Текст книги "Кровавая Роза"

Автор книги: Жаклин Монсиньи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Однако, не вняв голосу юности, Карл Улыбчивый напустил на себя холодное выражение Карла Сурового и, проронив свое обычное:

– Estoy determinado[44]44
  «Это решено».


[Закрыть], – вошел в молельню.

ГЛАВА XIII
МОЛИТВЫ НА «ФРАНЦУЗСКИЙ МАНЕР»

– Salut! Sardine[45]45
  Привет! Крошка!


[Закрыть]!

Зефирина открыла глаза. Верный своему обещанию, Гро Леон вернулся, чтобы разбудить ее. Она потянулась и села. Вокруг нее в. королевской приемной испанская стража, французские рыцари, фрейлины Маргариты, – все еще спали, растянувшись прямо на полу, прикорнув в кресле или на табурете.

Зефирина, насколько это было возможно, привела себя в порядок. Завернувшись в плащ, она проспала не более двух часов, но не чувствовала усталости.

– Setvileur! Saucisse[46]46
  К услугам! Красотка! (фр.).


[Закрыть]! – прокаркал Гро Леон.

Таким образом он требовал ласки. Проворным пальчиком она потрепала его по серому затылку. Она собиралась спросить, хорошо ли Коризанда спала в гостинице, но тут ее тронула за плечо мадам Буази Д'Ормез.

– Вас просит его королевское высочество в комнату его величества…

Зефирина сделала знак Гро Леону смирно сидеть там, где он находился, то есть на дородном заду толстухи Невиль, и последовала за мадам Д'Ормез, перешагивая через лежащие вповалку тела.

Спящие тем временем начали просыпаться, оглашая комнату звучными зевками. Испанский сержант не пропускал Зефирину до тех пор, пока не обыскал ее. Она не могла сдержать краски стыда, почувствовав, что мужские руки ощупывают корсаж и складки кринолина.

– Уверяю вас, сеньор, что со мной нет аркебузы, – не смогла удержаться от насмешки Зефирина.

– Это приказ, сеньора, – лаконично ответил унтер-офицер.

Убедившись в ее мирных намерениях, он открыл дверь, за которой находилось четверо солдат, вооруженных до зубов.

– Зефирина, дитя мое!

Лежа в кровати, король протягивал к ней руки. Зефирина удивленно посмотрела на Франциска I. Живой взгляд, насмешливо сморщенный нос, свежий цвет лица – можно было подумать, что он готов вскочить на лошадь.

Маргарита, наоборот, казалась изнуренной, возможно потому, что бедная принцесса не сомкнула глаз у постели брата всю ночь.

– Сир, – произнесла Зефирина, целуя королю руку, – я счастлива видеть ваше величество в прекрасном здравии.

– Благодаря тебе, – пробормотал король себе в бороду так быстро, что только Зефирина и Маргарита расслышали его. – Благодаря Божественному провидению, – сказал он уже громко. – Преклони колени, дочь моя, помолимся вместе, как бывало раньше.

Зефирина знала, что при случае король становился набожным, но святошей его никто бы не назвал, и она никогда не молилась вместе с ним. Встав на колени рядом с постелью, она с беспокойством подумала, что, несмотря на внешнее улучшение, лихорадка может вернуться.

Брат Маноло, испанский монах, с мрачным взглядом настоящего инквизитора, и отец Жюльен, французский священник, с добродушным лицом, не покидавшие королевскую спальню всю ночь в ожидании кончины больного, приблизились.

– Спасибо, святые отцы, – вздохнул Франциск I, – мы хотим дать девятидневный обет деве Марии, матери Божьей в три голоса с моей дорогой сестрой и с этой набожной девочкой, как мы часто делали по вечерам во Франции в Шамборе, правда, отец Жюльен?

Франциск говорил назидательным тоном. Можно было подумать, что он проводил в молитвах вечера в долине Луары… Тогда как на самом деле этот юбочник предавался бесчисленным любовным утехам!

Зефирина не переставала изумляться. Позабыв об адском пламени, полагающемся за бесстыдную ложь, отец Жюльен заявил:

– Ах, ваше величество, молитва в три голоса – это самое лучшее, ибо она произносится во имя Отца, Сына и Святого Духа. – И отец Жюльен трижды осенил себя крестным знамением.

