Текст книги "Заговор Важных"
Автор книги: Жан д'Айон
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Через два дня, сырым и холодным полднем, когда, завершив обсуждать с Гофреди положение в Мерси, Луи собирался вместе с бывшим наемником пойти пообедать в ближайший трактир «Толстуха-монахиня», явился Гастон. Он охотно согласился присоединиться к трапезе.
После свирепствовавшего на улице мороза жарко натопленный трактир казался поистине преддверием ада, настолько жарко он был натоплен.
«Толстуха-монахиня» имела превосходную репутацию, и среди ее посетителей числились в основном состоятельные мещане и дворяне, проживавшие в этом квартале. Здесь не было ни нищих, ни бродяг, ни воришек, ни шлюх. Пол в большом чистом зале покрывала свежая солома, которую меняли каждые два дня. В двух больших очагах пылали мелко наколотые поленья.
Перед одним из них железные подставки с крюками поддерживали огромные вертела с нанизанными на них рябчиками, голубями и фазанами. Во втором очаге на крюках висели кастрюльки из красной меди и котелки, а из-под крышек доносились упоительные ароматы.
Когда наши друзья вошли, Луи, несмотря на то, что в зале было полно свободных мест, сразу направился в глубину помещения. Там находилась небольшая комната со столами на четверых. Здесь обычно прислуживала молоденькая и расторопная служанка.
Приятели уселись так, чтобы удобно было наблюдать за посетителями большого зала. Став полицейским, Гастон привык быть начеку.
Они заказали жареных фазанов, вино из Бона и блюдо вареных бобов. По мере того как исчезала еда, под столом вырастала кучка костей и огрызков – в соответствии с обычаями тех времен. Таким образом, несколько забредших в зал собак также сумели пообедать. Когда тарелки почти опустели, а руки были вытерты о камзолы, Гастон, сытый и разомлевший от прекрасного вина и жаркого очага, спросил:
– Наверное, тебе не терпится узнать, куда завело меня расследование?
Допивая вино, Луи кивнул.
– Приехав на склад, мы обнаружили, что он закрыт, и последние два дня я только тем и занимался, что аккуратно расспрашивал о нем жителей квартала. В том сарае действительно хранят вино. Но догадайся, для кого его заготавливают…
Луи в недоумении пожал плечами, а Гастон довольно улыбнулся. Он обожал подобного рода загадки.
– Для посольства Испании! Следовательно, за этой интригой стоит Фонтрай. Прежде испанцы платили золотой монетой, а теперь, когда у них больше нет денег, серебром, да еще и фальшивым! Однако, – скорбно произнес он, вызвав улыбку на устах Луи, – как низко они пали…
Испания! Тогда, конечно, многое становится понятным! Фонтрай всегда имел тесные связи с Австрийским домом. Скорее всего, именно в его интересах он и организовал эту доставку, а когда комиссар напал на его след, убил несчастного Фонтене. И, как напомнил другу Луи, осталось только узнать, что на самом деле возили в бочках.
– Пока мы выжидаем, – с набитым ртом сообщил Гастон, – Хорек тоже не подает признаков жизни, а трактир, где грузили телеги, похоже, не является постоянным пристанищем таинственных заказчиков Хорька.
И, словно оправдываясь, добавил:
– Хотя, как ты понимаешь, мы не могли задавать слишком много вопросов…
И в самом деле, оставалось только ждать. Но Гастон занимался и другими делами, и Луи решил расспросить его о них.
– А что ты можешь сказать о Живодере?
– Есть новости. Вчера он напал на женщину и изуродовал ее. Лекарь говорит, она не выживет. Лафема требует результатов, и я каждый вечер выпускаю на улицу восемнадцать агентов, переодетых женщинами. В конце концов чудовище попадет в мою западню!
Сдержав улыбку, Луи задал еще один вопрос:
– А смерть Дакена? Не поговорить ли мне еще раз с его вдовой?
Собирая соус с тарелки, Гастон отрицательно покачал головой:
– Выброси из головы, не теряй времени. Испанский след вернее.
