Текст книги "Загадка улицы Блан-Манто"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Беды?

– Когда он кинулся на помощь любимой собаке короля, загнанный кабан пропорол ему ногу. Началась гангрена, и ногу пришлось отрезать. Его мужества никто не оценил, напротив, его упрекали, что он не спас собаку и ее порвал зверь… Искалеченный, он вернулся к себе в деревню без пенсии и без пособия. Отлученный от охоты, составлявшей смысл его жизни, разлученный со своим обожаемым королем, он стал хиреть. Я видел, как он умирал от тоски. Он не мог себе простить, что не спас собаку. Король рассердился на него и ни словом, ни жестом не ободрил раненого человека. Такова благодарность вышестоящих…

– Король не знал.

– Так всегда говорят. Ах, если бы король только знал… Николя, мы служим правосудию и обязаны подчиняться королю, но как гражданин я вправе иметь свое собственное мнение. Король такой же человек, как и все остальные, со своими недостатками и капризами. В молодости отца потрясло желание короля убивать. Лет сорок назад, когда он только начинал свою службу, он стал свидетелем довольно примечательной сцены. Хотя тот случай и не делал чести его божеству, отец почему-то охотно о нем рассказывал… Королю в ту пору исполнилось тринадцать или четырнадцать лет, и ему очень нравилась белая лань, которую он выкармливал, когда та была совсем маленькой. Лань привыкла к нему, привязалась и даже ела у него из рук. И вдруг он захотел убить ее. Он приказал доставить ее к нему в парк замка Ла Мюэт. Когда животное привели, он велел отвести его подальше, выстрелил и ранил его. Несчастная лань, обезумев от боли, бросилась к королю, ища у него защиты, но он приказал оттащить ее и убил.

Холодная ярость в голосе Бурдо поразила Николя.

– Чувствуя, что конец его близок, – продолжал инспектор, – отец, который никогда ни у кого ничего не просил, решился обратиться с просьбой о помощи к монсеньеру герцогу де Пантьевр, главному егерю Франции [50]50
  Луи-Жан-Мари Бурбон, герцог Пантьевр (1725–1793). Сын графа Тулузского, сына Людовика XIV, и госпожи де Монтеспан. В 1734 году Пантьевр унаследовал от отца должность главного егеря (примеч. автора).


[Закрыть]и самому честному человеку в королевстве. Незадолго до смерти отец отправил меня в Париж, в коллеж Людовика Великого. Окончив коллеж, я решил изучать право. Сумма, полученная после продажи домика родителей и щедро дополненная герцогом Пантьевром, позволила мне купить должность инспектора и королевского советника. Таким образом, ущерб, нанесенный одним Бурбоном, был возмещен другим Бурбоном. А вы, сударь, как объясните вашу чудесную карьеру?..

Николя уловил в его голосе иронию.

– Как вам удалось настолько завоевать доверие Сартина, что он дает вам специальное письмо, на основании которого вы действуете от его имени, и права ваши превышают права полицейского комиссара? Не обижайтесь на мое любопытство. Но раз вы удостоили меня расспросами, позвольте мне также быть с вами откровенным.

Николя попался в свою же ловушку, однако не жалел об этом. Он ценил доверие Бурдо и чувствовал, что этот разговор еще больше сблизит их. Теперь он видел перед собой другого Бурдо, более утонченного и серьезного.

– Тут нет никакой тайны, и моя история не слишком отличается от вашей, – ответил он. – Подкинутый ребенок, без родителей, без состояния. Сартину меня рекомендовал мой крестный, маркиз де Ранрей. А затем все произошло само собой, по воле начальника полиции и без моего участия. Кроме, быть может, моего стремления как можно лучше выполнять данные мне поручения.

Бурдо улыбнулся.

– Вот вы и становитесь философом – ставите вопросы, но не даете ответа. Я не сомневаюсь в вашей искренности. Но, полагаю, вы догадываетесь, что ваше положение вызывает удивление, о нем судачат в Шатле, а некоторые даже задают вопросы. Вас считают членом масонской ложи.

– Даже так… Но почему?

– Я думал, вы знаете, что Сартин является членом ложи Искусств Сент-Маргерит.