Зефирина подумала, что почтенный французский священник несколько переусердствовал. Но намерений его угадать не смогла, видимо, брат Маноло попал в расставленные ему сети.

– Клянусь нашей матерью Церковью, я очень заинтересован, ведь здесь в Испании мы не знаем молитвы в три голоса…

– Это, почтенный отец, молитвы на французский манер! – сладко проговорил Франциск I, а закончил прямо-таки ангельским голосом:

– Отец Жюльен научит вас. А потом, если вам понравится, вы сможете повторить ее моему дорогому «брату» Карлу.

Брат Маноло перекрестился, отец Жюльен – тоже, их примеру последовали Франциск, Маргарита и, разумеется, Зефирина.

– Благословите меня, отец мой, прежде чем мы возблагодарим Богоматерь за наше чудесное исцеление, – попросил Франциск I, сложив руки.

Отец Жюльен подошел к королевской кровати.

– Во имя Отца нашего, благославляю ваше величество, ибо сердце ваше чисто, а намерения похвальны.

С живостью, которой Зефирина не ожидала от грузного священника, он увлек за собой брата Маноло, сержанта и солдат, все они встали на колени возле окна. По приказанию брата Маноло остальные стражники сделали то же самое.

Догадавшись, чего от нее ждут, Зефирина сложила руки и опустилась на колени в простенке, рядом с кроватью. Маргарита уже молилась с другой стороны. Вытянувшись на кровати, выздоравливающий громко начал:

– Приветствую вас, милосердная Мария…

– Приветствую вас, милосердная Мария, – пронзительно вторила ему Маргарита.

– Приветствую вас, милосердная Мария, – послушно отозвалась Зефирина.

Словно из колодца прозвучал скандирующий голос отца Жюльена:

– Приветствую вас…

Перебирая четки, Франциск продолжал:

– Господь наш с вами…

– Господь наш с вами…

Вступила Маргарита:

– Благословенна между всеми женами.

– У тебя есть план побега, Зефирина? – пробормотал Франциск I между двух фраз молитвы.

– Благословенна между всеми женами… Да, сир…

На другом конце комнаты отец Жюльен, руководивший молитвой, производил такой шум, что у короля, его сестры и Зефирины появилась короткая передышка, чтобы спокойно обсудить свой заговор.

– Иисус, плод чрева вашего… – почти визжала Маргарита.

– Иисус… Черный лакей каждый день приносит дрова… плод чрева вашего… – проговорила Зефирина.

– Черный лакей! – повторил король. – …Плод чрева вашего…

– Благословенна… Вы можете бежать, сир, поменявшись с ним местами.

– Благословенна… Святая Мария, Матерь Божья… идея соблазнительная, Зефи… Хм… молитесь за нас, бедных грешников… Вы слышали, сестра? – прошептал Франциск.

– Да, брат, – прошелестела Маргарита и тут же завыла:

– Молитесь за нас, бедных грешников…

Маргарита начала покаяние. Франциск и Зефирина вторили.

– И в час смерти нашей… Нужно лишь поменяться одеждой и найти черный грим… Переодетый, вы могли бы выйти ночью, а негра оставили бы в своей кровати.

– И в час смерти нашей… Если опередить стражу на четыре часа, это возможно… Нужно что-то придумать, чтобы заставить выйти из комнаты солдат и связать несчастного парня, чтобы никто его не заподозрил, – сказал король, всегда отличавшийся добротой. – И в час нашей смерти, хм… – повторил он, не попав в такт… – Нам поможет Анн де Монморанси. Браво, моя Зефирина, да будет так!

– Да будет так!

Брат Маноло поднялся с колен, сообщив, что еще никогда он не испытывал такого удовольствия от молитвы. «Он, конечно же, расскажет об этом его величеству Карлу V».

– Теперь ступай, позаботься о своих близких, дочь моя, – посоветовал Франциск I, чье лицо просто излучало святость.

«Как можно ошибаться в человеческих душах, – думал брат Маноло. – Я всегда считал короля Франции легкомысленным развратником».

Испанский монах мысленно наложил на себя епитимью в десять ударов хлыстом за то, что неправедно судил о своем ближнем.

Выйдя от короля и его сестры, Зефирина пришла в приемную. Здесь уже царила суматоха. Лакеи и слуги разносили воду и еду для завтрака.

