Текст книги "На штурм неба. Парижская коммуна – предвестница нового мирового порядка"

Автор книги: Жак Дюкло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

«Наши солдаты не щадят больше никого: они безжалостно убивают всех, кто попадается им в руки; судите сами, сколько при этом должно быть жертв» («Siecle», 27 мая).

«Генерал Ладмиро только что завладел Шомонскими высотами и высотами Бельвиля. Пленных не брали. Это была страшная бойня! На Шомонских высотах и па Пер-Лашез убито десять тысяч инсургентов» («Siecle»).

Не удивительно после этого, что Виктор Гюго писал:

Когда я думаю, что убивали беременных женщин, когда поутру видны были руки, высовывающиеся из ям…

Одним из самых циничных палачей Коммуны был генерал Галиффе. В начале войны 1870 года он был полковником, но вскоре был произведен в генералы. Взятый в плен при Седане, он был интернирован в Кобленце, но Тьер, который знал этого бандита, добился от Бисмарка его репатриации.

Действительно, Галиффе был известен своими преступлениями в Мексике, где он воевал под командованием Базена [233]

[Закрыть]. Говоря о роли, которую он играл в этой стране, он сам цинично писал:

«Фактически я начальник жандармерии. Я устраиваю засады… и в отличие от того, что происходит во Франции, мои люди большие разбойники, чем те, которых я преследую. Кроме того, я главный судья: всех разбойников (я говорю не о солдатах), которые уцелели в бою, вешают. И если вам нужна веревка, я смогу торговать ею по возвращении домой: она будет прочной» [234]

[Закрыть].

Критерий, которым руководствовался Галиффе при расстреле людей, был прост: «У него интеллигентный вид, вот у этого, расстреляйте его!» Вот как описывают одно из совершенных им преступлений одиннадцать очевидцев:

«Колонна пленных, двинувшаяся от бульвара Мальзерб, направлялась в Версаль. Эта колонна была задержана у замка Лa-Мюэтт, где генерал Галиффе отобрал 83 мужчин и трех женщин, которых и расстреляли у склона. После этого подвига генерал сказал нам: «Меня зовут Галиффе. Ваши парижские газеты достаточно обливали меня грязью. Теперь я беру реванш». После этого колонна была направлена дальше, в Версаль. Во время этого перехода полицейские, составлявшие эскорт, закололи штыками двух женщин и троих мужчин, которые от усталости не могли идти дальше».

Таким образом, палачи коммунаров оказались в какой-то степени предшественниками гитлеровских бандитов, преступления которых оставили за собой столько горя и столько развалин. Еще в начале июня на кладбище Пер-Лашез производились расстрелы без суда.

Камилл Пельтан в своей книге «Майская неделя», давая документально обоснованное описание массовых убийств, совершенных версальцами, писал:

«Майская резня занимает особое место. Во всей нашей истории нет ничего подобного».

Сравнивая число убитых в дни «Кровавой недели» с числом убитых во время Великой французской революции, Камилл Пельтан делал следующий вывод:

«К чему же мы приходим? Самое большее к 12 тысячам во всей Франции за весь период революции. Это немногим больше трети жертв одной Майской недели в Париже! И даже еще на пять тысяч меньше того числа жертв, которое признали сами виновники расстрелов, – 17 тысяч.

Итак, два года невиданных бурь, борьбы за родину и свободу, за основы современной Франции, за спасение вечной Франции, беспощадная война против притаившихся повсюду изменников, действовавших сообща с чужеземными захватчиками, все эти конвульсии нужды, голода, тревоги, жестокое подавление несчетного числа мятежей, национальное единство, сохраненное благодаря чудесам энергии, зверства дикой войны шуанов – все, что было трагического и ужасного в эту самую страшную эпоху нашей истории… все это стоило в два или три раза меньше крови, чем «восстановление порядка» в Париже в 1871 году».

Тот же автор дал версальской армии, запятнавшей себя столькими преступлениями, такую оценку, которая не утратила своего значения и в наши дни, ибо во Франции, увы, снова установился режим личной власти в результате переворота, совершенного при содействии армии [235]

[Закрыть].

«Чтобы французская армия могла совершить такие зверства против французов, нужно было, чтобы ею командовали благочестивые кондотьеры государственного переворота [236]

[Закрыть].

