Текст книги "Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян (ЛП)"

Автор книги: Земовит Щерек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Тарас прервал на полуслове, потому что я дернул его за рукав и силой поставил вертикально. Этого уже было слишком. Ему еще повезло, что на трамвае ехали одни старики, но даже и они уже начали подниматься с мест. Казаки всегда останутся казаками. Погрузневшие, с обвислыми пузами, зато со злостью в черных, старческих глазах. В ход пошел оскорбляющий и брызжущий слюной русский язык. До остановки оставалось всего ничего. Но водитель затормозил резко, как последнее хамло, и старичье, в своем возбуждении забывшие о необходимости держаться за поручни, посыпались на покрытый уличной грязью пол.

– Выходим, придурок, – рявкнул я, и сдувшийся Тарас позволил себя вывести, словно малое дитя.

– Это не моя страна, – только и повторял он. И очень хотел вернуться на вокзал, чтобы первым же поездом уехать во Львов.

Но мы не вернулись. То есть – я тоже хотел отсюда бежать, как подсказывал мне инстинкт, но не таким образом. Что-то в этой стране уродства меня все же привлекло. И это несмотря на то, что я испытывал перед ней страх.

Запорожье было одной гигантской улицей. Главная улица, Ленина, была словно колода длиной в полтора десятка километров, захуяренная в покрытую грязью степь. Дома на ней были похожи на дома с Маршалковской, только страдающие элефантизмом[146]146
  Слоновьей болезнью.


[Закрыть]. И сразу же за тем фасадом начинались деревянные халупы. Там было и что-то дальше, какие-то крупнопанельные массивы, но все хором это все так же выглядело как село селом, но только такое, где больной на всю голову архитектор повсюду наставил бетонные параллелепипеды. А дальше уже была пустота до самого конца и края, именно здесь, в принципе, начиналась вселенская пустота до самого Урана, Нептуна и пояса Койпера. А нет ничего более пугающего, чем пустота. И на самом конце той громадной улицы стоял Ленин – как последнее божество на Земле. А уже за ним – представлял я – не было уже ничего.

И все-таки, чего-то там имелось. И даже вполне себе импозантное, хотя и довольно-таки нечеловеческое – за Лениным высилась гигантская плотина. ДнепроГЭС. По плотине ездили машины, сама же она дрожала так сильно, словно вот-вот собиралась завалиться. Ведь на нее напирал весь Днепр. Трудно было представить, что человек мог удержать такую огромную реку.

– Только это от порогов и осталось, – буркнул себе под нос Тарас, до сих пор злой, хотя я и влил в него полста водки, показывая какие-то три камушка, торчавшие над уровнем воды. – Это их, курва, Сталин взорвал. Потому что плавание судов затрудняли[147]147
  Тарас ошибался; все было не до конца так, но объяснять ему тогда особого смысла бы не имело. – Прим. Автора


[Закрыть].

Таксист ожидал нас, покуривая сигарету. Когда мы садились в его «ладу», это километрами двумя раньше, слыша, что мы говорим по-польски, он спросил, не иностранцы ли мы «Вы иностранцы, да?». «Так», – ответил Тарас. Это «так» в одинаковой степени могло быть и польским, и украинским, но по легкой нотке акцента я понял, что, все-таки, украинское. – «Иностранцы. С Украины».

На острове Хортица, где когда-то стояла Сечь – сейчас был музей. А кроме него – деревья с травой. И всеобщая безнадега. Коричневого цвета речка накачивала свои воды в Днепр. На другой стороне царственной реки располагалась пародия на пляж. На нем стояли какие-то жестяные зонтики. С зонтиков-грибков слезли и краска, и смысл.

Зато вечером город расхаживался. Я был этим просто изумлен. По тяжелым, едва-едва освещенным улицам, покрытых смесью грязного снега и льда – шастали веселящиеся фигуры в черных куртках, которым было глубоко плевать на собственную бесформицу. Девицы носили блядские сапоги до самой задницы. Шпильки с треском вонзались в лед, помогая удерживать равновесие хозяйкам. Потому что все были хорошенько подшофе. Но по рукам ходили какие-то бутылки, какие-то суши из супермаркетов в маленьких упаковках. Все двигались словно грузные и черные русские медведи, но, тем не менее – это была фиеста. Тяжкая русская фиеста.