Молодой женщине удалось увлечь в угол великолепного дворянина, тридцатилетнего герцога Анн де Монморанси, друга Франциска I. В нескольких словах она посвятила его в план, выработанный вместе с королем. Как раз в это время появился со своими дровами черный лакей.

Вельможа с сомнением покачал головой. Безрассудное предприятие ему не нравилось.

– Это опасно, сударыня. Вообразите, что его поймают в обличье негра? Что скажет Европа? – пробурчал Анн.

– По-настоящему опасно оставаться в руках «людоеда». Что на это скажет Европа? – мгновенно парировала Зефирина.

Анн де Монморанси смутился. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. У Зефирины не было времени убеждать его, по лестнице поднимался неаполитанский вице-король. Он шел на встречу с ней.

Зефирина оставила Анн де Монморанси, поскольку ей нужно было подумать и о своих делах.

– Итак, – проговорил Лануа, – вы видели императора?

– Да, мессир.

– Встреча прошла удачно?

– С одной стороны, да… С другой, я не знаю.

– Не беспокойтесь. С его величеством всегда так, – добродушно заверил ее Лануа. – Могу я еще что-нибудь сделать для вас, княгиня Фарнелло?

Зефирина не колебалась.

– Мне нужен пропуск, чтобы свободно передвигаться. Мне и трем или четырем людям из моей свиты.

Лануа нахмурился.

– Мессир Лануа, – умоляюще произнесла Зефирина, – моя дочь с кормилицей и. оруженосцами осталась за стенами дворца. Я беспокоюсь, поймите сердце матери.

Никто бы не смог устоять перед чарами этого взволнованного лица с изумрудными молящими глазами. Победитель при Павии был таким же мужчиной, как и все остальные. Этот грубый солдат, больше привыкший к полям сражений, нежели к салонам, задумчиво произнес:

– От всего сердца надеюсь, княгиня Зефирина, что мой друг Фарнелло жив и вновь найдет счастье… Пако! – позвал Лануа.

Тотчас маленький писарь с чернильницей в руках отделился от группы оруженосцев. Лануа, взяв четыре свитка, подписал их. И скрепил своим кольцом с печаткой.

– Кроме вашего имени, княгиня, я оставил пустое место для ваших слуг и дочери, но вы должны поклясться именем Христа, что вы и они ничего не предпримите для освобождения короля.

По спине у Зефирины заструился пот. Она спиной чувствовала взгляд Монморанси, стоявшего в двух шагах от нее. Он не упустил ни слова из их разговора. Зефирина, хотя и не отличалась набожностью, верила в Бога. Преступить клятву было для нее настоящим преступлением. Отказаться же означало разоблачить заговор.

– Fluctuat nes mergitur[47]47
  «Побежденный волнами, он не тонет» (лат.).


[Закрыть]…– начала Зефирина, которая всегда прибегала к латыни, когда хотела выиграть время.

– Даю вам слово, мессир Лануа, ничего не предпринимать «лично», чтобы освободить короля, – произнесла она, используя игру слов. – И клянусь, что мои слуги войдут в Алькасар только для того, чтобы сопровождать мою дочь и передать ее под опеку госпожи Маргариты.

– Я доверяю вашему слову, княгиня Фарнелло, – сказал Лануа, передавая ей пропуска.

Спрятав смущение за ослепительной улыбкой, Зефирина попрощалась с генералиссимусом с облегчением и признательностью. Анн де Монморанси уже вошел в комнату короля. Сжимая в руках драгоценные свитки, Зефирина предупредила Иоланду де Невиль, что выйдет на несколько часов.

Гро Леон расположился на плече своей хозяйки, а та направилась к лестнице.

Вход ей загородил своим огромным животом отец Жюльен, обсуждающий с братом Маноло какой-то теологический вопрос.

– Вы уходите, дочь моя?

– Да, отец мой.

– Что ж, благословляю вас, ибо вы добрая католичка.

Брат Маноло утвердительно кивнул маленькой головкой и устремил на нее свой пронзительный взгляд. К нему подошел еще один монах, и они удалились, о чем-то переговариваясь.

– Отец Жюльен, – прошептала Зефирина, – что произойдет, если наполовину нарушишь клятву?..

– Будешь гореть в аду! – сурово заявил священник.

