Текст книги "Блуждающие огни"

Автор книги: Збигнев Домино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Как, как он сказал? – переспросил Элиашевич.

– «Кто не с нами – тот против нас», и на прощание добавил: «Когда-нибудь Польша припомнит тебе этот твой нейтралитет». И ушел. Я посидел еще немного у могилы матери, подумал и пошел домой. С тех пор мы не встречались с ним ни разу. Это все. Хочешь верь, хочешь не верь.

– А записка?

– Какая? А, та, что ты мне в доме Годзялко показывал? Не имею понятия. Сам все время над этим голову ломаю. Может, в самом деле хотел предостеречь, а может, попугать задумал: ведь меня старостой выбрали. А может, подозревает меня в чем-то?

– Много у тебя земли?

– Четыре гектара. Еще бы купил, но ведь строюсь. А на это нужны деньги.

– Дети у тебя есть?

– Жена на сносях ходит. Месяца через два-три, понимаешь, как раз…

– Понимаю. Ну так ты свободен, Кейстут.

– А за Рейтара?

– Что за Рейтара?

– Ну за встречу с ним тогда, на кладбище, мне ничего не будет?

– Если ты сказал правду – ничего.

– Господь свидетель.

– А все же ты должен был тогда заявить нам об этом. Таков закон.

– А ты бы на моем месте заявил?

– Ну ладно. Но помни, если опять сюда попадешь, дело может принять более серьезный оборот.

– Я не хочу ни во что впутываться. Жена у меня вот-вот родит, дом строю, хлеба поднимаются. Только бы сил хватило, найдется чем заняться.

Элиашевич нажал кнопку звонка. Вошел охранник. Капитан передал ему распоряжение об освобождении Кевлакиса и приказал немедленно выпустить его. Присутствие охранника облегчило его положение – он не хотел, чтобы Кевлакис благодарил его; собственно говоря, он не знал, как с ним распрощаться, как в конечном счете относиться к нему. «Кто не с нами – тот против нас». Дважды он слышал эту фразу, которая могла бы устроить каждого. А может, вернее было бы сказать: «Кто не против нас – тот с нами?» Можно и так. Но это тоже устраивает и тех, и других. «Хочу покоя… люблю землю… мне с вами не по пути…» – вспоминая эти слова Кевлакиса, Элиашевич закурил, поглядел в окно. Было уже темно. Сегодня он опять не попадет к маме.

8

Воскресный рассвет предвещал день как по заказу. Светило яркое солнце, дул легкий, освежающий ветерок. Одетый с иголочки подпоручник Боровец вместе с несколькими бойцами подъехал на грузовике к зданию повятового правления Союза польской молодежи. Там их уже ждали. Рядом с санитарной машиной и украшенным зелеными ветками грузовиком стояли отдельными группами ребята и девчата в форменных зеленых рубашках. Увидев бойцов, они оживились и, перебрасываясь шутками, начали грузиться в машины. Боровец протянул Барбаре руку и помог ей забраться в кузов.

– Нехорошо опаздывать, тем более военным, – резко сказала она вместо приветствия.

– Когда человек очень спешит, всегда с ним что-нибудь приключается. Представь себе, в последний момент барабанщик обнаружил, что он что-то там забыл. Ведь мы с собой и оркестр везем.

– Вот здорово, потанцуем.

Из кабины другого грузовика высунулся Томецкий:

– Готовы? Едем?

– Поехали!

Машины тронулись. Грянул гимн Союза польской молодежи.

Группа активистов повятового правления СПМ в Ляске выезжала в то воскресенье в повят, в деревню Мокрая, на встречу с местным населением. Вместе с ними ехали медицинские работники для оказания нуждающимся помощи, проведения медицинского осмотра детей, а также артисты самодеятельности и военный оркестр.

…Вскоре после памятного для Боровца заседания в повятовом комитете партии, на котором он, в частности, выступил с предложением установить более тесные контакты с населением всего повята, ему позвонили из повятового правления СПМ.

– Товарищ подпоручник! Не могли бы вы зайти к нам? Надо поговорить.

– Когда?

– Послезавтра. Мы собираем в этот день наш повятовый актив. Хорошо, если бы вы смогли прийти, ну, скажем, часам к двенадцати.

