Текст книги "Заговор Важных"
Автор книги: Жан д'Айон
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Мари де Рабютен-Шанталь слушала их, иногда – удивительно к месту! – вставляя шутку, и всякий раз пользовалась возможностью улыбнуться, дабы все могли полюбоваться ее белыми как жемчуг зубами. Луи узнал, что она также знакома с Полем де Гонди, что отец ее умер год назад и что воспитанием ее занимался дед.
Тем временем к госпоже де Рамбуйе пришли новые посетители, а так как всем хотелось поговорить с хозяйкой дома, то молодому нотариусу с сожалением пришлось откланяться.
Выйдя в коридор, Жюли, которая отметила, что блистательная Мари произвела на ее возлюбленного сильное впечатление, ехидно заявила:
– Необыкновенная девушка, не правда ли? Но, увы, ты не сможешь на ней жениться, потому что она выходит замуж за маркиза де Севинье, который стоит вон там, рядом с Пизани.
Луи улыбнулся, но ничего не ответил. Ему нравились подобные выпады Жюли, говорившие о том, что она ревнует его.
Вечер продолжался, приближались танцы. Следуя моде, маркиза пригласила оркестр, состоявший из нескольких скрипок и гобоев; кто не хотел танцевать, должен был спеть в сопровождении музыки. Но далеко не каждый обладал музыкальным слухом, и в большинстве своем гости либо ревели, либо мяукали, но песни, чаще всего услышанные в детстве где-нибудь в деревне, вызывали у слушателей взрывы хохота и одобрительные выкрики.
Некоторые играли в более утонченные игры, также крайне модные в то время: в анаграммы, рондо или в разгадывание стихотворных загадок.
Недовольным выглядел только Пизани. Он ходил по залу, словно лев по клетке. Когда он с ворчанием проходил мимо Луи, молодой человек остановил его и спросил, чем вызвано его недовольство. С яростью в голосе Пизани объяснил:
– Мать запретила ставить игорные столы под тем пред логом, что я и Вуатюр слишком много проигрываем. Похоже, нам придется отправиться куда-нибудь в кабак…
Луи и Жюли завершили вечер в кругу друзей Монтозье, оживленно обсуждавших последние открытия ученых и, в частности, знаменитого английского врача Уильяма Гарвея, описавшего большой и малый круг кровообращения. Теория Гарвея распространилась и получила широкую поддержку, тем не менее противники ее сопротивлялись не менее яростно, чем противники Галилея или Коперника. В кружке, собравшемся вокруг Монтозье, Луи впервые услышал о тулузском магистрате и математике по имени Луи де Ферма, стоявшем на пороге удивительного открытия!
В тот вечер Луи с разрешения маркизы остался ночевать во дворце Рамбуйе.
Прошло два дня. Ранним утром Луи проснулся от громких возгласов Гофреди.
– Сегодня ночью на нашей улице арестовали Живодера! – возвестил он.
Через час Луи уже был в Шатле, где его с нетерпением ждал Гастон.
– Наконец-то этот выродок напал на моих агентов! К счастью, у всех под платьем была кольчуга, поэтому никто не ранен… Его задержали на улице Блан-Манто. Похоже, Живодер живет где-то там, хотя мы пока точно не знаем где. Он явно не ожидал, что его схватят. Кажется, он прибыл в Париж с юга, во всяком случае, в столице он всего несколько месяцев. Через несколько дней его допросят, но вряд ли его дело связано с убийством бедняги Бабена дю Фонтене. Убежден, доставку оружия и фальшивых денег организовал Фонтрай, а потому есть надежда быстро закрыть дело Бабена.
Луи ушел из Шатле разочарованный. В сущности, до истины никто так и не докопался.
И только спустя несколько недель до него дошли удивительные новости о Живодере.
7
13-26 января 1643 года
Джустиниани не угадал: король недолго держал гнев на брата. В сущности, он и не мог злиться долго, так что Мазарини, по-прежнему державшийся в тени, и не рассчитывал, что Гастона Орлеанского можно удалить от государственных дел на сколько-нибудь продолжительное время.