Зефирина уже чувствовала, как языки вечного пламени лижут ее пятки.

– Но… – святой отец сжал ее руку, – ради доброго дела, дитя мое, ради нашего короля можно солгать, и даже должно это сделать, поскольку лишь один Господь может судить, праведны ли твои намерения! Если они таковы, то клятвопреступление – обязанность… Иди с миром!..

Получив такую поддержку, Зефирина вышла из Алькасара. И сразу же со всех сторон на нее обрушились крики.

Это был час, когда бродячие торговцы и местные продавцы жареного мяса предлагали кур, уток или молочных поросят, жаренных на углях.

Гро Леон попытался задержать свою хозяйку возле утки в толченом миндале, которую обожал, но молодая женщина не позволила соблазнить себя. Она спешила увидеть дочь и слуг. Ей не удалось найти портшез, и накинув на голову капюшон своего длинного плаща, она поспешила как можно быстрее преодолеть двести пятьдесят туазов[48]48
  1 туаз: 6 футов, или 1,949 метров, 250 туазов около 500 м.


[Закрыть], отделяющих ее от гостиницы Сан-Симеон. Проходя по мосту дю Мансанарес, Зефирина подняла голову и взглянула на высокую черную башню, тюрьму Франциска I. Она подумала, что сегодня вечером вновь будет у изголовья короля.

Она не знала, что уже в который раз жизнь ее повиснет на волоске в самом безумном и самом опасном из всех приключений, выпавших ей на долю.

ГЛАВА XIV
ЛУИДЖИ ФАРНЕЛЛО

Дону Рамону вовсе не нравилось поручение, доверенное ему его господином, однако как верный слуга, он уже на рассвете звонил в колокольчик у ворот монастыря святой Клариссы.

– Я должен повидаться с сеньорой Тринитой Орландо!

– Невозможно, сеньор. У нас женский монастырь, и наши правила запрещают…

Дон Рамон прервал речь привратницы:

– По приказу его величества короля, откройте, сестра, или я прикажу моим солдатам взломать дверь.

Дон Рамон просунул в окошечко пергамент с печатями Карда V. Тяжелая дубовая дверь со скрипом отворилась.

– Следуйте за мной, сеньор, – пригласила его привратница, потупив глаза: лицо ее было скрыто краями белого чепца.

Через колоннаду внутреннего дворика она проводила дока Рамона в большую комнату с белыми стенами и скромным убранством.

– Ждите здесь, – приказала она, уходя.

Дон Рамон прислушался к пению, доносившемуся из часовни. В этот час все монахини ушли к заутрене. Несмотря на святость места, где он находился, время для посланца короля тянулось слишком медленно. Он раздраженно то стягивал, то вновь надевал свою черную шапочку с белым плюмажем. Затем встал с табурета и принялся расхаживать взад и вперед вдоль стены, на которой висело деревянное распятие: подошвы его башмаков с квадратными носами гулко стучали по блестящим плиткам пола.

Минут через пятнадцать дверь открылась и вошла женщина: лицо ее было скрыто под черной вуалью.

– Извините меня, сеньор, что заставила вас ждать, но я молилась вместе с сестрами, – заговорила она нежным, мелодичным голосом.

– Донья Гермина? – вопросительно произнес дон Рамон.

Вместо ответа женщина откинула вуаль. Дон Рамон с трудом сдержал возглас удивления при виде испещренного морщинами лица той, что некогда была одной из самых красивых женщин при дворе Франциска I и Карла.

Однако сомнений не было: несмотря на морщины, глубокими бороздами пролегшие на увядшей коже, свинцовые круги под блестящими черными глазами и морщинистые веки, перед доном Рамоном стояла именно донья Гермина де Сан-Сальвадор, вдова маркиза де Багателя.

– Сударыня, его величество поручил мне вручить вам лично этот приказ.

Донья Гермина взяла протянутый ей пергамент. Дворянин заметил, как дрожат покрытые коричневыми пятнами руки доньи Гермины.

«Что с ней произошло, как она дошла до такого состояния? Отчего она так резко состарилась? Ей вряд ли больше сорока… А на вид можно дать все шестьдесят», – размышлял дон Рамон, пока донья Гермина читала послание.