Таким образом, с Майской неделей связана одна важная общеполитическая проблема. Военный вопрос целиком связан с нею. Нужно выбирать между национальной армией, созданной против чужеземцев, и армией политической, действующей против нации. Одни и те же солдаты не могут играть обе эти роли.

В силу неумолимой логики вещей армия, совершившая государственный переворот, стала армией Седана, а армия, капитулировавшая при Седане, искупила свое поражение резней в Париже. Тут уж не может быть и речи ни о дисциплине, ни о серьезном труде, ни о строгом понятии долга среди офицеров, которые чувствуют себя политическими хозяевами страны, среди преторианцев, которые знают, что они предназначены преимущественно для борьбы против мятежей».

Гнусные версальские репрессии осуществлялись с неумолимой жестокостью. Перед военными судами проходили партии обвиняемых, с которыми обращались как со скотом.

18 ноября, тo есть почти шесть месяцев спустя после «Кровавой недели», Эмиль Золя с полным основанием писал:

«Два часа в Версале, этой странной столице, где находится правительство, хотя его и незаметно… Я увидел там одни только военные суды. Ссылка ощущается даже на улицах. Некоторое оживление царит лишь у дверей тюрем и трибуналов. Лишь здесь ощущается кипение жизни города. Женщины плачут. Офицеры гремят своими саблями. Свидетели бегут со всех ног, чтобы не опоздать на поезд».

Некоторые члены Парижской Коммуны и революционные деятели вышли живыми из майской резни и нашли убежище за границей. Так, Эдуар Вайян, Аллеман, Гран– же, Камелина, Жюль Жоффрен, Ланжевен, Лиссагарэ, Шарль Лонге, Эд, Жюль Валлес и другие оказались в Англии. Эти оставшиеся в живых участники Коммуны организовали общество беженцев Коммуны. Оно разоблачило клеветнические выпады в печати против Коммуны ее бывшего члена Везинье, одного из тех, против кого предостерегал коммунаров Карл Маркс.

Другие бывшие участники и члены Парижской Коммуны укрылись в Швейцарии, а также в Бельгии, ибо протест Виктора Гюго оказал известное действие. Многие мужчины и женщины, осужденные на каторгу, были сосланы в Нумею; некоторые из тех, кому смертная казнь была заменена ссылкой, никогда не вернулись оттуда.

Коренное население Новой Каледонии полюбило этих своеобразных каторжников. Луиза Мишель, например, обучала детей чтению. На солдат, которые стерегли ссыльных коммунаров, их поведение производило сильное впечатление. Я знал одного старого активиста, ставшего членом Французской коммунистической партии: его приобщили к социалистическим идеям коммунары, которых он стерег на каторге в Нумее, когда служил в военном флоте.

*

Здесь будет уместно напомнить, что в тот самый момент, когда парижские коммунары сражались за свободу и независимость французской нации, против сообщников немецких захватчиков, за освобождение трудящихся от капиталистической эксплуатации, в Алжире вспыхнуло восстание.

В этом восстании приняли участие сначала племена района Константины, а затем и всей Кабилии, где еще в 1857 году Наполеон III предпринял широкие военные операции.

Официальное сообщение версальского правительства освещало происходящие события следующим образом:

«16 марта на караван-сарай Уэд-Окрис напало несколько сот пехотинцев и двадцать всадников под командованием Бумезрага, брата башаги Мокрани. Караван-сарай защищали десять зуавов, два европейца и несколько арабов…

17 марта, узнав, что башага Мокрани собирается послать подкрепления осаждающим, подполковник Трюмоле направил на помощь караван-сараю капитана Картэрада из арабского бюро с двумя взводами африканских стрелков, несколькими спаги и маленьким отрядом арабов из Уэд-Дри.

Капитан Картэрад подвергся нападению примерно 800 пехотинцев и 50 всадников. Тем не менее ему удалось пробиться к караван-сараю и удерживать мятежников на известном расстоянии».

Таким образом, в тот самый момент, когда парижские коммунары вступили в борьбу, которая должна была продолжиться в XX веке и привести к грандиозным потрясениям, очевидцами которых мы являемся, алжирцы Кабилии поднялись на борьбу против колониализма.

Алжирцы подверглись столь же жестоким репрессиям, как и трудящиеся Парижа. Но оргия насилий, устроенная колонизаторами, не могла задержать национально-освободительное движение колониальных народов, которое приняло огромные масштабы, в том числе и в Алжире.

