Текст книги "Черноокая печаль (СИ)"

Автор книги: Зарина Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

Проснулась я от странного ощущения. Меня куда-то несли. Бережно прижав мою бедовую голову к крепкому плечу, дабы ветки не расцарапали лицо. Знакомый лесной аромат исходил от кожи моего спасителя. Или пленителя?

Мне надо было раскрыть очи, глянуть на него. Наверное, спросить, куда уносит и для чего? Но веки как будто налились свинцом и не желали распахиваться. Мне вдруг стало совершенно все равно. Легкая дрожь прошлась по моему телу. Мне было холодно. Мне было нехорошо. Я и позабыла, каково это, когда «хорошо» и телом, и духом. Мне было плохо.

– Третьяк, что за черти?! Договорились же…

– Тшшшш… не ори. – полушепотом потребовал носящий меня и, будто опасаясь моего внезапного пробуждения, закачал на руках, будто младенца. Убеждая не просыпаться. – Вот, держи.

Аккуратно, словно драгоценную статуэтку, меня передали на чужие руки. Чужие были прикосновения, чужим был запах, исходящий от тела, к которому меня прижали. Даже ритм сердца, что раздавался через крепкую грудь, обтянутую рубахой, казался чуждым. Оттого я и заворчала, но меня тут же крепко сжали без нежностей. Будто предупреждая: «Дергаться не стоит».

– Уведи ее к северной черте леса, оттуда к Бирюзовой реке, вниз по течению…

– Погодь, Третьяк. А ты?

– А я прогуляюсь обратно в лагерь этих чертей.

– Тебя что, шибко дубиной по голове приласкали?! Умом двинулся? Или еще захотелось?!

– Поговорить мне надобно с их главным. – недовольно бурчит такой знакомый голос. – Ты ее унеси, я вас догоню.

– Ага, счас! Мы уж тебя подождем!

– Мирош…

– Уже двадцать девять зим как Мироша! Я без тебя никуда не уйду! Хочешь девку сберечь? Топай с нами! И так от нее одни неприятности…

– Умолкни… – недовольно заворчали с явной угрозой на конце. – Крепче ее держи, вот так. Я сейчас.

– Третьяк, давай только без глупого геройства! Девка все равно спит, не оценит!

– А ты ее уж в нужный момент разбуди.

Жалобно заскрипели сухие ветки под ногами медведей. Впрочем, долго выматывать медведя я не сочла должным. Аккуратно хлопнула того по плечу, хрипло попросив отпустить. Упрямствовать, как некоторые, Мироша не стал. Отпустил. Слегка пошатываясь, я уперлась плечом в близжайшую сосну и потерла глаза, пытаясь сориентоватся в темном лесу.

Вышло отвратно. Но одно до меня дошло быстро: медведь сбежал и прихватил и меня с собой. Радоваться этому или нет, я пока не знала. С одной стороны, там, в лагере, остался Чернозар. Да, он на меня гневается после известий о смерти девчонок, но навредить бы мне он не посмел. Мы прошли с ним две долгие зимы, пропитанные стогами умерших и кровью раненных.

Он как брат, даже ближе. По крайней мере, таким был. А сейчас? Тот ли это Чернозар, которого я знала? Теперь он связался с разбойниками и режет простой люд направо и налево. Не по душе мне его занятие, да оправдание ему найти не вмоготу. Как бы не старалась.

Посему остаться с ним не могу. Да и потом, не настолько я дурна, да бы не понять: разбойники меня живой в свободное плавание не отпустят. Опять-таки моя ложь про мужа. Это ощутимо меняет мое положение.

Глянуть с другой стороны, эти же медведи, вроде и знакомы мы от силы пару дней, но они за меня заступились. Не кинули и пока не обижали. Да, слегка неотесанные, грубоваты. Но не чую я за ними злого умысла. А этот Третьяк и вовсе своей шкурой рисковал, да бы меня спас.

Может, пожить с ними, пока выйду из леса? А потом оттуда потихоньку до Белоярска доберусь?

Кажись, это самый правильный путь. Чернозара я не в силах вразумить, да и влезать в его дела охоты мало. Достали меня кровопролитные приключения. Уюта хочу, тишины. Избу, печь, детишек.

