Текст книги "Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян (ЛП)"

Автор книги: Земовит Щерек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

7
Сыробржицские

Хотя я и обещал, что больше с Удаем и Кусаем никуда не поеду, второй раз все же был.

Кусай узнал от матери, что в селе под Коломыей живут его родственники. Фамилия их Сыробржицские[78]78
  Syrobrzyccy


[Закрыть], – говорил Кусай, – из старой польской шляхты. В 1939 году они не предали народ и не съебались в Румынию, хотя им и было близко. Люди чести.

Меня вечно заставляло задуматься: вот как случается, что такие переполненные наркотой, разболтанные придурки как Кусай, как только приходится говорить об истории, начинают выступать точно тем же языком, как одурманенные своей миссией правые. Измена, честь… Ну да ладно, подумал я. Оно может быть и любопытно.

В Коломые мы взяли мотор и поехали в село под названием Ропушинец[79]79
  Несмотря на наличие на крупномасштабной карте Коломыйского района Ивано-Франковской области населенных пунктов с такими замечательными названиями как Саджавка, Старий Гвiздець, Верхнiц Вербiж, Пядики и т. д., населенного пункта (села, поселка, пгт) Ропушинэць (Ропушинець – укр.) не нашлось. А если учесть, что с польского это название можно перевести как Ропуха (жаба) + пушытыся (задаваться) (чуть ли не Жабокрычи из давнего кинофильма), можно предположить, что Автор данный населенный пункт придумал. Но тогда в душе начинает шевелиться сомнение: а не придумал ли Он и все остальное в этой замечательной книжке?… И, как потом делается ясно…


[Закрыть]. Следует признать, что уже сама тачка выглядела импозантно. Это был единственный из виденных мною автомобилей, в котором задницу ко всему остальному пришпандорили клеящей лентой. Скотчем! На дело пошло где-то с полтора десятка рулончиков, и, возможно, дешевле было бы все приварить, но таксист – пан Мыкола – выглядел человеком крайне апатичным, так что вся операция по сварке его, видно, попросту перерастала. И тогда по наименьшей линии сопротивления, вместо автомастерской он отправился в писчебумажную лавку за углом.

Ропушинець не нашелся, зато вот часовенка в с. Малый Гвоздец

Костёл в с. Гвоздец (может, тот самый)

В Ропушинце никто Сыробржицких, родичей Кусая, как-то вспомнить не мог, потому что довоенных жителей тут практически что и не было. Зато все показывали нам дорогу к польскому ксендзу, который хозяйничал в католическом приходе. Уже сам дом священника среди здешних нищенских, восточно-галичанских домишек походил на виллу диктатора из банановой республики. Жаль только, что не было пальм. Территорию охранял амстафф[80]80
  Американский стаффордширский терьер (hoffungs krieg) – порода собак, выведенная в США. В литературе по собаководству иногда встречается сокращённое наименование породы – амстафф.


[Закрыть], а орошающее устройство орошало тщательно постриженный газон. Рядом располагался абсолютно разваленный костел. Я понимаю, что все это выглядит словно фотография с антиклерикальной листовки, но именно так все и было. Ксёндз – высокий, молодой, в дорогих сандалетах и шортах – выглядел здесь ну словно английский колонизатор в Индии, не хватало разве что пробкового шлема. Он отличался буйной растительностью и говорил басом. Плакался, что нищета, что нет средств на восстановление костела. Тут же, лишь только увидав нас, появились любопытствующие монашки – в этой всеми забытой провинции мы представляли собой необычное зрелище. Монашки походили на хихикающих маппетов[81]81
  Маппеты (англ. the Muppets) – семейство кукольных персонажей, созданных Джимом Хенсоном с 1954 года (изначально для кукольного шоу Sam and Friends, затем для Улицы Сезам и других). Термин часто применяется и к другим куклам, выполненным в стиле Маппет-шоу.
  Впервые слово «Muppet» было употреблено в 1956, и, видимо, образовано из слов Marionette и puppet (марионетка и кукла).
  На вид (если кто не видел этих передач или фильмов), нечто среднее между обезьянами, поросятами и лягушками.


[Закрыть]. Они толпились вокруг ксендза, возвышавшегося над ними словно поросший шерстью мраморный памятник, и подтверждали: ну да, все плохо и нищета. На этом фоне оросительная установка замечательно орошала газон, и пес с удовольствием качался по орошенной травке. Ксендз ничем не мог нам помочь в плане родичей Кусая. Приходские книги, как утверждал, спалили большевики. Опять же, у него обед стынет. Действительно, чувствовался запах котлеток. Лично я просто не мог во все это поверить. Я не верил, что мужик может быть настолько стереотипным катабасом[82]82
  Зашоренный, невежливый, глупый ксёндз (katabas).


