Текст книги "Блуждающие огни"

Автор книги: Збигнев Домино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Опасаясь, что село Побеле могло находиться под пристальным наблюдением органов госбезопасности, Рейтар ждал подходящего момента. Наконец такая возможность представилась.

По случаю поста в Ходышевский костел съехались со всех окрестностей ксендзы, и ксендз. Патер тоже. В Ходышев валили толпы людей. Среди них легко мог затеряться изменивший свой внешний облик Рейтар. Пост начался в пятницу и должен был закончиться в воскресенье.

И вот в пятницу вечером Рейтар, переодетый в форму железнодорожника, в темных, в железной оправе, очках, опустился на колено у исповедальни ксендза Патера. В таком виде его даже вблизи было трудно узнать. Поэтому ничего удивительного, что ксендз, осенив крестом сквозь решетку припавшего на колено железнодорожника, приготовился выслушать его грехи.

– Говори, сын мой, доверь богу, что у тебя на душе.

– Об этом позже. Есть более важные дела. Посмотрите на меня внимательно. Может, узнаете?

– А, это ты.

– Собственной персоной. Мне передали, что вы хотели встретиться со мной.

Ксендз, сидя в своей черной клетушке, с тревогой оглядывался вокруг, но поблизости никого не было.

– Хотел, но теперь это бесполезно. Слишком поздно, сын мой, слишком поздно. В любой момент можно ожидать самого худшего.

– Что слишком поздно? О чем вы говорите?

– О семье Добитко. Я хотел, чтобы ты повлиял на них, охладил своим авторитетом их отроческую запальчивость, предостерег от необдуманных поступков. Но теперь уже поздно.

– Почему поздно? Не можете подробнее объяснить?

– Ты знаешь, что я в основном исполняю свой долг священнослужителя, а остальной мир интересует меня постольку, поскольку он служит богу и его деяниям…

– Поконкретнее, у меня мало времени.

– Если конкретно, то я боюсь, сын мой, что в своем неблагоразумии эти отроки наговорят на меня несусветные вещи. А ты прекрасно знаешь, что с Молотом меня, кроме долга священника, ничего не связывало. То, что доставал ему пару раз несколько метров габардина, немного провианта или сигарет, не говоря уже о лекарствах, я делал из чисто гуманных побуждений… Горячие же эти отроки…

– Вы о братьях Добитко?

– О них, о них! Я же говорю тебе, что боюсь: в любой момент меня могут арестовать.

– За что?

– Разве ты не знаешь, что они явились с повинной в отделение госбезопасности?

Это известие настолько ошеломило Рейтара, что он рухнул на второе колено, да так сильно, что скривился от боли и злости.

– После смерти Рымши они явились в отделение госбезопасности в Ляске, вернее, их привела к Элиашевичу мать.

– Вот сука!

– Не сквернословь, сын мой. Ты в храме божьем.

– Где же они теперь сидят – в Ляске или Белостоке? Небось развязали языки?

– А вот этого-то я, сын мой, не знаю. Звал тебя давно, хотел, чтобы ты повлиял на них. Теперь в любой момент за мной могут прийти.

– Не беспокойтесь. Если бы им было известно, давно бы уже пришли. Видать, братья молчат. Но все равно дело это серьезное.

– Советую тебе, сын мой, затаиться на какое-то время, уехать отсюда, переждать. Не грешно и уступить превосходящей тебя силе.

– Не так-то это просто. А что нового в мире? На Западе?

– На Западе, можно сказать, без перемен…

– Какие новости из Берлина, есть ли там какие-либо изменения?

– К сожалению, я не пророк. Но, судя по тому, что передают по радио, обстановка там напряженная. Побереги себя, сын мой, ты еще нужен Польше. Уезжай куда-нибудь на время, не подвергай опасности себя и других.

– За меня не беспокойтесь, я сам знаю, что делать. Я не из тех, кто при первой же опасности удирает, безвыходных ситуаций у меня не бывает. К вам есть еще личная просьба – хочу жениться, создать семью. Вот поэтому-то и прошу вас как старого знакомого оказать мне услугу – обвенчать нас. Можно это будет организовать?

– А хорошо ли ты все обдумал? Нужно ли в твоем положении создавать семью? Времена и обстановка тревожные.

– Так что, советуете продолжать просто сожительствовать с ней?

– Не вкладывай в мои уста слов, которых я не произносил, не приписывай мне мысли, которой у меня и в помине нет.