– Хорошо, я буду.

Боровец чувствовал себя немного скованно, потому что он никого из правления не знал. Вошел в зал, кивнул всем присутствующим и начал искать свободное место. Оглядывая зал, он от неожиданности вздрогнул. У самого окна, на другом конце зала, сидела Барбара. Занятая оживленной беседой со своими друзьями, девушка не заметила, как вошел подпоручник. А тот, не ожидая встретить ее здесь и чувствуя свою вину за несостоявшийся поход в кино, смутился и хотел было уже повернуть назад и уйти. Но чувство долга пересилило, да, впрочем, отступать было уже поздно, поскольку к нему подошел председатель повятового правления СПМ.

– Приветствую вас. Моя фамилия Томецкий, председателем избран недавно.

– Боровец, в подпоручники произведен недавно.

Улыбаясь, они обменялась рукопожатием и без лишних церемоний перешли на «ты».

– Я рад, что ты пришел. Знаешь, мы хотим сегодня вынести на обсуждение несколько вопросов, в том числе и вопрос о связи армии с народом на примере нашего повята. Понимаешь, о чем идет речь? Мне говорил товарищ Колиньский, что ты поднимал эту проблему на заседании бюро повятового комитета партии. Действительно, это важный вопрос, а мы, закрутившись, проморгали его, вот самое время и поправить это дело. Ну так что, выступишь, скажешь пару слов на эту тему?

– Надо сказать, ведь вопрос заслуживает того.

– Я рад, старина. Ну что, будем начинать?

Томецкий, здороваясь со всеми на ходу, направился к столу президиума. Боровец сел с краю на первое попавшееся место, откуда, как он ни вытягивал шею, не мог увидеть Барбару. Томецкий произнес краткую вступительную речь, предложил состав президиума, и тут Боровец среди приглашенных услышал фамилию Барбары. Каждую называемую фамилию зал приветствовал аплодисментами. Чувствовалось, что все присутствующие здесь хорошо знают друг друга.

– Товарищи! Сегодня среди нас находится представитель Войска Польского подпоручник Боровец, которого я хочу сердечно приветствовать от вашего имени и пригласить в президиум. Прошу вас, товарищ Боровец!

Раздались аплодисменты, и все повернулись в его сторону. Боровец встал, слегка поклонился в ответ на приглашающий жест Томецкого и направился к столу президиума. «Что делать? – думал он. – Надо идти. Но что я ей скажу? Как она отреагирует?» Он глазами поискал девушку. Она уже сидела за столом и приветливо улыбалась ему. Боровец облегченно вздохнул. Он был рад и этой ее улыбке, и тому, что как-никак его пригласили в президиум. Более того, он настолько осмелел, что сел рядом с ней, успев шепнуть:

– Потом объясню.

– Надеюсь…

Томецкий поднялся на трибуну и начал говорить. Боровец слегка отодвинулся назад и сбоку смотрел на сидевшую рядом Барбару, которая сосредоточенно слушала доклад, положив руки на красное сукно стола. Вдруг ладони девушки соединились и начали ударять одна о другую. Только тогда, словно пробудившись ото сна, Боровец услышал аплодисменты и присоединился к ним.

Томецкий говорил с жаром:

– …Мы остались последним уголком в стране, где до сих пор классовые схватки носят форму вооруженной борьбы. Давно пора, товарищи, покончить с этим. Деревни и города белостокской земли должны наконец вздохнуть спокойно. Мы должны задуматься над тем, почему банды находят поддержку именно в нашем регионе. Мы должны все вместе подумать, каким образом мы, члены Союза польской молодежи, можем способствовать окончательному искоренению остервеневшей реакции. Повятовый комитет партии ставит перед нашей организацией задачу широкого, активного участия в этой борьбе. Поэтому возникает вопрос: что мы должны делать, с чего начать? Наверное, с того, чтобы смело вести политическую, разъяснительную работу среди населения, с проведения митингов, организации культурных мероприятий, направления групп СПМ для смычки города и деревни. Мы можем помочь сельским жителям ремонтными и медицинскими бригадами. Но это еще не все. Мы должны принять решение, чтобы в каждой гмине, в каждом селе, где есть ячейки нашей организации, создать посты добровольных бригад содействия гражданской милиции и твердо проводить это решение в жизнь. Будет нелегко, товарищи, но, если враг вынуждает нас к тому, чтобы мы взялись за оружие, мы сделаем это без колебаний, чтобы защитить социализм, защитить народную Польшу.