Во всяком случае, Сицилиец всегда поддерживал с Принцем ровные отношения, а дипломатическое чутье подсказало ему, что следует обратиться к королю с просьбой даровать прощение собственному брату, столь подверженному чужому влиянию, столь неразумному.
А главное, королева. Ее отношения с братом мужа всегда были превосходными. Союзница Гастона во всевозможных заговорах, столь многочисленных во время царствования Людовика XIII, Анна Австрийская принадлежала к тем редким личностям, которых герцог Орлеанский никогда не предавал. Возможно, он по-своему любил королеву, и она была ему за это признательна.
Впрочем, примирение отвечало тайным желаниям Людовика XIII, мечтавшего поскорее забыть о прежних преступлениях и карах, на которые его подвиг ужасный кардинал. Двадцатого января король даже пропустил заупокойную службу по Ришелье.
Тринадцатого января Гастону Орлеанскому разрешили прибыть ко двору и вновь поселиться в Люксембургском дворце. Теперь он мог возобновить свое излюбленное занятие: посвистывая, разгуливать по аллеям парка, водрузив на нос синие очки, за стеклами которых никто не мог увидеть его глаз!
Но после помилования главного противника короля раздались голоса о необходимости оправдания тех, кого в свое время арестовали по приказу Великого Сатрапа. И очень скоро при дворе вновь появился сильно скомпрометировавший себя в деле Сен-Мара герцог де Бофор.
Девятнадцатого января из Бастилии вышли маршал де Бассомпьер и его друг Витри.
Выйдя на свободу, изможденный двенадцатилетним несправедливым заключением – его предлагали освободить раньше, однако он всегда отказывался, заявляя, что не выйдет на свободу без оправдательного письма! – Бассомпьер, казалось, обрел новые силы. «Я бодр как огурчик, – гордо заявлял он, – и хотя голова моя седа, мой хвостик еще и крепок и упруг».
Разоренного маршала восстановили во всех его должностях, и ходили слухи, что его назначат воспитателем дофина Людовика.
Двадцать четвертого января, в субботу, просматривая доставленный Никола свежий номер «Газетт», издаваемой Теофрастом Ренодо, Луи прочел следующие строки:
Недолго думая, Луи схватил плащ и шляпу и отправился на Королевскую площадь, где временно поселился маршал.
Представившись нотариусом, он был уверен, что его не заставят томиться в прихожей: в те времена люди, особенно разоренные, буквально трепетали перед нотариусами!
Бассомпьер сидел в кресле, а вокруг него суетился башмачник, примерявший маршалу легкие туфли с пряжками. Тюрьма превратила франтоватого друга Генриха IV, вечно окруженного стайкой хорошеньких женщин, в тучного старца, мучимого одышкой, морщинистого и седого. Но бремя лет нисколько не уменьшило пристрастия маршала к щегольским костюмам. Вот и сейчас на нем красовался небесно-голубой камзол.
Когда лакей ввел Луи в гостиную, маршал вопросительно взглянул на него, и в глазах его промелькнула тревожная искорка.
Взмахнув рукой, Бассомпьер отослал сапожника и лакея.
– Ждите, – произнес он им вслед, – я скоро освобожусь.
Оставшись наедине с посетителем, он промолвил:
– Господин Фронсак, мне известна ваша контора, но, полагаю, лично с вами я незнаком… Видимо, вы хотите поговорить со мной о моей библиотеке… но я продал ее, и, признаюсь, даже не знаю…
Луи поклонился, приветствуя маршала и одновременно давая понять, что согласен с его словами.
– Я все же надеюсь, сударь, что вы помните, что продали вашу библиотеку герцогу Вандомскому, который, насколько мне известно, не заплатил вам за нее…
Бассомпьер весь напрягся, стараясь придать лицу безмятежное выражение: вопрос о деньгах всегда вызывал в нем неприятные чувства. Тяжело вздохнув, он сказал:
– Это верно лишь отчасти. С тех пор я не раз требовал от него внести всю сумму… Узнав о моем освобождении и о воз вращении мне королевских милостей, сын его посчитал за лучшее прислать мне чек на двадцать пять тысяч ливров. Таким образом, Вандом уплатил мне в общей сложности пятьдесят тысяч ливров. Следовательно, дело закрыто… по крайней мере, для меня.