[Закрыть], причем, не в плане иронии, а вот так, в жизни. Лично я подозревал, что перед нами ксёндз-хипстер[83]83
  Хи́пстер, хипстеры (для молодежи – инди-киды) – появившийся в США в 1940-х годах термин, образованный от жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть в теме», «быть на топе» (отсюда же и «хиппи»). Слово это первоначально означало представителя особой субкультуры, сформировавшейся в среде поклонников джазовой музыки; в наше время обычно употребляется в смысле «обеспеченная городская молодёжь, интересующаяся элитарной зарубежной культурой и искусством, модой, альтернативной музыкой и инди-роком, артхаусным кино, современной литературой и т. п.».


[Закрыть]. В связи с этим, я спросил, а нельзя ли нам будет свернуть папироску с травкой в тени липы, что росла у ксёндза во дворе. Ксендз осенил нас знаком святого креста и приказал сваливать.

Тем не менее, мы свернули, сразу же за оградой дома священника. Жара была сумасшедшая. Дома зияли распахнутыми хавалами окон. Одна из женщин, с которой мы заговорили на улице, вспомнила, что когда-то, и правда, Сыробржицские здесь жили. И одна из представительниц семьи проживает до сих пор, но фамилия у нее уже другая. По мужу потому что. Но тоже поляка, – покачала женщина головой. – Никто их тут не любит, – прибавила она.

Дом бывшей Сыробржецкой был сельской развалюхой, расположенной посреди старого сада. Чуть подальше высились какие-то колхозные постройки. Сама пани Быковская – вот как звали ее теперь – была бойкой старушонкой с золотыми зубами и волосами, зачесанными в высокий кок. Увидав Кусая, она обрадовалась. Перед тем, правда, они никогда его не видела и даже ничего не слышала о его существовании, но обнимала, словно собственного сына. И пригласила нас войти.

Перед телевизором сидел пан Быковский. Он смотрел какой-то российский телесериал, действие которого разыгрывалось в среде милицейских кадетов. Мужичок был прелестным дохлячком, нас приветствовал с радостью и какой-то долей бесшабашности. На настенном ковре висела старая, проржавевшая сабля. Над ней – рынграф[84]84
  Рынграф (ryngraf) – горжет, металлический щиток с изображением, чаще всего, религиозного содержания, который рыцари носили на шее.


[Закрыть] с Марией.

Но уже к столу пригласили только Кусая. Семейство Быковских ужасно перед нами извинялось, но, – говорили, – к столу в их семье приглашают исключительно шляхтичей. Всех остальных попросили присесть перед телевизором. Я просто поверить не мог. Как они прожили с подобными фанабериями пятьдесят лет в отчизне трудового народа? Зато хоть сделалось понятно, почему здесь их никто не любит.

Так что мы сидели с Удаем перед телевизором, смотрели сериал о русских кадетах, пока что невинных и переполненных замечательными идеалами, словно Эраст Петрович Фандорин, но уже очень скоро должных сделаться жирными, льстивыми и сволочными.

А за столом пан Быковский и пани Быковская – primo voto Сыробржицкая, показывали Кусаю какие-то старинные дворянские бумаги, вытащенные из тайника под досками пола.

Кусай глядел на это все, осматривал, даже пробовал читать и обнюхивать, только ничего не понимал. Он лишь покачивал головой и был город тем, что его предки не изменили и были людьми чести.

8
Гонзо

И вот так оно и пошло, что я начал профессионально заниматься тем, что гнал туфту. Попросту – врал. Если говорить о деле более профессиональными терминами – я фиксировал национальные стереотипы. Чаще всего – гадкие.

В денежном плане, это выгодно. Потому что ничто в Польше не продается лучше, чем Schadenfreude[85]85
  Злорадство (нем.). Но вот Гугль-переводчик утверждает, будто это «ликование». Так что поостерегитесь пользоваться.


[Закрыть]. Я это прекрасно знаю. Хватило того, чтобы я написал несколько текстов на тему Украины в гонзо-тоне[86]86
  См. сноску 61.


[Закрыть] – и у меня тут же появились заказы. В тех первых текстах я эпатировал украинским распиздяйством и растасканностью. Все должно было быть грязным, крутым, жестоким. В этом и заключается суть гонзо. В гонзо имеется водяра, бычки, наркота и телки. Обязательно включение вульгаризмов. Так я писал, и было здорово.

Самый лучший постоянный заказ я получил от одного недавно родившихся в Кракове Интернет-порталов. Еженедельно я должен был отсылать им очередную порцию украинского мяса. Они ожидали хардкор, так что хардкор и получали.

Но перед тем я должен был придумать себе псевдоним. Под собственной фамилией публиковать всю эту хрень мне не хотелось. Так что подписывался как Павел Понцкий[87]87
  Poncki. Конечно, по-русски нужно было бы писать как «Понтийский» (ясен перец, намек на Понтия Пилата). Но вот известно ли Автору, что «Понт» – это Понт (др. – греч. Πόντος, лат. Pontоs, арм. Պոնտոս, груз. პონტო) – северо-восточная область Малой Азии, на севере примыкавшая к Понту Эвксинскому (др. – греч. Εὔξενος Πόντος, лат. Pontos Euxinus) – Гостеприимному морю, ныне Чёрному морю, и что в ней имелись свои республика, царства и цари…


[Закрыть]. Мне это показалось круто. Библейские псевдонимы всегда звучат классно. Как Джизес из Лебовского или Крис Понтиус из Чудаков.