Версальцы расправились с алжирскими инсургентами так же, как с парижскими коммунарами. Адмирал Гедон, которого Тьер назначил губернатором Алжира, отправляясь на свой пост, получил следующую характерную инструкцию: «Действовать в Алжире так же, как действовали в отношении Коммуны

Парижские коммунары, сосланные на каторгу, встретились в Нумее с инсургентами Кабилии, которые сражались под руководством своего замечательного вождя Мокрани, убитого в бою.

Те и другие могли, таким образом, на собственном опыте убедиться, что у них общие враги и что они должны, следовательно, сражаться против них плечом к плечу, как братья.

Заслуга коммунистов состоит в том, что они всегда подчеркивали ту тесную солидарность, которая объединяет трудящихся стран-колонизаторов с народами колониальных стран в борьбе за их освобождение.

Это особенно важно отметить в настоящий момент, когда война в Алжире, которая ведется уже более шести лет [237]

[Закрыть], создала тревожную проблему и представляет серьезную опасность для французского народа, ведущего борьбу за достижение мира в Алжире путем переговоров с Временным правительством Алжирской республики [238]

[Закрыть].

*

Правящие круги французской буржуазии долго противились амнистии коммунаров. 18 марта 1876 года после долгих дебатов предложение об амнистии было отклонено палатой депутатов 367 голосами против 95. То же произошло в сенате, где поднятием рук проголосовали отрицательное решение. И это несмотря на речь Виктора Гюго, который обличал раболепство сенаторов перед преступниками 2 декабря 1851 года, сопоставляя его с той суровостью, какую они проявили по отношению к народу.

Борьба за амнистию продолжалась по всей стране. Борьба эта была отмечена, в частности, избранием в депутаты престарелого Бланки, хотя он не мог быть избран [239]

[Закрыть]. Аналогичные случаи имели место во время выборов в муниципальный совет Парижа [240]

[Закрыть] и в муниципальный совет Лиона [241]

[Закрыть].

В 1880 году начались народные манифестаций в честь погибших коммунаров. 3 апреля 1880 года несколько сот манифестантов собрались на могиле Гюстава Флуранса.

Манифестации с требованием амнистии коммунаров, число которых (в той или иной форме) все возрастало, свидетельствовали о том, что память о Парижской Коммуне жива в сердце парижского пролетариата.

Бойня на Пер-Лашез, борьба последних защитников Коммуны на этом кладбище, среди мертвецов, к которым они должны были вскоре присоединиться, уйдя в небытие, стали в глазах парижского народа символом сурового величия. Стена, у которой были расстреляны последние бойцы Пер-Лашез, стала местом паломничества, священным местом не только для парижских рабочих, но и для пролетариата всего мира. После того как рабочий класс Парижа снова собрался с силами, на 23 мая 1880 года была назначена первая манифестация у Стены федератов. Правительство, возглавлявшееся тогда радикалом Фрейсине, воспротивилось этому. В этом правительстве наряду с Жюлем Ферри, бывшим министром Трошю и Тьера в период революции 18 марта, заседал и радикал Тирар, избранный 26 марта 1871 года членом Коммуны, но вскоре подавший в отставку.

Запрещая эту манифестацию, правительство ссылалось на закон, который был использован Второй империей, чтобы помешать республиканцам во главе с Гамбеттой организовать манифестацию у могилы депутата Бодена, убитого на баррикадах во время государственного переворота 2 декабря 1851 года.

Однако вопреки правительственному запрету манифестация состоялась. Делегации собрались на площади Бастилии, чтобы двинуться затем на кладбище Пер-Лашез. Во главе демонстрантов, число которых достигало 25 тысяч, шел Жюль Гед [242]

[Закрыть].

Полиция напала на демонстрантов. Но сколько она ни разгоняла демонстрантов, они вновь собирались в колонну. У каждого участника шествия алел в петлице красный цветок шиповника в честь тех, кто сражался и пал под красным знаменем.

У Стены федератов расположились сильные наряды полиции. Тем не менее несколько тысяч манифестантов прорвались на кладбище и бросили через головы полицейских свои красные цветы к подножию Стены федератов.

Поль Дельсаль писал впоследствии в своей брошюре «Париж во время Коммуны»:

«Парижский пролетариат, с трудом сдерживавший свое нетерпение в течение девяти лет, теперь впервые отдал дань уважения храбрецам, павшим за его освобождение».

