Текст книги "Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян (ЛП)"

Автор книги: Земовит Щерек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

5
Бизнес

Этого мужичка я встретил совершенно случайно где-то на окраинах Львова. Где-то возле того микрорайона, в который заезжаешь с польской стороны. Хрущобы, кущари, дорожки раздолбанные. А мужичок – ну прямо как на парад – костюм, отглаженная беленькая рубашка, галстук. Усы, лет около сорока. Элегантные мокасины легко перепрыгивали лужи. В руке он держал красно-белый пластиковый пакет с надписью «Marlboro». Мне казалось, что пакет тоже был отглажен.

– Прошу прощения, – обратился он ко мне по-русски. – Я здесь новый, только что приехал.

– Да я, собственно, тоже, – ответил я, потому что только-только вылез из маршрутки. – Чем могу помочь?

– Я ищу деловых контрагентов, – заявил на это тот.

– Лично я могу лишь пожелать успеха, – сказал я.

– А вы, – мужик похлопал меня по спине, – не желали бы войти в долю?

– Я? – страшно удивился я. – Только не надо. Я вас не знаю и вообще понятия не имею, о чем…

– В этом вот пакете, – сказал мужчина, поднимая пакет с надписью «Marlboro», – у меня план. Бизнес-план. Ничего не нужно делать, только реализовывать. Предприятие – игровой салон. Представляете? В эпоху персональных компьютеров, все те машины, флипперы[36]36
  Игровой автомат, в котором, управляя «битами», нужно как можно дольше удержать на игровом поле металлический шарик, за что насчитываются очки.


[Закрыть], совершенно все – пошло в утиль. Так что купить можно очень дешево. Ну, опять же, мода на ретро. Можно снять зал, поставить машины. Тут же ведь дело не только в том, чтобы пойти и сыграть, но еще и в том, чтобы с людьми встретиться, пива попить. Мы бы это пиво продавали, и вообще. Все бы было.

– Пан, – с трудом выдавил я из себя, – ведь я же вас не знаю. Вы только что меня на улице встретили…

– А, – разозлившийся мужик махнул рукой, – пошел ты нахуй. Вот и строй тут капитализм, блин. «Возьми жизнь в свои руки», говорили, хуй им в рот…

И пошел дальше. Через несколько сотен метров, я сам видел, он зацепил очередного прохожего, что-то объясняя и гордо показывая пакет с «Marlboro».

6
Кислота

У Удая с Кусаем[37]37
  Удай и Кусай, так звали сыновей Саддама Хуссейна.


[Закрыть] свои ходы во Львове имелись. Они знали, где можно купить травку. А план был такой: приезжаем на Украину, закупаем травку, курим и крутимся по стране без определенной цели. А в те времена ничего особенного нам было и не нужно. Едем в Крым – клёво. Направляемся в Донбасс – тоже нормально. В Гуляйполе – еще более зааебись. Всё равно и флаг в руки.

Удай с Кусаем и сами поехали на всю голову. Я удивлялся, что с ними поехал. Пацаны жрали все, что только давало в башку, а кислоту поглощали словно чипсы. Были они неразлучны. Нет, не геи, просто неразлучные. Бывает так иногда. Они вместе снимали хату, вместе квасили, маруху шмалили килограммами, а иногда, чтобы хоть как-то выдержать вертикаль, добирали чем-нибудь беленьким.

Вообще-то они были аудиофилами. Изучали звукоинженерию или чего-то там такое. В будущем собирались открыть студию звукозаписи. Пока же чего-то колупались в музыкальном производстве. Этим и зарабатывали на пропитание, но их аудиофильство заключалось не только в изучении инженерии звука и колупании в производстве, но еще и, к примеру, в том, что они полностью демпфировали комнату, в которой стояла воспроизводящая аппаратура, измеряли, в каком месте лучше слышно (с помощью каких-то таинственных устройств), рисовали мелом крест на полу, а потом садились в этом кресте и слушали, под абсолютно полным кайфом, какую-то странную музыку. Что это было, эмбиент, джангл, понятия не имею, может, электро[38]38
  Стили современной музыки, требующие слишком много места в ссылках для объяснения. Переводчик еще согласен, что Удай с Кусаем могли слушать «эмбиент» (в стиле последних работ «Тэнджерин Дрим» или Клауса Шульце), но вот в отношении другтх стилей сомневается, так как, к примеру, джангл = драм энд басс…


[Закрыть]. Как-то раз я пришел к ним без предварительной договоренности. Квартира была открыта, я и зашел. Я кричал, мол, «привет», только никто не отвечал. Была слышна приглушенная музыка. Я направился в главную комнату и толкнул дверь: они сидели неподвижно, рядом друг с другом, на громадном кресте посреди пола. Музыка, которую они слушали, была такой, что мне казалось, будто она ползла по стенам. Глаза их были закрыты черными очками, а так они и не шевелились. Они настолько одеревянели от кислот и один Бог знает чего, что меня даже и не заметили. Я же, признаюсь, чуточку перепугался. Вышел, тихонько закрывая за собой дверь, а вздохнул полной грудью только на улице.