– Но это не соответствует действительности, – с поклоном возразил Луи.
Про чек на двадцать пять тысяч ливров он знал уже накануне.
Старый маршал удивленно поднял брови. Чего хочет от него этот судейский? – с раздражением подумал он.
– Это не соответствует действительности, – церемонно повторил Луи. – Посредником при продаже выступал некий книготорговец по имени Бельвиль. Вспомните: вы обещали ему за это десять тысяч ливров. При совершенно ужасных обстоятельствах Вандом приказал убить его. У Бельвиля осталась дочь, сирота без гроша в кармане. Я пришел от ее имени, так как контора моего отца представляет ее интересы.
Не моргнув глазом Бассомпьер слушал речь нотариуса. Когда Луи умолк, маршал, окинув его цепким взором, направился к окну, остановился и начал нервно барабанить по подоконнику.
Наконец маршал прервал затянувшуюся паузу:
– Черт побери! Как неприятно! Я, разумеется, знал Бельвиля и его дочь, но не знал, что с ними случилось. Признаюсь, я полагал, что если он появится, я заплачу ему. Я только не думал, что придется сделать это так быстро…
Повернувшись спиной к шевалье де Мерси, он умолк, глядя на оживленную толпу, заполнявшую Королевскую площадь. После продолжительного молчания он вновь повернулся к молодому человеку:
– Однако это дело чести. Могу я передать вам искомую сумму, дабы вы уладили это дело… без скандала?
– Я как раз намеревался просить вас об этом.
Бассомпьер направился к маленькому столу, открыл ящик, достал из него деревянную шкатулку и молча отсчитал пятьсот золотых луидоров.
Напомним, что в 1642 году золотой луидор стоил двадцать ливров и весил семь граммов, а за серебряный экю давали три ливра, и весила монета двадцать семь граммов. Соотношение между ливром и остальными монетами определял король, а потому оно время от времени менялось.
– Прошу вас, дайте мне расписку. Вон там есть чернильница, – небрежно протянув Луи бумагу и перо, произнес маршал.
Пока Луи писал, маршал пустился в объяснения, странным образом напоминавшие оправдания:
– Я держал эти деньги, чтобы сегодня вечером сыграть в карты с приятелями. Что ж, ничего не поделаешь. Долги чести прежде всего, а карточные долги подождут…
Подписав документ, Луи достал свою печать, а Бассомпьер протянул ему воск и свечу.
Приложив к расписке конторскую печать, нотариус оставил бумагу на столе.
Взяв деньги, он сложил их в прочный кожаный мешок, захваченный с собой на всякий случай, и опустил мешок в карман плаща. От тяжести мешка тесемки плаща натянулись, и Луи пришлось придерживать карман.
Пятьсот золотых монет по семь граммов каждая – это почти четыре килограмма золота! А такой вес, согласитесь, тяжело носить в кармане!
– Господин маршал, – произнес Луи, откланиваясь, – я не надеялся уладить все так быстро. Остается еще один долг – долг господина де Вандома Марго Бельвиль. Но, боюсь, тот долг можно оплатить только кровью, и со своей стороны я приложу все усилия, чтобы он был списан.
– Если герцог убил ее отца, я понимаю ее желание отомстить. Но сомневаюсь, чтобы в данном случае Парламент стал добиваться торжества правосудия, – заявил Бассомпьер, с высокомерным видом разводя руками. – Даже контора Фронсака не сможет ничего предпринять против принца крови.
– А я и не надеялся на парламентское правосудие, господин маршал. Простите, я сразу не представился, но лучше позже, чем никогда: кавалер ордена Святого Людовика и сеньор де Мерси, – с поклоном произнес Луи. – Благодарю вас, сударь.
И, развернувшись, нотариус вышел, оставив маршала в замешательстве.
Сколько же изменений произошло пока я находился в тюрьме! – подумал он после ухода Луи. Нотариусы становятся титулованными особами! Странный, однако, мир, родился в мое отсутствие!
В маленьком дворике Луи ждала его лошадь. Судя по звону колоколов в соседних церквах, настал полдень.
В этот час все лавки Дворца правосудия закрываются, подумал он, так что лучше идти на улицу Дофин и отыскать там дочь Бельвиля.