Во всяком случае, они платили. И спонсировали очередные выезды на Украину. Так что я врал на всю катушкуи придумывал истории настолько хардкорные, что они в нормальной голове никак не умещались. Из Украины я творил сумасшедший дом на колесиках, преисподнюю а-ля Кустурица[88]88
  Что, еще и этого объяснять? Лучше скачайте и посмотрите «Подземелье» или «Черную кошку…»


[Закрыть], в которой все может случиться, и в которой все случается. Дикий, дикий восток. Полякам это нравилось, они кликали и читали. А чем охотнее они кликали, тем охотнее и больше платили рекламодатели. Продажа отрицательных стереотипов в отношении соседей приносило в Польше вполне конкретные бабки.

Но здесь дело было даже не в том, будто бы я что-то имел к Украине. Совершенно не имел. Все это вышло как-то само по себе. И, как оно всегда бывает, поначалу у меня были самые лучшие добрые намерения. Или, что точнее – у меня не было плохих. Ребята, не думайте, я знаю, чем дорога в ад вымощена.

Короче, я ездил по Украине и искал темы. А они имелись повсюду, достаточно было осмотреться.

К примеру, как-то раз Мачек, мой шеф, пожелал получить гонзо по трогательной общественно-важной теме. Понятия не имею, откуда мне в голову пришел алкоголизм. И я сделал лже-репортаж про бабку-травницу, колдунью, которая лечила от зависимости к водке. Про нее я услышал, когда развлекался во Львове. Сейчас я уже и не помню, где в этой истории кончается правда, а начинаются враки. Все связи я затираю очень даже хорошо.

В моем гонзо-репортаже все это излагалось так: в результате процесса урбанизации СССР моя бабка-травница пару десятков лет назад перебралась из села в город, и уже не жила, как типичная колдунья, в деревянной избушке, завешанной гирляндами чеснока и пучками лечебных трав, а в львовской хрущевке на улице Лыпыньского. Лечебные травы и чеснок висели теперь на балконе, а декокты изготавливались в ванной[89]89
  Для особо занудных: во Львове имеется улица Липинского, а декокт – это устаревшее наименование лечебного отвара.


[Закрыть].

К бабке-травнице приходили женщины с мужиками-аликами и вопили во всю Ивановскую: помогите, баба Леся, помогите, нет с этим иродом жизни, пьет все, что горит – а мужики стояли у них за спинами, пошатываясь на ногах и разглядываясь по сторонам, словно недоразвитые дети. Баба Леся окуривала нарушителей семейной идиллии травками, давала пить какую-то дрянь, сжигала какие-то нитки и брала приличные бабки. Ясен перец, ничего это не помогало, плацебо – оно плацебо и есть, но с рекламациями мало кто приходил, точно так же, как мало кто приходит с рекламациями в церковь, что молитвы, видишь ли, не действуют.

Но в моей версии лечение бабы Леси все же помогало, по крайней мере, на какое-то время. Потому что в той гадости, которую давали выпить алкоголику, находилось растворимое средство для прочистки труб, так что у мужика-пьяндылыги пищеварительный тракт расхерячивало так, что он не мог глотнуть не только спиртного, но и котлеты по-киевски. Жены, понятное дело, воспринимали это как божью кару, а когда после длительного лечения пациент приходил в себя, гортань была настолько разрушена, что любой глоток чего-либо кроме молока вызывал такую боль, словно бы в горло заливали растопленный металл. Микстура бабы Леси – врал я напропалую – распространилась по всей Украине. Сама же баба Леся размышляет о том, как поставить виллу в районе для элиты Санта Барбара под самим Львовом и покупает «хаммер». Понятное дело, с водилой, потому что прав у нее нет.

Главный редактор Мачек прочитал, сказал, что нормально, но – спросил – а что если наши бабы тоже станут делать подобное своим мужьям-пьяницам? И что будет, когда люди потравятся, а на нас начнут приходить судебные иски, поскольку это заебательское know-how пошло именно от нас?

Тогда я дописал в своей статье, что долгосрочно терапия бабы Леси не сработала. Мужики с сожженными гортанями теперь садятся голыми задницами в наполненные спиртом тазики, так что слизистая оболочка в прямой кишке поглощает испарения алкоголя. И вот как выглядят теперь их пьянки: шесть мужиков сидят кружком со спущенным исподним, шмалят самокрутки, и постепенно мужики делаются все более готовенькими. Так что, мало того, что эффектов от лечения ноль целых шиш десятых, так еще же и лажа в плане эмстетики, так что собственные бабы на мужей уже и глядеть не могут. Хуже того, посиделки в тазиках с наступлением весны переносятся на пленер, так что алкоголики с гортанями, сожженными микстурами бабы Леси, становятся постоянным элементом украинского пейзажа.