Потом это аудиофильство им вроде как поднадоело, и они начали искать новых впечатлений. Какое-то время интересовались прибацанными кинофильмами, но и это им тоже быстро осточертело. Ведь сколько раз можно пересматривать собрание сочинений Ходоровского[39]39
  Алеха́ндро Ходоро́вски Прулья́нски (исп. Alejandro Jodorowsky Prullansky; род. 7 февраля 1929, Токопилья, Чили) – актёр, режиссёр, продюсер, композитор, драматург, мим, писатель, автор комиксов и психотерапевт. Особенно известен своими эзотерическими, сюрреалистическими и шокирующими фильмами, а также рядом комиксов. Кроме того, он – спиритуалист, придерживающийся течений нью-эйдж и дзэн, и один из ведущих мировых исследователей Таро. С конца 1990-х годов большое внимание уделял разработке психотерапевтической методики под названием психомагия, нацеленной на излечение от психологических травм, полученных на ранних стадиях жизни.


[Закрыть] и Пазолини[40]40
  Пьер Па́оло Пазоли́ни (итал. Pier Paolo Pasolini; 5 марта 1922, Болонья, Италия – 2 ноября 1975, Остия, Италия) – итальянский кинорежиссёр, поэт и прозаик. По своим политическим взглядам являлся марксистом и коммунистом, что находило отражение в его литературных и кинематографических творениях, в которых он с антибуржуазных позиций высказывался на темы политики, религии и идеологии, эпатируя публику оригинальными прочтениями классических мифов и сочетая марксизм с учением Христа и человеческой сексуальностью в самых разнообразных и неожиданных её проявлениях. Знаменитые фильмы: Евангелие от Матфея (1964), Средневековая трилогия (Декамерон (1971), Кентерберийские рассказы (1972), Цветок 1001 ночи (1974)). Убит неофашистами.


[Закрыть]. И как раз тогда они начали ездить на восток, где и познали просветление.

– О, я-а-а, – рассказывал Удай. – Старик, идем мы по киевскому парку, идем, нет, идем напрямик, потому что дорожку как-то потеряли (только лишь Удай с Кусаем были в состоянии потерять парковую дорожку), бредем в кущарях среди всего того дерьма и прокладок, и вдруг слышим, бли-ин, Полюшко-поле. Знаешь? Ну, сначала тыдым, тыдым, тыдым, а потом: «По-олюшко-по-о-оле, полюшко широ-о-око по-о-оле», врубаешься? Нет? Так прикинь. Мы слышим это «полюшко-поле», помпезная российская муза в полете, а мы посреди дерьма в кущарях, среди банок из-под бычков в томате и пустых бутылок, понимаешь…

– И чего? – разозлился я.

– Ну, так мы пиздуем через те кущари, пиздуем, а полюшко все ближе и громче, и тут мы выходим на такую заебись громадную площадь посреди парка, а на площади, мэн, военный хор в этих своих здоровенных фурах, и поют, блин, а-капелла. На полную катушку.

– Да ты чего, – не поверил я, – вот так запросто стояли посреди парка при полном параде и пели «Полюшко-поле»?

– Ну, стояли, – ответил на это Удай, – и слушающих даже особенно много не было. Пара каких-то дедков с орденами пило водку из кружек. А эти, ну как нищие в парке, поставленные в свои четыре ряда, хуярили «полюшко»…

– Может у них репетиция была… – не слишком уверенно сказал я.

– Хрен его знает, чего у них там было. Ага, и стояли они под Лениным. Господи Иисусе, какой же у них в этом их Киеве Ленин здоровенный! Блин, ты только представь, это же какой должен в Москве быть!…

– Блин, мэн, – прибавлял Кусай, – вот объясни мне, на кой ляд они вообще подписывают Ленина на пьедесталах? Оно ж сразу видно, что Ленин, а тут еще и написано – «Ленин». Причем, кириллицей, то есть, не для туристов, а только для самих себя. Это же точно так, как на каждой овце взять и написать «овца», чтобы кто-нибудь не перепутал и не принял за корову. Так скажи, есть в этом смысл или нет?

Удай с Кусаем считали, что украинская реальность – она исключительно кислотная и триповая[41]41
  Здесь «кислота» никак не связана с уксусом или лимонной кислотой, но ЛСД и ее производные (кстати, наркотиками не считающиеся, так как не приводят к привыканию, в отличие от того же кофе), а «trip» – состояние наркотического «отъезда».


[Закрыть]. Они были совершенно оторваны от действительности, и в связи с этим слегка придурковатые, но не настолько, чтобы перевозить собственные запасы через границу. Они знали, чем это грозит и не собирались проводить пары или сколько там лет в украинской тюряге. На это они были, как сами объясняли, «слишком впечатлительные».

Их дилерскими контактами были сквоттеры[42]42
  Лица, незаконно захватывающие помещения, чаще всего, для проживания, но, как видите, еще и для эксплуатации.


[Закрыть], захватившие гробницы на Лычаковском кладбище. Честное слово. Летом местные панки устраивали себе дачи из наиболее запущенных и отдаленных гробниц. Нужно было лишь знать, куда идти. И, вроде как, они выращивали и готовили ганджу где-то на месте.