Чтобы добраться до лавки книготорговца, Луи понадобилось более часа. Крошечная лавка находилась в тупике, расположенном в глубине улицы Дофин. Заметив, что дверь открыта, Луи вошел.
Марго только что вернулась из Дворца правосудия. В широкой бархатной юбке и плотно облегающем корсаже, получившем впоследствии название а-ля Кристин, ибо его ввела в моду королева Швеции,[42]42
Речь идет о шведской королеве Кристине Августе (1626–1689).
[Закрыть] она снимала с верхних полок книги.
Марго помогал высокий молодой человек, крепкий и широкоплечий, словно грузчик. Его белокурые – почти белые волосы сливались с плохо подстриженной густой растительностью на лице, а непропорционально большой нос с перебитой переносицей и широкие мозолистые ладони и волосатые руки напомнили Луи медведя.
По его мнению, молодой человек совершенно не подходил хрупкой Марго.
Заметив Фронсака, взгляд приятеля молодой женщины посуровел.
– Здравствуйте, Марго, – произнес Луи, не обращая внимания на человека-медведя. – Я обещал впредь не забывать вас.
– Господин Фронсак!
Увидев Луи на пороге своего скромного жилища, Марго от неожиданности выронила из рук книгу. – Могу я поговорить с вами наедине?
– Мишель Ардуэн – мой жених, – уверенным тоном ответила она, – и от него у меня секретов нет.
Решив, что девушке виднее, Луи достал из кармана кожаную сумку.
– Это вам от маршала де Бассомпьера. Здесь десять тысяч ливров золотыми луидорами. Сейчас я составлю расписку, вы подпишете ее, и я отнесу ее в контору – если вы, разумеется, решите взять эти деньги. Но если хотите, я могу их поместить к какому-нибудь банкиру.
Он протянул мешок. Марго взяла его, открыла, побледнела, медленно опустилась на единственный в лавке табурет и разрыдалась.
Растерявшийся Луи не знал, что делать. Наконец он обратился к Ардуэну, пытавшемуся успокоить невесту:
– Марго сказала, что вы плотник?
– Верно, я работаю в артели.
Выпрямившись, Ардуэн гордо скрестил на груди руки.
– Я мог бы предложить вам работу… сколько вы получаете?
– От двадцати до тридцати су в день, зависит от стройки, иначе говоря, от ста до ста пятидесяти ливров в год. Это не много… – Бросив взгляд на вытиравшую слезы Марго, он в растерянности добавил: – С таким заработком жениться не возможно. Сегодня один только хлеб стоит три су!
Переведя взгляд на мешок с деньгами, который Марго поставила на лавку, он с чувством воскликнул:
– Вы принесли ей целое состояние! Как нам вас благодарить?
– Это не подарок, эти деньги задолжали отцу Марго. Я могу предложить вам пятьсот ливров в год, вам и Марго, если вы согласитесь работать у меня. Но вам придется уехать из Парижа.
Марго вытерла слезы: слова Луи явно заинтересовали ее.
– Почему бы и нет, – неуверенно произнес Ардуэн, теребя бороду, – но что нужно делать?
– Король пожаловал мне звание кавалера ордена Святого Людовика и землю, но тамошний замок, точнее, большой каменный дом очень старый и почти развалился. Я хочу поручить вам руководить работами по восстановлению дома, вы наймете рабочих и станете следить за их работой. Еще мне хотелось бы доверить вам заботы по восстановлению урожайности земель. Поместье находится в Мерси, неподалеку от Шантийи.
Молодые люди переглянулись. Для них предложение Луи было неслыханной удачей.
– Когда надо дать ответ? – робко спросила Марго.
– Когда сможете. Сообщите ваш ответ в контору моего отца, что находится на улице Катр-Фис, там вам скажут, где меня найти. Приступать к работе можно немедленно.
– Не могли бы вы сейчас взять эти деньги с собой? – спросила Марго. – На время?
– Я вам это уже предложил.
Достав из мешка десяток луидоров, девушка вручила мешок Луи, и тот, отметив взятую сумму в расписке, составил окончательный документ и дал подписать его Марго.
