблюдательность, богатство воображения и безошибочную интуицию. Постоянно сомневаясь и многократно проверяя все свои выводы, он привыкал доверять собственному чутью, учился у самого себя, порицал себя и одобрял. И навсегда усвоил, что только опыт в сочетании с гибкими методами ведения расследования позволяют ближе всего подойти к истине.

Карета остановилась, и ее тотчас окружили любопытные поденщики, трудившиеся на живодерне. Бурдо вступил с ними в переговоры – он хотел нанять провожатых. Выскочив из кареты и оглядевшись, Николя заметил одинокого всадника. Он остановился на ближайшем холме под ветвями раскидистого дуба, пристанища стаи ворон, и, похоже, наблюдал за ними. Присутствие непрошеного свидетеля удивило его, но он не придал этому значения и пошел помочь старухе выбраться из кареты. Ладони Эмилии вмиг стали горячими и потными; по-прежнему пребывая во власти всепоглощающего ужаса, она едва держалась на ногах.

– Господи, да не могу я… – начала она.

– Мужайтесь, сударыня, идемте. С нами вам нечего бояться. Покажите нам то место, где вы прятались.

– Тут столько снега, храбрый господин, что я ничего не узнаю.

Несмотря на безоблачное небо, за городом холод ощущался гораздо сильнее, чем в Париже. Снег скрипел под ногами. Они шли вслепую, пока, наконец, не наткнулись на бесформенные холмики, откуда торчали побеленные инеем копыта. Бурдо обратился к сопровождавшему их живодеру:

– Как долго валяются тут эти туши?

– Не меньше четырех дней. По случаю карнавала мы не работали ни в субботу, ни в воскресенье. А за это время все замерзло. Теперь придется ждать оттепели, чтобы убрать эту дохлятину.

Вытянув руку, старуха Эмилия указала на один из холмиков. Бурдо размел снег и обнаружил конскую тушу; с ноги ее срезали изрядный кусок мяса.

– Это та самая? А куда вы дели нож?

– Не помню.

Опустившись на колени, Бурдо продолжил разгребать снег. Неожиданно под снегом блеснула сталь, и он поднял с земли большой мясницкий нож.

– Это, случайно, не ваш инструмент?

Она схватила его и, словно великую драгоценность, прижала к себе.

– Да, это он, мой ножичек.

Бурдо с трудом удалось отобрать у нее находку.

– Пока я не могу отдать его вам.

Николя успокоил женщину.

– Не волнуйтесь, вам обязательно вернут ваш нож. А сейчас покажите место, где вы прятались.

Его уверенный голос успокоил свидетельницу. Не сгибая спины, она присела на корточки и прижалась к туше, устремив взор на угол ближайшего сарая.

– Значит, незнакомцы стояли там, – негромко произнес Николя, поднимая женщину и стряхивая налипший на нее снег. – Не бойтесь, мы пойдем туда вдвоем с инспектором. А вы оставайтесь здесь и ждите нас.

Пройдя несколько туазов, они наткнулись на заснеженные пригорки. Николя в задумчивости остановился и попросил Бурдо поискать какое-нибудь приспособление, чтобы разгрести снег. Он сразу понял, что под снегом скрыты отнюдь не остовы павших животных. В ожидании Николя принялся смахивать снег с одного из холмиков. Вскоре пальцы его коснулись чего-то твердого, состоящего из нескольких частей, напоминавших зубы гигантской крысы. Усилием воли он заставил себя схватить сей предмет, а потом с силой дернул его на себя. От скованной морозом земли оторвалось нечто тяжелое, и он с ужасом обнаружил, что держит в руках замерзшие останки грудной клетки человека. Когда Бурдо наконец принес метлу, Николя, бледный, яростно тер руки снегом.

Инспектор сразу понял состояние молодого человека и, не говоря ни слова, начал осторожно разметать снег. Показались человеческие останки, слегка прикрытые соломой; многие кости уже успели старательно обглодать, на иных еще сохранились жалкие клочки почерневшей от мороза плоти.