Мы шли сквозь все это с Тарасом, и даже нам самим вдруг захотелось водки. Тогда мы купили в лавке бутылку и томатный сок. А на двор было минус пять. Мы разложили какие-то картонные ящики на ступеньках закрытого музея и уселись на них. Мы пили и глядели, как вопит веселящийся народ, как он потягивает водку и пиво. Розовые щечки и курносые, покрасневшие носики. Черные куртки. Черные штаны. Черные сапоги и ботинки. Ободранная, мегалитическая улица-монстр вместо маленьких, аккуратненьких улочек. Водяра вместо вина[148]148
  А вот в Германии и Чехии на улицах перед Рождеством еще и глинтвейн пьют, а в дореволюционной России зимой на улицах сбитень пили… Да и в Польше, уважаемый Автор, тоже не винцо на улицах потребляют (да и где то польское вино? Вот кто, к примеру, «Рыцарское» помнит? А ведь неплохое было… – но это переводчик уже брюзжит, не обращайте внимания; он тоже осуждает употребление крепких горячительных напитков в мороз. Запомните, это очень вредно!


[Закрыть]. Грузность вместо легкости. И все же – фиеста.

Они вообще – внезапно дошло до меня с ошеломительной четкостью – друг с другом никаких проблем не имеют. Равно как и проблем, кто они такие. В своих шкурах чувствуют себя превосходно. В своей действительности. Абсолютно замечательно. Быть может, разве что когда нахуярятся, но уже что-то. Тарас, похоже, рассуждал о чем-то подобном, поскольку я услышал, как он бормочет:

– Они здесь и не думают, что могли бы стать Европой. Слишком уж далеко Европа отсюда. Далеко за пределами. Здесь о ней ничего не напоминает. И им на нее до лампочки, и они даже не пытаются ее догонять. Одни мы мучаемся. Ведь от нас она уже видна, она на расстоянии вытянутой руки, но…

Он прервал свой спич. Этому мы им завидовали, я и Тарас, выпивая на раздолбанных ступенях водку и запивая ее томатным соком из пакета.

– Ты… Тарас, – спросил я неожиданно. – А ты когда-нибудь в России был?

Даже удивительно, что никогда не приходило в голову спросить у него об этом раньше.

Тарас глотнул водки, запил томатом, закурил, сплюнул и ответил:

– Нет.

Тарас вернулся во Львов. Мне же хотелось увидеть больше. И я отправился в Днепропетровск.

И вновь оказалось, что степь и Дикие Поля – это на самом деле тянущиеся до самого горизонта плоские, слепленные из грязи псевдохолмы. Снаружи было дождливо и темно-сине. Темно-сине без остановки. И это несмотря на то, что был день. Эта сырая почва всасывала весь свет, словно черная дыра, размазанная по поверхности земли. Бедные, бедные, – размышлял я, – были те казаки. Большую часть времени им приходилось болтаться в подобном дерьме по самые колени.

Автобус ехал по чем-то, похожему на асфальтовую дорогу. Шоссе растворялось в этой размокшей степи, которая напирала с обеих сторон. Здесь ничего не было, лишь иногда сквозь синюшный воздух протискивались «камазы», загруженные товаром по самый небесный свод. И еще черные коробки автомобилей-монстров с темными стеклами, и цель существования этих машин заключалась исключительно в том, чтобы ассоциироваться с российскими криминальными сериалами. Я глядел на эти их тонированные стекла и думал о том, что сказал Элвуд Блюз Джейку Блюзу[149]149
  Персонажи двух фильмов: Братья Блюз (англ. The Blues Brothers) – американский комедийный киномюзикл 1980 года, снятый режиссёром Джоном Лэндисом. В нём Дэн Эйкройд и Джон Белуши играют братьев Элвуда и Джейка Блюзов, возрождающих свою старую блюз-группу, чтобы заработать денег для спасения приюта для сирот, в котором они выросли + Братья Блюз 2000 (англ. Blues Brothers 2000) – американская музыкальная комедия 1998 года, Горячо рекомендую. Если будете смотреть впервые, будьте осторожны, от смеха возможна длительная икота. Опять же, прекрасные музыкальные номера.