– Я положу эти деньги в наш сундук. Вы придете, когда вам будет удобно, и заберете их, или, если пожелаете, я помещу их к какому-нибудь банкиру.
Опустив мешок в карман, Фронсак попрощался и с чистым сердцем вышел: свое обещание он исполнил.
Через день грянули такие морозы, что прежние холода показались парижанам едва ли не летней прохладой.
В домах замерзало вино, Сена покрылась толстым слоем льда. Люди перестали пользоваться мостами и пешком перебирались с одного берега на другой. Впрочем, дома покидали только ради поиска дров.
Улицы опустели: казалось, жители столицы погрузились в долгую зимнюю спячку. А у кого не было крыши над головой… их закоченевшие тела лежали на улицах, и никто их не подбирал.
В это утро Луи велел Никола подстричь ему бородку, и сейчас он сидел перед разложенными на столе баночками с кремами, гребнями и щетками.
Внезапно в дверь постучали, и Никола, отложив ножницы, отправился открывать. За дверью стоял офицер в гвардейской форме, прямой, с усами, закрученными еще более лихо, чем у Гофреди, впрочем, сейчас усы покрылись инеем, а потому, несмотря на хищную улыбку, тяжелую испанскую шпагу и высоченные, до середины бедра, сапоги, гвардеец выглядел скорее смешным, нежели грозным.
– Я пришел к шевалье де Мерси, – заявил он Никола. Голос гвардейца звучал как удар кнута. Он не просил, он приказывал.
Услышав его голос, Фронсак, как был, в рубашке, держа в руках бритву, вышел к гостю.
– Господин де Баац! – удивленно воскликнул он, узнав фанфарона. – Какая приятная неожиданность! Входите скорее!
Действительно, это был гвардейский офицер из Лувра, тот самый, что некогда вызвался передать письмо Мазарини. Щелкнув каблуками, офицер поклонился, и шпоры его задорно зазвенели.
– Я на службе, шевалье. Его преосвященство желает видеть вас немедленно, и мне поручено сопровождать вас и охранять.
– Черт возьми! В такой холод! Но по крайней мере, могу я завершить свой туалет? Надеюсь, тем временем вы не откажетесь разделить со мной завтрак?
Де Баац бросил жадный взор на накрытый стол и, дернув себя за ус, решительно ответил:
– Разумеется, если вы настаиваете, сударь. Я не хотел вам мешать… но, конечно, жаль, если все эти вкусные вещи испортятся.
И, долее не раздумывая, он устремился к столу и, усевшись, принялся уничтожать все, до чего мог дотянуться.
Луи вернулся в спальню, испытывая легкое беспокойство.
Стоило ли предлагать офицеру разделить с ним завтрак?
Завершив туалет, Фронсак вышел в комнату, служившую ему столовой и гостиной, и убедился, что совершил ошибку: офицер прикончил и мясо и хлеб и выглядел довольным и сытым.
– Если у вас найдется немного вина, чтобы запить… то я, сударь, не откажусь, – произнес офицер.
Луи решил, что сегодняшнее утро послужит для него уроком. Нельзя из простой вежливости приглашать за стол гвардейцев или мушкетеров, ибо и те и другие справедливо снискали репутацию обжор и наглецов.
Вздохнув, он сделал знак Никола, с изумлением взиравшему, как заботливо приготовленный им завтрак исчезает в утробе прожорливого офицера.
– Никола, открой бутылку бургундского для нашего друга. А потом отправляйся в «Толстуху-монахиню» и прикажи седлать моего коня. Мы скоро придем.
Он сел за стол и остатками варенья, которыми пренебрег гвардеец, намазал тартинку.
Опорожнив бутылку и оглядевшись в поисках второй, де Баац убедился, что вина больше нет, и заявил, глядя на Луи:
– Господин Фронсак, решительно вы мне нравитесь. Вы щедры и великодушны, к тому же, я слышал, вы не слишком ладили с покойным кардиналом. Говорят, вы преданы монсеньору Мазарини, а я его должник, ибо он только что предложил королю призвать ко двору господина де Тревиля. А Тревиль, да будет вам известно, мой друг. С его помощью я надеюсь через год или два покинуть гвардию и вступить в полк мушкетеров. Так вот, я предлагаю вам свою дружбу.