И вот как-то раз – понятия не имею, что это мне стукнуло – поехал я с Удаем и Кусаем на Украину. На автобусе. Как только мы заехали на границу и появился украинский таможенник в этой своей фуре размерами с автобусную петлю в повятовом городе, эти двое тут же начали веселиться словно дети. Еще немного, и они бы с ним в шлепки начали бы играть. Таможенник глядел на них подозрительно, а они ему в ответ посылали самые сладенькие улыбочки. – С какой целью в Украину? – пролаял тот, а эти ему в ответ, что желают увидеть восточноевропейское пространство в июльском солнце. Потому что как раз стоял июль, и погода стояла превосходная. Таможенник только зубы сцепил и сразу же взял их на карандаш, а при случае – и меня. Нас обнюхал волкодав по борьбе с наркотиками, а пограничники с серьезными минами перетряхивали каждую нашу тряпку. При этом они криво усмехались и что-то упоминали о резиновых перчатках. Лично я кипел от злости, зато Кусай с Удаем веселились как дети и все время говорили «о йяаа».

В конце концов, пограничники поняли, что имеют дело с больными на всю голову и махнули на нас рукой, глянули, правда, на листки назначения (Удай с Кусаем разработали такую методу, что вписывали туда первый пришедший им на ум украинский город; и если город располагался на западе страны, то приписывали адрес: «Бандеры 69», а если на востоке, то: «Ленина 69») и нас отпустили.

Во Львове мы сразу же взяли курс на Лычаков. На трамвае подъехали под самое кладбище, прошли мимо взволнованных польских экскурсий, прошли мимо пана с полопавшимися сосудами на носу-картошке, который как раз декламировал известный стишок о водородной бомбе[43]43
  Во Львове жил и работал Станислав Улам (1909–1984) – известный математик, выпускник и доктор технических наук львовской Политехники, ученик Стефана Банаха, который в 1932 году выехал в США, где участвовал в создании водородной бомбы. А вот и сам стишок (http://nonsensopedia.wikia.com/wiki/Polacy): Niejaki Ulam ze Lwowa, stworzył bombę wodorową, zamiast po polsku wódkorową – Некий Улам из Львова создал водородную бомбу, вместо того, чтобы по-польски: водкородную.


[Закрыть], мы прошли мимо лампадок и венков с бело-красными лентами на могиле Конопницкой[44]44
  Мари́я Юзефовна Конопни́цкая (польск. Maria Konopnicka; 23 мая 1842, Сувалки – 8 октября 1910, Львов) – польская писательница; поэт, новеллистка, литературный критик и публицист, автор произведений для детей и юношества. В 1908 году написала патриотическое стихотворение «Клятва» (польск. Rota), которое быстро стало популярным в Польше; до 1918 года оно было гимном польских скаутов и позднее рассматривалось в качестве возможного гимна Польши, а также бывшего гимном Срединной Литвы.


[Закрыть], прошли мимо моей самой любимой гробницы, на которой Иисус выглядел так, словно брызгал перечным газом прямо в лица детям, которым – в соответствии с рекомендациями – разрешали приходить к нему, и углубились в задние аллейки кладбища.

Мы вскарабкались на кладбищенский склон и вступили на меньшее кладбище, подкладбище, на котором покоились январские повстанцы[45]45
  Имеются в виду участники польского январского восстания 1863 года.


[Закрыть].

Эта часть кладбища заросла по шею мужчины, и из этой буйной зелени торчали одинаковые, металлические кресты. Мы продирались через эти кущари словно Индиана Джонс сквозь джунгли. На самом конце кладбища повстанцев стояло несколько крупных, магнатских гробниц, совершенно отрезанных от мира, с точки зрения габаритов эти гробницы с успехом могли служить дачными домиками.

Они и служили. На ступенях, на июльском солнышке грелось несколько хулипанков[46]46
  В оригинале Автор называет их «żul-punki»; «żul» – по-польски это «хулиган», «жулик»; «punk» – «панк». У переводчика получились «хулипанки».


[Закрыть]. Здесь у них было все – стол, стулья, ящики пива. Воздух был тяжелый от маслянистого, сладковатого запаха марихуаны. Самокрутки из табачных листьев с травкой они курили толстенные, что твои гаванские сигары. Местные обитатели были босиком, без маек, заросшие как обезьяны, с волосами, слепленными грязью в нечто, напоминающее, скорее, полесские колтуны, а не порядочные дреды. Удай с Кусаем бросились к ним словно к братьям. Похлопываниям по спине не было конца. Как оказалось, они привезли для панков подарки: баночки с келецким майонезом, который они вручили хулипанкам, как когда-то отсталым народам вручали кумач и бисер. Хулипанки, как рассказал мне Кусай, просто обожали келецкий майонез с тех пор, как узнали данное изделие после какого-то концерта в Перемышле. Ведь когда-то они, когда головы у них еще были более-менее в порядке, имели собственную панк-рок-группу. А как вы смогли, спросил я, перевезти этот майонез через границу? Нас же перетряхивали, а продовольственные продукты перевозить запрещено. А, – махнул рукой Кусай, – просо я забыл взять к таможенникам сумку с майонезом, которую засунул на багажную полку над креслом, а им как-то не пришло в голову проверять.