Высвободив останки из снежного плена, они размели площадку и попытались сложить части тела так, как они располагались при жизни их хозяина. Состояние извлеченного на свет скелета свидетельствовало об усердной работе крыс, хищных птиц и прочих трупоедов. Даже без глубоких познаний в анатомии нетрудно было понять, что многие кости отсутствуют. Сохранилась голова – почему-то с раздробленной челюстью. Приставив на место голову, они в общих чертах восстановили тело жертвы загадочной трагедии. Возле холмика, где Николя сделал свое первое открытие, они нашли одежду: кожаный камзол без рукавов и рваную рубашку, почерневшую, скорее всего, от пропитавшей ее крови.

Последняя находка подтверждала опасения Николя. Вскоре отыскали и тяжелую трость Лардена с резным серебряным набалдашником, украшенным таинственными узорами и злобной змеей, обвивавшей древко. Инспектор покачал головой: он тоже все понял. Затем последовали новые доказательства: штаны до колен из плотной серой шерсти, чулки, запачканные чем-то темным, и пара башмаков с отодранными пряжками. Николя присоединил эти вещи к предыдущим находкам, чтобы потом подвергнуть их тщательному осмотру. Ему пришлось снова отправить Бурдо на поиски: теперь им требовалась емкость, чтобы сложить их мрачную добычу. Инспектор вернулся со старым плетеным чемоданом, купленным у одного из живодеров, хранившим в нем рабочий фартук и инструменты. В чемодан поместили завернутые в одежду кости.

Тем временем Николя, опустившись на корточки, пристально вглядывался в мерзлую землю; казалось, он что-то искал. Неожиданно он попросил Бурдо дать ему клочок бумаги и, прижав его к земле, с помощью свинцового грифеля стал копировать отпечаток маленькой ямки, каких вокруг наблюдалось множество. В здешней почве эти углубления появились раньше, чем глина замерзла и покрылась снегом.

Объяснять свой интерес к ямкам Николя не стал. Ему пока не хотелось делиться плодами своих размышлений даже с Бурдо. Он полностью доверял инспектору, но ему хотелось придать своему положению начальника, которое волею событий ему довелось занять, больше веса и загадочности. А так как он сам пока еще блуждал в догадках и не мог толком объяснить многие из собранных ими фактов, он не слишком укорял себя за скрытность.

В ответ на вопросительный взгляд инспектора Николя лишь скептически пожал плечами. Поденщики взяли и понесли чемодан. Позабытая всеми старуха Эмилия с ужасом взирала на возвращавшихся сыщиков, а когда кортеж поравнялся с ней, шарахнулась в сторону. Николя подошел к ней, взял под руку и отвел к карете. Она заплакала, слезы размыли краску, и черные потеки вперемешку с красными настолько обезобразили ее лицо, что Николя вытащил платок и заботливыми движениями вытер бежавшие по ее щекам грязные ручьи.

Возвращались с тяжелым сердцем. Николя сидел молча, погрузившись в свои мысли. Когда проехали заставу, за окном совсем стемнело. Внезапно Николя встрепенулся и крикнул кучеру свернуть в проулок направо и потушить фонарь. Стремительно выскочив из кареты, он увидел, как по улице, где только что ехала их карета, галопом промчался всадник – тот самый, который наблюдал за ними на живодерне.

Прибыв в Шатле, Николя спустился в мертвецкую, где надежно спрятал чемодан с предполагаемыми останками комиссара. Намереваясь лично допросить старуху Эмилию, он оставил ее в Шатле, но велел поместить в камеру для привилегированных узников [13]13
  Камера, узники которой могли заказывать еду в городе (примеч. автора).


[Закрыть], принести ей горячий ужин и сам заплатил по счету. Зайдя в дежурную часть, он сел и составил лаконичный отчет для господина де Сартина, упомянув про визит к Декарту и поездку на Монфокон, но умолчав о беседе с Семакгюсом. В заключение он написал, что если проверка, которую он собирается произвести, даст положительные результаты, следовательно, обнаруженные им останки, скорее всего, являются останками Гийома Лардена.

V
ТАНАТОС

Песню для жертвы споем без звучания лиры,

Смертных она иссушает и вселяет в них страх.