Перед лицом народного движения за амнистию депутаты не могли уже и далее отвергать ее. Когда Гамбетта узнал, что бывший член Коммуны Тренке избран муниципальным советником от квартала Пер-Лашез, в то время как кандидат, которого поддерживал Гамбетта, потерпел поражение, он убедился в необходимости что-то предпринять.

Именно в этих условиях Гамбетта, бывший председателем палаты депутатов, поднялся со своего кресла, чтобы выступить в защиту предложения об общей амнистии, которое и было принято 312 голосами против 116. Оно было одобрено также и сенатом, и 11 июля 1880 года закон об амнистии был обнародован.

Реакционеры и клерикалы не сложили оружия и продолжали кампанию злобной клеветы на побежденную Коммуну, которая так сильно напугала их когда-то. Но республиканцы, которые тоже были напуганы ею, начинали осознавать, что Коммуна спасла республику.

Камилл Пельтан писал в 1880 году:

«Подавляя Париж, метили в Республику. Депутатам-республиканцам от Парижа, – добавлял он. – напоминали, что раздавленные и перебитые парижане были их избирателями».

В этом вопросе Коммуна показала, по выражению Ленина,

«как единодушно умеет пролетариат осуществлять демократические задачи, которые умела только провозглашать буржуазия» [243]

[Закрыть].

И Ленин добавлял:

«Только геройству пролетариата обязана своим упрочением республика, т. е. та форма государственного устройства, в которой классовые отношения выступают в наиболее неприкрытой форме» [244]

[Закрыть].

Героическая борьба Парижской Коммуны сделала невозможной реставрацию монархии. Эта борьба поставила перед международным пролетариатом проблему единства рабочего класса, его организации и борьбы за построение социализма.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. От марта 1871 к октябрю 1917

Солидарность трудящихся Англии и Германии с парижскими коммунарами. – Коммуна и трудящиеся Венгрии. – Коммуна и польское революционное движение. – Заключение в тюрьму Августа Бебеля и Вильгельма Либкнехта за их выступления в защиту коммунаров. – Карл Маркс и Ленин об уроках Парижской Коммуны. – Торжество идей, во имя которых боролись и умирали коммунары. – Мощь социалистического лагеря и рост влияния международного рабочего и коммунистического движения

Парижская Коммуна в силу международного характера некоторых ее требований не могла пройти бесследно и не вызвать отклика у трудящихся всех стран.

Несмотря на политику изоляции Коммуны, жестоко проводившуюся версальцами, за границей в большей или меньшей степени знали о том, что происходило в Париже.

Так, например, в воскресенье 16 апреля в лондонском Гайд-парке под руководством Демократической лиги состоялся народный митинг в поддержку Парижской Коммуны. Обращение, принятое присутствующими, приветствовало коммунаров как пионеров и строителей нового «социального строя» и разоблачало версальцев как «достойных последователей героя декабрьского переворота, подлых прислужников деспотов Европы» [245]

[Закрыть].

Лондонская газета «Standard» писала 19 апреля о Парижской Коммуне:

«Коммуна приобрела в Париже много сторонников благодаря своим декретам о квартирной плате и о пенсиях вдовам национальных гвардейцев. Штурм Парижа был бы сопряжем с большими трудностями».

В «Journal Officiel» Коммуны 22 апреля была перепечатана статья из брюссельского еженедельника «Liberte», в которой говорилось:

«Пусть наши друзья из Коммуны, презревшие клевету и смерть во имя защиты своих принципов, не отчаиваются, даже если они будут побеждены; но этого не случится. Это они открыли эру органического социализма. Мы далеко ушли вперед как от путаного и мистического февральского движения, так и от стихийного июньского восстания. Организация сплотила ряды рабочего класса, и она впервые одержала победу. История не знала более торжественного момента. Рабочий народ проявил энергию, являющуюся отличительной особенностью тех классов, которые невозможно более подавить, единодушие в действиях, которое служит залогом победы, богатство людьми и богатство идей, которое является гарантией будущего…

И в то время, как Париж сражается, во всех его кварталах словно из-под земли вырастают комитеты, призванные поддерживать его пыл и энергию. О наивные люди, вы кричите, что в Париже царит анархия, только потому, что его демократия изобилует людьми, жаждущими проявить себя, пылкими в борьбе, до безумия любящими свободу и независимость, но едиными в общем деле…

Какое величественное зрелище являет этот Париж, один поднявший перед лицом всего мира красное знамя и вот уже двадцать дней победоносно удерживающий его! Он рассчитывал сперва на провинцию, но реакция сломила ее. Он победит один…»

В номере от 24 апреля «Journal Officiel» поместил сообщение из Португалии, которое свидетельствовало о большой активности международного рабочего движения, усилившегося, несомненно, под влиянием победоносной революции 18 марта.