– Нет, не знаю. Я очень далек от всех этих вещей.

Простой, добродушный человек, каковым Николя считал Бурдо, предстал перед ним в совершенно ином свете. А он-то думал, что хорошо изучил своего помощника… Николя остро осознал несоответствие своего положения. После возвращения из Бретани он перестал управлять событиями. Не почувствовал, как его отношения с инспектором перешли на иной уровень. Принял эти перемены без лишних размышлений, но не без удовольствия. Раньше он опасался и даже был убежден, что начальник полиции использует его как инструмент. Сейчас его двусмысленное положение вроде бы осталось в прошлом, и он, похоже, заслужил доверие своего начальника. Но мог ли он столь стремительно перейти от роли инструмента к роли конфидента? Он предпочел не задаваться этим вопросом, полностью посвятив себя службе. Тем не менее он прекрасно отдавал себе отчет, что Бурдо не был простым служакой. Восприняв начинающего сыщика в качестве, так сказать, своего начальника, он проявил подлинное великодушие, встречающееся исключительно редко. Инспектор, опытный полицейский, в сущности, терпел его, добровольно отступал на второй план и соглашался исполнять его приказания. А он, неожиданно угодив почти на самый верх служебной иерархии, не выказал ни такта, ни необходимой деликатности. Николя немедленно отругал себя за невнимательность. Он сообразил, что вместо привычного обращения к нему по имени, Бурдо стал употреблять почтительное «сударь», более уместное при их нынешней субординации. Что ж, он постарается не забыть урок, преподнесенный ему Бурдо. Убежденный, что инспектор по-прежнему испытывает к нему искреннюю привязанность, он пообещал себе быть внимательным и как можно чаще доказывать помощнику глубокое уважение, которое он всегда питал к нему. Ведь он сам попросил у Сартина дать Бурдо ему в помощники.

Глухо выругавшись, Бурдо толкнул локтем Николя, призывая молодого человека обратить внимание на происходящее в зале. Подняв голову, Николя увидел, как оба подозреваемых, опорожнив последний стакан, встали и вышли из кабака. Инспектор шепотом велел Николя медленно сосчитать до тридцати. После такой паузы можно уходить, не вызывая подозрений и не рискуя столкнуться нос к носу с объектом слежки. Агент, выступивший в роли связного Сортирноса, получил от Бурдо приказ незаметно последить за обоими проходимцами, когда они выйдут из таверны. Поэтому сейчас Бурдо надеялся, что даже если они упустят подозреваемых, опытный агент прочно сядет им на хвост. Окинув критическим взором Николя, он посоветовал ему притвориться пьяным. Пошатываясь, они встали и, поддерживая друг друга и натыкаясь на столы, вышли на улицу.

Пока сыщики сидели в таверне, прошел снег, и на белой поверхности четко виднелись следы башмаков, сопровождаемые следом от деревяшки. Мороз, пробиравший до костей, сохранял след, и друзьям оставалось только не потерять из виду темнеющие на снегу отпечатки. В нескольких сотнях шагов от таверны открывался тупик, узкая тропинка, протоптанная между двумя рядами высоких вязанок хвороста, выставленных вместо изгороди. Видневшаяся в конце тупика деревянная калитка под небольшим двускатным навесом преграждала вход на обнесенный забором участок. Над забором виднелась крыша большого сарая, напоминавшего склад или амбар. Кругом стояла мертвая тишина. Инспектор шепнул на ухо Николя, что если в сарае есть второй выход, они рискуют потерять своих клиентов. Но так как караульный отряд еще не прибыл, придется действовать самим, и притом немедленно. Николя кивнул в знак согласия. Бурдо толкнул калитку, и она со скрипом отворилась. В кромешной тьме они ступили во двор. В ту же минуту Николя почувствовал, как на голову ему накинули мешок из грубой ткани, а в бок уперся острый кончик ножа. Рядом он услышал глухой звук рухнувшего тела. Затем раздался голос:

– Черт побери, этот оборванец свое получил. Знатная штука дубинка со свинчаткой! Ладно, жмуриком займемся потом. А сейчас давай потолкуем с его приятелем, выясним, каким ветром их сюда занесло.