Только фигура ее еще сохранила былую красоту молодости. В это утро она была одета в простое черное бархатное платье со складками, без фижм, но с юбкой колоколом, отчего можно было сразу разглядеть, что донья Гермина сохранила осиную талию.

Дон Рамон кусал свои седеющие усы. Он никогда не любил донью Гермину и не одобрял связи своего господина, пусть даже ради интересов государства, с этой шпионкой.

– Прекрасно, мессир, – сказала донья Гермина, окончив чтение.

Дон Рамон не мог понять, была ли она в ярости или осталась равнодушной. Ни один мускул не дрогнул на ее старческом лице. Только черные глаза, обрамленные длинными ресницами, поблескивали из-под тяжелых век.

– Желание короля равносильно приказу: я подчиняюсь с тем большей охотой, ибо поставленная передо мной задача отнюдь не из легких. Следуя совету его величества, я думала, что поступаю правильно, спасая этого ребенка из пламени Этны, но если Карл V желает… Подождите меня, мессир, я сейчас вернусь!

Донья Гермина вышла из комнаты, оставив после себя дурманящий запах. Дону Рамону стало не по себе, на лбу его выступил пот. Ему хотелось как можно скорее покинуть и этот монастырь, и эту женщину, которая, по его мнению, приносила только несчастья.

Время шло.

Где-то рядом раздался бой часов; по нему дон Рамон определил, что прошло не менее получаса, как донья Гермина оставила его.

«Что еще она замышляет?» – думал дон Рамон.

Сжав эфес шпаги, он уже собрался выскочить из комнаты и, распугивая монахинь, самому отправиться на ее поиски, как дверь распахнулась и вошла донья Термина. На руках у нее был ребенок, завернутый в белую шелковую шаль. Дон Рамон застыл от изумления. Потом, оправившись, склонился, чтобы рассмотреть младенца. Он готов был поклясться, что на личике малыша лежала печать страдания.

– Сколько ему? – спросил дон Рамон.

– Шесть месяцев, сеньор.

Дон Рамон совершенно не разбирался в детях. Он неловко взял младенца у доньи Гермины.

– Сеньор, я рассчитываю на ваше благородство и надеюсь, что вы не забудете сказать его величеству, что я по-прежнему его верная и преданная служанка.

– Клянусь честью, сударыня.

– Могу я попросить вас оставить мне расписку?

– О чем вы говорите, сударыня?

– Сеньор, я заботилась об этом младенце, на моих плечах лежала огромная ответственность. Теперь я отдаю его вам. Несмотря на то что я полностью доверяю вам, мне бы хотелось иметь письменное подтверждение исполнения мною королевского приказа.

Донья Гермина хлопнула в ладоши. В комнату вошла карлица-служанка. Ее тщедушное тело было облачено в коричневое платье из грубой шерсти, большая голова скрыта под рогатым чепцом. Она протянула дону Рамону перо и пергамент. Руки его были заняты младенцем; ему пришлось передать его донье Гермине. Он взял лист и прочел то, что было там написано:

«Сегодня, в день праздника святого Иоанна, сеньора Тринита Орландо по приказу Дона Карлоса передала находившегося на ее попечении ребенка мужского пола, в добром здравии, подателю сего письма, в чем тот по своему доброму согласию и подписуется».

Донья Гермина была предусмотрительна. Дон Рамон без колебаний взял перо и подписал: «Рамон Гонсалес де Кальсада».

Донья Гермина развернула пеленки тихо попискивавшего младенца. Она заставила дона Рамона убедиться, что речь шла именно о мальчике, и вручила ему ребенка, оставив у себя приказ «Дона Карлоса» и расписку.

Теперь дон Рамон торопился покинуть монастырь. Укрыв плащом драгоценную ношу, он откланялся и поспешил выйти из комната.

Привратница, по-прежнему потупив взор, проводила его до ворот. Дон Рамон не привык садиться на коня, держа в руках младенца. Однако после некоторых усилий ему это удалось. Выехав на узкую улочку, забитую телегами, мулами и разносчиками, всадник привычным маневром расчистил себе путь и помчался вперед.

Как и все люди, которым довелось много страдать, Зефирина, прибыв в гостиницу Сан-Симеон, приготовилась к худшему. Ее встретили радостные возгласы Коризанды, восторги Ла Дусера и любезное сюсюканье мадемуазель Плюш. Эмилия и Пикколо подтвердили: ночь в гостинице прошла спокойно, сигналов тревоги не поступало. Венецианец из лавки оружейника на Пласа Майор не подавал признаков жизни.