Эсхил

На улицу Блан-Манто Николя вернулся поздно. В доме, похоже, все спали, но он надеялся, что Катрина оставила ему чего-нибудь поесть. Обычно она оставляла ему еду в массивной сковородке, долго сохранявшей тепло даже на потухшей плите. Сегодня его ожидало рагу из странного овоща, точнее, клубня, который Катрина открыла, сопровождая армию в Италии и Германии. Клубни ей понравились, и теперь она сама выращивала их, устроив в саду за домом специальную грядку. Николя приоткрыл крышку, и дивный аромат тушеных «земляных яблок» поплыл по кухне. Прибор, хлеб и бутылка сидра стояли на столе. Устроившись, он налил стакан сидра и наполнил тарелку снедью. При виде вкусных овощей в нежном белом соусе, на поверхности которого плавали кусочки мелко нарезанной зелени петрушки и шнитт-лука, у него потекли слюнки. Катрина, делясь с ним рецептом приготовления этого восхитительного блюда, не забывала напоминать, что у плиты нельзя проявлять нетерпение, коли желаешь получить достойный результат.

Прежде всего, необходимо отобрать несколько равных по размеру картофелин [14]14
  Первое упоминание о картофеле в Европе относится к 1533 году. В 1570 году клубни картофеля появились в Испании, а затем в Италии и Германии. Во Францию картофель ввезли в 1616 году, и вокруг него завязалась бурная полемика. Противники картофеля утверждали, что он является возбудителем проказы. В царствование Людовика XVI Пармантье (1737–1813), чтобы ввести этот овощ в широкий обиход, заявили, что монарх ест его каждый день (примеч. автора).


[Закрыть], или «толстеньких», как величала картофельные клубни Катрина. Затем помыть их, обиходить и аккуратненько снять кожуру, стараясь придать им округлую, без выступов, форму. Нарезать кусочками свиное сало, бросить его в глубокую сковороду и тушить на медленном огне, пока сало не отдаст весь свой сок, а после вынуть его из сковороды, постаравшись не допустить, чтобы оно начало подгорать. В горячий жир, объясняла кухарка, опустить картофелины и обжарить до появления золотистой корочки. Не забыть добавить парочку неочищенных зубчиков чеснока, щепотку тмина и лавровый лист. Постепенно овощи покроются хрустящей корочкой. Продолжать обжаривать, заботливо переворачивая, еще какое-то время, дабы середина овоща стала мягкой, и только тогда, а никак не ранее, посыпать сверху доброй ложкой муки и уверенными движениями пассеровать муку вместе с овощами, а отпассеровав, залить половиной бутылки бургундского вина. Ну и, разумеется, посолить и поперчить, а потом оставить томиться на медленном огне еще добрых две четверти часа. Когда соус уварится, он станет нежным и бархатистым. Легкий и текучий, он нежно обнимет тающие во рту рассыпчатые картофелины в поджаристой корочке. Хорошей кухни без любви не бывает, повторяла Катрина.

Обнаружив, что тарелка его стоит неровно, Николя приподнял ее и увидел записку. Он сразу узнал косой, похожий на детский, почерк кухарки. Послание отличалось краткостью: «Сегодня вечером эта шлюха меня оскорбила; завтра я все скажу». Николя быстро завершил трапезу. К сожалению, он не мог немедленно отправиться к Катрине и расспросить ее. Он знал, что она живет в меблированных комнатах неподалеку отсюда, но со стыдом признался себе, что, проживая у Лардена уже больше года, он не удосужился выяснить точный адрес своей приятельницы. Когда он поднимался на второй этаж, на площадку неожиданно выскочила Мари и, бросившись к нему, потащила его по лестнице вверх. На последней ступеньке она остановилась и прижалась к нему так тесно, что он вновь уловил аромат ее духов. Ее щека коснулась его щеки, и он отметил, что она плакала.

– Николя, – прошептала девушка, – я не знаю, что мне делать. Я боюсь эту женщину. Катрина наговорила ей массу гадостей, из которых я ничего не поняла. У них началась перепалка. Она прогнала Катрину. Катрина была мне второй матерью. А что с моим отцом? Вы что-нибудь узнали?

Она стояла, вцепившись руками в отвороты его фрака. Не зная, как успокоить ее, он ласково погладил ее по голове. Тут раздался шум, и они дружно вздрогнули. Оторвавшись от Николя, девушка подтолкнула его к лестнице, ведущей наверх, а сама прижалась к стене. Чья-то тень пересекла лестничную площадку, и все стихло.

– Доброй ночи, Николя, – прошептала Мари.