Поставив стакан на стол, он протянул руку и, схватив ладонь Луи, долго жал ее, хотя владелец ладони удовольствовался бы менее чувствительным рукопожатием.
Луи подозревал, что Мазарини захочет приблизить к себе Тревиля и его друзей, тех, кто скомпрометировали себя в неудачной попытке устранить Ришелье. Король ценил этих дворян, а значит, они могли стать опорой и для не успевшего обзавестись друзьями сицилийца. Поэтому кардиналу ничего не стоило убедить Людовика XIII даровать им прощение, призвать ко двору и вернуть прежние должности.
– Теперь, когда вы насытились, шевалье, вперед! Время не ждет! – воскликнул де Баац, поднимаясь.
Царапая – к великому неудовольствию Луи – шпорами натертый воском дубовый паркет, гасконец направился к двери, а Луи принялся старательно завязывать черные ленты.
Наконец, они вышли из квартиры. Намереваясь встретить холод во всеоружии, Луи набросил на плечи шерстяной плащ и надвинул на уши фетровую шляпу.
– Вы забыли вашу шпагу… – заметил гвардеец, стоя у подножия лестницы и оглядывая Фронсака.
– Сожалею, сударь, но у меня ее нет. Разве никто никогда не говорил вам, что перо гораздо опаснее шпаги?
Озадаченный офицер на мгновение застыл, после чего, назидательно подняв палец, произнес:
– Поверьте мне, не всегда. Впрочем, дело ваше. Лошади ждали внизу, конь Луи рядом с конем гвардейца.
Державший поводья Никола стучал зубами от холода.
Повернув в сторону Лувра, гвардеец и молодой нотариус несколько минут ехали рядом молча. Собственно, путь их лежал в Пале-Кардиналь, как уточнил де Баац.
– И все же выходить без шпаги… – наконец пробормотал он.
– Вы знакомы с господином Шапленом? – спросил у него Луи.
– Кто ж его не знает! Это ведь он одевается как старьевщик?
Луи улыбнулся:
– Совершенно верно. А вы знаете, что ему пожаловано дворянство? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Став дворянином, Шаплен вооружился шпагой и решил с ней не расставаться. И вот кто-то из друзей устремляется к нему с радостным криком: «Слава Богу, наконец-то ты носишь шпагу! Я только что поссорился с одним субъектом, мне предстоит дуэль, и ты будешь моим секундантом. Мне нужна твоя помощь, наши соперники очень грозные, так что наверняка кого-нибудь из нас убьют!» В ужасе Шаплен отказался, позорно бежал, и с тех пор, дабы чувствовать себя спокойно, он никогда не берет с собой оружия. Я тоже не имею никакого желания быть убитым на какой-нибудь дурацкой дуэли.
Повисло тяжелое молчание. Де Баац счел своего спутника трусом, а Луи тем временем продолжал:
– Я не нуждаюсь в шпаге, сударь. Король лично пожало вал мне дворянский титул. Ему известна моя доблесть, и мне этого достаточно. И я никому не собираюсь доказывать свою храбрость или же хвастаться ею, как ярмарочный фигляр.
На протяжении оставшегося пути Шарль де Баац искоса бросал на молодого человека снисходительные взоры; до самого Пале-Кардиналь никто из них не проронил ни слова. Прибыв на место, они оставили коней в кордегардии, и гвардейский офицер, храня презрительное молчание, повел Луи по лабиринту комнат и анфилад, галерей и лестниц – и широких, и совсем узеньких.
Неожиданно он остановился и постучал в ближайшую дверь.
– Это бывший рабочий кабинет его преосвященства, – уточнил гасконец негромко и почтительно, словно грозный кардинал по-прежнему работал в этой комнате.
Услышав разрешение войти, де Баац пропустил Луи внутрь и закрыл за ним дверь.
Пять человек, находившихся в комнате, вели оживленную беседу; заметив Луи, они немедленно замолчали.