Под аплодисменты присутствующих Томецкий вернулся за стол президиума. Началось обсуждение доклада. Девчата и парни один за другим вставали, высказывались, заявляли о своей готовности действовать. Боровец жалел, что он здесь один, что его парни не слышат своих сверстников. Он растерялся, когда Томецкий неожиданно предоставил ему слово. Но атмосфера в зале была настолько доброжелательной, что, стоя на трибуне, Боровец почти не чувствовал свойственного ему в такие минуты волнения.

– Товарищи! Что тут много говорить. Я рад, очень рад, что я боец народного Войска Польского, нахожусь среди вас и могу передать вам горячий привет от моих товарищей, которые здесь, в вашем повяте, несут в данный момент нелегкую, но почетную службу по защите завоеваний нашей власти. – Воспользовавшись бурей аплодисментов, он перевел дыхание и краешком глаза взглянул на Барбару. Девушка горячо аплодировала ему. – А служат здесь парни из разных концов Польши. Варшавяне и жители Познани, горцы и ребята из Силезии, Жешува, Люблина, есть и ваши местные. Как видите, и городские, и деревенские парни, ваши ровесники. Еще полгода назад почти все они учились или работали, о вооруженной борьбе читали только в книгах либо видели ее в кино. И вдруг неожиданно оказались в обстановке, когда, получив в руки оружие, они должны были заряжать его боевыми патронами и стрелять. Стрелять, потому что в них тоже стреляют, потому что бандиты безжалостно расправляются с мирным населением. Впрочем, вы местные и лучше меня знаете, как обстоят дела, что мне вам об этом рассказывать. Скажу только, что я сам, собственными глазами, успел увидеть. Я видел изуродованные трупы супругов Годзялко, двоих их детей, оставшихся сиротами. На моих глазах убили моего бойца Казика Юзвицкого, двадцатилетнего парня из Познанского воеводства, члена СПМ, как и мы с вами. После его смерти я не смог написать как надо письмо его старикам родителям, потому что каждое слово, как мне казалось, не могло в полной мере выразить на бумаге нашу боль и скорбь… Другой мой боец лежит сейчас в госпитале. Бандиты тоже несут потери. Но, одурманенные вражеской пропагандой, обреченные, они еще бродят по лесам, сея смерть, ужас в страх. Да, да, именно страх! Знаете, чему мы, военные, несущие здесь службу, удивляемся больше всего? Именно этому, парализующему волю человека страху, который охватил целые села. А знаете, что для нас самое неприятное? То, что люди, многие из здешних жителей, нас, видимо, не понимают, боятся. Когда мы входим в село, люди прячутся по дворам, закрывают ставни. А если спросишь кого-нибудь о чем-либо, переминаются с ноги на ногу, оглядываются по сторонам, отмалчиваются. «Не знаем» – вот самый распространенный ответ. О чем это говорит?

– Боятся! – крикнул из зала паренек, сидевший у выхода.

Боровец громко ответил ему:

– Нас бояться не надо.

– Не вас, а бандитов. Вы уедете, а они останутся. Кто-нибудь из их людей в деревне донесет, те придут ночью, убьют или сожгут хату. Надо что-то делать, чтобы этого больше не было.

Зал забурлил. Томецкий вынужден был угомонить собравшихся.

В заключение своего выступления Боровец сказал:

– Вот об этом-то я и хотел сказать. Впрочем, думаю, что и мы, военные, тоже можем кое-что сделать для этого. Мы тоже должны время от времени появляться в селах, и не только с оружием, но и с художественным коллективом, с песней, декламацией. Или просто так, чтобы поговорить с людьми. Приглашайте нас, мы обязательно приедем.

– Пригласим! Пригласим!..