С Мирошей мы не говорили. Не о чем. Он нервно расхаживал туда-сюда. Прислушивался к тьме ночной, а то и дело громко принюхивался, стараясь уловить в воздухе отголоски беды.

Он переживал. И я была как на иголках. Но почему-то была почти что уверенна, что Третьяк вернется. Не знаю, откуда так велика моя уверенность в него. И все же.

Устала, уперевшись головой в сухую кору ствола, на миг прикрыла глаза. Мне было плохо. Туманно в голове, и тело разомлело, будто собранно из теста. Казалось, еще чуток, и сползу смолинным клеем вниз.

– Что с ней?

Неожиданно раздался голос совсем рядом, прямо у моего плеча. Но я была до той степени «выпаренной», что даже глаз не раскрыла на него посмотреть.

– Хвала богам, ты цел! – вскрикнул медведь. – Ну что, поговорили?

– Поговорили-поговорили… – недовольно заворчал Третьяк, я почувствовала, как крепкие ладони развернули меня к себе. – Эй, черноокая, ты чего вялая такая?

– Без крови?

Тихо шепнула я пересохшими губами, да только медноволосый медведь сразу просек, о чем идут речи. Без объяснения и лишних слов он понял и даже не осудил мою тревогу за фронтового друга, что нынче промышляет разбойничеством.

– Без крови.

Ответил серьезным кивком и подошел совсем близко, так что я щекой ощутила его теплое дыхание на своей щеке.

Когда крепкие пальцы медведя туго сжали мое запястье, я не удержалась и вскрикнула. Такими горячими они мне показались, что впору было выть.

– Ну что, пошли…

Где-то издалека раздался нетерпеливое второго оборотня, только мой держал меня крепко да не шелохнулся с места. Вскоре его ладонь легла на мою шею, а теплые губы коснулись лба.

– Да ты вся горишь, милая.

Последнее, что я услышала, мирно уходя в сонный плен.

Проснулась я от запаха густого говяжьего бульона. От такого волей-неволей язык проглотишь. А еще от теплого ощущения уюта и защиты. Замотанная в пару толстых одеял, я едва ли могла дышать.

Лениво разлепив веки, я с трудом сфокусировала взгляд на огоньке впереди. Это был костер, чьи языки пламени лизали дно чугунка, подвешенного над огнищем на веревочке. Оттуда и шел божественный запах.

Присмотревшись, я заметила побольше телег вокруг и людей, что шли туда-сюда. Кто приносил дрова, кто кормил лошадей, кто чинил сапоги.

Где я?

Где медведи?

Беспомощно хлопнув ресницами, попыталась высвободиться из плена теплых перин. Но как бы не так, сил у меня сейчас было не больше, чем у новорожденного теленка.

– О, показала глазки! *(старая выражение, означает: проснулась, разлепила веки)

Помешивая содержимое чугунка, рослая женщина оставила деревянную ложку в сторону и подбежала ко мне. Опустившись на колени, она с натугой принялась меня разматывать из кокона.

– Это ты конечно вовремя, милая! А то твой-то уже переживать начал. Там глядишь, богов начнет проклинать. Добрый он у тебя, да и ты хорошенькая, гляди какая.

Вытащив меня из одеял, женщина слегка стряхнула за плечи и помогла освободить лицо от прилипших волос. Только сейчас я заметила, что в одной нижней рубашке. А куда мое платье подевалось? А куртка? А…

– Вот, черноокая, держи. Кутайся.

На мои плечи кинули шерстяную шаль и хорошенько в нее завернули. А потом и вовсе сунули в руки плошку с ароматным отваром. Нос мгновенно уловил нотки мяты, ромашки и…

– Хвала богам, очнулась. Мужинек твой все переживал, да и я уже забеспокоилась.

– Муж?

Непонимающе моргнула я, ощущая странные покалывание в теле. Так бывало, когда после тяжелых ночей работы в лазарете мы падали с ног от усталости. Тогда Матриша нас через силу споивала сонным отваром. А потом, просыпаясь, ощущалось, как магия вновь бурлит по сосудам.

– Ну да.