Короче, я ездил и разыскивал темы. Паспорт уже весь был запечатан украинскими штемпелями, как у приграничной мурашки. Иногда из одной поездки удавалось вычесать с полтора десятка гонзо и обеспечить публикации на несколько месяцев. Вот, к примеру, как-то раз я отправился в поездку на Буджак.

Буджак[90]90
  А знаете, как Буджак по-польски пишется и произносится? Budziak – Будзяк (почти «будяк» – или «пи-и-иво»).


[Закрыть] – это самый конец света. Слепая кишка Украины, которую засунули между Черным морем, Румынией, Молдавией и Приднестровьем. Край, который не существует. Одним словом – трудно представить себе в Европе жопу более черную, чем Буджак.

Сначала нужно было доехать поездом из Львова в Одессу. Билетов уже, вроде как, не было, но достаточно было пройти через первый перрон в «ВИП-кассу» на втором этаже вокзала, чтобы оказалось, что билеты таки есть. В ВИП-кассу пройти мог каждый. И достаточно было доплатить несколько гривен. И уже было готово гонзо о коррупции на железных дорогах, о мафии кассирш, которые продавали билеты налево и снимали дань с теток, убиравших туалеты.

Я взял билет в купейный вагон. Плацкарт уже надоел. Вообще, плацкартные вагоны походили на мясные магазины с человечиной на полках. К тому же по ним шатались ужранные польские «турысты» в поисках «русского» для совместной попойки: слависты, россиеведы, украинисты. Не дай Боже, чтобы кто-то из пассажиров вскрыл пиво – ему на голову тут же садилось с пару десятков поляков, изучающих восточнославянскую филологию и дышащих водярой, и начинало петь песни по-русски. Как правило – более всего «по-русски» вели себя в плацкартных вагонах именно поляки, ищущие восточного хардкора. Из этой ситуации тоже родилось не одно гонзо.

Место напротив принадлежало – как оказалось – канадцу по фамилии Ригамонте. Как только он узнал, что я из Польши, то тут же начал восхищаться тем, что это страна, не тронутая цивилизацией, что по деревням бабули в платочках, что соседские общности у нас еще те, что были до современности, что традиции с обрядами, что если кто умрет, то приходят соседи, жгут свечи и поют; что – если брать вообще – общество у нас не тронуто гадостью нынешнего времени, но сохранило старинную, добрую, аграрную идиллию. Сплошная тебе Руритания[91]91
  Словечко, придуманное Автором: смесь «rural» – сельский, деревенский + «раритет».


[Закрыть].

Задалбывал он меня капитально, в связи с чем я ходил курить в тамбур. При этом я проходил мимо купе проводников. В нем сидела проводница с проводником[92]92
  Не знаю, почему, но Автор везде пишет эти слова как «prowadnica», «prowadnik». В польском языке слово «prowadnica» означает «проводник тока», «стержень из токопроводящего материала», «направляющая (для чего-либо)». Наши железнодорожные «проводница», «проводник» – это «przewodniczka», «przewodnik».


[Закрыть] из другого вагона. Пили водку. Похоже было на то, что проводница весьма скоро проводником будет трахнута. Вона я, проводница государственных железных дорог, пущай со мной что станется, то и станется. И трах, похоже, таки стался, потому что на протяжении пары десятков километров купе проводников было закрыто. Потом оно опять было открыто, а проводники все так же пили водку, правда, теперь они были какие-то более распоясанные. А потом к ним пришел еще и охранник. Он сел с ними, ел с ними, и запанибрата выпивал. Толстый он был, что твоя бочка. На поясе у него была кобура с пистолетом. Может быть, и газовым, но я так не считаю. Через какое-то время он был уже совершенно пьяным, морда багровая, но кобуры он не отстегивал.

Я возвращался после перекура в купе, а там уже ждал тот дебил Ригамонте. И мне приходилось выслушивать, какой там у нас в Польше здоровый, крепкий примитивизм, какое это у нас счастливое общество, и – клянусь – страшно хотелось набить ему рожу. Далеко за Жмеринкой, в какой-то Дупивци Стэповий или какой-то другой, столь же завлекательной местности, поезд остановился. Я как раз шел покурить. Вот Ригамонте и попросил меня при случае спросить у проводников, как долго поезд будет стоять, а то он заметил, сказал он, на перроне открытую лавку, так что желал выскочить купить какого-нибудь пивка.

Толстый охранник уже снял рубашку и сидел в купе проводников полуголый. Мокасины, брюки; жир выливался на пояс с кобурой. Я спросил, через сколько поезд тронется. Мне ответили, что минуты через три и налили рюмку водки. Я выпил, поблагодарил и возвратился в купе. Ригамонте я сказал, чтобы летел пулей, потому что у него имеется с полчаса. Тот обрадовался и пошел. Через минуту поезд тронулся. Задумавшись о своем, я глядел, как перепуганный Ригамонте бежит за уезжающими вагонами, за своим рюкзаком, документами и шмотками, в одних только вьетнамках и шортах, как он размахивает руками и чего-то кричит.