Хулипанки лопали этот майонез, словно сладкие сырки – достали откуда-то ложки, и пошло-поехало. Здесь, было видно, гастрофаза или желание пожрать, никогда не проходит. Мы быстренько распили какое-то изготавливаемое хозяевами вино, после чего разговоры перешли на существенные вопросы, то есть, на наше снабжение на дорогу. Нам была нужна ганджа и кислота. С кислотой, – сообщили хулипанки, – может быть небольшая проблема, поскольку у них нечто вроде неурожая – имеются только лишь панорамиксы[47]47
  Панорамикс – друид галльской деревни (из серии комиксов, мультфильмов, фильмов про Астерикса и Обеликса), для которой он готовит волшебный напиток (под тем же названием). Этот напиток дает исключительную силу в течение некоторого времени для того, кто его выпил.
  Что касается волшебного зелья, его состав находится в строгом секрете. Известно лишь несколько ключевых ингредиентов:
  рок нефти (то есть нефть), но свекольный сок может заменить нефть; рыба; омары; омела; клубника; мед; морковь; слюна
  летучей мыши и др. Можете себе представить, из чего делали панорамикс хулипанки?! Тем более: двойного замачивания!


[Закрыть] двойного замачивания. В связи с чем, с ними необходимо быть поострожнее, потому что заход резкий и дергают не по-детски. Такие трипы не для каждого. А что касается ганджи, – тут самый старший в племени хулипанков, некий Борис с одним-единственным здоровенным дредом на голове и бородой, оформленной в фараоновский цилиндр, – обвел круг по могилам январских повстанцев. – А вот, – сказал он. И действительно: чуточку подальше от кущарей, сквозь которые мы продирались, в полном порядке росли кустики марихуаны. Из плантаций тоже торчали повстанческие кресты.

– Что? – был изумлен я, – прямо здесь? На повстанцах?

– Ну, здесь, – ответил мне великий вождь Борис. – А это что, ваши какие-то знакомые?

– Да вроде как да, – ответил я. – Хотя, – прибавил я тут, – лично ни с кем знаком не был.

– Так им тут приятно лежится, – сказал Борис, перекрестился и глубоко поклонился, – под кустиками. Соки, они в землю идут. Так что им весело.

Хулипанки весьма профессионально упаковали нам ганджу в пачки из-под зеленого чая и благословили на дорожку.

Ганджа и вправду была забористая. Сукины дети должны были ее перед сушкой мариновать в чем-то особенном. Только я предпочитал и не знать, в чем конкретно. Маруху мы скуривали в беломоринах. Это те самые папиросы, которые Волк курил в «Ну, погоди!». Выглядели они немного похожими на курево из «Пятого элемента», то самое, с очень длинным фильтром, только здесь вместо фильтра была длинная и пустая картонная трубка. Ее нужно было изогнуть в букву «S», и табак уже не летел в рот. Правда, вонял тот табак, что старые носки. Достаточно было смешать его с ганджей, чтобы он полностью забил ее запах. Таким макаром можно было курить самокрутки на улице и не дрожать, что органы чего-то вынюхают.

Тут пришла очередь очередного пункта программы. Этот пункт звался Тарас Кабат. Тарас был старинным дружком Удая. Познакомились они в Перемышле, где Удай родился, а Тарас какое-то время рос. Но самое главное – у Тараса имелась зарегистрированная на Украине тачка и желание провести кислотный трип «по власнiм краю».

«Своя страна» взята в кавычки специально. Потому что, если рассматривать происхождение Тараса, то дело было весьма непростым.

– Мой отец был львовским поляком, мать: наполовину полькой, наполовину украинкой, – рассказывал Тарас, когда мы встретились в пивной «Под зеленой бутылкой». У него было лицо ужасно породистого волкодава, так что выглядел он как хипстерская вариация восточного европейца в стиле Евгения Гудзя из «Гоголь Борделло»[48]48
  Интернациональная этно-панк-балкан-раздолбай группа из США. Рекомендую, хотя в последнее время они притихли.


[Закрыть]. Он все время сильно гнулся вперед, осознавая собственную стилизацию, поскольку это было весьма естественным. На нем был пиджак из сэконд-хэнда с красной звездой на лацкане и тельняшка в голубую полоску. В ухе у него была цыганская серьга. Лицо поросло щетиной типа «five o'clock shadow», но из этой щетины несколько выбивались усы – они были где-то на миллиметр длиннее бороды. Но только на миллиметр. Эта хитроумная операция – с одной стороны – делали так, что усы были заметными, а с другой – аннулировали эффект селянской небрежности. Темные волосы у него были зачесаны назад, как у Ника Кейва, когда у него еще имелись волосы. Свободные, темно-коричневые отглаженные брюки опадали на тапки без шнурков.

– Когда я был маленький, мы выехали в Польшу. Вроде как поляки. В Перемышль… – рассказывал он.

– В Перемышль, – повторил я за ним, и последующая часть истории по причине того Перемышля блеснула своей очевидностью.

– Да иди ты со своим Перемышлем, – вкрутился Удай, который сам был из Перемышля.

– …и там старики нашли работу, там же я пошел в школу. В один класс с присутствующим здесь, хотя и едва-едва, Удаем. И ты знаешь, – оскалил он свои клыки, потому что клыки у него были, что у волкодава, – мои папики до сих пор надеются, что им удастся сделаться настоящими поляками в польском Перемышле.

– А ты, как я понимаю, уже и не надеешься.

– Нет, – ответил он на это. – Я так часто слышал, что я украинец, что мое место на Украине, среди резателей и убийц, что я все это принял очень близко к сердцу.