[Закрыть]: «Легко не будет. На дворе ночь, а на нас черные очки».

Здание автовокзала походило вход в преисподнюю. По площади перед ним шастали людские фигуры, закутавшиеся в куртки по самые носы. И все куртки были черными – без исключений. Абсолютно. Я был здесь единственным не черным, так что чувствовал себя крашеной птицей. Носки мокасин прохожих купались в лужах, потому что случилась оттепель, и потрескавшийся, состоящий из одних щелей асфальт тут же заполнился грязной оставшейся после снега взвесью, сделавшись чем-то вроде мордорского Земноморья. Вывески и объявления выли со всех сторон как сумасшедшие, скулили и звенели цепями: разноцветная кириллица исподтишка лезла в глаза со всех углов, так что от всего этого голова шла кругом.

А тут еще те долбанные будки с мудацким русским диско – каждый из продавцов, смуглокожих кавказцев в поддельных бейсболках адидасовца, подкручивал ручку громкости на своей радиоле на батарейках до упора, а в связи с тем, что технический прогресс, что ни говори, курва, охренительный, и любое дерьмо на батарейках способно опить словно сирена в годовщину варшавского восстания – вот оно все и вопило.

И из каждого мага хренячило что-то совершенно другое, из каждого динамика иная девица хрипела под синтезатор, что любит, нравится, уважает, что «пошел ты – я тебя не знаю»[150]150
  В оригинале переделанная строка: «kocha, lubi, szanuje, nie chce, nie zna, otruje» из песенки группы «Червоны Гитары» «Когда кто-то кого-то полюбит»; «любит, нравится, уважает; не желает, не знает и отравит» текст звучит так: «nie chce… nie dba… żartuje» (не желает… ей все равно… и она лишь шутит). Ничего не поделаешь, русское диско более реально рассказывает об отношении полов.


[Закрыть] и что, давай, мол, дорогой рванем в Хургаду поваляться на пляже. Все эти мелодии сталкивались одна с другой, словно колесницы в «Бен Гуре», вытесывая искры и напирая друг на друга. И среди всего этого, среди всей этой дискотни шаркали ногами иззмученные, сморщенные бабульки, навьюченные самым различным товаром: сетками, сумками и рекламными пакетами с логотипами «Дольче-и-Габбана», «Бруно Банани» и водки «Смрнофф».

И автобусы на этом автовокзале были самым распоследним делом.

Но ведь так жить невозможно, думал я, а похмелюга была такая, что не дай бог, ведь дело совсем не в этом, ведь все здесь с точностью до наоборот. Им тут, размышлял я, нужен мессия.

Вот действительно, перемалывал я мысли, мессия, который влезет на одну из куч поддельных джинсов и, стоя на этой самой куче, пояснит им, что они идут в совершенно неверном направлении. Что земля обетованная находится в иной стороне. Что так быть не может… И что это шоссе ведет в ад, Адское Шоссе[151]151
  В оригинале у Автора, на русском языке, причем, «шоссе» сделалось женского рода: «Adskaja Szosse».


[Закрыть], с которого все они должны свернуть, иначе все сильнее станут ненавидеть себя самих и весь мир вокруг.

Ну да, голова у меня трещала от похмелья. У меня было желание подойти к какому-нибудь из кавказцев и попросить пояс шахида. Или бахнуть сотку в качестве лекарства, накупить чешского пластида, очень так элегантно заминировать весь автовокзал, а потом – предварительно отойдя на безопасное расстояние – нажать на кнопку и глядеть, как взрыв сметает все это с поверхности этой вот планеты, заслуживающей чего-нибудь лучшего; глядеть, как все это валится: все эти будки, все эти базарные лавки, весь этот засыпанный всяческой херней и мусором вокзал, обклеенный разным дерьмом; как взлетают в воздух куски продавцов пиратских дисков вместе с технологически прогрессивными воспроизводящими устройствами.