Он сходил с трибуны под гром аплодисментов. Собрание приняло решение об активизации деятельности повятовой организации Союза польской молодежи в Ляске по скорейшей ликвидации угрозы со стороны банд, орудующих в повяте. Боровец хотел поскорее выйти из зала, чтобы подождать Барбару на улице, но не смог этого сделать, Его обступила большая группа молодежи, подошел и Томецкий. Среди молодежи оказалось несколько резервистов. Пока поговорили о том о сем, Барбара уже исчезла в дверях. Боровцу показалось, что она посмотрела в его сторону. Но уйти было неудобно. В конце концов, условившись провести несколько встреч с гминными правлениями СПМ и договорившись еще раз встретиться с Томецким, подпоручник сослался на неотложные дела по службе и пулей вылетел из здания. Огляделся по сторонам – Барбары нигде не было. От волнения он закурил и, мрачнее тучи, быстро зашагал в расположение части. Обидно, что Бася не дождалась его. «Видимо, я ее не интересую, – думал он, – совсем не интересую. Здорово обиделась, наверное, за кино. Но ведь задержался я не по своей воле. А она что, должна была торчать, как пень, у выхода и ждать меня, пока я соизволю выйти и обращу на нее внимание? Ерунда какая-то. Так мне и надо, дураку..»

– Красиво, да? Снова убегаете?

Девушка сидела на скамейке в сквере и, улыбаясь, вертела в руке желтый листок каштана. Боровец подошел к ней:

– Бася! Извини, пожалуйста, Бася. А впрочем, мне уже все равно. Я и так кругом виноват, хуже и быть не может. Можно присесть?

– Да, пожалуй, нет.

– Занято?

– Пожалуй, да.

– А я все-таки сяду.

– Конечно, ведь армия – это сила. Уступаю насилию.

– Мне все равно, но терять я тебя больше не собираюсь.

– Меня не так-то легко потерять. Видишь, я ждала тебя.

– Спасибо. Ты очень обиделась на меня за то, что я не пришел тогда в кино?

– Да нет, не очень. Я даже предполагала, что так и получится. Мне еще бабушка говорила: «Дитя мое, никогда не связывайся с военными: врут как сапожники, липнут как мухи на мед». В общем, все началось, как нагадала бабушка, с той лишь разницей, что я не мед.

– Да и я не муха. Бася, а знаешь, что тогда произошло? Меня неожиданно вызвали в повятовый комитет партии.

– А мы с Моникой очень долго ждали у кинотеатра.

– Извини меня.

– Анджей, ты не рассердишься, если я тебя кое о чем спрошу?

– Пожалуйста.

– У тебя есть девушка?

– Как бы тебе это лучше сказать. Вопрос для меня несколько неожиданный. Я, видишь ли…

– Не виляй, а говори прямо, иначе наш разговор не будет иметь смысла.

– Тогда есть.

– Где?

– Здесь.

– Что же тебе тогда нужно от меня?

– Ты мне нравишься.

– А та?

– Еще больше.

– Все-таки бабушка была права. – Девушка резко поднялась.

Боровец вскочил со скамейки и схватил ее за руку:

– Бася, сядь на минутку, послушай.

– Пусти. У тебя не руки, а клещи.

– Извини. Ну, сядь же, пожалуйста.

Она села и, надувшись, не глядя на него, продолжала вертеть в руке листок каштана.

По аллее время от времени проходили люди, с любопытством поглядывая на юную пару. Несмотря на охватившее в эту минуту Боровца волнение, эти взгляды смущали его. Видимо, непроизвольно у него вырвалось:

– Бася! А знаешь, какое у меня сейчас появилось желание? Просто непреодолимое желание!

– Какое?

– Поцеловать тебя.

– Перестань. – Девушка отвернулась.

Он заметил скатившуюся по ее щеке слезу. Легким движением она смахнула ее листком каштана, который по-прежнему держала у лица, загораживаясь то ли от последних лучей заходящего солнца, то ли от него.

– Я эту слезу сто раз бы целовал.

– Перестань. Влюбилась в него, а он дурака валяет, в глаза смеется надо мной. Боже мой! Что же это со мной произошло: белены, что ли, объелась?

– Бася! Бася! Ты даже не знаешь, как это прекрасно! – Он обхватил ладонями ее лицо и, уже не обращая внимания на проходивших мимо людей, крепко целовал ее соленые от слез губы, пышные светлые волосы.