– Ну так, обвенчаете нас или нет?

– Не в моих силах отказаться исполнить долг священника.

– Я рад, что и на этот раз мы пришли к согласию. А венчаться надо обязательно в костеле?

– Господь повсюду с нами, сын мой.

– Понимаю. Поэтому, когда потребуется, я дам вам знать.

– Только, ради бога, будь осторожен, сын мой.

– Не волнуйтесь. У меня к вам еще одна просьба. Нет ли у вас возможности установить связь с Западом? Может, через какого-нибудь ксендза или через посольство? Вы ведь бываете в Варшаве.

– Да откуда же, сын мой! Прошу тебя, не втягивай меня в эти дела! Во-первых, я в них совсем не разбираюсь, а во-вторых, сейчас, в моем положении, когда в любой момент меня могут арестовать?

– Ну хорошо, хорошо. Что-то в последнее время вы стали чересчур трусливы.

– Человек несовершенен, сын мой, и ему свойственны недостатки.

Обходя стороной оживленные дороги и держась поближе к берегу реки, Рейтар направился в сторону Лап. Он делал лишний крюк, чтобы обезопасить себя. Небольшая болотистая речушка вела через село Петково прямо к реке Нарев, где и заканчивала свой короткий бег. Рейтар остался не удовлетворенным от встречи с ксендзом. Он почувствовал, что либо Патер перепуган, либо по каким-то другим причинам не проявлял особого желания к дальнейшему сотрудничеству. А ведь Рейтар хорошо помнил, как в прошлом этот ксендз посещал их лесные отряды, отправлял полевые богослужения, произносил проповеди, призывающие к борьбе с большевизмом. В его приходе всегда можно было укрыться, пополнить отряд провиантом и людьми, да и сам костел в Побеле неоднократно служил конспиративным пунктом связи. По сей день у стоящего рядом с костелом огромного креста у Рейтара был один из тайников. Перепугался ксендз, это уж точно. Если Элиашевич доберется до него, то ему несдобровать. Проклятые братья Добитко! Неужели выдадут всех? Раз явились добровольно, то выдадут, можно не сомневаться. Да, но что они знают конкретно? В данный момент немногое. Знают несколько старых, уже заброшенных схронов, могут рассказать о них, невелика потеря. Что еще? Людей знают. Да, это уже похуже, ведь органы могут устроить засады. Надо немедленно оповестить людей и категорически запретить им посещать родные места. Слава богу, что конспиративной сети они не знают. Поэтому органы не доберутся до нее, не внедрят своих агентов. А Кракусу надо врезать. Такая важная новость и доходит с таким опозданием. Чем занимаются его связные? Разложились небось, сидя в схронах, животы под перинами греют, а о своих обязанностях забыли. Самое время начать действовать – лето кончается, урожай собран.

Крестцы ржи, которые навели Рейтара на эту мысль, стройными рядами стояли вдоль всего его пути. Он шагал, засунув руки в карманы, внимательно оглядываясь по сторонам, далеко обходя густые заросли и овраги. Осторожно перейдя большак, миновал справа мерцающее огнями село Петково. В ночной тиши не было слышно никаких звуков, кроме доносящегося издалека спокойного побрехивания собак.

За Петково начались заболоченные луга и глубокие, поросшие камышом топи. Вспаханные поля остались по ту сторону большака. От болот потянуло холодом и гнилью. Под ногами хлюпала вода… Да, лето кончается. А как там мои управились с жатвой? Помог им кто, а может, наняли кого? Мать, наверное, горюет, что хозяйство приходит в упадок, Лидка надрывается от работы. Если бы был жив отец…

Старик Миньский, отец Рейтара, умер во время гитлеровской оккупации, и похоронили его не так, как подобало богатому шляхтичу. Поминки тоже справили не ахти какие, хотя сын и не пожалел кабана и выставил несколько бутылей самогону. Люди вспоминали старика Миньского по-всякому. До войны он долгое время служил старостой в гмине. Поэтому был известен на всю округу. С ним считались и ксендз, и помещик, и полицейский. У старосты была широкая натура, любил выпить, имел слабость к лошадям. Сына воспитывал в строгости, готовил к работе в хозяйстве, но тот заупрямился и после окончания гимназии поступил в военное училище. Если и простил ему старик своеволие, то только потому, что тот избрал кавалерию. Однако, когда сын вернулся домой после сентябрьской кампании[14]14
  1 сентября 1939 г. гитлеровская Германия напала на Польшу. Началась вторая мировая война. – Прим. ред.