Зефирина умирала с голоду. Она заказала обильную трапезу для себя и Гро Леона; Эмилия тут же помчалась покупать еду у бродячих торговцев. Насытившись, Зефирина приказала нагреть ей воды.

Удивленная такой просьбой, жена трактирщика робко спросила ее:

– А что сеньора француженка хочет с ней делать?

– Ее высочество хочет вымыться, голубушка! – надменным тоном ответила мадемуазель Плюш.

Подавленная столь шикарными замашками этих иностранцев, прибывших из-за Пиренеев, сеньора Каталина тут же послала трех служанок за водой.

Стянув на макушке свои роскошные, цвета темного золота волосы, Зефирина сладострастно погрузилась в лохань с водой, прихватив с собой Коризанду. Под бдительным оком Гро Леона, усевшегося на шкаф переваривать обед, она играла с малышкой, мыла ее и целовала пухленькое тельце. Эмилия поливала спину своей госпожи.

В комнату вошла мадемуазель Плюш: она была обеспокоена гораздо больше, чем обычно.

– Словно Меркурий, который, как известно, покровительствует путешественникам, некий дворянин явился в гостиницу; он желает поговорить с вами, сударыня, и ждет вас в нижней зале.

Зефирина улыбнулась, услышав цветистую речь Плюш.

– Наверное, это от Мортимера! Вы знаете, что он сейчас в Мадриде, моя добрая Плюш?

– Мор… тимер, – прошепелявила Плюш.

– Да, наш друг милорд Монтроз.

– Ах!.. Нет, моя маленькая Зефирина, это, скорее, тот приятный мужчина, который был вместе с идальго… наконец… он говорит, что его зовут дон Рамон и он принес вам… какой-то ценный предмет!

Зефирина быстро встала, прикрывая свою восхитительную наготу от взора служанок.

«Силы небесные! Она хорошеет день ото дня. В таком возрасте – и уже вдова, какое несчастье, что монсеньор исчез!» – думала Плюш, принимая из рук матери Коризанду.

Эмилия помогла своей госпоже вытереться и быстро одеться; на рубашку было накинуто простое платье с рукавами-пуфами, дважды перехваченными по длине. Затем она заплела волосы госпожи в толстую косу и обернула ее вокруг головы.

Одевшись, Зефирина спустилась в общий зал гостиницы, в этот час пустовавший.

– Вы хотели поговорить со мной, мессир?

Не скрывая восхищения, испытанного им при виде княгини Фарнелло, высокий дон Рамон согнулся в низком поклоне.

– Да, сударыня, – он понизил голос, – я прибыл от имени его величества.

Зефирина заметила, что поверенный Карла V прячет под плащом какой-то сверток.

«Что это может быть?» – думала она, любезно приглашая его сесть на стул и сама усаживаясь напротив.

– Слушаю вас, сеньор.

Ей показалось, что предмет под плащом зашевелился. Но, возможно, ей это только показалось.

– Сударыня, его величество направил меня к вам с двумя поручениями, и я не знаю, с какого мне следует начать.

– С самого неприятного! – усмехнулась Зефирина.

Не говоря ни слова, дон Рамон протянул ей пергамент. Зефирина сломала печать и ознакомилась с «милостивым» повелением императора. Удивленная, она дважды перечитала послание и вопросительно посмотрела на королевского посланца.

– И это после клятвы в верности! Карл V возвращает мне земли, титулы и права, мне и моим детям… или, вернее, моей дочери и мне, потому, что сын мой был у меня украден, – прошептала она, кусая губы.

Ее зеленые глаза пристально смотрели на дона Рамона.

– Это еще не все, сударыня, – поспешил сказать дворянин. – По приказу императора все сбиры города отправлены на розыски вашего сына…

Побледнев, Зефирина встала.

– Луиджи… – едва слышно произнесла она.

– Да, сударыня, все говорит за то, что ребенок по-прежнему находится в Мадриде… Император же… вот он!

Дон Рамон распахнул свой плащ и протянул младенца Зефирине. Она даже не вскрикнула. Кровь отхлынула от ее и без того бледного лица. Боясь, что она сейчас упадет в обморок, дон Рамон подскочил к ней. В дверном проеме появились Эмилия и мадемуазель Плюш.