И, легкая, словно птичка, дочь Лардена упорхнула к себе в комнату. Николя направился в мансарду, по дороге пообещав себе найти время обстоятельно поговорить с Мари. Когда его одолевали нерешенные вопросы, он обычно не мог заснуть. Но сегодня, когда вопросов накопилось так много, что он никак не мог решить, на каком в первую очередь следует остановиться, он быстро погрузился в восстанавливающий силы сон.

Среда, 7 февраля 1761 года.

Выйдя рано утром на улицу, Николя отметил, что в доме царит необычная тишина. Но он отложил разъяснение событий прошедшей ночи на потом. Сейчас он торопился в Шатле продолжить вчерашнее расследование. Вечером он распорядился сложить доставленные с Монфокона останки в небольшой чулан рядом с мертвецкой, куда от взоров явившейся для опознания публики обычно прятали особенно неприятные трупы – разложившиеся или расчлененные. Николя приказал не пускать в чулан никого, кроме инспектора Бурдо и его самого.

Предосторожность оказалась своевременной. Едва он вошел, как ему сообщили, что вчера ближе к ночи к дежурному инспектору приходил какой-то человек. По его словам, его прислал комиссар Камюзо для осмотра доставленного в морг тела. Но, несмотря на все его угрозы и ругань, чулан, куда поместили останки, ему так и не открыли. Это известие подтвердило подозрение Николя, что за ним следят, причем следят с того самого дня, когда Сартин доверил ему расследование. Вчерашний посетитель и таинственный всадник, шпионивший за ними на живодерне, скорее всего, являлся одним и тем же лицом. Он тут же вспомнил о Мовале, правой руке комиссара Камюзо. А если это не Моваль, значит, шпион, скорее всего, – креатура начальника полиции, поручившего своему человеку контролировать действия Николя.

Сартин не скрывал, что не до конца откровенен с ним. Николя воспринимал это недоверие как признак подчиненного положения и собственной ничтожности. В лучшем случае начальник утаил от него ряд фактов из соображений высшего порядка. В худшем это означало, что из Николя сделали марионетку, которую дергают за ниточки высокопоставленные политические интриганы, слепую пешку, которую заставляют двигаться с одного конца доски на другой, чтобы ввести в заблуждение противника. Сартин указал ему цель, но даже не намекнул, какими путями к ней идти.

Повинуясь заполнившим его горьким мыслям, Николя перебрал в памяти каждый день своего ученичества, но ответа на мучивший его вопрос так и не нашел. Оставалось только, отбросив страхи, уповать на лучшее. Чтобы чувствовать себя неуязвимым, ему придется еще многому научиться. Выковать свое собственное оружие. Стать волком в волчьем окружении. И, убрав подальше воображение, считаться прежде всего с фактами.

Приободрившись, он, следуя совету Бурдо, приказал отнести останки в комнату для допросов, мрачное помещение с готическими сводами, расположенное возле канцелярии уголовного суда. Чтобы крики подследственных не вылетали наружу, а любопытные взоры не мешали вести допрос с пристрастием, два узких окна, разделенных пополам выщербленными каменными столбиками, закрывали железными ставнями. Помимо массивных дубовых столов, для удобства магистратов, полицейских и секретарей суда в скорбном помещении стояло несколько кресел и табуреток. Напротив двери вдоль стены разложили орудия палача, кошмарный арсенал, с помощью которого преступника согласно решению суда подвергали пыткам и умерщвлению. Здесь были представлены разных видов и размеров дыбы, деревянные тиски, клинья, кувалды, колотушки, клещи, щипцы, клейма, воронки, железные ломы для дробления костей, секиры и топоры для отсечения голов. При виде этих инструментов Николя невольно вздрогнул. Выстроившиеся вдоль стены, они выглядели так, словно трудолюбивый ремесленник, завершив работу, заботливо расставил их по местам. От этого становилось особенно жутко.

С утра Бурдо послал за экспертами, и теперь Буйо, дежурный лекарь Шатле, [15]15
  Лекари и хирурги уголовных судов Шатле дежурили по графику «неделю через три» (примеч. автора).


[Закрыть]и его единомышленник и помощник хирург Сове с важными и недовольными лицами ожидали Николя. Буйо жил поблизости, на улице Сен-Рош, Сове – на улице Тиссерандери. Оба лекаря считали этот вызов исключительно происками конкурентов, специально побеспокоивших их из-за пустяков. И поэтому весьма неодобрительно смотрели на Николя. Он сразу понял, что с самого начала должен проявить твердость и ни в коем случае не произносить лишних слов. Скептически оглядев обоих важных персонажей, он вытащил из кармана письмо начальника полиции, развернул его и дал им прочесть. Они равнодушно ознакомились с его содержанием.