Вскоре друзья распрощались. Гастон отправился на службу, Луи – домой, а Гофреди – к себе на чердак. Луи ужасно хотелось узнать, что перевозили в бочках, но расследование вел не он, а Гастон…
Морозы крепчали. Луи попытался добиться свидания с маршалом де Бассомпьером, по-прежнему находившимся в Бастилии, но безуспешно, и хотя все его существо противилось этому, он уже подумывал, не обратиться ли за помощью к Лафема, ибо тот наверняка мог бы дать ему разрешение.
Холода стояли такие, что к утру в квартире застывало даже вино в бутылках.
Луи встретил Рождество вместе с родителями и Жюли; за столом все старательно подсчитывали, во что обойдется восстановление Мерси, стараясь привести свои планы в соответствие с финансовыми возможностями.
На следующий день после Рождества, когда Луи готовился к празднику, куда пригласила его госпожа де Рамбуйе, он услышал на лестнице звуки, напоминавшие конский топот: с таким грохотом по лестнице обычно взбегал Гастон. Он ворвался в комнату, сияя от радости.
– Мы их поймали, Луи! Сегодня пришла телега, и мы задержали ее возле самого склада! Мы перерыли все! В одних бочках действительно было вино, зато в других мы нашли оружие, форму гвардейцев и множество свертков с фальшивыми монетами. Лафема потирает руки. Испания станет все отрицать, но все равно мы нанесем ей хороший удар. Одному Господу известно, что они хотели с этим делать!
– А те, кого вы взяли?
Презрительно скривив губы, Гастон небрежно махнул рукой:
– Они ничего не знают. Конечно, на всякий случай их подвергнут пытке… но нам уже удалось узнать, что груз доставлен из Бельгии и везли его сюда на перекладных.
Итак, загадка убийства Бабена дю Фонтене, кажется, раскрыта. Можно выбросить лишние мысли из головы и спокойно заняться подготовкой к празднику во дворце Рамбуйе. И все же несколько деталей, подмеченных им во время расследования, так и не получили объяснения, а потому Луи чувствовал какое-то беспокойство, некую странную тревогу, которую сам не мог объяснить.
В пятницу вечером он облачился в стоивший кучу денег – целых пятьдесят ливров! – шелковый костюм: длинный камзол с плиссированными полами и штаны с рюшами ниже колена, а на ноги натянул почти совершенно новые сапоги из мягкой телячьей кожи с широкими отворотами. Белая рубашка, украшенная черными лентами, искусно завязанными на запястьях, отличалась безупречной чистотой, равно как и шелковые чулки, – словом, он был во всеоружии. Последний раз оглядев себя в зеркале, Луи остался доволен.
Фронсак спустился по лестнице. Внизу его ждал Никола, чтобы отвезти в родительской карете во дворец Рамбуйе. Не мог же Луи позволить себе явиться заляпанным грязью или же, по примеру некоторых, менять обувь!
Дорога заняла совсем немного времени: по случаю праздников город был пуст.
Во дворе перед дворцом Рамбуйе скопилось множество экипажей, и даже такой ловкий кучер, как Никола, с трудом нашел место для кареты Фронсака. Во дворце царило невероятное оживление; войдя в Голубую комнату, Луи буквально остолбенел от изумления: он никогда не видел такого наплыва знатных персон! Он пытался отыскать глазами маркизу, но, видимо, как обычно перед большими приемами, она еще отдыхала в своей молельне.
Наконец, лавируя между группами гостей, он двинулся вперед.
По случаю большого приема гостей вся анфилада комнат была открыта, и по этому роскошному коридору гости стекались в парадную залу. Такие многолюдные приемы во дворце становились все более редкими: маркиза перестала находить удовольствие в пышных собраниях и предпочитала принимать только близких друзей. И именно поэтому, когда объявлялся большой прием, попасть на него стремился каждый. Послы, магистраты, высшее дворянство, литераторы и ученые изо всех сил добивались приглашения.
Сегодня вечером количество гостей явно достигло наивысшей точки. В нишах разместили буфеты с вином. Между гостями сновали слуги, разнося бокалы с бургундским и кларетом из Безона. Именно эти вина предпочитала маркиза.
Повсюду громоздились блюда с горками нарезанного мяса, окороками самого разного приготовления, лимонами, апельсинами, оливками, печеньями, слоеными пирогами, сладостями, засахаренными орехами. Глядя на эти яства, Луи вдруг вспомнил о несчастных жителях Мерси, никогда не евших досыта.