«Интернационал, – писала в номере от 15 апреля лиссабонская «Diaro de Noticias», – распространяется все шире и шире, создавая свои ответвления во всех частях Европы. Во Франции, Бельгии, Германии, Швейцарии, России, Италии и Испании активно действуют его агенты. Эта пропаганда ведется с большим успехом в Бирмингеме, Ноттингеме, Ньюкасле, Брайтоне и Шеффилде – одним словом, во всех крупных промышленных центрах.

Две газеты, «Reynold's Newspaper» и «Eastern Post», являются органами Интернационала. Эти газеты широко распространены среди рабочего класса. Крупные суммы вносятся по подписке; все средства используются, чтобы объединить всех трудящихся Европы [246]

[Закрыть]. Никогда еще, – добавляет газета, – пролетариат не был так подготовлен к тому, чтобы нанести удар по остаткам феодализма и монархизма».

2 мая «Journal Officiel» опубликовал обращение к трудящимся Парижа, единодушно принятое на собрании социалистов в Ганновере, на котором присутствовало 3 тысячи человек. В этом документе говорилось:

«Нет, вы не банда разбойников, убийц и грабителей. Мы видим в вас пролетариат, борющийся за права человека. Трудящиеся Франции! Вы являетесь авангардом армии, сражающимся за освобождение всего мира; взоры его прикованы к вам, симпатии его на вашей стороне, он рассчитывает на вас».

И «Journal Officiel» добавлял, что «Norddeutsche Allgemeine Zeitung»,

«публикуя это обращение, напоминала о чувствах уважения и симпатии, которые французская пресса и даже дипломатические представители правительства 4 сентября проявляли во время войны к некоторым немецким патриотам, выступившим против аннексии Эльзаса и Лотарингии. И прусская газета спрашивала, сохранят ли Бебель и Либкнехт, которых считали в то время во Франции выдающимися личностями, свой престиж и теперь, когда они прославляют действия Центрального комитета и правительства Ратуши».

Действительно, руководители немецких социалистов Август Бебель и Вильгельм Либкнехт, протестовавшие против аннексии Бисмарком Эльзас-Лотарингии, заявили о своей солидарности с коммунарами Парижа, к которому обращали свои взоры сознательные трудящиеся всех стран.

Если сражавшийся Париж вызывал за границей уважение, то версальская клика подвергалась там суровому осуждению.

Так, например, газета «Times» напечатала резкую статью о том, как живет Версаль. В этой статье говорилось:

«Версаль – это новый Кобленц [247]

[Закрыть], Кобленц 1871 года. Разница только в том, что некогда был Кобленц аристократии, а теперь – Кобленц буржуазии; настал и ее черед…

Банкиры, торговцы, капиталисты, люди с большими доходами, чиновники правительственных учреждений, крупные и мелкие, от нечего делать проводят свoe время на улице Резервуар или под старыми вязами парка, критикуют, дают советы, зубоскалят, как они это делали бы на парижских бульварах. Они выражают свое презрение к империи, которая дала им возможность обогатиться, объявляют себя легитимистами, орлеанистами, а если потребуется, то и республиканцами. И если Республика вернет им их ложу в Опере, обеспечит спокойствие в Париже, спокойствие, которое приведет к оживлению деловой активности, то эти люди готовы стать кем угодно, только не бонапартистами, хотя когда-то они с энтузиазмом отдавали свои голоса за империю во время плебисцитов.

«Империя разорила нас, она лишила нас покоя, затеяла вопреки нашему желанию войну, войну безумную и губительную. Вот что значит доверять судьбы страны одному человеку!» – так они рассуждают, но мгновение спустя, обсуждая серьезным тоном создавшееся положение, они уже не знают, ни куда они идут, ни чего они желают-монархии или республики, всё критикуя и приходя к выводу, что нельзя более жить в условиях анархии и что нужна железная рука, чтобы все спасти».