Ошеломленная, она почти не сопротивлялась.

– Задушишь, сумасшедший!

Он отпустил ее, вскочил со скамейки и сделал два прыжка. У него слетела фуражка.

Перепуганный приблудный пес удирал, поджав хвост, вдоль дорожки. Проходившая по соседней аллейке старушка на миг остановилась и испуганно перекрестилась. Но Боровец уже обуздал свою дикую радость, поправил портупею, одернул мундир, поднял фуражку и вернулся к девушке. Она поправила волосы, не отваживаясь смотреть ему в глаза. Он сел и нежно взял ее за руку.

– Извини за необычное объяснение, но я не понимаю, что со мной происходит, – сказала Бася тихим, дрожащим голосом.

– Это ты меня прости. Я круглый болван. Чуть было все не испортил. Ты знаешь, что я сегодня там, в правлении, глаз с тебя не спускал? Знаешь, что с той минуты, когда встретил тебя в Дрогичине, я готов выполнить все, что ты пожелаешь? Что бы я ни делал, я думал только о тебе. Ты для меня – единственная, о которой я мечтал! Если существует любовь с первого взгляда, то, похоже, она как раз и явилась ко мне. Баська, теперь ты поняла?

Она подняла на него свои большие глаза и не моргая смотрела, словно хотела убедиться, правду ли он говорит.

– А та девушка? Я не хочу никому переходить дорогу.

– Да нет у меня никакой девушки, глупышка! Нет.

– Но ты же говорил…

– Я все время думал и говорил только о тебе, дорогая моя. Шутил.

– Нехорошо так шутить. И что с нами теперь будет? Что нам делать с нашей странной любовью? Боже мой, ведь это хуже отравы. Послушай, я этого тоже никак не могу себе объяснить. Если рассказать кому-нибудь об этом, никто не поверит. Моника говорит, что я сошла с ума.

– Ты ей рассказала?

– Конечно. Мне нечего стыдиться. Люблю тебя, и все. И могу об этом всем рассказывать.

– И я люблю тебя. Вижу тебя всего третий раз, а кажется, что знаю тебя всю жизнь, что ты всегда была рядом со мной.

– Я боюсь такой любви.

– Почему, милая?

– Она какая-то необычная, нежданная…

– Увидишь, все будет хорошо. – Он нежно обнял ее.

Вдруг она посмотрела на часы и вырвалась из его объятий:

– Анджей, мне надо бежать! Вот уже полчаса, как я должна быть на дежурстве. Ну и влетит же мне!

– Беги. Я зайду к тебе попозже. Заскочу в часть и приду в госпиталь проведать Копеца. Можно? Я должен тебе еще многое сказать.

– Хорошо, я буду ждать.

Она быстрым шагом направилась в сторону госпиталя. Он стоял и смотрел ей вслед до тех пор, пока девушка не скрылась за деревьями. Тогда Боровец взял со скамейки оставленный ею каштановый листок и пошел в часть.

В ту ночь они о многом поведали друг другу. Спали в палатах больные. Дремал в своем кабинете дежурный врач, а они все сидели и разговаривали. Только иногда Барбара ненадолго уходила на обход больных. Возвращаясь, заваривала крепкий чай, и они снова говорили.

– Нас в семье шестеро, – рассказывала она. – Четверо – три брата и сестра – моложе меня. Старше меня брат Юзек, который, как и ты, служит в армии, только он не кадровый военный, а призывник. Служит на флоте. Отец – железнодорожник, мама – домохозяйка. Все мы очень любим свою маму. Она вечно в делах, всегда чем-то занята – шьет, готовит, заботится обо всех и обо всем. Живем мы дружно. Только однажды родители всерьез рассердились на меня, когда я заявила им, что хочу быть медицинской сестрой: они мечтали, чтобы я стала учительницей. Почему у меня вдруг появилось такое желание? Наверное, с войны. Живем мы в одноэтажном домике на самой окраине Ляска. Есть небольшой садик.