Николя связали руки и подтолкнули вперед. Мешок, затянутый на шее, затруднял дыхание. Сделав несколько шагов, он понял, что вошел в дом. Раздался звук высекаемой искры, и сквозь ткань замерцал огонек. Его усадили на табурет и сдернули с головы мешок. Факел, вставленный в железное кольцо, вделанное в каменную стену, освещал амбар, заваленный всевозможным старьем. Среди груды старой мебели стоял кабриолет Семакгюса. Несмотря на свое незавидное положение, Николя обрадовался: значит, он шел по правильному пути и еще на шаг приблизился к разгадке расследуемого им преступления.

Следующая его мысль относилась к Бурдо: «Неужели инспектор убит?» Значит, скоро он последует за ним. Надо исхитриться и найти способ оставить какое-нибудь послание, записочку, знак, указание. Но как это сделать?

Перед молодым человеком появился вооруженный кинжалом субъект среднего роста, с редкими всклокоченными полосами и разными глазами, напомнившими ему о шустром проходимце, стянувшем у него часы, когда он первый раз приехал в Париж. На лице разбойника, испещренном следами от оспы, играла нехорошая улыбка. Второй тип, должно быть, стоял сзади, поэтому Николя его не видел.

– Держи его на мушке, – произнес всклокоченный, – осторожность нам не помешает. Итак, сударь мой, мы шпионили. Мы любим совать нос в чужие дела? Ну-ка посмотрим, что ты от нас прячешь.

Он принялся методично обыскивать Николя. Молодой человек похвалил себя за предусмотрительность: все личные вещи он оставил в Шатле. Он надеялся, что маленький пистолет, спрятанный во внутреннем кармане старого редингота, останется незамеченным, но всклокоченный с радостным криком извлек его на свет.

– О, а это еще что за штука? Посмотри-ка, что я нашел у него в кармане.

И он так резко приставил дуло пистолета ко рту Николя, что рассек ему губу. Сыщик решил поторговаться.

– Сударь, – начал он и тут же сообразил, что вежливое обращение выдало его.

Закашлявшись, он сбивчиво продолжил:

– Понимаете, мы тут с другом, мы искали дом господина Шовеля. Не могли бы вы мне указать его, ежели он находится поблизости?

– О чем ты, черт тебя побери, нам поешь? Как считаешь, Брикар, может у него от страха крыша съехать? О, ты только посмотри, какие у него чистые и нежные руки! Что-то они совсем не соответствуют его рванине. А ты, случаем, не шпик? Точно, переодетый шпик! Вот уж действительно повезло!

Николя вздрогнул. Бандиты не считали нужным скрывать свои имена. Имея дело с закоренелыми преступниками, Николя понял, что это был дурной знак.

Подошел второй бандит, постарше, с густыми седыми усами. Правая нога его заканчивалась деревяшкой. Одетый в причудливую смесь истрепанного военного обмундирования и гражданских лохмотьев, он опирался на увесистую дубинку, а в руке держал пистолет. Обнюхав Николя, он возмущенно воскликнул:

– Да от красавчика разит духами! Ну что, щеголек, плохи твои дела, придется тебе рассказать нам все, что тебе известно. Подколи его, Рапас.

– Ничего, он у меня заговорит. Я знаю, как заставить его расколоться.

И он ткнул Николя ножом в бок, попав в только что затянувшуюся рану. Не удержавшись, молодой человек вскрикнул от боли.

– Ага, колется! Ну давай, говори! Говори, или я тебя снова подколю…

Рапас приготовился вновь пырнуть его ножом, как вдруг раздался глухой стук. От сильного удара амбарная дверь слетела с петель и грохнулась на землю. Голос Бурдо прокричал:

– Вы окружены! Не двигаться, оружие на землю!

Озираясь по сторонам, изумленный Брикар завертел головой.

– Спокойно! Он берет нас на пушку, он один, – произнес Рапас.

Схватив пистолет Брикара, он направил его на Бурдо:

– Эй, покойничек, руки вверх!

Исполнив приказ, Бурдо крикнул:

– Ко мне, стража!

– Заткнись, или я прострелю тебе голову!