Уже из одной этой ситуации родилась парочка гонзо, которые я, не отходя от места, настукал в вагоне, на ноуте, который беру с собой в поездки. Первый гонзик был о том, как натрахавшийся в три жопы охранник в одних трусах и заткнутым в них громадным смит-энд-вессоном терроризирует вагон. Второй – о несчастном канадце, от которого сбежал поезд, и который остался сам на перроне, посреди ночи – без бабок, паспорта и рюкзака. Я представлял, а вот что подобный Ригамонте мог бы в подобной ситуации сделать. И я выдумал, как он идет в ближайшее отделение милиции и пытается чего-то объяснять пузатым мусорам сначала по-английски, а потом по-французски, что он – гражданин Канады и подданный Ее Королевского Величества, и что он желает незамедлительно связаться с консульством. В отделении на него пялятся широко раскрытыми глазами, принимают за нарика и бросают в обезьянник, где его неоднократно насилуют сокамерники.

Это к примеру.

Одесса, Одесса, Одесса. Я любил этот город. Тогда еще любил. Любил даже тот советский одесский бетон, в котором – вместо гравия – были раскрошенные ракушки. Я любил этих золотозубых наглых бабищ, которые широкими задами восседали на ступеньках украшенного звездой вокзала города-героя СССР и орали на всю ивановскую, что у них имеются квартиры для приезжих, а когда кто-нибудь к одной такой подходил, все остальные тетки бросались на несчастного вырывая его одна у другой выкрашенными ярко-красным цветом когтями.

Я любил этот город. Мне казалось, что именно так должна выглядеть Гавана, разве что по Одессе, вместо старых паккардов, двигались ржавые волги. Но, если принять во внимание, что «волги» – это советские версии американских крейсеров шоссе, то, в принципе, выходило одно на другое. Впрочем, именно так тогда строились все города в теплых странах – то ли на Карибах, то ли на Индийском океане, то ли на Черном море. Первая, XIX-вековая глобализация. И это доказательство того, что Россия никогда не задумывалась над тем, выбирать ей евроазиатскую степь или Европу. Степь пришла к ним вместе с татарами, и время тогда было недоброе. Европу же русские копировали всегда и издавна у себя устраивали. Во всяком случае – пытались. Одесса была замечательным тому примером. Петербург – тоже. Да и все остальное: администрацию, философию. Иногда по причине подобного копирования у них выходила пародия. Об этом еще де Кюстен писал. Но иногда и нечто гениальное – к примеру, литература. Сквозь тень платанов золотыми пятнышками чирикало солнце; старики в коричневых брюках, рубашках с коротким рукавом и в соломенных шляпах играли в шашки, шахматы и трик-трак[93]93
  Французы хвастают, что играют в трик-трак с XV века, но вот на востоке считают, что нарды (шеш-беш, коша, тавла, по-английски – бэкгаммон) были изобретены в Персии еще в III тысячелетии до н. э., и что даже индийцы, изобретатели шахмат, не смогли понять эту игру и научиться в нее играть… «Восток – дело тонкое» ©.


[Закрыть]. Штукатурка весело слетала со стен, а волнообразные тротуары выглядели сошедшими с ума от счастья и скалились дырами во все стороны. Если даже это было всего лишь копией средиземноморья – то копией удачной.

Я любил Одессу.

Гонзо из Одессы было несколько. К примеру, про бабку, сдающую квартиру и убивающей своих квартирантов посредством газовой печки с утечкой. Бабка грабила у них все, что те имели, после чего – вместе с дедом, ведь что это за бабка без дедки – вытаскивала тела на крышу хрущевки, на которую никто никогда не выходил – и там и оставляла. Покойников обнаружили лишь после того, как сделался популярным Google Earth.

Вот какие бредни я писал, а люди это читали.

Та самая старая Одесса и незабвенная Малая Арнаутская, где делается вся контрабанда…

Пивные на Дерибасовской только-только появлялись. Только-только чего-то там нарождалось. Дизайн был совершенно ламерским[94]94
  Определение слова «ламер» взято вот отсюда: https://lurkmore.co/%EB%E0%EC%E5%F0: Ламер (от пиндосск. lame – хромой, калечный; от исп. lamér – лизать, (реже) ягненок, что тоже как бы намекает; в переводе с недословного жаргона – унылый, или также – «криворукий» (комп. сленг)) – человек, абсолютно некомпетентный в той или иной сфере, обычно в компьютерной, но твёрдо уверенный в обратном и не предпринимающий абсолютно никаких попыток что-нибудь узнать.
  Альтернативные варианты определения:
  Чайник – не знает, но хотел бы узнать; ламер не знает и знать не хочет.
  Ламер – это чайник, который думает, что он – хакер.
  Ламер – это чайник со свистком.
  Чайник – это тот, кто всегда наступает на грабли, а ламер это тот, кто думает, что никогда не наступит на грабли, но наступает на них чаще, чем чайник.
  Обычно термин используется хацкерами, геймерами и другими продвинутыми компьютерными любителями. При этом редко используется компьютерными профессионалами, не считая админов и прочего IT-персонала.
  У программистов, например, для обозначения подобных личностей есть свои термины: «идиот», «dummy», «stupid», «дурак», etc, которые, что характерно, негативной окраски почти не несут. Есть ещё code monkey и его аналоги, но у них другой смысл.
  Во времена расцвета DOOM – противоположность Думеру. И, наконец, замечательный афоризм: «Есть 2 типа людей: чайники и ламеры. Из первых вырастают гуру, а вторые так и остаются ламерами».