Внезапно его внимание привлекли взрывы женского смеха, чередовавшиеся с жеманным хихиканьем. Сжимая в руке бокал кларета, в окружении очаровательных женщин стоял Венсан Вуатюр[31]31
Венсан Вуатюр (1598–1648) – французский поэт и придворный, представитель так называемой прециозной поэзии.
[Закрыть] и с насмешливой улыбкой декламировал:
Луи подошел поближе. Молодые женщины принадлежали к окружению Анны Женевьевы де Бурбон, хрупкой, белокурой красавицы, сестры герцога Энгиенского, ставшей несколько месяцев назад герцогиней де Лонгвиль. Луи приветствовал женщин, и, как это бывало каждый раз, когда он встречал Изабеллу Анжелику де Монморанси, он на миг задержал на ней свой взор, вспоминая постыдную казнь ее отца, двадцатисемилетнего Франсуа де Монморанси, графа де Бутвиля, позволившего себе не считаться с указами Ришелье. В садах на площади Руаяль Монморанси вместе с друзьями вызвал на дуэль – на глазах у глядевших в окна дворян – Бюсси д'Амбуаза и двух его приятелей, дабы показать, насколько он презирает эдикты кардинала. За это преступление его предали смерти на Гревской площади.
В этот вечер дочь Франсуа де Монморанси прибыла к г-же де Рамбуйе, чтобы представить ей своего младшего брата, которому исполнилось шестнадцать, и он начинал выходить в свет.
Неподалеку от Анжелики стояла Марта дю Вижан, неудавшаяся любовь герцога Энгиенского, а также Жюли д'Анжен, дочь маркизы. Немного поодаль Луи заметил Маргариту де Роган, дочь покойного герцога Генриха, возглавлявшего протестантов в Ла-Рошели и Алесе. Девушка славилась как своим богатством, так и добродетелью.
В пышных платьях с золотым и серебряным шитьем, с прорезными лифами на яркой шелковой подкладке, с подобранными модестами, закрепленными кружевными розетками и пышными золотыми бантами, все юные красавицы были набелены. Губы их были подкрашены, а глаза жирно подведены черным.
Обменявшись любезностями с Жюли д'Анжен, Луи покинул стайку молодых женщин и отправился дальше.
Завидев господина де Рамбуйе и маркиза де Монтозье, шествовавших, как обычно вместе, в окружении ученых в строгих одеждах, Луи низко поклонился.
Несколько литераторов вились вокруг Шаплена.[33]33
Жан Шаплен (1595–1674) – французский писатель, теоретик классицизма.
[Закрыть] Одетый в старое, не слишком нарядное платье, сей сын нотариуса, как обычно, сделал вид, что не узнал Луи: молодой человек живо напоминал писателю о том времени, когда он служил письмоводителем у собственного отца. Шаплен беседовал с Менажем и щеголеватым де ла Ривьером, другом и советником Принца, брата короля. Когда Луи приблизился, они замолчали.
Внезапно, беззастенчиво всех расталкивая, с шумом ввалилась группа молодых людей, любимчиков Луи де Бурбона, герцога Энгиенского, во главе с самим герцогом.
Посторонившись, Луи опустил глаза, не желая видеть желчное лицо принца: нос, похожий на клюв хищной птицы, тонкие губы и острый выдающийся подбородок.
Когда герцог проходил мимо него, Фронсак склонился в глубоком поклоне, но Энгиен, любивший обижать людей, сделал вид, что приветствия не заметил.
Надменный и раздраженный, он притворялся, что слушает Гаспара де Колиньи, маркиза Дандело, усердно нашептывавшего что-то ему на ухо. О чем они говорили? Кто знает… Возможно, они уже подготавливали похищение Анжелики де Монморанси, случившееся два месяца спустя, после чего влюбленные, наконец, сочетались браком. Но возможно, они обсуждали и что-то другое… поговаривали, что Дандело был возлюбленным герцога. Впрочем, Энгиен достаточно равнодушно внимал словам сына маршала де Шатийона, и его заостренное лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.