– Э-э-эей, лично я тебе ничего такого не говорил, – вмешался Удай.

– Скорее всего, потому, что не понимал, в чем тут дело. Короче, как только мне исполнилось восемнадцать, я вернулся во Львов, – продолжил Тарас. – Тут у меня дед с бабкой со стороны матери. И тут мне, курва, никто не гундосит, будто бы я полячок. Я тут родился. Бабка, вроде как полька, только что у нее за польскость. Только такие идиоты, как мои папики, могли спутать польскость людей, воспитанных при Советах, с польскостью поляков из Польши. Или польские политики. Ведь наша местная, так называемая полония прекрасно знает, что даже если они какими-то там поляками и являются, то это совершенно иной вид поляков, чем поляки из Польши. Если они к Польше и подлизываются, то из циничного расчета, а не по причине, какой-то там, курва, любви к утраченной родине. Карта поляка – это, парень, измеримые выгоды, а не, курва, «поля, расписанные колосьями цветными»[49]49
  Цитата из самого начала «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича: Do tych pagórków leśnych, do tych łąk zielonych, Szeroko nad błękitnym Niemnem rozciągnionych; Do tych pól malowanych zbożem rozmaitem, Wyzłacanych pszenicą, posrebrzanych żytem; Gdzie bursztynowy świerzop, gryka jak śnieg biała..


[Закрыть].

– Впрочем, эти расписные поля теперь в Белоруссии, – заметил я. Тарас усмехнулся.

– А вот мой дед со стороны матери, – сказал он через какое-то время, – стопроцентный украинец, в УПА воевал. Это он, – прибавил он, – настоял на том, чтобы меня Тарасом назвать. По своему отцу.

– Ну, – заметил Удай, – имя у тебя поехавшее. Все равно, как если бы ты Верандой звался[50]50
  В чем тут смысл? – неясно. Не нашлось никаких ни исторических личностей, ни литературных персонажей…


[Закрыть].

– В УПА воевал, – повторил я. – Так, может, он и в моего деда стрелял.

– Может и стрелял, – пожал плечами волкодав. – А твой – в моего.

– Хорошо, что они не поубивали друг друга.

– Друг друга – нет.

«Своя страна» была взята в кавычки еще по одной причине.

Потому что Тарас – ни в коей степени – не отождествлял себя со всей Украиной.

Тарас был журналистом, работал на влиятельном львовском интернет-сайте occidens.ua[51]51
  Нет такой буквы в алфавите. То есть, нет такого сайта…


[Закрыть]. Как указывает само название, сайт был однозначно прозападный. Ну и, поскольку в Украине одно, скорее, вытекает из другого – противовосточный.

Восток моей страны, говорил Тарас, ничем не отличается от России. Российская, или, пускай уже будет: славянская цивилизация, говорил он, это цивилизация, которая превращает людей в чудовищ, а пространство – в срач. Эти недоделанные градища[52]52
  Слово «городище» имеет совершенно иной смысл и используется в исторической литературе.


[Закрыть], выглядящие словно облезлые кубики, брошенные в грязевое пространство; эти села – как беспорядочное сборище досок. Отсутствие потребности в какой-либо эстетике, эстетика – как фанаберии в этом мире, больном элефантизмом[53]53
  Слоновьей болезнью.


[Закрыть] и паршой одновременно.

– Они все одинаковы: так называемые украинцы с востока, русские, белорусы. Вы, поляки, придумали себе, – говорил он, – стереотипы относительно постсоветских народов. Будто русские – это шовинистические задаваки, белорусы – это великое Княжество Литовское, а украинцы – это казаки. На самом же деле никаких различий нет. Одни мы отличаемся от этой серой русской массы, мы, украинцы с Галичины. Если хотите – из Галиции. А они – они все такие же самые. Все это один русский люд. Вы попались в ловушку собственных стереотипов, потому что попросту привыкли к разнообразию. И что каждый – он «какой-то»: немец – такой, итальянец – такой, чех – сякой. А здесь – нет. Постсоветский мир, по сути своей, он словно арабский мир. Все они там совершенно одинаковые. А самое паршивое это то, что все они ужасно тривиальные, циничные и нудные. Всем важна лишь личная выгода. Нет никакого общественного мышления. Потому-то все то и выглядит, как выглядит. Потому что никому не нужно, чтобы выглядело лучше.

– О, курва, – вмешался Кусай. – Men. Ну у тебя и приход!

– А у нас на Галичине, – продолжал свое Тарас, – тут, что ни говори, дело другое. У нас точно так же, как и в остальной части Европы. Нам что-то да нужно, у нас общественные рефлексы. Потому что мы, в Галичине, как народ воспитывались на габсбургском западе, и только лишь после сорок пятого нас забросило к этим серым варварам. То есть, Сталин нас бросил, хуй ему на могилу.

Одним словом: Тарас был западно-украинским сепаратистом. Галицийским. Галичанским. Галичина, считал он, хотя и была самой беднейшей и наиболее презираемой окраиной австро-венгерской империи, все равно представляла собой наиболее цивилизованным регионом, в котором когда-либо проживали украинцы. Наполовину Азия, говорил он, о'кей, может оно и так, но если так – то и наполовину Европа. В историческом плане, утверждал он, украинцы получили, будучи под австрийцами, и конец. Или же под немцами. И нечего плакать и рвать знамена, говорил он. Реальность – она такова, какова есть, и нужно делать выводы. Необходимо оторваться от зараженной российскостью и степью восточной Украины, и развивать здесь, на Галичине, все то, что связывает ее с миром Запада. И присоединиться к этому миру.