Однажды, это было уже в конце войны, в нашем саду остановились советские солдаты. В полдень раздался страшный взрыв, за ним второй, третий. Это рвались бомбы. Бойцы в это время отдыхали под нашими яблоньками. Вот тогда я впервые увидела, как страдают и умирают люди. Многие из бойцов были тяжело и даже смертельно ранены. Щупленькая, обаятельная русская девушка-санитарка ловко перевязывала раненых, поила водой, как могла утешала их. Она ни на минуту не теряла самообладания. Я помогала ей. С тех пор и решила – буду медсестрой. И стала. Тяжело? По-всякому бывает. Но я чувствую, что необходима людям. Мечтаю стать врачом. Говорят, в Белостоке должен открыться медицинский институт, попробую поступить туда. Моника тоже хочет стать врачом. Сейчас она живет у нас. А вообще-то она из Браньска. Тогда, в Дрогичине, мы гостили у ее тетки. Я очень обиделась, что ты не пришел в кино. Не подумай, что я всегда такая плакса, но, когда пробило семь часов, а тебя не было, я расплакалась: и от обиды, и от стыда, но больше от страха, что я никогда тебя не увижу. Не знаю, почему я тогда так подумала, может, это ассоциировалось с тем раненым бойцом. Ведь этого было достаточно, чтобы понять, какая у тебя опасная служба. Всю ночь я не сомкнула глаз, была как в бреду. Видела тебя убитым… Перед моими глазами вставали сцены бомбежки нашего сада. Это была ужасная ночь. Утром я помчалась в госпиталь. Там уж наверняка знали бы, если бы кто-то из ваших был ранен или убит. К счастью, все оказалось кошмарным сном. От радости я бросилась на шею Монике и только, тогда поняла, что люблю тебя. Боюсь за тебя, очень боюсь. Ты уже, наверное, стрелял в кого-нибудь, может, даже убил? Это, должно быть, ужасно, Анджей, любимый мой? Если бы тебя… – Голос ее задрожал.

Он приник губами к ее руке. Девушка нежно гладила его по волосам. Потом он встал, допил оставшийся в стакане чай и, заложив руки за ремень, расхаживая по комнатке, начал рассказывать. Барбара слушала его не перебивая.

– Ты сказала, что это, должно быть, ужасно. Конечно, ужасно. Более того, это жестоко. Да, я стрелял в них. И стрелял для того, чтобы ранить или убить. Когда-то мне и в голову не приходило, что можно с такой легкостью выстрелить в человека… Стреляют со страха или из ненависти. Со страха стреляют вслепую, не целясь. Когда же человек ненавидит, он стреляет по цели. После того как я увидел вылезшие из орбит мертвые глаза родителей, сын которых обезумел от горя и страха, я стреляю в них только из ненависти. Не знаю, хорошо это или плохо, этично или неэтично, но я ненавижу их. У них была возможность искупить свою вину. Но они не воспользовались ею. Я им не судья в этом. И хотя меня тошнит при виде крови, трупов, но я стискиваю зубы и дерусь… Вот какой я у тебя… А родителей и родственников у меня нет. Когда-нибудь я подробно расскажу тебе о них. Кроме старого деда, который меня воспитал и который по сей день живет в деревне под Жешувом, и тебя, из близких у меня никого не осталось…

Бойцы были без оружия. У одного только Боровца висела на поясе кобура с пистолетом ТТ. Выехали они засветло, чтобы вернуться до наступления сумерек. А днем банда вряд ли отважится напасть на них. Село Мокрое было выбрано по двум причинам: во-первых, большое, во-вторых, со смешанным шляхетско-крестьянским населением. Кроме того, отсюда был родом один из бойцов Боровца – капрал Канюк. Решили, что его присутствие облегчит агитбригаде задачу – растопит первый ледок недоверия.

Украшенные зелеными ветками машины подъехали к школе как раз в тот момент, когда из костела повалил народ. Бойцы достали музыкальные инструменты и заиграли польку. Тут же на школьной спортплощадке закружились, поднимая пыль, первые пары зеэмповцев. Празднично разодетая толпа плотным кольцом окружила танцующих. Пожилые, степенные крестьяне и их жены глядели на них со снисходительно-благожелательной улыбкой, а у принарядившихся местных парней и девчат ноги сами шли в пляс. Люди не очень-то понимали, откуда пришло в их село нежданное веселье, но все это им было явно по душе.