Внук Людовика Святого, он чувствовал себя уязвленным браком с Клер-Клеманс де Брезе, тщедушной, некрасивой, а главное, незнатной племянницей Ришелье, который его вынудил заключить кардинал, в то время как Энгиен был страстно влюблен в Марту де Вижан, подругу своей сестры и Жюли д'Анжен. Надменный молодой герцог, получивший королевское воспитание, рассматривал этот брак как унижение и позор еще и потому, что все считали его жену дурочкой, а герцог мог осилить любой трактат по математике и философии, а свою любимую книгу – «Записки о галльской войне» Цезаря – читал на латыни. Он состоял в переписке со всеми европейскими учеными и философами, и недоставало ему только лавров великого полководца.
Жюли де Вивон говорила Луи, что временами молодой герцог бывал и очаровательным, и веселым, и любезным, но чаще всего его расположение духа оставляло желать лучшего. Атеист и вольнодумец, он не верил ни в Господа, ни в дьявола и считал себя выше людской морали, поэтому те, кто ненавидел его, имели для того вполне веские причины!
В компании друзей молодого принца, нещадно ему льстивших, Фронсак заметил герцога Немурского и уродливого сына госпожи де Рамбуйе маркиза де Пизани. И герцог и маркиз, задержавшись на несколько минут, дружески приветствовали Луи.
К ним подошел Морис де Колиньи, брат Гаспара. Он давно уже жаждал узнать, каким образом простой нотариус Фронсак, был возведен королем в дворянское достоинство, и какие это у него такие таинственные заслуги, что при дворе о них никто не знает. Однако при его появлении Луи и Пизани немедленно заговорили о пустяках.
Расталкивая всех на своем пути, к герцогу протиснулся сеньор де Сент-Олэ, младший сын из обедневшей дворянской семьи, несколько месяцев назад решивший присоединиться к клевретам дома Конде.
– Друзья мои, – воскликнул он, не обращаясь ни к кому лично, – давайте развеселим нашего принца! Предлагаю пригласить прекрасных дам станцевать шаботту!
Он действительно страшно гордился придуманным им танцем, с помощью которого он мечтал соблазнить Маргариту де Роган и таким образом заполучить титул герцога и пэра Франции!
Однако Энгиен не пожелал танцевать. Окинув Сент-Оле презрительным скучающим взором, он небрежно кивнул Дандело и удалился вместе со своим адъютантом, маркизом де Ламуссе, коего молва – и его тоже! – называла любовником герцога. Впрочем, каких только слухов не ходило о герцоге Энгиенском! Например, многие утверждали, что он спит с собственной сестрой!
Следом за герцогом удалилась и компания его любимчиков, и Луи облегченно вздохнул. На фоне щеголей в расшитых золотом камзолах, разноцветных чулках, украшенных изощреннейшими вышивками, в шелковых рубашках с золотым шитьем и пышными кружевными бантами, в ботфортах с кружевными отворотами, Луи в своем скромном одеянии чувствовал себя смешным.
Пизани на прощанье незаметно подмигнул Фронсаку, дав понять, что позднее непременно отыщет его. В аристократическом обществе друзей герцога сын маркиза всегда восторженно отзывался о молодом человеке, за что Луи был ему признателен. Пизани рассказывал всем и каждому, что Луи Фронсак не только бросил вызов Ришелье, но и – на удивление всем! – сумел выйти из поединка победителем!
Луи неспешно продвигался к Голубой комнате. В одной из ниш он заметил принца де Марсильяка,[34]34
Будущий герцог Ларошфуко.
[Закрыть] безответно влюбленного в сестру герцога Энгиенского. Во время Фронды он писал для нее проникновенные стихи:
Ради прекрасных глаз воюю с королем я,
Но если мне прелестница прикажет,
Готов богам я бросить вызов!
Марсильяк не был близким другом герцога, скорее он слыл доверенным лицом королевы. Все знали его как человека чести, однако мало кто назвал бы его человеком действия. Его вечная нерешительность, впрочем никак не проявлявшаяся на поле боя, стала притчей во языцех. Позднее кардинал де Рец напишет о нем: «Господин де Ларошфуко всегда отличался необычайной нерешительностью, он никогда не был воином, хотя всегда был превосходным солдатом; он никогда не был хорошим придворным, хотя всегда стремился им стать; он никогда не был ловким заговорщиком, хотя всю свою жизнь участвовал в заговорах». Луи знал Марсильяка в лицо, но Марсильяк не был знаком с Луи. Впрочем, некая связь между ними все же существовала: принц женился на богатой дальней родственнице Жюли де Вивон, и Фронсак об этом знал.