– Господа, – начал Николя, – я пригласил вас помочь мне своими знаниями. Но должен вас предупредить: заключение, которое вы сделаете, ни под каким видом не должно стать известно за пределами этих стен. Оно предназначено исключительно для ушей господина де Сартина. Он лично ведет это дело и рассчитывает на вашу скромность. Я понятно объясняю?

Оба лекаря молча кивнули.

– Вам выплатят ваше обычное вознаграждение.

Двойной вздох облегчения разрядил атмосферу.

– Господа, – продолжил Николя, – останки, которые вы здесь видите, еще вчера вечером покоились под снегом на Монфоконе. Рядом нашли одежду. У нас есть основания полагать, что эти останки принадлежат человеку, убитому ночью с прошлой пятницы на субботу. Мы займемся описью одежды, а вы приступайте к работе и по окончании сообщите нам свои выводы.

Разложенные на большом столе останки «благоухали» столь сильно, что Буйо и Сове еще на подступах вытащили большие белые платки, а Бурдо вдохнул добрую понюшку табаку. Николя, которому предстояло осматривать одежду, не успел последовать его примеру и теперь старался не дышать.

– Штаны до колен, разорванные и испачканные чем-то черным. Рубашка, также испачканная, пара черных чулок, камзол из черной кожи…

Почувствовав внезапное озарение, Николя незаметно сунул руку сначала в один, а потом в другой карман камзола. В правом кармане пальцы его нащупали клочок бумаги и металлический кружок. У него мелькнула мысль немедленно рассмотреть их, но он тут же передумал и, зажав добычу в руке, продолжил опись:

– Два кожаных башмака, скорее всего парные. Пряжки оторваны. И наконец, резная трость с серебряным набалдашником. Господа, я вас слушаю, – произнес он, обращаясь к лекарям.

Буйо в нерешительности посмотрел на коллегу, и, получив молчаливое одобрение, сложил руки, и, прикрыв глаза, заявил:

– Перед нами находятся человеческие останки, или, если вам угодно, останки трупа.

Николя с усмешкой посмотрел на него.

– Мне чрезвычайно приятно сообщить вам, что ваш вывод полностью совпадает с моим. Таким образом, мы стремительно продвигаемся вперед. Однако, изложив существо дела, не будете ли вы столь любезны и не перейдете ли к подробностям? Возьмем, например, голову. Я вижу, что макушка черепа гладкая, без следов волосяного покрова и не имеет повреждений…

Зажав ноздри и плотно сжав губы, он наклонился к столу и указал на верхнюю крышку черепа: там чернело пятно, покрытое каким-то налетом.

– Что, по-вашему, это может быть?

– Без сомнений, это свернувшаяся кровь.

– Челюсть, видимо, раздроблена, ибо зубов мы не нашли, а на кости остались только коренные зубы. Голова была отделена от туловища. С туловища, похоже, сняли кожу. Иначе отчего бы ему так выглядеть?

– Разложение.

– Можете ли вы определить, кому принадлежит это тело: мужчине или женщине, а главное, когда наступила смерть?

– Трудно сказать. Вы говорите, что нашли его под снегом? Значит, он успел замерзнуть.

– И что из этого следует?

– Мы не намерены впутываться в дело, столь очевидно выходящее за рамки обычных происшествий.

– Вы считаете, что преступление – это поступок в порядке вещей?

– Мы не считаем в порядке вещей условия, на которых вы, сударь, вынуждаете нас исполнять наши служебные обязанности. Таинственность и загадочность нам ни к чему. И какого бы заключения вы от нас ни потребовали, короткого или пространного, мы можем только констатировать, что перед нами лежат части мертвого тела, обглоданного и обмороженного. Больше мы вам ничего сказать не можем. В этой находке нет ничего необычного. Вы, сударь, похоже, не знаете, что каждый год реестры мертвецкой пополняются описаниями человеческих останков, найденных на берегах Сены. Студенты используют трупы для анатомических опытов, а потом выбрасывают ненужное.

– Ну а одежда, кровь?