Луи сразу узнал Мазарини. Министр сидел на высоком, обитом красным бархатом стуле, и, как показалось Луи, за то время, которое они не виделись, совсем не изменился. Кардиналу не так давно исполнилось сорок, но его гладкое лицо с высоким, в залысинах лбом и несколькими морщинками в уголках темных глаз, над которыми чернели густые брови, выглядело на удивление молодым. Холеные короткие усики и короткая квадратная бородка придавали ему вид щегольской и благодушный. Сейчас, однако, Мазарини выглядел крайне озабоченным.
За спиной министра стоял друг Луи Гастон де Тийи, он знаком приветствовал его, но Луи даже не заметил этого, с ужасом узнав человека, сидящего на табурете рядом с Мазарини. Он невольно подался назад: это был Рошфор, исполнитель самых гнусных поручений Ришелье!
Весь в черном, увешанный оружием, необходимым в его профессии убийцы, Рошфор смотрел на Фронсака ледяным взором, лишенным всякого выражения.
Старательно избегая взгляда Рошфора, Луи с поклоном приветствовал Исаака Лафема, четвертого участника собрания. Пятого его участника он видел впервые. Одетый в черный костюм, какие носят простые горожане, он сидел в обитом бархатом кресле, гораздо более удобном, нежели стул Мазарини.
– Шевалье, – церемонно произнес Мазарини, именуя Луи его дворянским титулом, – полагаю, некоторые из собравшихся могут быть вам не знакомы. Я имею в виду господина Лафема и господина Летелье.
И Мазарини указал на названных им важных особ. Луи не знал, кто такой Летелье, однако итальянец не замедлил разъяснить:
– Господин Летелье является военным интендантом нашей армии в Пьемонте. Я познакомился с ним в прошлом году и имел возможность оценить его способности. Мне нужна его помощь и его знания – как в юриспруденции, так и в организации полицейского дела. Я вызвал его в Париж, однако об этом пока никто не должен знать. И вас я также попрошу хранить молчание.
Сорокалетний Летелье родился в семье, принадлежавшей к дворянству мантии.[43]43
Дворянство мантии (дворянство, дарованное королем) – дворяне, занимавшие судебные и административные посты.
[Закрыть] Став прокурором в Шатле, он работал под началом Лафема, затем перешел докладчиком в Государственный совет. Канцлер Сегье заметил его и отправил в Нормандию на подавление восстания босоногих. Задача непростая, но Летелье справился с ней самыми жестокими методами, призвав на помощь Жана де Гассиона.[44]44
Жан де Гассион (1609–1647) – выдающийся военачальник, маршал.
[Закрыть]
Успех Летелье получил достойную оценку, и его назначили интендантом в итальянскую армию.
Являясь полномочным представителем королевской власти, военный интендант осуществлял надзор и контроль по линии полицейского ведомства, отправления правосудия и организации подвоза продовольствия.
Летелье отлично зарекомендовал себя на новом посту. В 1641 году, находясь в Пьемонте в составе посольства, направленного к принцу Савойскому, Мазарини заметил Летелье, оценил и предложил ему сотрудничество, ставшее долгим и плодотворным.
Летелье станет военным министром, а сын унаследует ему под грозным именем маркиза де Лувуа.[45]45
Франсуа-Мишель Летелье, маркиз де Лувуа (1641–1691) провел крупные военные реформы, превратившие французскую армию в регулярную.
[Закрыть]
– Теперь, когда вы всех знаете, – продолжил кардинал, – берите стул и садитесь, шевалье. Перейдем к цели нашего собрания: я получил ваш доклад, дополнивший доклад, составленный господином де Тийи для гражданского судьи, и решил собрать все заинтересованные стороны, чтобы выработать план действий.
– Отныне у нас есть основания подозревать господина де Фонтрая или его сообщника в подлом убийстве комиссара Бабена дю Фонтене. Господин де Рошфор, имеющий богатый опыт по выслеживанию де Фонтрая, ведь он целый год следовал за ним повсюду, вплоть до самой Испании, с тем чтобы разоблачить заговор Сен-Мара, – так вот он сообщил мне по секрету, что маркиз д'Астарак остановился в Париже у принца де Марсильяка, почему-то по-прежнему считающего его своим другом. Осталось понять, почему Фонтрай убил Бабена дю Фонтене.
Во время речи министра Луи, почти не слушая его, исподволь наблюдал за Летелье.