Вот спас я бы только бабушек. Они одни меня по-настоящему трогали. Предварительно я бы их всех вывел с заминированной территории. Они одни – размышлял я – заслуживают вечного спасения. Они невинны, не они довели до всего этого. И страдают они за миллионы других.

Бабушки, размышлял я, на волне похмельной сентиментальности, заслуживают вечной жизни в вечных деревянных домиках, окруженных со всех сторон вечной зеленью. Бабушки заслуживают вечных походов к соседкам с кошелками за яйцами и вечного сидения на табуреточке у ограды. Вечного ношения цветастых платков и фартуков, вечной возможности греться на солнышке. Возможности вставать свежим утром и петь самой себе псалмы[152]152
  Мы все поняли, Автор желает из НАШИХ бабушек (кстати, везде в тексте он употребляет польскую транскрипцию русских слов: babuszka, babuszki) сделать СВОИХ, католических бабушек. Вы когда-нибудь слышали, чтобы ВАША бабушка, утречком, в кухне ПЕЛА ПСАЛМЫ?… Нужна вам будет такая babuszka? Вот то-то…


[Закрыть], крутясь по кухне.

Впрочем, продолжал размышлять я, это ведь еще и единственные существа, которые были бы способно чего-нибудь изменить. Ведь они же неприкасаемые. И так оно в один прекрасный день и случится. Так оно и будет. Как-то раз они попросту войдут в Кремль, в резиденцию президента Украины, в тот огромный параллелепипед, в котором проживает Лукашенко, они войдут, и их никто не задержит, потому что тут на бабушку никто не поднимет руку. Все в этой стране могут взаимно убивать, привязывать аккумуляторы к яйцам бизнес-партнерам[153]153
  В тексте именно так.


[Закрыть], требовать взятки, давить автомобилями на переходах для пешеходов, презирать, унижать, расхуяривать из калашей, но никто и никогда не поднимет руку на бабушку. Никто. Никогда.

И они войдут в эти Кремли, в резиденции, ступят на те ковры, в заросли всех тех фикусов, войдут, никем не задерживаемые, а потом из складок клетчатых юбок вытащат пистолеты и расхренячат нафиг головы всем путиным, лукашенкам, кучмам, януковичам и всей той босоты, что сует головы собственных народов в дерьмо. Хотя оно и так, боюсь, ничего не изменит, потому что очень скоро появятся клоны тех же путиных и лукашенок, и они вырастут так же, как отрастают головы у дракона, поскольку здесь для них подходящая почва. Ведь они – истинные сыновья своих земель, они – словно в лупе – собирают в себе все, что и так тут имеется, и от чего не сбежать.

Я же пытался попасть на железнодорожный вокзал. Мне нужно было отсюда вырваться. Ну да, мне уже хотелось слинять, едва я только сюда приехал. Я ехал я на Крым. Таков у меня был план. Мне хотелось увидеть Крым зимой и писать о нем гонзо. Здесь я тоже мог писать гонзо – но я был с бодуна и с кучей порожденных тем же бодуном страхов, а это было самое паршивое место, чтобы переживать похмельные страхи.

Согласно небольшой карты в путеводителе, днепропетровский железнодорожный вокзал находился неподалеку от автобусного, на котором я сейчас находился. Достаточно было чуть-чуть пройтись. Это в теории. Но, карта картой, а действительность была словно заколдованная – выбраться отсюда было просто невозможно[154]154
  Не знаю, какая карта была в путеводителе Автора, но переводчик давным-давно пользовался путеводителем по Днепропетровску (а все советские люди прекрасно знали, что путеводители с картами издают для того, чтобы импортные шпионы никуда не могли попасть), в котором между Дворцом культуры железнодорожников (ныне Филармония) и театром им. Шевченко было километра полтора по прямой, хотя на самом деле их разделяет довольно-таки узкая улица Ленина. Ну а с бодуна не то что с автовокзала на желдорвокзал не попадешь, но и Привокзальную площадь с площадью Петровского спутаешь (правильный ответ: на Привокзальной площади каменный Петровский стоит, а на площади Петровского – нет).