Неожиданно появилась Жюли и, увидев Луи, поспешила к нему навстречу. Ее новое платье с шелковой верхней юбкой, закрепленной по бокам золотыми узорчатыми лентами, с короткими, украшенными пышными оборками рукавами, подчеркивающими изящество рук, с глубоким овальным декольте, обрамленном широкой муаровой тесьмой, выгодно подчеркивало прекрасную фигуру мадемуазель де Вивон. Невеста Луи была ослепительно хороша.
– Это платье моей кузины, – объяснила она с каким-то вызовом.
Жюли д'Анжен без счета тратилась на наряды и быстро от них избавлялась, зачастую надев платье всего лишь раз; отдав платье, она тотчас о нем забывала.
Стоило влюбленным направиться в укромный уголок, как их догнал Пизани. Взяв обоих под руки, он произнес:
– Кузина, Луи, не уединяйтесь, идемте со мной, послушаем, что Немур станет рассказывать о Вуатюре.
Жюли и Фронсак послушно присоединились к толпе, окружавшей герцога Немурского. Стоя в центре жадных до сплетен придворных, Немур с серьезным видом излагал:
– Друзья мои, вы знаете, что Венсан Вуатюр скромностью не отличается.
Все с готовностью закивали, а герцог продолжил:
– Так вот, он завел привычку каждый раз, когда у него в кишках начинаются колики, отправляться к некоему горожанину, проживающему на улице Сент-Оноре, считая, что тем самым оказывает ему большую честь. И он грозно требует от лакея открыть ему заветную дверцу, и тот повинуется! Наконец, хозяин дома обнаружил, что его отхожее место слишком часто занято! Не решившись запретить нашему другу вход, он велел повесить на свой кабинет задумчивости еще один замок!
Раздались смешки, а Немур невозмутимо продолжал:
– Обнаружив, что отхожее место заперто, Вуатюр наделал кучу под самой дверью, прямо на шелковый ковер!
Собравшиеся разразились хохотом, и только Энгиен по-прежнему хранил серьезный вид. Наконец, когда веселье стихло, герцог, усмехнувшись, произнес:
– В самом деле, если бы Вуатюр был столь же знатен, как мы, он стал бы попросту непереносим!
Поняв, что Немуру все же удалось рассмешить молодого герцога, все стали поздравлять его с этим.
Стоя за спинами придворных, Вуатюр блаженно улыбался.
Еще раз убедившись, что общество о нем помнит, поэт сел у камина, или, как говорили в салонах, у очага Вулкана, и совершил дерзкий поступок: сняв башмаки, а затем и чулки, он стал греть у очага ноги!
Луи подошел к нему.
– Ты пользуешься успехом, друг мой, и не только благодаря своим стихам, – насмешливо произнес он.
Поэт серьезно посмотрел на него. Отличаясь малым ростом и поистине женским кокетством, Вуатюр посвящал своему туалету несколько часов в день.
– Не слушай их, Луи, – ответил он насмешливо и с притворной грустью, – они просто завидуют моей славе. После смерти кардинала я стал свободным человеком и больше не обязан являться в Академию.[35]35
При жизни Ришелье Вуатюр был обязан присутствовать на всех заседаниях Академии.
[Закрыть] Наконец-то я могу писать, как хочу, и это их раздражает, ибо никто из них не обладает ни моим талантом, ни моей красотой…
Увидев, что к ним приближается маркиз де Монтозье, поэт умолк. Пылко влюбленные в Жюли д'Анжен, или, как называл ее поэт, в принцессу Жюли, Вуатюр и Монтозье ненавидели друг друга. Не желая допустить скандала, Луи приветливо кивнул поэту и, поспешив навстречу Монтозье, увел его подальше от камина.
Впрочем, Жюли успела опередить его.
– Шевалье, – начал маркиз, дружески беря собеседника под руку, – в Париже недавно открылся новый театр, и Жюли предложила посетить его. Вы присоединитесь к нам?
– С радостью… Почему бы не сходить туда уже в январе?