Потянулись томительные секунды. Все напряженно ждали. Никто не появился.

– Брикар, приятель, неужели ты промазал? Для такого ветерана, как ты, это непростительно.

– Я ничего не понимаю, я же собственными ушами слышал, как треснула его черепушка.

– Если не хочешь, чтобы я нашинковал твоего маленького приятеля, – обратился Рапас к инспектору, – ты сам мне расскажешь, что вы тут вынюхивали.

Кинжал уперся в горло Николя, и сердце его горестно забилось. Итак, ему суждено окончить дни в этой забытой Богом дыре… Внезапно раздался выстрел, и Рапас, получив пулю прямо в лоб, с удивленным видом рухнул на землю. Рванувшись, Николя вскочил с табурета и толкнул Брикара. Не удержавшись на деревяшке, бандит упал на землю. Подскочивший Бурдо всем телом навалился на старого солдата, обезоружил его и связал ему руки за спиной подобранным с пола кожаным ремешком. Затем Бурдо развязал Николя.

– Бурдо, я думал, вы убиты! Слава Богу, вы здоровы, и я обязан вам жизнью.

– Довольно об этом. Сартин никогда бы мне не простил, если бы я не выполнил обещания оберегать вас. Я бы сам себе этого не простил.

– Но объясните мне, Бурдо, каким чудом вы остались живы?

– Честно говоря, сударь, каждый раз, отправляясь в экспедицию, которая может оказаться опасной, я надеваю шляпу моего собственного изготовления.

И он снял свою шляпу с большими полями, бывшую в моде во времена регентства. Внутрь ее была вставлена железная шапочка, удерживаемая шелковой сеткой.

– Но выстрел?

– Также благодаря шляпе! Мой маленький пистолет, близнец того, который я подарил вам, прикреплен под полями справа. Шляпу никогда не обыскивают. Не стоит говорить, что для такой стрельбы надобно иметь некоторую сноровку. Я долго тренировался на мишенях и достиг результата, которым, без ложной скромности, могу гордиться. Единственный риск заключается в том, что выстрелить можно только один раз. То есть чудо, которое вы только что видели, нельзя повторить. Я закажу и вам такую же шляпу, чтобы вы могли прятать в ней пистолет.

– Но почему вы не выстрелили сразу?

– Слишком рискованно. Честно говоря, я не знал, как дело пойдет дальше, так что вы мне здорово помогли, упав на Брикара. Что теперь будем делать? Ждать караул?

– Он скоро подойдет. А у меня есть для вас сюрприз, Бурдо.

Взяв факел, Николя подвел инспектора к экипажу.

– У вас кровь, сударь!

– Негодяй нанес удар в старую рану, и она раскрылась. Но ничего страшного. Вы лучше посмотрите на этот кабриолет. Это же экипаж Семакгюса. Лошадь, скорее всего, уже продана.

Николя открыл дверцу кареты. На бежевой обивке скамьи темнело огромное пятно засохшей крови. Часть крови стекла на пол, и там образовалась лужа. Либо в кабриолете кого-то зверски убили, либо в нем перевозили тело, из которого по дороге вытекала кровь. Оба сыщика с ужасом взирали на сделанное ими открытие.

– Полагаю, живым Сен-Луи мы уже не увидим, – вздохнул Бурдо.

Окончательно воспрянув духом, Николя решил взять руководство операцией в свои руки.

– Как только прибудут стражники, велите им тщательно обыскать амбар и прилегающий к нему участок. О смерти Рапаса никому ни слова. Кабриолет надо отправить в Шатле. Полагаю, Семакгюс признает его. Я увезу Брикара снять с него первый допрос. И утром отправлюсь с докладом к Сартину. Бурдо, доверяю вам проследить, чтобы здесь все сделали, как положено. Когда все закончите, присоединяйтесь ко мне. Боюсь, сегодня ночью спать нам не придется!

Появился агент Бурдо, а следом за ним судебный пристав в сопровождении караульного отряда. И дальше все пошло так, как велел Николя. Но прежде чем уйти, молодой человек подошел к Бурдо и, протянув ему руку, сказал:

– Благодарю, друг мой.