[Закрыть] и отцу удалось спасти его от лагеря для военнопленных, старик, который заметно сдал за это время, решил приучить его к хозяйству. Но и на сей раз у него ничего не вышло из этой затеи.

Молодой Миньский с головой ушел в подпольную деятельность. Вскоре он стал командиром отряда самообороны всего повята. Все чаще в просторной, заросшей лиственницами усадьбе Миньских в Вальковой Гурке начали появляться одетые по-городскому молодые парни. Уединялись, спорили, выезжали на боевые операции, проводили учения. Старик Миньский не попрекал сына. Он думал, что тот борется за Польшу. По правде говоря, его удивляло, что эта борьба часто выливалась в пустую болтовню, в пьянку до упаду и стрельбу в воздух, но он ведь знал жизнь и мог понять грехи молодости. Валькова Гурка, расположенная вдали от основных дорог, скрывала подпольную деятельность сына от глаз немцев, которые редко наведывались в эти края. Не послушал Рейтар отцовского предсмертного наказа заняться хозяйством – голова у него была забита тогда совсем другим. Поэтому после смерти отца, хотя он и остался единственным наследником самого крупного в округе хозяйства (несовершеннолетняя сестра была не в счет), занимался им еще меньше, чем раньше.

Война заканчивалась. Армия Крайова готовилась к осуществлению плана «Буря». Перед подпоручником Рейтаром была поставлена задача захватить Ляск и провозгласить там власть, которая должна подчиняться Лондону. Заботы по хозяйству легли на плечи матери.

За короткий период между отступлением немцев и приходом Советской Армии в Ляске установилась власть, которая признавала лондонское эмигрантское правительство. Подпоручник Рейтар, возглавлявший отряд самообороны, успел даже создать повятовый полицейский участок. Но эта власть продержалась всего несколько дней. Первый советский военный комендант Ляска, не очень-то разбиравшийся в местных делах, относился к ней даже терпимо. Но, когда из Белостока приехали представители Польского комитета национального освобождения и привезли с собой воззвания и полномочия, все встало на свои места.

Под покровом ночи Рейтар увел верных ему людей в лес и оказался по другую сторону баррикад с новой, народной властью. Не прошло и нескольких месяцев, как сверкающий клинок сабли подпоручника Рейтара обагрился кровью. Первого секретаря повятового комитета ППР в Ляске местного каменщика Грабского Рейтар зарубил собственноручно натренированным, косым ударом сабли. С тех пор его домом стал лес. А тот, родной, окруженный лиственницами, с каждым днем приходил в упадок. Зарастали сорной травой поля, ушли от Миньских батраки, не получавшие оплаты за труд, а скот и лошадей пришлось продать, чтобы заплатить налоги и сдать обязательные поставки. На огромной, богатой в прошлом усадьбе в одиночку хлопотала старая, немощная мать. Сестра Лидка бросила все и уехала к родне в Варшаву.

Рейтар время от времени наведывался домой. Но эти визиты становились все более опасными, а потому редкими. Если в первые годы после освобождения, когда окрестности Вальковой Гурки почти полностью контролировались подпольем, Рейтар мог спокойно, даже всем отрядом, нагрянуть домой, то теперь едва он появлялся в этих местах, как Валькова Гурка сразу же блокировалась органами госбезопасности. Один раз он едва не попал в засаду, хитроумно устроенную Элиашевичем. В другой раз ему пришлось вступить в перестрелку с армейскими подразделениями и органами госбезопасности неподалеку от собственного дома. Из-за него у матери не было ни минуты покоя. Часто, причем в любое время суток, в дом Миньских могли нагрянуть с обыском. Взбешенный этим, Рейтар предпринимал попытки защитить свое родное гнездо. Дикими налетами жег, разорял дотла окрестные милицейские посты, устраивал в отместку засады на Элиашевича и его людей, но со временем вынужден был от этого отказаться – у тех было больше сил. Он пришел к выводу, что, чем дальше будет держаться от дома, тем скорее мать оставят в покое. Эта тактика оказалась верной, поскольку в последнее время, как ему доносили, Элиашевич и его люди все реже заглядывали в Валькову Гурку.