– Силы небесные, наш маленький князь! – воскликнула Плюш.

– Ох, дьявол, наконец-то наш хозяин! – весело воскликнул Ла Дусер.

Устроившись на перилах лестницы второго этажа, Гро Леон наблюдал всю сцену, но впервые ничего не говорил.

Словно безжизненная кукла, Зефирина взяла на руки завернутого в белую шаль младенца, протянутого ей доном Рамоном. Движением, общим для всех матерей, она склонилась к ребенку. Малыш жалобно всхлипнул. Он открыл глаза и тотчас же снова закрыл. Его головенка на слабой шейке скатилась набок. Зефирина лихорадочно распушила жидкие волосенки в поисках данного мальчику от рождения знака: Кровавой Розы.

Но за ухом у младенца и справа и слева, равно как и на затылке и на тощей цыплячьей шейке малыша было чисто.

Наконец, из груди Зефирины вырвался вопль, но это был не крик радости, а грозное рычание раненой львицы.

– Это не мой ребенок! Это не Луиджи! Ваша комедия вполне достойна вашего негодяя-хозяина! И вы еще хотели заслужить мою признательность! Кто этот ребенок?

– Клянусь вам, княгиня, это ваш малыш. Князь Луиджи Фарнелло. Откуда вы знаете, что это не он? Вы не видели его целых полгода. В этом возрасте… – оправдывался дон Рамон.

– Увы, это не наш маленький Луиджи. У него нет отметины! – запричитала Плюш. Она взяла ребенка из рук Зефирины, Чтобы распеленать его и как следует рассмотреть.

Под шелковой шалью скорчился тощий младенец, одетый в неимоверно грязную распашонку.

– Этому ребенку нет и двух месяцев! – заявила Эмилия, прекрасно разбиравшаяся в детях.

– Ах, бедная крошка! – вздохнул Ла Дусер.

– Заберите этого ребенка, сеньор, и верните его матери. Мне стыдно за вас! – возмущенно сказала Зефирина.

И повернулась спиной к дону Рамону. Взволнованная, она стала быстро подниматься по лестнице к себе в комнату, но дворянин остановил ее.

– Сударыня, я привез вам вашего ребенка, вы должны оставить его у себя!

Зефирина обернулась: глаза ее метали молнии.

– Чтобы скормить его свиньям? Или выбросить вместе с помоями? Вы совершили глупость, купили несчастное создание у каких-нибудь нищих бродяг…

– Вы не правы, сударыня! – возмущенно запротестовал дон Рамон.

– Тогда, значит, вы позволили себя одурачить! – выкрикнула Зефирина.

Под ее пронзительным взором дон Рамон потупился.

– Но я…

– Говорите, сеньор.

– Сначала вы, сударыня: что это за знак, о котором вы говорите?

Зефирина не раздумывала.

– Идемте, мессир.

В комнате оруженосец Пикколо развлекал Коризанду, давая ей играть с эфесом его шпаги.

– Вот, сеньор, сестра-близнец Луиджи, а вот цветок, которым отмечены мой дети…

– Как у… – внезапно запнулся дон Рамон.

– Как у его величества Карла V! Да, в ту ночь я видела его, – сказала Зефирина. – Эта Кровавая Роза – бесспорное доказательство того, что наши семейства когда-то состояли в родстве.

– Возможно, через Бургундский дом! – робко предположил дон Рамон.

Он перестал понимать, что смущает его больше: это открытие или присутствие рядом с ним Зефирины. Перегнувшись через ее плечо, чтобы рассмотреть Коризанду, дон Рамон увидел восхитительную грудь молодой женщины, приподнятую лифом платья. Суровый испанец тут же представил себе ее обнаженное тело, ноги, живот и соблазнительнейший золотистый треугольник, настоящее золотое руно.

– Я думаю, что наше родство более древнее и уходит в глубь веков! – ответила Зефирина, возвращая Коризанду Пикколо.

Она не была расположена рассказывать о своем предке, императоре Саладине.

Дон Рамон встрепенулся, лицо его цвета слоновой кости порозовело. Зефирина была истинной женщиной и сразу же поняла причину его смущения. Она была слишком умна, чтобы не понимать, какую выгоду можно из этого извлечь. «Этот человек – доверенное лицо «Карла-кровопийцы», он знает многое, и мне тоже надо знать все, что известно ему. С волками жить – по-волчьи выть».