Николя с легким сердцем возвращался в Париж. Приметы, сулившие смертельную опасность, не сбылись, и будущее, до сей поры неведомое, теперь казалось совершенно ясным. Даже присутствие рядом отпетого преступника не мешало Николя чувствовать себя легко и свободно; он испытывал искреннее удовлетворение, что наконец-то воздал Бурдо по справедливости. Испытание закалило его, словно холодная вода – стальной клинок, раскаленный на огне. Смерть, запах которой он ощутил в дыхании Рапаса, умчалась в невидимую даль. Из столкновения с ней он вышел очистившимся и уверенным в себе. Он словно возродился и теперь по-иному смотрел на вещи. Неудобный экипаж, боль в боку, падающий снег – все доставляло ему радость. Он радовался любым проявлениям жизни. До самого Шатле Николя пребывал в полной эйфории.

Переодевшись, молодой человек отправился к узнику: он решил немедленно допросить его. Он уже заметил, что преступник, взятый с поличным, защищается гораздо слабее; аргументированная защита появляется позднее, после того, как обвиняемый успевает обдумать свое положение и воздвигнуть непробиваемую стену из аргументов и отрицаний. У тюремщика Николя раздобыл бутылку водки. Интуиция подсказывала ему, что с Брикаром надо действовать по-хорошему, чередуя обещания и угрозы; если вытащить желаемые сведения не получается, надо не упорствовать, а изменить курс.

Войдя в камеру, он с удивлением обнаружил, что за время, проведенное в дороге, Брикар сильно изменился. Фонарь, который Николя захватил с собой, освещал сидевшего на полу старого сгорбленного солдата, с лысой головой и воскового цвета кожей, испещренной коричневыми старческими пятнами. Морщинистое лицо, покрытое рубцами от старых ран, также выдавало его преклонный возраст. Тусклые глаза налились кровью, нижняя губа отвисла и подрагивала. Закрыв за собой дверь, Николя развязал руки узника. Наполнив водкой глиняный стаканчик, он протянул его пленнику.

Поколебавшись, старый солдат одним махом опустошил его и вытер рот рукавом.

– Сейчас вы один, – начал Николя, – вашего товарища с вами нет, и поддержать вас некому. Отныне все тяжкие обвинения падут на вас. Поверьте мне, у вас осталось только одно средство: облегчите вашу совесть.

Солдат не ответил.

– Начнем сначала. Брикар – это ваш солдатский псевдоним? Как вас зовут по-настоящему?

Пленник колебался. Взвешивая все за и против, он пытался определить, чего ему больше хочется: остаться одному в темной камере и ждать сурового приговора или же заговорить и облегчить свою участь.

– Жан-Батист Ланфан, родился в Сомпюи, в Шампани, – наконец вымолвил он.

– В каком году?

– Никогда этого не знал. Кюре называл тот год годом великого холода и волков.

– Вы всегда были солдатом?

Брикар вскинул голову. Мгновенно преобразившись, он попросил еще выпить, а потом заговорил без остановки. Слова лились из него рекой, словно он спешил пересказать всю свою жизнь. Да, он был солдатом и служил долго, пока не получил это проклятое увечье в сражении при Фонтенуа. В двадцать лет он вытянул жребий и оказался в королевском ополчении. Ему не повезло, он не сумел отвертеться. Он до сих пор помнит, как его земляки, с плачем покидая родную деревню, кричали, что их ведут на убой. Матери стояли вдоль дороги, причитая и заламывая руки. Он до сих пор помнит вонь от выданных им мундиров, которые, по слухам, сняли с солдат, погибших в прежних боях. Тело его до сих пор чувствует тяжесть неподъемного ранца, оттягивавшего спину и врезавшегося в плечи. Свой долгий путь солдата он начал по зимней грязи; размокшая дорога привела его в крепость, где квартировался полк, к которому приписали новобранцев. Башмаки его развалились на куски, чулки прохудились, и когда новобранцы, наконец, расположились на ночлег, его ноги были все в крови. Не все рекруты выдерживали тяготы службы, многие калечили себя. Все горевали о разлуке с родными, всех тянуло домой, в родные края, но все знали, что обратного пути нет. Потянулись дни, похожие друг на друга. Пришла привычка, умение пользоваться передышками посреди вечной муштры. Появились товарищи, дружеские попойки. Вместе с приятелями он совершал грабежи, мародерствовал, крал домашнюю птицу и обирал сады, спал с крестьянскими девками и трактирными служанками.