У военного интенданта было продолговатое лицо, острый нос и пронзительный взгляд. Сидя в позе прилежного ученика, он время от времени делал заметки, держа письменный прибор на коленях. Но как бы ни был Луи поглощен разглядыванием Летелье, он едва не подскочил, когда речь зашла о Фонтрае.
Итак, Луи д'Астарак проживал у принца де Марсильяка, того самого, которого несколько дней назад он видел у маркизы де Рамбуйе! Каким образом они могли договориться, если Марсильяк известен своим добронравием и лояльностью к королевской власти? У него с Фонтраем нет ничего общего!
Когда заговорил Лафема, он, казалось, обращался прежде всего к Фронсаку:
– Согласно господину де Тийи, смерть дю Фонтене могла быть связана с одним из трех дел, которые расследовал комиссар. Мы говорили об этом перед вашим приходом. В частности, он расследовал смерть судебного исполнителя Клеофаса Дакена, скончавшегося после продолжительной болезни желудка, причинявшей ему ужасные страдания. Комиссар не исключал отравления…
– Которое совершила его жена? – резко перебил Летелье, продолжая делать заметки.
Заметив, какими взглядами обменялись магистраты, Луи понял, что оба недолюбливали друг друга.
– Нет, – ответил де Тийи, – не похоже, хотя, разумеется, ни в чем нельзя быть уверенным. Тем не менее, у нас есть основания полагать, что преступник – это собутыльник Дакена по имени Пикар. К сожалению, Пикар исчез.
– Почему болезнь причиняла ему такие страдания? И почему вы уверены, что его супруга здесь ни при чем? – прервал его Мазарини. – Я ничего не прочел об этом в вашей записке, но известно множество случаев, когда жена подсыпает яд любимому супругу.
Фронсак счел нужным вмешаться:
– Извините меня, монсеньор, но я лично встречался с вдовой Клеофаса Дакена, и она показалась мне выше любых подозрений. Она столь же красива, сколь несчастна. Ее супруг шатался по кабакам и часто не ночевал дома. Она видела его очень редко, зато каждый готов подтвердить, что в последнее время Дакен общался исключительно с прохвостом Пикаром. У вдовы есть брат, и, насколько мне показалось, он глубоко порядочный человек. Он служит в Лувре. Что же касается определения «ужасные страдания», – сделав паузу, вновь заговорил он, – то это еще мягко сказано… И, помолчав, уточнил:
– Внутри больного развелись огромные черви и заживо съели его…
Мазарини и Летелье побледнели, в то время как Рошфор и Лафема слушали с прежним бесстрастием. Им довелось повидать столько ужасных смертей!
Луи продолжал объяснять:
– Исчезнувший Пикар – бывший канонир, моряк, побывавший в Индии. Вернувшись из плавания, он предлагал своим товарищам некое универсальное лекарство, помогающее избавиться от врагов или от назойливых жен.
– То есть яд, привезенный из заморских краев, – вставил де Тийи.
– А как другие два дела? – нарушив наконец молчание, спросил Мазарини. – Ибо пока я не вижу, чтобы маркиз де Фонтрай играл важную роль…
– Два других дела гораздо более необычные, но и более простые, – ответил Лафема. – Фонтрай доставлял фальшивую монету, и мы раскрыли его козни. Похоже, Испания ввозит во Францию оружие и фальшивые серебряные экю. Для чего? Должен признать, этого мы пока не узнали. Дело передали государственному секретарю, графу де Шавиньи.
– В самом деле, он говорил мне о нем, – задумчиво произнес министр. – Но я не знал, что в эту историю замешан маркиз де Фонтрай. Увы, припоминаю: Испания отрицала все обвинения, а посол назвал их провокацией.
– Концы этой нити отыскать, в сущности, невозможно, – пробурчал Гастон, – для этого пришлось бы устраивать обыск в посольстве или в Брюсселе…
Ледяной взор Летелье прервал его рассуждения.
– Остается третье дело, – мягко продолжал Лафема. – Речь идет о безумце, вооруженном железной перчаткой с когтями, посредством которой он калечил женщин. Подобная история имела место лет двадцать назад. Мне удалось арестовать негодяя, мы допросили его, но, к несчастью…