– Согласен, тем более что потом мне надо отправляться к себе в Эльзас. Вы же знаете, испанцы у самых границ и весной военные действия, скорее всего, возобновятся…
Втроем они побеседовали о театре, после чего перешли на математику, любимую тему и Луи и маркиза.
Несмотря на молодость, Монтозье принадлежал к когорте выдающихся ученых Франции, что было редкостью среди знати. Луи и Жюли, хотя и не обладали столь глубокими познаниями, тем не менее получили достаточное образование, чтобы участвовать в ученых беседах.
Внезапно справа раздались громкие восклицания, и они, обернувшись, увидели группу людей, сопровождавших изысканно одетого мужчину, изъяснявшегося с сильным итальянским акцентом.
– Кто это? Я его не знаю, – тихо спросил Луи у Монтозье.
– Это Джустиниани, посол сената Венеции. Он в курсе всего, что происходит при дворе. Идемте, послушаем, что он рассказывает… это наверняка интересно.
Довольный всеобщим вниманием, венецианец говорил громко и при этом энергично размахивал руками:
– Кардинал Мазарини поднимается все выше и выше, король благоволит ему, он ему доверяет и ценит его.
Луи про себя отметил, что на лице герцога Энгиенского не дрогнул ни один мускул. А между тем молодой нотариус прекрасно помнил, как несколько месяцев назад между итальянцем-кардиналом и принцем крови возник конфликт старшинства. И как Ришелье разрешил сей конфликт, постановив, что кардинал всегда идет впереди любого из рода Конде, но Энгиен не мог согласиться с таким унижением.
Джустиниани продолжал:
– Его величество чувствует себя превосходно. Он переехал в Сен-Жермен и там работает и принимает своих министров. Скажу по секрету: каждую ночь король спит как младенец. Так начинается новое правление! А недавно король оказал монсеньору Мазарини великую честь, пригласив пообедать вместе с ним!
Послышался неодобрительный шепот. Сорокадвухлетнего короля не любили.
Чахоточный, желчный, жестокий, скрытный, скупой, ревнивый, подозрительный – его недостатки можно было перечислять часами. Людовик XIII всю свою жизнь – когда не был рабом кардинала – пребывал под влиянием фаворитов или фавориток. За неумение красиво говорить его прозвали Людовиком Заикой и уважали только за чувство чести и справедливости.
Посла перебил принц де Марсильяк:
– А что ждет тех, в кого метал молнии Великий Сатрап? Вы все знаете, так поведайте нам, какие перемены ожидают врагов покойного Ришелье!
– Что ж, слушайте… поделюсь с вами еще одним секретом, – заявил Джустиниани и указательным пальцем поманил к себе принца.
Все рассмеялись.
– Господин Мазарини уже три дня уговаривает короля вернуть милость господину де Тревилю… – Понизив голос и вращая глазами, словно он разговаривал с заговорщиками, злоумышлявшими против Светлейшей Республики, венецианец театральным шепотом произнес: – А сегодня утром в Париж возвратились герцогиня Вандомская и ее сын Франсуа де Бофор! Узнав об этом, король сохранил спокойствие, однако попросил приехавших отбыть обратно в Вандом. Он полагает, им еще рано появляться при дворе. А своему единокровному брату[36]36
Герцогу Вандомскому, отцу Бофора.
[Закрыть] король запретил возвращаться во Францию и не поверил в раскаяние герцога де Гиза, хотя тот и изложил его в самых трогательных выражениях… податель же письма герцога был брошен в Бастилию!
Услышав столь ошеломляющие новости, придворные зашумели. Тревиль, капитан мушкетеров, скомпрометировавший себя участием в заговоре Сен-Мара, за несколько месяцев до смерти Ришелье покушался на жизнь кардинала.
О своем намерении он сообщил Людовику XIII, и, судя по слухам, король возразил ему исключительно из религиозных соображений. «Он священник. Меня отлучат от Церкви…» – заметил король.
После неудавшейся попытки Ришелье отправил Тревиля и его сообщников в ссылку. Но все знали, что король постоянно сожалел о своем верном капитане, поэтому известие о возвращении Тревиля никого не удивило.