Но однажды все кончилось. Он до сих пор не может понять, почему в тот день и почему именно для него? Над полем боя вставал холодный рассвет. Пронзительно протрубили подъем, и сражение началось. Враг начал атаку в пять утра. Галопом промчались мимо пестрых штабных палаток. Вдалеке, на холме, в серой дымке виднелась золотистая точка и рядом другая, красная. Сержант сказал, что это король и его сын, дофин. В глубоких носилках из ивовых прутьев пронесли ванну с водой, где сидел страдавший от последствий сифилиса Мориц Саксонский, холерическим голосом призывавший всех в наступление. Так Брикар первый и последний раз видел прославленного маршала.

Воздух содрогался от воя труб и криков солдат. Построенная в шеренги армия, колонна за колонной, занимала позиции.

И вдруг все кончилось. Удар, потом ощущение, что ничего не случилось, шкура спасена и надо только встать с земли, залитой кровью товарища, чье тело валяется рядом. А затем ему показалось, что его опустили в кипяток. Боль, такая сильная, что хотелось выть, охватила раздробленную ядром ногу. Он пролежал там до наступления темноты. Сам перевязал себе бедро. Слышал ужасающий рев битвы, людские крики и ржание коней, постепенно уступавшие место воплям раненых и хрипам умирающих. Возле него тихо плакал и звал мать раздавленный собственным конем гусар. Ему пришлось обороняться от мародеров, раздевавших трупы, от женщин и детей, отбиравших у несчастных мертвецов их жалкие сокровища и сдиравших галуны с мундиров. Его подобрали уже полумертвого и на телеге отвезли в полевой лазарет, где на залитой кровью земле валялись куски человеческих тел. Хирурги кромсали раненых. Несчастные лежали в собственных экскрементах, что гораздо хуже, чем если бы они лежали в навозе. Всюду кишели черви, мертвые служили подстилками для живых. Да, он был солдатом, и с ним обращались как с животным, предназначенным для бойни.

Став инвалидом без выслуги лет и без звания, он оказался брошенным без всякой помощи. Вместо пенсии ему оставили старый мундир и деревянную ногу. Он вернулся к себе в деревню. Отец и мать давно умерли, а родственники, думая, что он погиб, растащили его скудное наследство. Оставшись ни с чем, он пустился бродяжничать, потом решил, что в большом городе легче найти пропитание. Но на что мог рассчитывать инвалид, не приспособленный к тяжелой работе? Он не умел ни читать, ни писать, только ставил палочку возле собственного имени. Больше всего он боялся окончить дни в больнице для умалишенных, запертый, словно зверь в клетке, среди буйнопомешанных, которым еду просовывают сквозь решетку на кончиках штыков. О лечебницах для умалишенных он знал не понаслышке: однажды он угодил в Бисетр, и только чудом ему удалось бежать оттуда. Он до сих пор боится вновь туда попасть.

Рассказывая, Брикар оживленно размахивал руками, лицо его раскраснелось. Но действие алкоголя закончилось, и он, впав в прострацию, свесил голову, уперев подбородок в грудь. Николя стало жаль несчастного, которого жизнь подвергла столь суровым испытаниям. Но именно сейчас следовало припереть узника к стенке и либо заставить его сделать формальное признание, либо вытянуть из него сведения, необходимые для продолжения расследования. Он должен найти подтверждение своим подозрениям. И он пошел в наступление. Поведение Брикара подсказывало, в каком направлении продолжать допрос.

– Теперь вам грозит уже не Бисетр, а кое-что похуже, – многозначительно произнес Николя. – Так что будьте добрым малым и расскажите мне, чем торговали вы с Рапасом? И откуда у вас в амбаре залитый кровью кабриолет?

Брикар еще больше съежился и исподлобья окинул Николя мрачным и недоверчивым взглядом.

– Мы всего лишь перекупщики, и только. Мы покупаем и продаем.