Впервые после войны Рейтар и Элиашевич встретились в июне сорок пятого года в Чешанце. Рейтар, переодетый в штатское, вместе со своей охраной приехал в городок, чтобы побродить по ярмарке, поговорить с людьми, а при случае и приглядеть для своего эскадрона несколько хороших лошадей. Элиашевич же возвращался через Чешанец домой.

Его далекий боевой путь шел от поселка Ленино до самого Берлина. Часто писал матери письма, но еще не видел ее. Случилось так, что прослужил всю войну в первом пехотном полку, и вместе с полком сразу же по возвращении с фронта был переброшен в район Белостока, почти что в родные края – в Бельский повят. Вскоре их должны были демобилизовать: ведь война-то закончилась. А пока поручник Элиашевич командовал ротой автоматчиков. Получив несколько дней отпуска, он решил наконец навестить мать. На чем был мундир из плотной хлопчатобумажной ткани, кирзовые сапоги, в руках – холщовый вещевой мешок, а в нем – всякая трофейная мелочь, матери в подарок. Крутился около крестьянских подвод, высматривая знакомых. Задержался, чтобы посмотреть живописную сценку покупки коня. Торг породистого, в яблоках, красавца жеребца, как видно, подходил к успешному завершению, так как продавец и покупатель ударили уже по рукам. Покупателем был не кто иной, как Влодек Миньский, которого Элиашевич видел последний раз в тридцать восьмом году, когда тот уезжал в военное училище. Подождав, пока Миньский рассчитался с мужиком, поручник подошел к нему сзади и хлопнул по плечу. Тот отскочил в сторону, но, сразу же узнав Элиашевича, рассмеялся и ударил картузом о землю.

– Ах, чтоб тебя черти взяли, Татарин. Откуда ты здесь взялся, басурман?

– Пора, мой дорогой, возвращаться домой.

– Да, самое время.

Они тепло обнялись. Купленного коня Миньский передал одному из своих сопровождающих, которого Элиашевич принял за батрака. Не успел и глазом моргнуть, как Миньский затащил его в частный кабак. Уселись за стол. Тут же появилась литровая бутыль самогону, круг домашней колбасы и миска соленых огурцов. Миньский наполнил стаканы.

– За твое здоровье, Томек!

– За твое, Влодек!

– За встречу.

Выпили. Элиашевич закусил огурцом. Миньский понюхал хлебную корку. От крепкого зелья на мгновение перехватило дыхание, мысли путались. Они молча глядели друг на друга. Миньский снова наполнил стаканы.

– Ну, будь здоров!

– Будь!

– За то, что мы остались живы.

– За это стоит выпить.

Затем Миньский спросил:

– Ты что, у Берлинга служишь?

– Как видишь. А ты как живешь?

– По-разному.

– Хозяйством занимаешься? Я видел, хорошего коня купил.

– Да, ничего. А с хозяйством по-всякому бывает. А ты чем думаешь заняться?

– Не знаю. Пока еще служу, а когда демобилизуют, посмотрим.

– Вернешься сюда?

– Скорее всего, да. Мать зовет. А как твои домочадцы?

– Отец умер два года назад… А мать пока держится.

– О Кейстуте что-нибудь слышал?

– Он на Западе, у Андерса. Вот уж кому повезло! Забот не знает, живет себе припеваючи.

– Ты так думаешь? Разные ведь слухи ходят.

– Большевистская пропаганда! Послушай, Татарин, а ты ведь, кажется, был на Востоке, да?

– Был. А что?

– Да просто я немного удивлен,, что тебя там уму-разуму не научили. На твоем месте я бы давно на них рукой махнул.

Лицо Миньского вдруг стало неприятным и злым. Дрожащей рукой он наполнил стаканы. Элиашевич чувствовал, как самогон ударяет ему в голову. Миньский с мрачным выражением лица поднял стакан. Элиашевич попытался возразить:

– Может, хватит? Чертовски жарко.

– Ты что, после стольких лет разлуки не выпьешь со школьным товарищем? Кто знает, может, такой случай нам больше уже и не представится. Будь здоров!

– Будь! Послушай, Влодек, я не люблю, когда несут всякую чепуху, вроде той, которую ты только что сказал. Не люблю, понимаешь? Что ты можешь знать об этом?

– Да ладно. Задурили тебе голову, вот и все. – Миньский на какое-то время замолчал, снова наполняя стаканы. – Послушай, Томек. Ведь, в конце концов, мы с тобой приятели, если не сказать больше. Поговорим серьезно. Будь здоров!

– Будь здоров! Что же, можем и поговорить.