Эта картина, с некоторыми коррективами, сохраняет известную актуальность и ныне, если иметь в виду некоторые круги общества и их отношение к режиму личной власти.

Известно, что Парижская Коммуна, которая была движением, вышедшим из национального протеста против сообщников чужеземных врагов Франции, вдохновлялась в то же время самыми высокими и благородными чувствами интернационализма. Венгерский рабочий– революционер Лео Франкель был не только выдвинут кандидатом и избран членом Парижской Коммуны, но ему доверили ответственный пост в правительстве Коммуны – пост делегата труда.

Венгерские рабочие знали о том, что один из них играет важную роль в Парижской Коммуне; с радостью встретили они провозглашение Парижской Коммуны и торжество революции 18 марта. Геза Шульгоф, принимавший в то время участие в венгерском рабочем движении, писал впоследствии по этому поводу:

«Только рабочие признали важное значение парижских событий. Они начали повсеместно действовать, с гордостью взирая на своих парижских братьев, которые придавали новое, еще большее значение социализму. Общий поток увлек венгерских рабочих, стачки вспыхивали, так сказать, стихийно».

Венгерское правительство подавило стачечное движение. Оно прибегло к арестам, но рабочие Будапешта организовали манифестацию, протестуя против этих репрессий, и направили в парламент петицию с требованием освободить заключенных. Рабочие направились к парламенту, проникли в его здание и заняли трибуны, но в конце концов были удалены оттуда полицией.

В те дни, когда Парижская Коммуна вела борьбу с врагами, один венгерский журналист писал:

«Граждане! Угнетенные народы везде пробуждаются и требуют свободы! Вот уже почти два месяца, как парижский народ борется против тирании угнетателей. Он не хочет больше ни императора, ни короля, ни массы никчемных попов, ни даже такой республики, где народ не имеет влияния. Чего он хочет – так это народной республики.

Граждане! Это от вас родина ожидает лучшего будущего. Прошлое принадлежало вельможам, даже настоящее отчасти еще принадлежит им, но будущее принадлежит народу».

Рабочие Венгрии, возлагавшие столь большие надежды на победу Парижской Коммуны, были сильно удручены событиями «Кровавой недели». Горечь и гнев переполнили их сердца. Они организовали массовую манифестацию в знак солидарности с Парижской Коммуной, задушенной после героического сопротивления.

Многолюдная толпа присутствовала на собрании, на котором было решено, что рабочие пройдут по городу С черными повязками в знак траура, «чтобы показать буржуазии, что, несмотря на поражение Парижской Коммуны, рабочие не считают свое дело погибшим».

По словам одного очевидца, демонстранты двигались нескончаемой вереницей; дойдя до городского парка, они запели «Марсельезу», сопровождая каждую строфу ее словами: «За новую революцию, за всемирную революцию!…»

В ответ на это 12 июня 1871 года полиция арестовала руководителя рабочих Андреаса Шей, а также многих деятелей Всеобщего рабочего союза.

Эти активисты провели долгие месяцы в предварительном заключении. Судебный процесс над ними начался лишь в апреле 1872 года. Властям не удалось доказать их виновность, и они были оправданы за исключением одного.

Эти преследования нанесли серьезный удар венгерскому рабочему движению, но это нисколько не ослабило глубокого влияния Парижской Коммуны на пролетариат Венгрии.

Лео Френкель, переживший Коммуну, одним из доблестных защитников которой он был, писал о ней в 1887 году:

«Революция, рождение которой было отпраздновано 18 марта на Монмартре, была не просто еще одной революцией, последовавшей за многими другими. Это была новая революция, поставившая перед собой новую цель; революция новая, ибо она являлась рабочей революцией. Коммуна стремилась не просто к учреждению и упрочению республики, она жаждала создания республики, основанной на труде… Она поставила своей целью положить конец эксплуатации человека и классовому господству. Невзирая на проклятия попов, на угрозы и насмешки правящего класса, несмотря на все бедствия и все опасности, великий идеал, воодушевлявший борцов Коммуны, будет и далее распространяться в массах, пока в один прекрасный день не приведет угнетенных к окончательной победе и к освобождению рабочего класса. Для нас, для нашего брата,

18 марта возвещает новый мир, новое общество».