[Закрыть]. Потому что: едва я выскальзывал из задворков автовокзала, то попадал в очередные задворки: на какие-то бетонные разъезды, по которым безразлично сновали лады, жигули и мафиозные SUV'ы[155]155
  SUV (англ. Sport Utility Vehicle) – маркетинговый термин для обозначения внедорожников. Главное отличие SUV от внедорожников – они не являются полноценными вездеходами.


[Закрыть]. Или, вообще, в такие места, в которых хрен когда поймешь: что, к чему и зачем.

Я подошел к такси. Автомобилю марки «шкода». Водиле было лет тридцать. А мне и вправду было все по барабану. Мы тронулись.

– Знаете, – сказал я таксисту, – можете не везти меня по окружной, чтобы мне не казалось, будто переплачиваю. Вы меньше бензина спалите, а я и так знаю.

– Спасибо, – ответил водила, худой, даже высохший, напоминающий сушеную рыбу с базарного прилавка. – А вы верите, – заговорил он, поглядывая в зеркало заднего вида, – что мы живем в последние времена? Что приближается планета Нибиру?

– Верю, – ответил я ему, закрывая глаза.

– Правда? – Несмотря ни на что, водила был удивлен.

– Угу, – кивнул я.

– Это хорошо, – буркнул он, и мы уже были на месте.

– Так это здесь? – не поверил я. Тем более, что в голове светало, будто бы это здание я уже видел, только с другой стороны. Нет, я знал, что близко, но только не, блин, что настолько близко[156]156
  По Яндекс-карте, с учетом разворотов и выездов, это 1,2 км. Можете проверить сами: https://maps.yandex.ua/141/dnipropetrovsk/?source=wizbiz_new_map_single&ll=35.013733%2C48.474551&z=16&text=%D0%94%D0%BD%D0%B5%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%2C%20%D0%A6%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D1%8B%D0%B9%20%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D0%BA%D0%B7%D0%B0%D0%BB%2C%20%D0%BA%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B0&sll=35.011418%2C48.474468&sspn=0.011802%2C0.003424&sctx=BgAAAAIA5BQdyeV%2FQUB6Nqs%2BVztIQA%2FUKY9uBOA%2FM9yAzw8jzD8CAAAAAQIBAAAAAAAAAAEnmp0yklZvYY0AAAABAACAPw%3D%3D&ol=biz&oid=1380601557&rtext=48.477340%2C35.015429~48.474525%2C35.008586&rtt=auto


[Закрыть].

– Тут, – ответил таксист-таранка.

– Так это же, курва, разбой, – сказал я. Таксист вытащил из бардачка баллончик с газом, но взгляд его был извиняющимся.

– Вы же сами обещали, – чуть ли не плача заныл он. – Знал бы, так поехал бы вкруговую…

Матерясь по-польски, я вылез из мотора и вытащил рюкзак. Голова лопалась, сам я едва стоял на ногах.

Надев рюкзак на спину, я потащился в сторону входа, над которым жужжала неоновая надпись «ВОКЗАЛ». Внутри все было чистенько-блистенько. Вот только пустовато. Только лишь какое-то жулье разлеглось на недавно поменянных креслах в зале ожидания. При этом они нервно вертелись, поглядывая, не идет ли милиция или представители одетых в камуфляж организаций, которые на всем пост-социалистическом пространстве почему-то называются охранными агентствами. Точно так же, как и в Польше.