«Зеленый графинчик»[54]54
  Выше Автор называет эту же пивную «Под зеленой бутылкой» («Pod zieloną butelką»). В Нэте во всем Львове нашлось только кафе «Під синьою фляжкою» (вул. Руська 4). Из «Зеленого» нашлось только кафе-паб «Під зеленими горбами», «Зелений дворик». Возможно, беседа с Тарасом происходила в виртуальном пространстве…


[Закрыть] – пивная, в которой мы сидели, походила на порядочную центрально-европейскую пивную в одном из приятных центрально-европейских городов: в Праге, Кракове, Оломоуце, Братиславе, Будапеште, Новом Саде, Любляне или Загребе.

Над входом в пивную висела кованая вывеска. В средине царил романтичный полумрак. На столиках стояли свечи. На стене, как еще случается в Кракове (но весьма редко в Вене), висел старый император Франц-Иосиф с усами и бакенбардами, как когда-то было сказано, словно у орангутанга. Бармен был почтенным толстяком с благодушным, чешским чувством юмора. Пиво у них было хорошее. Львовское.

И все надписи были сделаны латиницей. То есть, язык-то был украинский, но записанный именно латиницей. С чешскими диакритическими знаками: č, š и ž.

И то, что с языком сделала латиница, было просто невообразимым.

Одни и те же выражения, записанные латинским алфавитом, переносили все из «русского», постсоветского контекста в контекст центрально-европейский. По сравнению с холодной и враждебной российскостью им, выражениям, было намного ближе к теплой и почтенной чешскости. Надпись «Пляшка червоного вина» выглядит совершенно иначе, чем когда записана как «pljaszka červonogo vina»[55]55
  Здесь приведен пример истинно среднеевропейской надписи: ни по-чешски, ни по-польски, через пень колоду, зато «па-еврапейскиии»… А «пляшка червоного вина» – это «бутылка красного вина».


[Закрыть].

Потом сюда пришли другие сепаратисты, коллеги Тараса. Когда опьянели, пели «Боже вспомож, Боже охронь»[56]56
  «Боже помоги, Боже сохрани», гимн Австро-Венгерской Империи.


[Закрыть]. Я тоже пел, по-польски, а Тарас со своими коллегами – по-украински. Удай с Кусаем поначалу считали, что это «Deutschland, Deutschland uber alles», и именно ее начали петь, но их обложили хуями, так что хлопцы ограничились урчанием, хихиканием словно парочка хомячков из мультика и постоянным повторением «о яааа… о яааа…». Потом мы пели по-немецки, а уже потом – когда все нализались в стельку – бармен вытащил тексты гимна, распечатанные по-чешски, по-словацки, по-венгерски, по-румынски, по-хорватски, по-сербски и по-словенски. А еще даже по-итальянски и по-фриульски[57]57
  Фриу́льский язык (фриульск. lenghe furlane, furlan) – романский язык, распространенный на территории северо-восточной Италии, язык фриулов.


[Закрыть]. Их мы тоже пели, а чего…

Когда я уже едва-едва стоял на ногах, то заявил – в рамках тоста – что вся этот польско-украинский срач в отношении Львова просто жалок. Ибо мы, два славянских народа – нос картошкой, дерем друг другу чубы за брошенный нам австрияками объедок. Поскольку сами мы такой город построить были неспособны, объяснял я. Ни поляки, ни украинцы.

– Ваше здоровье! – поднял я свой стакашек.

– И это все? – спросил Тарас Кабат. – Весь тост? И за что тут пить, даже если ты и прав?

– За правду, которая нас освободит, – сказал я на это. – До дна!

Сепаратисты переглянулись и выпили.

– Ну и? – спросил Тарас, оттирая губы от томатного сока, потому что аил перцовку с помидором.

– Мы никогда не выстроили бы Львов, – продолжил я, – потому что мы народы сельские. У нас, поляков, имелась еще и шляхта, вот только она, ничего не поделаешь: исторической конкуренции не выдержала. Селяне, переодетые коммунистами, в конце концов с господами справились, – говорил я. Тысячу лет тянулось, пока их не изничтожили до одного. Ну что, господа магнаты, можете уходить. Но вообще-то жаль, поскольку единственная структура, которая в Польше существовала на полном серьезе, это система шляхетских подворий. А сейчас ее уже и нет, и потому все и сыплется.

– К делу, – прокашлял Тарас.

– Это и есть дело, поскольку в этом заключены причины того, почему у нас так никогда и не было приличной урбанистики и архитектуры, – продолжал я, – поскольку ни крестьяне, ни дворяне городов не строят. Шляхтура строила себе маленькие дворцы по итальянской лицензии, а мужики – чего только можно, лишь бы с крышей и стенками. У русских, по крайней мере, имеют свои кремли, луковицы церквей и так далее, а вершинное оригинальное достижение польской архитектуры – это деревянная, пускай и с каменным фундаментом, усадьба. Все остальное, – бухтел я, – это копия. Уж если требовалось строить города, то за нас это делали немцы. А уж если и мы, то мы попросту слизывали. Сначала у итальянцев, потом у захватчиков, а потом – от кого только было можно, лишь бы с запада.