Как само собой разумеющееся фыркнула женщина, перекинув рыжие косы за спину. В добротном сером платье, кожанных сапогах. С золотыми сергими в ушах. Не была она похожа на простую селянку.

– Он с моим Михеем, старшим сыном, пошел охотиться. Должен уже был появиться, закат уже опустился.

Озадаченно фыркнула она, рассматривая последние розовые блики солнечного света над горизонтом.

– Он нам все рассказал, милая. И как вас эти паршивые попутчики кинули, все отобрав. И как ты от горя с хворью слегла, и как он с братом тебя через лес нес. Хвала богам, на наш караван напоролись, а то худо бы тебе было, милая. Тебя как звать-то, черноокая, м?

– Наталка.

Прохрипела я в ответ, попивая маленькими глотками отвар. Да навострив ушки, выслушивая разговорчивую женщину.

– А я Ведана. Мой муж торговец. Мы как раз с его караваном в Лесогорье путь держим. Мы оттуда будем. Я с детьшками к сестре моей заезжали. В гостях. С этой войной больше пяти годков не видались. Я сама хотела в дорогу ринуться с моими-то детишками. Еще семицу назад. Да Озар не пустил, сказал его дождаться. Вот только сейчас в дорогу и собрались. А вы в Белоярске к родне идете?

– А…

Хм, что ей сказать? Тут если послушать, то медведь рассказал уже целую историю! Сказочник! Да и под пронзительный взгляд зеленых глаз женщины не соврать.

Сглатываю и тихонько, аки мышка, шепчу.

– У мужа там дела. А я сестру наведаю.

Довольная моим ответом, рыжая похлопала себя по коленям.

– И то верно, не стоит нам, бабам, в мужские дела лезть. А сестру проведать – это хорошо. У нее и хорошего словца можно урвать, и совета, как спокойствие в тереме сохранить. Я-то погляжу, ты совсем малехенькая, небось тяжко замужней быть?

Не успела я кивнуть, как рыженькая со знанием дела фыркнула и щелкнула пальцами в воздухе.

– То-то же. Я-то знаю… У самой такое было. Ты-то, милая, если что надо советом спомочь – обращайся. У меня глаз наметан, да опыта полны в супружнском деле. Уже пятнадцать зим как мужнена жена…

– Да я…

– Ты сюдой слушай. Вот я сразу заметила: обережного талисмана от разлучниц у него на руке нет. А он же у тебя такоооой, что такого хоть в погребе запри и на белый свет не пускай. Уведут!

– Но мы как-то…

– А я еще у него рубаха не расшита красной нитью! Где же оно так ведется?! Не по завету наших предков.

– Так я…

– И у тебя платьишко не по носу замужней бабе. Воротник повыше надобно. И еще траву нужную пьешь для рождения дитя…

Ой-ей!

– Третьяк!

Узрев крупную фигуру у кромки лагеря, так схожую на знакомого мне медведя, я не удержалась и крикнула, позвав того к себе.

Рядом с медведем семенил молодой мальчишка. Что с важным видом тащил пару куропаток на плече, да сжимал самодельный лук во второй.

Услышав мой голос, голова медведя вмиг развернулась ко мне. Скинув с плеча огромную тушу кабана на руки идущих рядом мужиков, он двинулся ко мне. Широкими шагами преодолев лагерь, не меньше чем через мгновение медведь оказался рядом. Опустившись на одно колено. И совершенно не обратив внимания на блики крови животного на его шее и щеке, мужчина протянул руку и аккуратно пальцами прошелся по моим косам.

– Пришла в себя, черноокая.

И так искренне улыбнулся, что даже распекать его за ложь перехотелось. На дне голубых очей таял лед и искрилось что-то мне неведомое. Дерзкое и такое теплое, что я уже согрелась.

– Ага, пришла. – рядом защебетала Ведана. – Я вот ей сейчас помогу искупаться. Рядом ручей есть. Потом переодену в своих вещах. Косы ПРАВИЛЬНО переплету. А то жена твоя…

– Не надо!!

Я вцепилась в медведя стальной хваткой. Глазами умоляя его не оставлять на руки этой… деятельной бабы.