В углу зала сгорбилась бабушка, торговавшая водкой и пивом[157]157
  А вот это уже чистейшей воды гонзо… Нет там таких бабок. А торговых точек с пойлом недалеко от вокзала хватает с головой. Кстати, еще одно замечание: Автор почему-то упорно называет вокзальных бродяг żule = жулики, мелкие хулиганы, а не бродяги, что больше соответствовало бы правде. Хотя сейчас в зал ожидания бродяг и не пускают. Да и лет пять назад (когда, похоже, происходит действие главы) тоже не пускали.


[Закрыть]. Она тоже нервно оглядывалась. Тут у меня вновь мелькнула мыслишка о соточке, но я подумал, что это уже было бы окончательным упадком. И что я ничем уже не отличался бы от бродяг, развалившихся на лавках. Я вздохнул и подошел к кассе.

– До Симферополя, – прохрипел я, судорожно схватившись за стойку, потому что голова неожиданно закрутилась. – На ближайший.

– В 23:30, – сладко защебетала крашенная пенсионерка с розовой химией на голове, вся воздушная и эфирная, словно Дух Святой.

На часах было 13:00. Я застонал.

– А раньше ничего нет? – спросил я.

– А вы как думаете? Что я вас обманываю? – обиделась пенсионерка. – Или как? Осталось одно место. Берете?

– Зимой? – удивился я.

– А что – зимой? – начала сердиться кассирша. Макияж у нее был такой, словно лицо она нарисовала себе полностью.

– Это зимой едет столько человек, что нет мест?

– Слишком много вы себе позволяете, – заметила дама. – Упрекаете меня во лжи. Я сейчас охрану вызову.

Короче, билет я купил. И теперь нужно было как-то провести половину дня. В зимнем Днепропетровске. Аллилуйя!

Я упал в кресло. В паре мест от жуликов. Самый ближний ко мне открыл глаз. Он был настолько заросшим, что непонятно было, где заканчивается борода, а где начинаются брови. Мужик вытянул руку в жесте «подайте чего-нибудь». В этом всем была механика робота. Я поднялся, прошел пару метров, уселся. И увидал надпись: «ВИП ЗАЛ».

Мне нужно было почувствовать себя получше, чем все это вокруг выглядело. В обязательном порядке. И я толкнул дверь. В средине стояли мягенькие диваны. На столиках лежали международные журналы по теме ухода за большими деньгами и лайфстайла.

В самом углу сидела и что-то просматривала на планшете девица, которая – и все указывала именно на это – попала сюда, выйдя прямиком из одного из этих журналов. Потому что ни из какого-либо другого места попасть ей было просто невозможно. Я просто не мог представить себе, будто бы она имела хоть что-то общее со всем тем, что находится вокруг вокзала, и я знал, что ей тоже не хотелось, чтобы я это себе представлял. На ней были сапожки на высоком каблуке, чулки, черное мини, полупальтишко, и выглядела она вся так, будто была какой-то голограммой себя, а не сама собой.

– Заплатить нужно! – сказал громадный охранник, который бесшумно появился у меня за спиной. – Пребывание в зале платное.

Я заплатил, бросил рюкзак на мягкий диван. Девица оторвала взгляд от айПэда и неприязненно посмотрела на меня. Ну да, ее пространство я засрал, и знал об этом: в своих покрытых грязью ботинках, обвисших камуфляжных штанах и куртке, которая – о ужас! – не была ни черной, ни кожаной. Я улыбнулся ей, но девица уже глядела в планшет. На ее лице было написано такое отвращение, что я почувствовал, как у меня самого желудок поднимается к горлу.

Через пять минут мне уже все осточертело. Из динамиков раздавалась музыка, которая, по замыслу, должна была образовывать нейтральный фон, но как-то не образовывала. Презрение коти с планшетом лазило по мне стадом тараканов. Охранник осуждающе глядел на мои ботинки, как будто бы искал с ними зрительный контакт. И вообще, было дико скучно.

Я оставил рюкзак в камере хранения и вышел в город.