– Ну, точно. Это важно, что с запада, – вмешался Тарас.

– Перед разделами[58]58
  Разде́лы Ре́чи Посполи́той (польск. Rozbiory Rzeczpospolitej или Разделы Польши польск. Rozbiory Polski) – раздел территории польско-литовского государства (Речи Посполитой) между Прусским королевством, Российской империей и Австрийской монархией в конце XVIII века (1772–1795).
  Первый раздел произошёл в 1772 году, второй – 23 января 1793 года, третий – 24 октября 1795 года.


[Закрыть], – продолжал я, – во Львове имелся лишь Рынок и окружающие его улочки. И все это было в таком состоянии, что Боже упаси. Нищета плюс пара улиц накрест. Знаешь, сколько лошадей был в состоянии выставить Львов, когда Речь Посполитая в них нуждалась? Цельных двадцать. Я серьезно. Поскольку, будучи народом, способным исключительно копировать, мы нее чувствовали городов, не имели ни малейшего понятия, как ими управлять. А прежде всего – как их содержать.

– Ну, ну, ну… Ну вот, пожалуйста, – усмехнулся Тарас. – Даже не верится, что это говорит поляк, в самокритике вы никогда сильны не были.

– Ты удивишься, – буркнул я, – но в самокритике мы всегда были сильны, вот только никому, кроме нас самих, никогда не хотелось ее слушать. Потому-то весь мир считает нас тупыми простофилями[59]59
  В словаре современного городского польского сленга (http://www.miejski.pl) есть еще два значения: «буц» (buc) третье: малоразговорчивый человек, а вот первое: В окрестностях Кракова определение столь же оскорбительное (собственно говоря, синоним), что и «хуй», в особенности, по отношению к кому-либо.


[Закрыть].

– Бедняжки, – ответил Тарас. – Но я тебя утешу: мир считает вас пустым местом, поскольку ему на вас попросту насрать. Точно так же, как и на нас. Но, если идти твоим путем, то через мгновение мы доберемся до того, что украинцы вообще ни одного города не построили, и уж наверняка – не Львов.

– Неумолимо дойдем, – согласился я.

– А Кыйив! – чуть ли не крикнул один из сепаратистов. – Цэ було мисто-мрия, вы б такого николы не побудувалы! Трэба було вашему Болэславу його завойовуваты[60]60
  Для не знающих «соловйинойи мовы» (соловьиного языка): «А Киев?! … Это был город-мечта, вы такого никогда бы не построили! Вашему Болеславу нужно было его завоёвывать…»


[Закрыть]…

– А это было давно и неправда, – ответил к моему изумлению Тарас.

Спали мы у деда с бабкой Тараса. У них имелась квартира в старом доме на Бандеры, ранее – Сапеги. Проснулись мы с диким похмельем, но решили, что сразу и выедем: уж если хардкор, так хардкор. Тарас заявлял, что так уже много и не пил (хотя пил много) и что спокойно может вести машину.

За завтраком – чтобы его приготовить, бабка Тараса смоталась на базар – мы размышляли, а куда поехать. На север? К северу у нас охоты не было. Стояло лето. Опять же, Волынь у всех нас вызывала нехорошие ассоциации[61]61
  Волы́нская резня́ (польск. Rzeź wołyńska) (Волынская трагедия укр. Волинська трагедія, польск. Tragedia Wołynia) – массовое уничтожение Украинской повстанческой армией-ОУН(б) этнического польского гражданского населения и, в меньших масштабах, гражданских лиц других национальностей, включая украинцев, на территории Волыни, до сентября 1939 находившейся под управлением Польши, начатое в марте 1943 года и достигшее пика в июле того же года. Ответные действия польской стороны, начатые с конца лета 1943 года, привели к значительным жертвам среди украинского гражданского населения.


[Закрыть]. И однозначные. На восток? Можно и на восток, – говорил Тарас, – только не так сразу, поспокойней. На запад, ясен перец, не было смысла. Потому что именно оттуда мы и приехали. На юго-запад, в Закарпатье? Туда сильнее всего тянуло Тараса, но тут запротестовали Удай и Кусай, которым больше всего хотелось на восток, потому что там было «о йаа». Оставался юг, в отношении которого ни у кого особенных претензий не было. Так что, после того, как мы съели творог с редиской и запили черным кофе, все уселись в старую черную волгу Тараса (которая, в этом я был уверен, являлась дополнением его имиджа в стиле cool Eastern European) и выехали в сторону улицы Гвардейской – на выезд по направлению на Тернополь и Черновцы.

Тарас вел машину. Точно так же, как и все остальные на дороге, то есть, чуточку нервно и хамовато. Мы спокойно ехали, слушая странную, атональную музыку, предоставленную Удаем с Кусаем, шмалили беломорины с вкладышем от хулипанков и рассматривали пейзаж, который из заброшенного по вертикали превратился в заброшенный и превратившийся в пустырь по горизонтали, когда Удай, совершенно от нечего делать, спросил у Тараса:

– Ну, и как тебе кислота?

– Какая еще кислота, – глянул я на Тараса испуганно, – нажрался кислоты и за руль сел?