– Добрый мой Пикколо, малышка голодна, отнеси ее к Плюш.

Как только дверь за оруженосцем закрылась, Зефирина поднесла руку ко лбу.

– Поддержите меня, мессир, мне дурно. Случившееся слишком разволновало меня.

И она оперлась на руку дона Рамона.

– К вашим услугам, сударыня…

Идальго почтительно взял Зефирину под руку. Он хотел усадить ее в кресло, но это не входило в планы молодой женщины. Она намеревалась играть ва-банк.

– Я всего лишь одинокая, слабая женщина, рядом со мной нет мужской руки, дабы поддержать меня в трудную минуту! Император насмехается надо мной, мессир, а вы… Ах! И вы тоже, дон Рамон, и от этого мне особенно горько. Я бы никогда не поверила, что такой дворянин как вы…

Зефирина уткнулась лицом в плечо идальго. Если слова ее и не были правдивы, то слезы, хлынувшие из глаз, были совершенно искренними.

– Ах, сударыня, вы разрываете мне сердце! – воскликнул дон Рамон.

Он обнял Зефирину за талию, схватил ее руки и принялся жарко целовать их. Всегда столь хладнокровный испанец сейчас пылал, словно раскаленный уголь.

– Клянусь честью, сеньора, вы последний человек, которому я хотел бы причинить зло! Ах, сеньора!..

С удивлением Зефирина почувствовала, как под плотной тканью штанов вздымается горячая мужская плоть. Она успела познать любовь только в объятиях Фульвио. Уже много месяцев Зефирина пребывала в тоске по мужу и успела забыть, что она женщина, способная вызывать желание у мужчин.

Суровый дон Рамон был последним мужчиной, которого ей хотелось бы соблазнить. Однако, ведя свою игру для того, чтобы заставить его говорить, она не могла не признаться, что также ощутила некоторое волнение. Инстинкт опытного охотника не обманул дворянина.

– Ах, сударыня, как вы могли такое подумать! – повторял он, раздвигая коленом бедра Зефирины. – С тех пор, как я увидел вас в окошке носилок, я думаю только о вас, вы явились ко мне словно Мадонна. Клянусь душой, я желаю вам только добра… Клянусь, что той ночью я сделал все для вашего му…

Дон Рамон резко остановился. Неужели он сошел с ума? Он чуть было не выдал государственную тайну. Он слишком увлекся. Зефирина сделала вид, что ничего не поняла. Чтобы скрыть засверкавшие в глазах радостные искорки, она опустила веки.

«Фульвио жив… Дон Рамон собирался сказать: «Для вашего му…жа…»

– Я знаю, – вздохнула Зефирина. – Я догадалась, что вы сделали все возможное, чтобы защитить мое дело перед королем. Простите мою вспыльчивость, я так одинока…

Увидев столь близко перед собой лицо Зефирины, дон Рамон не устоял. Он наклонился и впился поцелуем в ее губы. Она думала, что ей будет очень неприятно, но, не отдавая себе отчета в том, что происходит, неожиданно стала отвечать на его поцелуи.

«Я делаю это для Фульвио», – думала она.

Разум покинул ее, она стонала от наслаждения, принимая поцелуи искушенного в любви испанского дворянина. Она чувствовала, как его руки лихорадочно шарят у нее под юбками, в то время как губы целуют вырвавшуюся из корсажа грудь. Он стал торопливо подталкивать ее к кровати. Зефирина поняла, что если сейчас он получит все, то она больше не сумеет заставить, его говорить.

– Остановитесь, мессир, как вам не стыдно, вы воспользовались моей слабостью, моим волнением, которое сами же и вызвали, – прерывистым голосом произнесла молодая женщина.

Задыхаясь, она оттолкнула его. Дон Рамон хотел было возобновить свои попытки, но ей удалось удержать его на расстоянии.

– Постойте, мессир! Вы видите, в каком я состояний, мои люди ждут меня, и…

– Обещайте, что вы согласитесь поужинать со мной сегодня вечером! – воскликнул дон Рамон.

– Прежде скажите мне, где вы нашли этого ребенка, – ответила Зефирина.