Напротив, отношения между Вандомами, бастардами Габриэль д'Эстре и Генриха IV, и королем никогда не были радужными, скорее напротив – отвратительными! Сезар и Александр, сыновья Габриэль, на которой Старый волокита, как прозвали Генриха IV, обещал жениться, ненавидели Людовика XIII с самого детства. А будущий король уже тогда называл их мать шлюхой.
Считая себя законными наследниками престола, Вандомы устраивали заговоры на протяжении всего царствования Людовика XIII, а Александр – великий приор Мальтийского ордена – после провала заговора Шале[37]37
Заговор Анри де Тайлерана, графа де Шале (1599–1626) имел целью убийство Ришелье.
[Закрыть] в 1629 году окончил свои дни в тюрьме.
В 1641 году более удачливый Сезар также скомпрометировал себя, и ему пришлось бежать в Англию. Никто не сожалел о его отсутствии, ибо Сезара не любили и не уважали. Это был мерзкий человек, обладавший постыдными пристрастиями и поступавший как трус, говорили о нем. Но его боялись, ибо он был страшен в гневе, зол и хитер.
К счастью, его старший сын Франсуа, герцог де Бофор, не был похож на отца. Красивый, отважный, ловкий в обращении с оружием (лучший стрелок из пистолета во всей Франции), он подражал Генриху IV, и народ Парижа буквально боготворил его.
Возможно, из Бофора вышел бы неплохой король, но только при одном условии: никогда не открывать рот! Ибо стоило ему заговорить, как очарование немедленно пропадало, и все, кто его слышал, начинали украдкой хихикать. Не получивший достойного воспитания, никогда не имея ни наставника, ни учителя, Бофор не умел внятно излагать свои мысли и изъяснялся только на парижском арго, единственном языке, освоенном им в военных лагерях и в обществе окружавших его в детстве слуг.
Говорили, что ни он, ни его брат не умеют даже читать!
Но Бофор не обращал внимания на насмешки. Для народа он хотел занять место господина Графа – знаменитого графа де Суассона[38]38
Луи де Бурбон, граф де Суассон (1604–1641) – французский военачальник, после провала очередного заговора перешел на сторону испанцев.
[Закрыть] – последнего, по словам аббата де Реца, героя, так некстати погибшего в то время, когда он пытался похитить власть у Людовика XIII, встав в прошлом году во главе испанского войска!
Внук короля, Бофор оказался хорошим военачальником: в 1640 году он, как никто иной, способствовал победе под Аррасом. С присущим ему самомнением он постоянно твердил, что в этой битве Энгиен сыграл всего лишь второстепенную роль. Так что если возвращение Бофора – дело дней, то вполне можно ожидать, что он займет первое место подле короля.
И таким образом приблизится к трону.
Подобные мысли рождались у всех, кто сейчас слушал Джустиниани.
Побледнев, Энгиен решительно развернулся на каблуках и пошел прочь; за ним последовала его сестра.
Поведение принца не ускользнуло от Фронсака. У него тоже были весомые причины опасаться возвращения Вандомов, и он стал еще внимательнее слушать посла.
– Да, монсеньор Мазарини возвысился, но возвысился и дю Нуайе! Этот шаркун-иезуит, как его прозвали, снискал такую сильную любовь короля, что тот без него не садится за работу! Похоже, именно дю Нуайе станет премьер-министром де-факто. И надо сказать, его усиленно поддерживает исповедник короля и королевы: отец Венсан! – Венецианец насмешливо улыбнулся. – Но такое положение раздражает господина де Шавиньи… однако нисколько не волнует монсеньора Мазарини, весьма высоко отозвавшегося о талантах дю Нуайе. Вы, полагаю, понимаете, в чем тут дело?
– А что Принц? – спросил кто-то.
Луи обернулся, желая увидеть задавшего вопрос; им оказался аббат де Ла Ривьер, советник брата короля.
Джустиниани поморщился, опасаясь сказать неприятное могущественному аббату:
– Король не слишком доволен поведением брата…
Жюли отлучилась на минутку; вернувшись, она вновь завладела вниманием Луи, и он не услышал окончания беседы.
– Маркиза желает нас видеть, – прошептала ему на ухо невеста, – и полагаю, она хочет представить тебя кому-то из своих друзей.
Луи последовал за возлюбленной.