– Спокуха, – ответил тот, не отрывая глаз от дороги. – Тарас выпил с кислотой квас, квас с кислотой разъест Тараса[62]62
  Kwas по-польски = кислота. Игры с квасом и кислотой нужны переводчику, чтобы сохранить игру слов в оригинале.


[Закрыть]. Раз хардкор, так хардкор, раз уж Fear and Loathing[63]63
  Ссылка на роман «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» Хантера С. Томсона. Хантер родился в 1937 году, и стал известен благодаря своему взрывному и одновременно комическому стилю в 60-х. Наиболее популярными работами стали «Страх и ненависть в Лас-Вегасе: Дикое путешествие в Сердце Американской Мечты» (1973 г), «Цена рома» и «Ангелы ада» (1966 г). Благодаря книгам он заработал образ дико-живущего, много пьющего и обдолбанного ЛСД-шного писателя, помешанного на саморазрушении. В мировой культуре Томпсон известен как основатель нового направления – «гонзо-журналистики», чем-то схожего с жанром журналистского расследования, но которое предполагает активное участие самого автора в событиях, описываемых в книге, делает его зачастую главным героем повествования.
  Если вы заметили (или уже догадались), Щерек подражает в своем творчестве Томсону, считая «Мордор…» (да и последующую «Семерку») тоже «гонзо-книгами». Саму же книгу «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» можно почитать, зайдя, хотя бы, по адресу http://flibusta.is/b/167961


[Закрыть], так Fear and Loathing, а разве не так? Пока что не проникся, жду, – прибавил он, отвечая Удаю.

– Э, только без шуточек, – серьезно перетрусил я, глядя на шоссе, по которому трупы автомашин гнали словно на пожар: посредине, сбоку, кто как. – Блин, в Неваде у них была пустая дорога через пустыню, а тут оно ведь…, – но потом заткнулся, видя наполненные презрением взгляды всей троицы, и лишь тяжело вздохнул. – Тарас, – обратился я к водителю, когда мы проезжали мимо аптеки. – Можешь на минуточку остановиться?

Я пошел туда и купил пять бутылок бальзама «Вигор», так как просто нуждался в стабильности. А спида у нас не было.

Бальзам «Вигор» успокоил меня настолько, что я и сам глотнул кислоты. Чес-слово. Гулять, так гулять. Ожидая приходя, я глядел на эту страну, которая напоминала мне Польшу, как никакая другая на свете. Точно так же замечательно отшлифованную природой, но и точно так же засранную деятельностью человека.

– Мне вас даже чуточку жалко. Вас, поляков, – рассуждал Тарас с ганджа-беломориной в зубах. Сейчас он был здорово похож на Волка из «Ну, погоди!». – Где-то в самой глубине ваших польских душ вы, должно быть, ужасно жалеете о том, что немцы вас порядочным образом не германизировали. А сейчас были бы вы счастливыми германцами, и вам и в голову бы не приходило обвинять немцев хоть в чем-то. И действительно, а в чем? А так вам приходится мучиться со своей польскостью.

– Ты и сам поляк, – ответил я. – Как бы там ни было, где-то там…

– «Где-то там, как бы там ни было», – скривился Тарас, видно было, что злость в нем закипала. – Когда я пробовал быть поляком, то твои уважаемые земляки на хую становились, чтобы отвадить меня от этого со всех сторон странного намерения и поясняли, что «не для украинского пса – колбаса», – накручивал себя он. – Так что ты, курва, не пытайся играть теперь в другую сторону. Вы уж решитесь, блин. А то у меня нервов, курва, не хватает, чтобы брать в голову, блин, ваши переменчивые польские настроения… Ты радуйся, что я вообще с тобой по-польски разговариваю…

– О'кей. То есть, если бы мы вас порядочным макаром полонизировали, = сказал я ему, – вы тоже бы, наверняка, ничего против этого не имели бы. Хотя я и не совсем уверен, что в другую сторону оно бы действовало. То есть: были бы мы счастливы, если бы нас украинизировали. И, курва, притормози чуточку. И не надо ехать по средине дороги, а не то нас, блин, всех нахрен поубиваешь.

Удай с Кусаем сидели на заднем сидении. Глаза у них были словно выключенные телевизоры. Они музыку слушали. Должно быть, выблядки, слопали кислоту еще вчера перед сном, а утром еще и добавили. Мой приход еще не наступил, хотя постепенно начинало делаться тепло, и ноги приятно так щекотало.

– Если бы твоих предков украинизировали, то украинскость сейчас была бы столь же очевидна, как польскость, – сказал Тарас и повернулся ко мне. – Кто знает, быть может ты был бы сейчас украинским шовинистом.

– Трюизм[64]64
  Трюи́зм (труизм) (англ. truism от true верный, правильный) – общеизвестная, избитая истина, банальность[1]. Трюизмом считают нечто, что не может подвергаться сомнению и настолько очевидно, что упоминается лишь как напоминание, либо как риторическое или литературное высказывание.


[Закрыть], – перебил я его, потому что я делался все легче. – Сверни-ка на правую сторону.

– Что, – рассмеялся тот, – украинской милиции боишься? Что нас тут сейчас заметут, посадят в тюрягу, а там: русский хардкор и полный пиздец? Ты, поляк с, о-го-го, запада, как вы сами хотели бы о себе думать, боишься украинской, восточной реальности?