– Тело украли, а потом бросили его на Монфоконе, – звучным голосом отчеканил лекарь.

Каждое его слово хирург сопровождал кивком головы.

– Я непременно отмечу бесценную помощь, которую вы столь любезно согласились нам оказать, – произнес Николя. – Можете не сомневаться, господин де Сартин будет извещен о вашем ревностном стремлении служить правосудию.

– Мы не подчиняемся господину де Сартину, сударь. И не забудьте о нашем вознаграждении.

Исполненные собственного достоинства, оба лекаря направились к двери. Стоявший у них на пути Бурдо срочно ретировался в сторону.

– Увы, Бурдо, мы опять топчемся на месте, – вздохнул Николя. – Неужели мы так и не сумеем опознать наш труп?

Он забыл про засунутые им в карман клочок бумаги и металлический кружок.

– Господа, может быть, я могу быть вам полезен?

Изумленные, Николя и инспектор обернулись. Кроткий голос исходил из самого дальнего и темного угла.

– Я в отчаянии, что невольно стал свидетелем вашего расследования, – продолжал голос. – Я пришел сюда задолго до вас и, не желая вас смущать, решил не прерывать процедуру. Впрочем, вы знаете, что я разговорчив не более, чем эти стены.

Незнакомец вышел на освещенное пространство. Это оказался молодой человек, на вид лет двадцати, не более, среднего роста и уже начавший набирать вес. Его красивое полное лицо с открытым взором не старил даже белый, аккуратно причесанный парик. На нем были фрак блошиного цвета с пуговицами из стекляруса, черный камзол, такие же штаны до колен и чулки. Начищенные до блеска башмаки отражали падавшие на них лучи света.

Бурдо приблизился к Николя и прошептал ему на ухо:

– Это Парижский Господин, палач.

– Вы, конечно же, меня знаете, – вновь заговорил молодой человек. – Я Шарль Анри Сансон, палач. Можете не представляться, я давно знаю вас, господин Лe Флош, и вас тоже, инспектор Бурдо.

Николя шагнул вперед и протянул юноше руку. Тот отшатнулся:

– Сударь, для меня большая честь, но это не принято…

– Я настаиваю, сударь.

Они пожали друг другу руки. Николя почувствовал, как рука палача дрогнула в его ладони. Его внезапный порыв объяснялся своеобразным чувством солидарности с молодым человеком, почти ровесником, который, занимаясь страшным ремеслом, так же, как и он сам, состоял на службе короля и правосудия.

– Мне кажется, я могу быть вам полезным, – повторил Сансон. – Так сложилось, что у нас в семье по вполне понятным причинам много времени уделяют изучению человеческого тела. Иногда нам приходится выступать в роли лекарей и даже восстанавливать раздробленные члены. Оказавшись в ужасном положении, стоившем мне нескольких часов тюрьмы и вынудившем моего дядю Жибера, палача в Реймсе, отказаться от своей должности, я на собственном опыте осознал полезность этой науки.

И с печальной улыбкой добавил:

– У людей очень странные представления о палаче. А он всего лишь человек, такой же, как и все остальные. Но в отличие от остальных он, в силу своего ужасного положения, обязан безропотно исполнять свои обязанности и неукоснительно соблюдать продиктованные ему строгие меры.

– О каком ужасном положении вы говорите, сударь? – спросил заинтригованный Николя.

– О том, в котором оказался палач во время казни цареубийцы Дамьена в 1757 году [16]16
  Робер Франсуа Дамьен (1715–1757). Бывший солдат, ставший слугой, он хотел напомнить Людовику XV о его королевских обязанностях и, привлекая к себе внимание, ударил монарха безобидным перочинным ножиком. Жестокость наказания, к которому его приговорили, была соразмерна страху, испытанному монархом в первые минуты после покушения: Людовик решил, что настал его последний час. Подробности казни автор заимствовал из щедро оснащенной документальным материалом книги Мартена Монестье: Martin Monestier. Peine de mort. Histoire et techniques des executions capitals des origins à nos jours. Paris, 1994 (примеч. автора).


[Закрыть].

Перед взором Николя внезапно промелькнула гравюра из детства, изображавшая казнь Картуша.

– А чем эта казнь отличалась от других?