– Вы сами признаете, что боитесь попасть в сумасшедший дом, и в то же время утверждаете, что занимаетесь коммерцией! У вас концы с концами не сходятся.

– Это Рапас вел дела. Я ничего не знаю, я всего лишь помогал ему.

– Помогали чем?

– Находить подержанные вещи.

– А кабриолет тоже вы нашли?

– Это Рапас его сторговал.

Николя понял, что Брикар решил все валить на Рапаса, ибо тот уже не сможет его опровергнуть. Долгий рассказ о солдатской жизни явился отвлекающим маневром, попыткой увести следствие в сторону. Бывший солдат много говорил обо всем, что не имело отношения к делу, но молчал о главном. Пора заходить с другого конца.

– У вас часто болит отрезанная нога?

Вздохнув с облегчением, Брикар заглотил брошенную ему приманку.

– Ах, сударь, не переставая, она все время дает о себе знать, – многословно начал он, стремясь уйти от главной темы. – Поверите ли, я все время ее чувствую. Я чувствую ее, она у меня чешется, я даже чувствую, как у нее пальцы коченеют. Жалкое это занятие – чесать пустоту, а уж мука-то какая! А культя-то, культя, она-то живая… очень это тяжко!

– Ваша деревяшка, похоже, сделана из прочного дерева.

– Так точно! Ее мне вырезал один плотник из куска дубового лафета, разбитого при Фонтенуа. Эта деревяшка – мой старый товарищ, она никогда меня не подводила.

И он, подняв протез, сунул его под нос Николя. Молодой человек схватил его и дернул на себя. Брикар отлетел к стене, едва не врезавшись в нее головой.

– Черт подери, чего этот шпик от меня хочет? – выругался он.

– Ты отпетый лгун, – ответил Николя, – и я хочу немного проучить тебя.

Продолжая держать деревяшку Брикара, он вытащил из кармана мятый клочок бумаги и старательно приложил окованный железом конец протеза к бумажке.

– Так я и думал, – заявил он. – Жан-Батист Ланфан по прозвищу Брикар, я обвиняю вас в том, что ночью второго февраля вы вместе с вашим сообщником Рапасом приехали на Монфокон и выбросили там останки убитого человека. Останки вы привезли на телеге, запряженной одной лошадью.

Судя по испуганному взору, обвиняемый судорожно искал выход. Такой затравленный взгляд Николя однажды видел у лисы, попавшей в кольцо разъяренной своры. Николя не хотел доводить старого вояку до крайности, но надо было заставить его говорить. Сыщик отпустил протез, и тот с громким стуком ударился о пол.

– Все ложь и наговор, – запротестовал Брикар. – Я ничего не знаю. Отпустите меня. Я ничего не сделал. Я всего лишь несчастный солдат, ставший инвалидом! Я инвалид!

Он кричал в голос, и свет падал на его залитое потом лицо.

– Хотите, я вам напомню кое-какие подробности той поездки? – произнес Николя. – Откуда я знаю, что вы в ту ночь были на Монфоконе? На замерзшем снегу я нашел следы, – и он помахал перед носом Брикара своей бумажкой. – И знаете, какие? Маленький неровный шестиугольник, точь-в-точь такой, какой имеется на конце вашей деревяшки. Да, забыл сказать, на Монфоконе вы были не одни…

– Черт подери, там же никого, кроме Рапаса, не было… Пусть дьявол вас заберет!

– Благодарю, вы подтвердили, что приезжали в ту ночь на живодерню вместе с Рапасом. Но если вы продолжите все отрицать, придется устроить вам очную ставку со свидетелем, который видел вас там. Так что я в последний раз советую вам рассказать мне всю правду. Если вы по-прежнему будете упорствовать, вами займутся другие следователи, более опытные, и я не поручусь, что вы сохраните оставшуюся у вас ногу.

Жестокость собственных слов ужаснула Николя. И только шанс, который он предоставил Брикару, дабы тот сумел если не спасти свою жизнь, то, по крайней мере избавить себя от мучений, служил ему оправданием. Бывший солдат, несомненно, являлся преступником, но судить его за преступления, забыв о его несчастьях, толкнувших его на неправедный путь, Николя не мог. Представляя Брикара ребенком, молодым человеком, раненым солдатом, он чувствовал, что жизнь постоянно обходилась с несчастным инвалидом несправедливо.