– Тогда слушай внимательно. У меня есть к тебе предложение: вступай в наши ряды.

– Что значит «в наши ряды»? Что ты имеешь в виду?

– А что слышал. Вступай в наши ряды, в настоящее Войско Польское. Ты знаешь, какая у нас сила? Наши люди везде, даже здесь, в этом кабаке. В лесах находятся целые бригады, с орудиями, пулеметами. Многие из ваших служат нам верой и правдой. Не будь наивным. Вот увидишь, как только Запад выступит, от большевиков только пух и перья полетят. Подумай, старина, что у тебя с ними общего? Махни на все рукой и уходи с нами в лес. Я за тебя поручусь, тебе все простят, получишь приличную должность. Ну, за твое здоровье!

Элиашевич вмиг протрезвел. Только теперь он понял, с кем имеет дело. Но не подал виду. Ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице. Осмотрелся вокруг. Где до этого были его глаза?! За каждым столиком сидело по четыре парня в полувоенной форме, которые внимательно следили за Миньским и ждали только его сигнала. Ну и попал же он в переплет! Элиашевич поднял стакан и чокнулся с Миньским. Несколько капель зеленоватой жидкости пролилось на скатерть.

– За твое здоровье!

Миньский не отступал:

– Ну так что, старина, договорились?

– Подожди немного, ты всегда порешь горячку, а тут без пол-литра не разберешься.

– Таким уж уродился. Пойми, Томек, я к тебе со всей душой, потому что не желаю тебе зла.

– А думаешь, я тебе желаю? Эй, хозяин! Принеси-ка еще поллитровку. Пить так пить. Верно?

– Ей-богу, Татарин, ты мне нравишься. Был отличный парень. Таким и остался. Эй, гармонист, сыграй-ка что-нибудь наше!

Гармонист растянул мехи, и понеслись звуки популярной мелодии. На столе появилась еще поллитровка. Элиашевич расплатился. Разморенный алкоголем, осоловевший Миньский подпевал гармонисту. Элиашевич в это время лихорадочно думал, как бы отсюда поскорее уйти. Он наполнил стаканы, молча поднял свой. Миньский выпил. Зазвучала новая мелодия. Элиашевич не забывал наполнять стаканы, надеясь, что Миньский опьянеет и он сможет наконец-то уйти.

Миньский не отказывался от выпивки. Раскачиваясь на стуле, барабанил пальцами в такт музыке по столу и подпевал.

Элиашевич чувствовал, как пристально следят за ними дружки Миньского, поэтому старался по возможности изображать, что вдрызг пьян. Пододвинув полный стакан Миньскому, потормошил его за плечо, но тот, засыпая от сморившего его алкоголя, отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Демонстративно покачиваясь из стороны в сторону, Элиашевич встал, последним усилием воли выпил целый стакан, а затем, оставив на стуле свой вещевой мешок и фуражку, пошатываясь, медленно направился к выходу. Он шел не оглядываясь. Никто его не задерживал. В дверях путь ему преградил детина двухметрового роста. Умышленно споткнувшись, Элиашевич закачался и уперся руками в великана. Нащупал, что под пиджаком у того автомат. Великан снисходительно, как перышко, отстранил его. Элиашевич икнул и, сделав вид, что его тошнит, прикрыл рот рукой. Великан не только освободил проход, но еще и посоветовал:

– Идите во двор, пан поручник, и суньте два пальца в рот.

Как только Элиашевич оказался за порогом, у него и впрямь начался приступ рвоты, после чего ему стало легче. Он постоял, прислушался. Через открытые двери кабака доносились пьяные голоса. Тень стоявшего, широко расставив ноги, богатыря маячила в освещенном дверном проеме. Рядом никого не было. Вытащив пистолет, осторожно проскользнул вдоль стены. За углом тоже никого не было, а перед ним – сад, дорожка между двумя заборами и спасительная темнота.

В который уже раз восстанавливая в памяти свою встречу с Элиашевичем, Рейтар пересек шоссе, а это говорило о том, что река рядом. Близился рассвет. Летняя ночь окрасилась в серые тона, на востоке занималась бледная заря. Рейтар вышел на берег и остановился в условленном месте, окруженном тремя старыми ивами. Здисек, который скрывался по ту сторону реки в селе Ковале, должен был приплыть к нему на лодке. Рейтар прислушался. Было тихо. Противоположный берег, окутанный предрассветным туманом, утопал во мраке. Рейтар приложил руки к губам и, умело подражая сове, прокричал три раза. Через некоторое время он повторил условный сигнал. Потом вытащил пистолет и спрятался за ивой, внимательно наблюдая вокруг и чутко прислушиваясь к тишине. Зашелестел камыш, затем послышался всплеск воды.