[Закрыть], выглядел он так, как будто спецы по интерьеру пытались скопировать рекламные буклеты ИКЕА[95]95
  IKEA («ИКЕА», также иногда произносят как «Икея») – нидерландская производственно-торговая компания (имеет шведские корни), владелец одной из крупнейших в мире торговых сетей по продаже мебели и товаров для дома. Полное наименование – IKEA International Group. Штаб-квартира – в городе Делфте, провинция Южная Голландия.


[Закрыть], как я сам прекрасно это знал по польским девяностым годам. А вот названия улиц звучали в ушах словно колокола: Екатерининская, Малая и Большая Арнаутская, Ланжероновская…

На Молдаванке, где я от нечего делать разыскивал следы еврейских гангстеров[96]96
  Именно так у Автора. Хотя читали мы польские издания тех же Одесских рассказов. Везде было написано честно: bandyci. Никаких гангстеров.


[Закрыть] Бабеля – не было практически ничего. Нет, по морде, понятное дело, получить было можно, но для этого еще нужно было очень даже постараться. Я постарался и получил, исключительно во имя искусства. Гонзо из случая получилось весьма даже ничего. С одесской лестницы открывался абсурдно гадкий вид на порт. В порту висели плакаты Юлии Тимошенко[97]97
  Не забывайте, когда происходят описываемые здесь события. Вы скажете: так совсем даже недавно. Таки я спрошу, и где типэр та Юлия Тимошенко? Пишет законы про удешевление газа, это ж уже пару лет пишет. И игде ее плакаты? Вай-мэ!..


[Закрыть]. Здесь она выглядела словно оккупантка. И вообще, украинский язык, который кое-где таки здесь проблескивал, походил на язык оккупанта. На набережной стояла фигура молоденькой жены моряка, которая – вместе с детьми – прощалась с уплывающим далеко-далеко мужем. Статуя была невероятно кичевой, как и большинство современных статуй в этой стране, зато невероятно чувствительная. Я стоял и глядел на Черное море. К ограде подошел молодой отец с сыном, возраста плюс-минус детей с памятника. Отец закурил, а мальчишка схватился за прутья и вглядывался в горизонт.

– Папа, а что там, на той стороне? – спросил мальчик.

– Балканы, – ответил отец. – Там живут наши приятели. Болгары. Сербы.

– И турки, – сунул я свои пять копеек.

– Не надо пугать ребенка, – с мягким укором заметил мне отец.

Из Одессы я поехал в Аккерман[98]98
  Белгород-Днестровский, Аккерман, Тира, Белгород, Монте Кастро, Аспрокастро, Алби Кастри, Четате Албе, – это все НАШ город! Так звучит девиз с сайта: http://akkerman-info.com/ Так что Автор отправился в Белгород-Днестровский (укр. Білгород-Дністровський, рум. Cetatea Albă; до 1944 – Аккерма́н – тур. Белая крепость) – город на берегу Днестровского лимана. Население составляет 60 тысяч жителей (2011).


[Закрыть].

– Субтропики, – сообщила мне шепотом расползшаяся женщина чиновного возраста, которая сидела рядом со мной в маршрутке. Я кивнул, потому что знаю, что у них тут имеются субтропики, которыми они хвалятся при каждой возможности. Они ужасно горды этими субтропиками, наконец-то получили их в результате тяжких трудов, но может показаться, что они все еще не могут поверить в свое счастье. Народ славянского севера, если говорить поэтическим языком: из стран тумана и дубрав, а если говорить языком более реалистическим: болот и грязного снега – добрался, прорвался, дорвался до страны субтропического счастья и – ничего не поделаешь – вырвался по этой причине из своего собственного контекста. И сделался чем-то иным, чем был раньше. А собственно, должен был сделаться, но как-то пока не делается.

– Субтропики, – повторила дама с наслаждением, растирая это слова по нёбу. – Вот человек и потеет. Так что нечего удивляться. Субтропики – это вам субтропики.

Тогда я начал придумывать про себя гонзо о жителях какого-то малюсенького приморского селеньица под названием Субтропическое, которые пожелали жить как итальянцы или греки – то есть беззаботно, на улице, в общем пространстве. Идея у меня была такая, что это им как-то не удалось, только мне никак не удавалось придумать, почему бы это у них не могло получиться. В связи с этим сюжет из головы выкинул.

Аккерман – это было что-то с чем-то. Я понятия не имел, как отреагировать на то, что увидел.