Капрал Канюк подал знак музыкантам и, когда те прекратили играть, легко вскочил в кузов грузовика, так, чтобы его все видели. Его, конечно, все узнали. То тут, то там слышались радостные удивленные возгласы:

– Антек!

– Канюк-младший!

– Капрала ему дали!

– Привет, Тосек!

– За родителями надо бы послать. Они домой пошли, не знают, что сын здесь.

– Вот уж обрадуются!

– Миколай, глянь-ка, твой брательник!

– А мундир-то ему идет!

Капрал жестом утихомирил собравшихся.

– Позвольте мне сказать несколько слов, потому как догадываюсь, что вас удивляет, с чего это мы вдруг явились здесь с агитбригадой.

– Валяй, Тосек, только покороче.

– А я длинно и не умею.

Послышались одобрительные возгласы, кто-то даже робко зааплодировал.

– Ну так вот, чтобы было покороче. Как вы видите, здесь со мной мои товарищи – бойцы, а также девчата и парни в форме Союза польской молодежи. Мы все – члены СПМ и приехали к вам по инициативе повятового правления этой организации, приехали просто так, в гости, проведать вас…

– Но гостей-то обычно приглашают, а вы-то ведь без приглашения? – выкрикнул кто-то из задних рядов.

Канюк не смутился, быстро нашелся что ответить:

– Не знаю, кто это крикнул, но, наверное, кто-то не из нашего села. Мне всегда казалось, что в моем родном селе гость в доме – бог в доме. Кажется, так гласит наша старопольская пословица?

– Правильно, Тосек!

– Валяй дальше!

– Тихо там, не мешайте, пусть говорит!

Толпа, окружившая машины, была явно на стороне капрала.

– С нами приехала и санитарная машина. Так что, если кому-то нужна медицинская консультация, пожалуйста, не упускайте случая. И как вы уже сами слышали, и оркестр у нас неплохой, вот мы и хотим дать концерт, если девчата не возражают.

– ..Особенно Хеля!

– Именно Хеля. – Сказав это, Канюк спрыгнул с кузова и, нырнув в толпу, вскоре оказался рядом с красивой, покрасневшей до корней волос девушкой. Нетрудно было догадаться, что это и была Хеля – его симпатия.

Когда оркестр заиграл вновь, в кругу танцующих было уже много пар, и среди них счастливый Канюк с красавицей Хелей. Боровец танцевал с сестрой капрала – светловолосой Ядзей. Лед тронулся.

В то время как на школьной спортивной площадке играл оркестр, медицинская бригада разместилась в классной комнате и при, помощи учителя и старосты начала принимать первых пациентов.

…Мать Канюка по случаю приезда сына устроила торжественный обед в саду. На покрытом белой скатертью столе появились тарелки с бульоном, вареная курица с картошкой и капустой. Глава семейства, разливая в стаканы водку, обратился к Боровцу:

– Так что, подпоручник, разрешите по случаю такого праздника?

– Раз хозяин угощает, грех отказываться.

– Ну, тогда за вас, сынки, за вашу нелегкую службу.

– Спасибо. За здоровье хозяйки, за ваше здоровье, и низкий вам поклон за то, что воспитали такого хорошего бойца.

Капрал пытался робко возразить, но было видно, как глубоко запала ему в сердце похвала подпоручника, высказанная в присутствии родителей. Его мать, как каждая мать в такую минуту, не могла сдержать волнения, провела краешком передника по подозрительно покрасневшим глазам, а отец, гордясь сыном, с удовлетворением подкручивал пышные усы.

После обеда все гуляли в саду, лакомились фруктами, беседовали. Зашли в гости соседи. Многое Боровец понял в тот день. Прежде всего он убедился, что белостокское село, так же как и его родное – жешувское, как и любое польское село, больше всего хочет мира, что оно за народную Польшу, что банды – это страх, террор, временами еще и людская темнота и наверняка огромное несчастье.

На площадке перед школой все еще было многолюдно. Начался концерт. Боровец разыскал Барбару. Она сидела на школьном крыльце – усталая, но довольная. Он присел рядом, взял ее за руку и нежно погладил. Девушка улыбнулась, поправила непослушный, спадавший на глаза локон. На грузовике, который заменял эстраду, стоял один из бойцов, рядовой Юрчак, и с воодушевлением декламировал стихотворение Броневского.