Из тумана показалась лодка, которой управлял человек с шестом. Лодка пристала к берегу. Из нее выпрыгнул Здисек. Укрыв лодку в камышах, он стал беспокойно озираться вокруг. Рейтар появился неожиданно со стороны реки.

– Вы, командир, всегда застаете меня врасплох! У меня аж душа в пятки ушла.

– Лучше дважды проверить, чем один раз ошибиться. Ну, как дела?

– Разрешите доложить: Рысь в прошлое воскресенье угодил в перестрелку с милиционерами. Одного из них убил, другой удрал.

– Я ведь говорил, чтобы сидели тихо – никаких авантюр, никакой стрельбы без моего приказа. Ну и врежу я этому Рысю. Потери были?

– Сработал чисто, вовремя отошел.

– Где и как это произошло?

– Случайно, пан командир. Рысь, Зубр и Акула скрывались в окрестностях Згожеле. В воскресенье решили зайти в один дом. Сидят себе на чердаке и вдруг слышат, что к усадьбе подходят мильтоны. Их было двое. Этот Ставиньский, а с ним еще какой-то, молодой. Прошли в дом. Ставиньский что-то сказал хозяину, а молодой в это время полез по лестнице на чердак. Неизвестно, за каким дьяволом. И когда показалась его голова, Рысю не оставалось ничего другого, как размозжить ее.

– А что со Ставиньским?

– Удрал.

– Жаль. Раз уж подвернулся, надо было уложить и его. Солдаты были?

– Были. С собакой двинулись по следу. Но у них ничего из этого не вышло. Рысь, старая лиса, покропил следы керосином.

– Хозяина забрали?

– Всю семью.

– А где Рысь?

– Ушел за железную дорогу, к селу Росохате.

– Что это их так далеко занесло? Ну да ладно. А как дела у других? Слышал что-нибудь?

– У остальных все спокойно. В округе – тоже.

– Спокойно? Солдаты местность не прочесывали?

– Да нет, пан командир.

– А за эти твои дурацкие донесения придется кому-то крепко надавать по шее. О братьях Добитко слышал?

– Так точно, пан командир.

– А что?

– Да то, что они сами явились в органы.

– Почему же ты мне об этом не докладываешь?

– Я не думал, что это так важно, пан командир.

– Сколько раз я тебе говорил, что ты должен докладывать мне обо всем, а я уж как-нибудь разберусь, что важно, а что нет!

– Слушаюсь!

– Что еще?

– Органы выпустили Кевлакиса.

– Это уже интересно. Когда?

– Давно, недели две назад, пан командир.

– И об этом ты тоже не докладываешь? Конспираторы, ядрена вошь! Ну ладно. Теперь слушай внимательно, а то рассветает, пора сматываться.

– Так точно, пан командир.

– С сегодняшнего дня прекратить тискать баб под периной. Завтра ночью по моему приказу введешь в действие нашу конспиративную сеть и передашь всем, что я объявляю сходку в Рудском лесу.

– Заре тоже?

– Я ведь ясно сказал: всем.

– Слушаюсь!

– Должны явиться все без исключения. И чтобы никто не увиливал. За это командиры групп несут персональную ответственность. К вечеру в субботу все группы должны быть на месте сходки в полной боевой готовности. По пути избегать всяких стычек. В воскресенье к четырем часам утра командирам групп явиться к старой смолокурне на совещание. Все. Понял?

– Так точно, пан командир.

– Да, вот еще что! Ты и Угрюмый со своими людьми встретитесь со мной в пятницу вечером, в десять часов, на перекрестке дорог у села Долубово, у придорожного креста. Знаешь это место?

– Так точно.

– Вопросы есть?

– Никак нет, пан командир.

– Не дай бог, если что-нибудь перепутаешь. А теперь вали отсюда.

Рейтар хлопнул Здисека по плечу и, несколько смягчая суровый тон, каким все время с ним разговаривал, улыбнулся на прощание. Польщенный этим, Здисек козырнул и побежал к лодке. Рейтар постоял еще немного, закурил, а потом берегом Нарева направился в сторону Лап.