Это было ни городом, ни селом. На улицах, расположенных по-городскому, стояли сельские дома. И это был центр; вокруг деревни располагались нормальные постсоциалистические пригороды – крупноблочные дома, нечто универсамное и так далее. Вот только с этим «городским расположением улиц» – было упрощением. На самом деле, «городское расположение» было видно лишь на карте. В реальности все эти улицы сплетались с дворами, расцветали какими-то неофициальными переходами, перескоками на другие улицы, и эти перескоки и пешеходы, и автомобили – в том числе и милицейские – считались официальными коммуникациями. Нигде в Европе я не видал города, который до такой степени был лишен формы. Который самостоятельно бы формировался, пульсировал, изменялся. Здесь ничего не было постоянным. И ничто не было определенным. В окнах зданий, похожих на склады, висели занавесочки, а в некоторых старых, еще дореволюционных виллах сквозь стекла было видно нагромождение каких-то запыленных свертков. И все это тонуло в дикой зелени. Между двумя домишками на одну семью родом из деревни на конце света стоял высоченный жилой дом с мозаикой, изображавшей космонавтов. Перед ним сох пустой бассейн. И все это не имело никакого смысла, все было настолько абсурдным, что я сел на бортике того бассейна и совершенно потерялся. А потом пошел в аптеку и купил себе бальзам «Вигор». К счастью, там он имелся. Я развел его хлебным квасом начал пить небольшими глотками. Нет, умом этого города я охватить не мог. Впрочем, походило на то, что я был вообще единственным, кто это вообще пытался.

Я направился в сторону крепости. Ее построили турки, но кто бы сейчас вообще думал о турках. Трава здесь была такая, как будто сюда прибыла из степи. А степь здесь спускалась в море. Перед самыми крепостными стенами, на утоптанной земле была устроена дикая баскетбольная площадка. На доске возле корзины кто-то традиционно написал «NBA», а рядом, корявыми буквами: «MAIKEL DJORDAN».

Аккерман. Официально – Белгород-Днестровский. Перед войной здесь была Румыния. Тогда город назывался Четате Альба. Красивое название, хотя и не соответствующее. Про ту Румынию я спросил у одного деда, сидевшего на крыльце перед домом. Он сообщил, что румыны – то звери и едят сырое мясо. Что у них ужасная бедность, вонь и вообще все беды, и чтобы я, случаем, туда ни за что не ехал. Еще говорил, что помнит, как румыны оккупировали Одессу. Что были они – ну прям как дикие звери. И что немцы – к которым он попал в плен – по сравнению с румынами казались приличными людьми. Рассказывал, что румыны зверски мордовали евреев на скотобойнях, и что они охотились на людей прямо на улицах, словно на зайцев.

Никакое гонзо мне в голову не приходило. И вообще, как-то странно я себя здесь чувствовал, все меня перерастало. Нужно было поискать ночлега. Смеркалось, а городская атмосфера вообще густела. И я начал чувствовать, будто бы мне что-то угрожает. Во всей этой бесформенности. В этой всей неохватности. Для меня все вокруг ассоциировалось со всемирным распадом. С дюркгеймовским самоубийством[99]99
  Самоубийство – главная работа Эмиля Дюркгейма ((фр. David Émile Durkheim, 15 апреля 1858 – 15 ноября 1917) – французский социолог и философ, основатель французской социологической школы и структурно-функционального анализа. Наряду с Огюстом Контом, Карлом Марксом и Максом Вебером считается основоположником социологии как самостоятельной науки), изданная в 1897 году. Книга стала образцом социологического исследования. Дюркгейм использовал метод вторичного анализа существующей официальной статистики, стремясь доказать, что самоубийство имеет только социальные, а не психологические причины. Ряд исследователей считает данную работу «методологической классикой», а другие – крупной неудачей.


[Закрыть].

Таксист отвез меня в пансионат.

– А другого я и не знаю, – ответил он мне. – Возможно, это вообще единственный в городе.

В пансионате как раз проводился ремонт, но я посчитал, что другого выхода у меня нет. Я звонил и звонил. Домофон был прикреплен к калитке. Кнопку кто-то оторвал, так что нужно было совать палец в какие-то проводки. Я опасался, что меня стукнет током, потому что само устройство выглядело весьма серьезно: металлическое, приличных размеров, тяжелое. Минут через пять дверь открылась, и изнутри выбежал здоровенный пес: совершенно гигантская тварь, помесь боксера с теленком. Гавкал он как нанятый. А за псом вышла Пэрис Хилтон. Или некто, очень и очень на нее похожая. На ногах у нее были желтые носки с розовыми вьетнамками, которые вдавливали носок между большим пальцем на ноге и всеми остальными. Девица была раза в три меньше собаки. Девица сообщила, что пансионат закрыт, а родителей нет. – Уехали, – пояснила она, – в Одессу. На вид ей было лет восемнадцать. Я попросил меня впустить, чтобы она могла подзаработать. Девица подумала минутку и сказала о'кей, после чего открыла калитку. Пес глядел на меня с выражением: «ну шо, сука, только попробуй войти», написанным на морде.