Днепропетровск, ах, Днепропетровск. Было темно, хотя и было светло. Это воздух был чем-то замазюкан, так что возникало желание его протереть. Я шел по проспекту Карла Маркса и чувствовал жуткую усталость. И не один я. Здесь усталость испытывали все.

Днепропетровск, ах, Днепропетровск. То тут, то там проблескивали фрагменты Запада, но и они были покрыты этим тяжелым воздухом, словно сажей. Размещенные в контексте восточной пустоте. Бабули продавали чеснок перед стеклянными дверьми офисных зданий, а двери эти открывались всякий раз, когда к ним подходил клиент[158]158
  Вот ума не приложу, где на проспекте Карла Маркса перед офисными зданиями бабули могут продавать чеснок?… Очередное гонзо?…


[Закрыть]. Охранники в черных мундирах понятия не имели, чем им заняться, в связи с чем шастали туда и назад. Молодые курсанты военных училищ, выглядящие так, как будто бы неожиданно уменьшились внутри тех советских фуражек-аэродромов и мундиров с громадными погонами, несколько пугливо пробегали по улицам[159]159
  В Днепропетровске в то время уже не было военных училищ. Курсанты зимой не носят фуражки, мундиры у них под полушубками. Очередное гонзо?


[Закрыть]. Было похоже на то, что если чего случится, это их придется защищать.

В ресторане, в котором я обедал, случайно встретились два толстых господина, выглядящих ну очень богатыми. По лицу было видно, что капиталы их были подозрительными. А так, на вид, все было очень богато: золотые кандалы на запястьях, остроносые туфли. Один вошел, второй тут же встал из-за стола бросился первому в объятия, и они начали слюнить друг другу щеки. Только сейчас я заметил, что каждый из них был с охранником. Телохранитель уже бывшего здесь сидел и проверял почту в телефоне. Второй охранник весело ему помахал. Друг другу они дали пять. И так они и беседовали: рыцарь с рыцарем, оруженосец с оруженосцем. У обоих охранников их карманов нагло выпирали пистолеты.

А над городом высился гигантский еврейский центр. Очень уж он демонстративно высился, и на месте архитекторов со строителями я бы опасался, что эта вода потечет на мельницу антисемитам. Только, похоже, ни архитекторы, ни строители не боялись.

В стоящей в стороне синагоге было тихо. Я вошел в ту тишину, где все углы были прямыми, а стены белыми. Бима и амуд[160]160
  Амуд – пюпитр кантора в синагоге, ведущего общественную молитву. Бима – возвышение в синагоге, на котором зачитывают свитки Торы.


[Закрыть] выглядели так, словно взялись из дизайнерского магазина на Пятой Авеню. Я был один. А через минуту зашли пожилые типы в шляпах, с бородами и пейсами. В зале тут же началась суматоха. Только через какое-то время до меня дошло, что они вовсе даже и не пожилые, что ребята даже молодые. С лицами, не имеющими ничего общего с классическим, европейским представлением о еврее. Потому что это были лица молодых американцев: курносые носы, широкие челюсти, узкие скулы – ну а все эти усы, бороды и пейсы выглядели приклеенными. Болтали они на нью-йоркском английском. Все сращения согласных взрывались у них на губах, как будто те были посыпаны селитрой.

Мне не хотелось с ними говорить, зато хотелось им. Как только меня увидели – сразу же подошли. Похоже, к ним сюда редко кто заходил. Так что говорили о том, о другом, о том-сём… Ну и откуда я приехал. Я ответил.

– Польша! – воскликнул один из них, с рыжими веснушками на носу. Выглядел он так, как будто сошел с экрана сериала «Чудесные годы»[161]161
  Американский сериал The Wonder Years (1988–1993, 115 серий), о типичной американской семье Арнольдов в 60-е годы.


[Закрыть] и на Хеллоуин переоделся в ортодоксального еврея. – Якшемаш! Борат[162]162
  Про Бората говорить не стану. «Якшемаш» = «Jak się masz?» = «Как дела?» (пол.)


[Закрыть] так говорил по-польски! Якшемаш! Врубаешься?

Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать ему по морде, я вышел из синагоги.

Похоже на преддверие ада?… Тот самый еврейский центр «Золотая Роза». Синагога находится дальше по той же улице

Я вернулся на вокзал, в ВИП-зал. За вход снова пришлось заплатить. Девица все так же сидела в своем углу, в своих мехах, мушкетерских сапогах-казаках, в своем блядском прикиде, с тем своим презрением ко всему на этом свете, что только не обвешано бриллиантовыми колье, что не ездит на черном матовом хаммере с золотыми колпаками.

Меня это ужасно доставало. Доставало, потому что меня достало все вокруг. Доставало, потому что мне было известно, что девица эта родом из какой-нибудь заблеванной хрущевки, в которой она хороводилась в одной комнате со всей семьей, где сортир протекал, а вода не спускалась, и все рассыпалось прямо в руках; я знал, что каждое утро она шлепала по серо-бурым дорогам своего похожего на нору города, в котором не было ни крошки красоты, одна только грязь, вонь, дерьмо до самого горизонта; города из пугающей антиутопии, ставшей реальностью, в котором нельзя было вести реальной жизни, потому что ты брел по пояс в дерьме, в Мордоре, в элбонском болоте[163]163
  Во Вселенной Дилберта (в комиксах и сериале про офисного работника) так называется выдуманная восточно-европейская страна (Элбония), где единственный товар – это грязь, а жители живут по пояс в этой грязи (наберите в Гугле: «Дилберт», «Элбония» и увидите множество мелких графических историй).


[Закрыть].

Я присел за стойку бара и заказал себе водку на льду, с лимоном. Выпил, и тут же заказал вторую порцию. Теперь уже взгляда с девицы я не спускал. О, я знал их всех, думал я, выпивая третью и четвертую порции. К примеру, в Крыму, в туалете на платном – на ПЛАТНОМ! – пляже в Алуште. Ссаки там стояли по щиколотку, воняло словно из выгребной ямы, все было развалено и покрыто сантиметровым слоем грязи, как будто бы эстетика – одна из базовых потребностей человека – там была попросту отключена. И они, красивые, стройные газели с накрашенными коготками и в макияже, который не снимали, даже идя в ванну – влезали туда, в ту всю гадость по собственный щиколотки, потому что другого выбора у них не было. И они присаживались на корточки во всей своей красоте над засранными дырками в земле и ссали-срали в те дырки, и их вьетнамки скользили по тому шламу из дерьма и ссак. А потом они выползали из той дерьмовой дыры и все так же прохаживались по пляжу, словно королевы их плохих сказок. Потому что то была их действительность, а другой у них и не было. И они могли только одно – ненавидеть ту действительность от всего своего сердца. И они знали, что все остальные знают, почему они ее ненавидят, так что с разгона они ненавидели и всех остальных.

К пятой водке с лимоном я пытался перехватить ее взгляд. Но она не смотрела. Избегала. Оставались только ее губы, губы с выписанным на них презрением. И чего она здесь ждала, подумал я под шестую порцию, она чего, блин, целый день собирается ждать поезда? Чего, не могла прийти позднее? Что-то тут, курва, не то, – собирал я мысли.

И я решил ее об этом спросить. Только где там. Когда соскакивал с барного табурета – чуть не грохнулся. Но я подошел, и вот тут у меня отобрало речь. Я не знал, чего сказать. Она была миленькая на вид, дешевая, но миленькая, покрытая как бы лаком, блестящей пленочкой; она поглядела на меня, и выходило как бы, что она чего-то сделала себе с глазами, какую-то пластическую операцию, фиг его знает, во всяком случае – они были у нее увеличенные, причем – сильно, и выглядело это неестественно, даже отвратительно – хотя и красиво, и я повис над ней, зашатался, и тут она позвала охранников.

Я получил звиздюлей, а еще они вытянули из меня 50 баксов за то, что не вызвали милиции. Потому что ментам, поясняли они, мне пришлось бы за сексуальные домогательства заплатить по две сотни. Каждому.