– Увы, сударь, речь шла о человеке, поднявшем руку на священную особу его величества. Он подлежал особой казни, предусмотренной такими случаями. Я вижу, как мы, я и мой дядя, стоим, одетые, согласно обычаю, в костюмы палачей. На нас синие штаны до колен, красные куртки с вышитой виселицей и черной лестницей, на голове алые треуголки, на боку меч. У нас пятнадцать подручных и помощников в передниках из светло-коричневой кожи.

Он умолк, словно ему пришлось извлекать воспоминания из самых дальних уголков памяти.

– Знайте, сударь, Дамьен – да призрит Господь его душу, ему довелось столько выстрадать! – хотел покончить с собой и пытался открутить себе детородные органы. А перед казнью в этом зале его подвергли допросу обычному и допросу с пристрастием. Его требовали назвать сообщников, но совершенно ясно, что у него их не было. Он без устали твердил: «Я не хотел убивать короля, я не убивал его. Я ударил его, но только для того, чтобы Господь коснулся его и напомнил ему о государственных делах, о необходимости установить мир и спокойствие». Даже когда желудок его раздулся от воды, лодыжки раздавили испанским сапогом, а грудь и все члены подвергли пытке раскаленным железом, он повторял одно и то же. И даже когда он больше не мог ни пошевельнуться, ни стоять на ногах.

Слушая завораживающее звучание кроткого голоса, Николя думал о том, что на улице его неприметный обладатель вряд ли привлекает к себе внимание прохожих. В то же время ему казалось, что молодой человек соотносит себя со своим рассказом, ибо дрожащие руки и выступившие на лбу капли пота выдавали его волнение.

– Дамьена доставили на Гревскую площадь и положили на эшафот, где его ожидала казнь, присуждаемая цареубийцам. Его руку, державшую орудие преступления, положили на жаровню с горящей серой. Когда от руки осталась одна обгорелая культя, он вскинул голову и страшно закричал. Затем стали клещами вырывать куски его плоти. В оставшиеся от этой пытки ужасные кровоточащие раны немедленно залили расплавленные свинец, смолу и серу. Господи, как он вопил! На губах у него выступала пена, но даже во время самых нечеловеческих страданий он выкрикивал: «Еще! Еще!» Вспоминая об этом, я вновь вижу его глаза: еще немного, и они выскочат из орбит.

Сансон на мгновение умолк, словно к горлу его подступил комок.

– Не знаю, почему я вам это рассказываю, – с трудом вымолвил он, – я никогда и никому об этом не говорил. Но с вами мы ровесники, а господин Бурдо известен своей честностью и порядочностью.

– Мы ценим ваше доверие, сударь, – сказал Николя.

– Но самое худшее ожидало впереди. Приговоренного привязали к утыканным гвоздями брусьям, сколоченным наподобие креста святого Андрея, а грудь зажали между двумя привязанными к кресту досками, чтобы лошади, привязанные постромками к его рукам и ногам, не смогли разорвать его целиком. Как вы уже догадались, его должны были четвертовать.

Сансон оперся на кресло и вытер струившийся со лба пот.

– Взяв кнут, один из подручных пошел пускать лошадей, четырех превосходных верховых животных, приобретенных мною накануне за 432 ливра. По договоренности я подал сигнал. Кони рванулись в четырех разных направлениях, но веревки, привязанные к телу, оказались слишком прочными и не отпускали их. Члены несчастного тем временем вытягивались, и он испускал дикие крики. Через полчаса мне пришлось приказать изменить направление движения лошадей, привязанных к ногам, чтобы осуществить прием, именуемый в нашем языке «уловкой Скарамуша». В этом случае коней заставляют тянуть параллельно в одном направлении. Наконец бедренные суставы вывернулись из своих чашечек, однако руки не оторвались, а продолжали растягиваться. Через час лошади так устали, что одна из них упала на землю, и помощники с большим трудом заставили ее подняться. Мы с дядей Жильбером посоветовались и решили взбодрить лошадей кнутами и окриками. Они снова принялись тянуть. Зрители в толпе начали падать в обморок; первым потерял сознание кюре из Сен-Поля, читавший молитву по умирающим. Но, увы, были и те, кто находил удовольствие в этом жертвоприношении [17]17
  Весьма любопытные воспоминания об этой процедуре оставил Казанова, наблюдавший за казнью из окна, выходившего на Гревскую площадь (примеч. автора).


[Закрыть].