– Ладно, – нехотя признался Брикар, – был я на Монфоконе вместе с Рапасом. Ну и что? Мы отвезли старую дохлую клячу, разрезали ее на куски.

Он говорил с трудом, после каждого слова делал глубокий вдох, словно ему не хватало воздуха.

– Вы расчленяли тушу ночью? Кончайте притворяться, Брикар. Вы же знаете, что речь идет не о дохлятине, а о трупе.

Брикар принялся яростно чесать лысую голову и до крови расчесал подсохшую ссадину. Потом встряхнул головой, словно сбрасывая с себя навязчивую дурную мысль.

– Ладно, расскажу вам все. Вид у вас не злобный. Нас с Рапасом застукали, когда мы воровали дрова на складе у заставы Рапе. Чтобы согреться, разумеется. Зима выдалась очень холодная для таких бедняков, как мы.

– Дальше.

– Тот тип, который задержал нас, похоже, был знаком с Рапасом. Он и предложил нам сделку – попросил оказать услугу какому-то своему приятелю. Ему про нас все было известно: и про наши имена, и про сарай… Настоящий дьявол с устами ангела! Он говорил с улыбкой, но при этом смотрел на тебя так, что все поджилки тряслись. Отделаться от него не было никакой возможности. В пятницу вечером, часам к десяти, он велел нам подъехать к строительной площадке, что развернута на пустыре в конце парка Тюильри, с телегой с двумя пустыми бочками. За несколько часов работы нам пообещали хорошее вознаграждение и даже заплатили аванс золотыми луидорами!

– А в пятницу?

– Как и обещали, мы приехали с телегой. Мы не могли отказаться. Когда пробило десять, мы уже стояли на углу площади, со стороны города. Там к нам подошли трое в масках.

– Человек, задержавший вас, был среди них?

– Не знаю. Они были в масках и широких плащах. Это же карнавал.

– И вы не заметили ничего необычного?

– Ветер был больно злой. У одного маску чуть не сорвал. У другого капюшон сдуло. Так вот, тот, у кого капюшон сдуло, оказалась женщина.

– А что потом?

– Нас привели на улицу Сент-Оноре и там оставили. Около половины одиннадцатого пригнали пустой кабриолет. На козлах сидел негр. Как нам объяснили, ему придется выполнить работу за хозяина, пока тот развлекается в соседнем борделе. Негр сел в засаду. Из дома вышел какой-то тип, тоже в маске. Негр набросился на него сзади, оглушил, затащил в экипаж и заколол его. Затем мы поехали к реке. На берегу раскромсали тело. Рапас когда-то был мясником, вот он и помог. Куски сложили в бочки, и нам велели везти их на живодерню. И заплатили, что обещали.

– Вы видели лицо убитого?

– Да, какой-то горожанин лет пятидесяти.

– А потом?

– Ну, отбыли на Монфокон. Ветер дул зверский, снег повалил. Гнусное место. Приехали на живодерню, выбросили мясо из бочек и, скажу вам честно, немножко обработали голову, как негр просил.

– Он был с вами?

– Нет, нет, мы с ним на берегу расстались. Он хотел скрыться, чтобы все думали, что это его убили.

– Он больше вам ничего не сказал?

– Рапас попытался узнать, кто убитый. Негр ответил, что это муж, который мешал его хозяину.

– Ладно, пусть так. В котором часу вам назначили свидание возле стройки на площади Людовика XV?

– Я же вам сказал, около десяти. Человека прикончили около полуночи. Когда отъехали от берега и выбрались на дорогу в Куртиль, на колокольне пробило половину второго. Через час все было кончено.

– Что вы сделали с бочками и телегой?

– Ваши ищейки должны их отыскать, ежели они, конечно, умеют искать.

– Брикар, все ваши показания мы тщательно проверим, а вам устроим очную ставку со свидетелем. Надеюсь, вы сказали мне правду. Иначе, смею вас заверить, вам не избежать допроса первой степени.