Из Голубой комнаты они прошли в крошечную гостиную в глубине дома, где маркиза де Рамбуйе, укутав постоянно мерзнущие ноги медвежьей полостью, поджидала их в окружении нескольких близких друзей; гостиная не отапливалась, ибо маркиза не любила открытого огня.
Подле маркизы сидела принцесса Энгиенская, мать герцога и лучшая подруга маркизы, все такая же прекрасная, какой и была тридцать три года назад, когда в нее влюбился Генрих IV.
Луи хорошо знал историю Шарлотты Маргариты де Монморанси, мать часто ее рассказывала. В шестнадцать лет Шарлотта вышла замуж за принца Конде и, спасаясь от домогательств короля, бежала вместе с мужем в Нидерланды. Супруги вернулись во Францию только после удара Равальяка.[39]39
То есть после убийства Генриха IV, совершенного в 1610 г. Франсуа Равальяком.
[Закрыть]
Но несчастья продолжали преследовать ее; через десять лет ее брат Анри де Монморанси, герцог и пэр Франции, первый среди христианских баронов, крестник Генриха IV и близкий друг короля, при поддержке Гастона Орлеанского без видимой причины отказался утвердить в Лангедоке, губернатором которого он являлся, эдикт короля и поднял мятеж против Ришелье.
Арестованного с оружием в руках брата Шарлотты Маргариты немедленно привлекли к суду и приговорили к позорной казни, приведенной в исполнение в Тулузе. Процессом по его делу, начатому по указу Великого Сатрапа, руководил Шатонеф, в то время исполнявший обязанности хранителя печати.[40]40
Анри де Монморанси – сын коннетабля де Монморанси. От двух браков коннетабль имел двух дочерей, одна из которых вышла замуж за принца Конде, другая за королевского бастарда Шарля де Валуа, герцога Ангулемского. Франсуа де Монморанси, граф де Бутвиль, о котором мы упоминали выше, являлся дальним родственником семейства.
[Закрыть]
Уточним: этот самый Шатонеф впоследствии оказался замешанным в заговор и девять лет гнил в тюрьме. Однако сознание того, что человек, осудивший на смерть ее брата, томится в зловонной темнице, нисколько не утешало супругу принца Конде.
Между маркизой и принцессой скромно сидела прекрасная юная дева лет шестнадцати. Белокурая, с голубыми глазами, она стыдливо опускала глаза, однако ее глубокое декольте, позволявшее рассмотреть пышную грудь, неумолимо притягивало мужские взоры. Рядом с ней стоял молодой человек с колючим взглядом.
Заметив Жюли и Луи, маркиза произнесла:
– Друзья мои, позвольте представить вам шевалье Луи Фронсака, о котором я вам так много рассказывала. На мой взгляд, это самый достойный человек во всем Париже.
Луи, вы, без сомнения, узнали принцессу-мать, но вряд ли вы знакомы с Мари Рабютен-Шанталь, живущей на Королевской площади. Сначала Мари воспитывал Менаж, теперь ее образованием занимается Шаплен: он преподает ей латынь, итальянский, испанский, грамматику и литературу. Поверьте, у Мари блестящий ум, в будущем она составит славу нашей эпохи.
Девушка покраснела, а маркиза добавила:
– Рядом с Мари стоит господин Жедеон Таллеман де Рео. Скажу сразу, у него есть два больших недостатка, которые он тщательно скрывает: он гугенот и банкир. Доверять ему не стоит, ибо ему известна вся подноготная каждого из нас. Утверждая, что хочет написать хронику нашего века, он все записывает и ничего не забывает. Поэтому, когда вам нужны сведения или деньги, милости прошу, обращайтесь к нему!
Введенный в избранное общество, Луи очень скоро обнаружил, что у него имеется много общих знакомых с Таллеманом, и среди них Венсан Вуатюр, поэт, который, к их общему удивлению, ввел обоих в особняк Рамбуйе, а также племянник парижского архиепископа Поль де Гонди, аббат де Рец. Луи учился у него в Клермонском коллеже, а Таллеман несколько лет назад сопровождал аббата в Рим. Обменявшись парой анекдотов, ходивших о талантливом прелате, а главное, своими воспоминаниями, они сошлись во мнении, что аббат всегда отличался неуемным честолюбием.