Слева: понятное дело, крепость, но баскетбольной площадки не видно;

а вот справа: типичная застройка Аккермана

– Не бойся, – сказала Пэрис Хилтон. – Собачка не кусается.

– Тогда на кой ляд тебе такая собачка? – буркнул я, но тихонько. Пэрис схватила пса за ошейник и мягко придавила к земле. Тот послушно поддался. Уселся, но меня с глаз не спускал. Я знал, что если бы он только мог, то разорвал бы меня на клочки, а еще он знал, что я это знаю.

Комната, которую я получил, походила на гроб с матрасом в средине. Большую часть площади занимала кровать. Она стояла в проходе. Чтобы попасть в комнату из коридора, нужно было ступать на нее в ботинках. По-другому никак не получалось. Через окно можно было вылезть на навес над дверью. Пэрис Хилтон пришла с постельным бельем.

– Только оно нестиранное, – сообщила она, крутя носиком, – мы не ожидали гостей.

– Да ладно, – ответил я. – У тебя водка какая-нибудь имеется?

Водка была. А к ней еще и кола. А еще подружка. По своему образу и подобию. Мы сидели на навесе над дверью ремонтируемого пансионата, пили водку с колой из детских чашек с волком и зайцем и глядели на крыши Аккермана, города, не имеющего формы.

Впрочем, у пансионата формы тоже не было. Он расстраивался сразу же по месту. Словно коралловый риф. Коридоры в средине не имели какого-либо порядка, они вели именно туда, куда именно сейчас вело ответвление. Иногда нужно было протискиваться в проходе настолько узеньком, что человек с рюкзаком едва-едва в нем помещался. Девчонки быстро ужрались и начали запускать с мобилки «Тату». Под песню «Я сошла с ума» они начали, поглядывая на меня, целоваться. Я вздохнул. А уже через минуту подружка Пэрис начала блевать. И только тут до меня дошло, что со мной они пить не начинали, что бухают они уже давно, похоже, с самого утра. А чего: стариков нет, хата свободна. Девица все блевала и чуть не слетела с навеса. Пес же выглядел так, как будто бы этого падения только и ожидал. Как крокодил в Джеймсе Бонде[100]100
  В фильме Live and Let Die (1973).


[Закрыть]. Мы вернулись в комнату. Девицы отправились спать, а я остался. Вскоре после их ухода я услышал сопение. Собачка пристроилась у меня под дверью. Я боялся выйти даже в сортир за водой, а пить хотелось ужасно. Во рту у меня была пустыня, в голове шумело, но единственное, что я мог – это возвратиться на навес и продолжать хлестать водку с пивом или бальзам с квасом, глядя на хаос аккерманских крыш, океаническое пространство из толи, жести и черт знает чего еще. Под звездами, которые выглядели, как будто бы кто-то обстрелял черное небо из калашникова. Когда-то здесь была Греция[101]101
  Ну, скажем, дело было не совсем так. Тира – один из городов, основанный греками из г. Милета в VI в. до н. э. в Северо-Западном Причерноморье. Но Грецией он никогда не был. Даже не колонией. Тира представляла собой обычный рабовладельческий полис, т. е. город-государство. Верховная власть в Тире, как и в большинстве греческих полисов, принадлежала народному собранию. Главным органом исполнительной власти была коллегия архонтов.


[Закрыть], но в это мне не хотелось верить. В конце концов, я улегся на каменном навесе – и заснул.

Когда я уезжал, Пэрис с подружкой (а знают ли родители, где ты находишься, детка?) сидели на лежаках, выставленных в огороде. Между грядками помидоров и капусты. Глаза их были закрыты темными очками. Рядом с лежаками стояли стаканы с темной жидкостью. Это могла быть и кола без водки, только мне как-то не хотелось в это верить. Пэрис расставила ноги. Трусов на ней не было. А у меня ни на что не было сил. Мне нужно было успеть на автобус до Измаила. В этом же месте мне не хотелось оставаться ни минутой дольше.

Автобус опаздывал. Я сидел в привокзальной пивной, которая – если бы не меню – точно так же могла бы находиться где-нибудь в Индии. Вместо двери – тряпка, на полу бетонный сток, пластмассовые столики. Я пил чай и кофе. Попеременно. Из совершенно одинаковых чашек. Ко мне пристал какой-то парниша. Приблизительно моего возраста и роста, но сложенный словно танкетка. Короче, здоровенный тип, но лицо было даже ничего, честное. Он мне рассказывал, что работает строителем и что прекрасно зарабатывает. Что уже вскоре у него накопится на первого мерина. Ну да, не целого, не нового, тем не менее. Я спросил у него, а как живется в Аккермане зимой. Тот задумался. – Темно, – сообщил он наконец. – И дубарь.

Ну, блин, подумал я, оригинально. Но попытался представить себе этот вроде-как-город-вроде-как-село без зелени, без света – и задрожал. Я увидел трясущуюся от холода преисподнюю. Людей, бредущих на ощупь через мрак, через бессмыслицу, через отсутствие формы. Все это должно было быть ужасным. Человек не должен жить в подобных местах.