 
Всходит солнце над разрушенными городами,
Шумят хлеба на вспаханных полях…
Рабочему – хлеб и работу!
Крестьянину – дом и землю!
 

Над площадью – гробовая тишина.

Уже клонилось к закату солнце, пора было возвращаться. Боровец с Барбарой подошли поближе к машине. Голос Юрчака звучал чисто, напевно, подкупал своей искренностью. Люди с вниманием слушали.

 
Еще в лесах бродят фашисты.
Их руки – руки Каина.
Армия народа, она очистит
Земли народной Польши.
 

Когда он закончил, грянули аплодисменты. Кто-то крикнул:

– Да здравствует Войско Польское!

Собравшиеся подхватили:

– Слава! Слава! Слава!

Боровец вскочил в кузов и занял место Юрчака. Шум утих.

– Уважаемые жители села Мокрое! Я хочу сердечно поблагодарить вас за радушие и заверить, что мы, бойцы народного Войска Польского, всегда будем вместе с вами. Еще раз спасибо вам и до свидания.

Ему зааплодировали. Раздались возгласы:

– Спасибо!

– Приезжайте почаще!

– Канюк, возвращайся к нам поручником!

– И скорее, а то Хеля ждет не дождется!

Когда наконец, пожимая на прощание множество тянувшихся со всех сторон рук, под звуки выводимой гармонистом бравурной мелодии они тронулись в обратный путь, солнце было уже у самого горизонта.

В Ляске Боровец застал только дежурное отделение. Остальные три покинули город. Одно из них находилось в дозоре, а два, под командованием старшего сержанта Покшивы, сразу же после обеда выехали на операцию. Дежурный доложил:

– Старший сержант Покшива приказал передать вам, товарищ подпоручник, что в селе Згожеле бандиты убили милиционера. Старший сержант с первым и третьим отделениями выехал на задание.

– Собаку взяли?

– Так точно.

– Связь?

– Есть.

Боровец побежал на радиостанцию. Однако помехи не позволили ему поговорить как следует. Из сообщения Покшивы он узнал только, что тот продолжает прочесывать местность в направлении села Вышонки Костельне, потому что собака вначале повела их туда, но вскоре потеряла след, и похоже, что окончательно. Нет, помощь им не требуется, потерь тоже нет. В этот момент связь прервалась. Обругав на чем свет стоит побледневшего радиста, Боровец позвонил Элиашевичу. Тот был на месте и попросил, чтобы подпоручник явился в отделение.

В кабинете кроме Элиашевича находились поручник Зимняк и один из сотрудников воеводского управления госбезопасности.

– Вы в курсе дела? – спросил Элиашевич.

– Знаю только, что Покшива движется в направлении села Вышонки и что он потерял след. Шансов на успешное преследование у него практически нет.

– Как всегда, – с язвительной ноткой в голосе отозвался товарищ из воеводского управления – огненно-рыжий, с большой бородавкой на носу.

Боровец промолчал, затянулся сигаретой. Элиашевич тоже не прореагировал на этот выпад и начал рассказывать Боровцу о том, что произошло в селе Згожеле.

Старший сержант Ставиньский и с ним еще один милиционер совершали обход местности. В Згожеле они заглянули в один из домов на краю села и там наткнулись на банду. Милиционер был убит на месте, а легкораненому Ставиньскому удалось добраться до Браньска, откуда он и сообщил о случившемся в повятовое отделение госбезопасности. Сразу же на место происшествия была направлена оперативная группа, об этом были поставлены в известность близлежащие посты милиции. И они тоже подключились к преследованию банды. Сюда уже везут хозяина схрона вместе с его семьей; с минуты на минуту должен появиться Ставиньский, может быть, тогда удастся узнать какие-то подробности.

Ждали Ставиньского, перебрасываясь время от времени ничего не значащими фразами и строя догадки. Рыжий молчал, и только ироническая улыбка не сходила с его мясистого, опухшего от недосыпания лица. Боровец догадывался, что тот в душе наверняка обвиняет их в неспособности добиться конкретных результатов в ликвидации банд.