Благодарствую ей, конечно, за всё. Только не надобно мне ничего переплитать и переодевать.

От моего категоричного вскрика и медведь, и жена торгаша замерли, непонимающе глядя на меня.

– Мне муж… споможет. – неуверенно промямлила я и с надеждой глянула на медведя. – Поможешь ведь?

Глава 10

Глава 10

– Зачем ты солгал? Ну зачем же?

Черноокая лютовала не на шутку. Еще там, в трактире, принимая роды у несчастной бабы, я подметил: пусть и хрупкая она, но с стержнем внутри. С такой не попляшешь, как захочешь.

– А как мне надобно было им все рассказать?

Фырчу недовольно, носком сапога подбивая камешки на земле. Уже некоторое время я рассматривал голые деревья, что змерзли по зиме и сейчас не распушились свежей листвой, пока за моей спиной Наталка омывалась у ручья.

– Ну сказал бы, что я тебе… сестра!

Фырчит она со злостью в голосе. И, сдается мне, не оттого, что злится на мою выдумку, а оттого, что вода холодная, чай не лето. Но она упрямо продолжает свое дело, попутно распекая меня.

– Агась! – весело смеюсь я, взмахнув руками. – Сестра, как бы не так. Ты себя видала? А меня? Да мы ж как небо и земля!

– Ну не женой же нарекать сразу!

– А чего тебе не по нраву, я не пойму! Первой ты все начала еще в той пещере. Позабыла, что ли?

– Так было надо!

– Вот и сейчас было не в терпеж как надо!

Раздосадованный нашей маленькой ссорой, я резко крутанулся на каблуках сапог назад, позабыл, что я как бы бдил свещенное женское тело. Предстоящая картина стала усладой для моих очей.

Обнаженная спина ровная и нежная, как у младенца. Позвонки, словно вырезанные из дерева, белого дуба, отчетливо виднились под кожей, маня посчитать их пальцами, а лучше очертить губами, до самого низа… где манящие округлости разделяла тонкая линия. А девичьи ножки казались тоньше, чем у дикой егозы.

Аккуратные плечики дрожали, косы мокрым каскадом ниспадали по ним. Девчонка стояла ко мне спиной, выжимая из длинного смолиного богатства всю влагу. Оттого и не заметила меня сразу. Ох, Третьяк, если бы ты на ней и не пялился, как голодный волк на младую косулю, быть может, она бы и не обернулась. Да и не поймала тебя на таком непотребстве!

– Не подглядывай!

Звонко закричала Наталка, прожигая меня темными очами. Подпрыгнув, я резко обернулся обратно, к лесу передом, а к ней спиной. Боги мои! Как мальчишка, что впервой голую бабу повидал!

– Так не видно ничего – темень!

– Вот и не подглядывай!

Ух! Ну и сталь у нее в голосочке, так и тянет повернуться назад, да снова глянуть.

– Сворачивайся быстрее, а то я слышу, как твои зубы дробь отбивают!

Требую от нее строго. И, несмотря на крепкий характер, девчонка не препирается со мной. Разумно натягивает рубашку и семенит по скользким камням в мою сторону.

Поймав ее проходящую мимо меня, тут же скидываю с плеч добрый плащ и кутаю в него. Девчонка тихонько пискает и пораженно распахивает глазища, когда я усаживаю ее на валун и сажусь перед ней на карточки.

– Ты чего, Третьяк?

С тревогой смотрит на меня, а я, достав из-за пазухи отрез чистой ткани, начинаю с силой, не щадя, протирать ею девичьи стопы.

– Не хватало еще, чтобы тебя хворь одалела! Сейчас разотру тебя хорошенечко, дабы точно не приболела.

– Ой… ай… ах…

Не привыкшая она к крепкой мужской лапе, вот как дергается. Но и я не сегодня рожденный, хватаю за колени и прижимаю к себе ближе. Сорочка не по своей воле задирается. А там такие манящие бедрашки.

– Ты куда, наглая морда, уставилась?!

Фырчит разъярённо Наталка, а я глаз не могу отвести и надышаться ее особым ароматом тоже. Ты ж моя лапонька.

– Так темно же… Я на ощупь… Только согреть.

Мои пальцы поднимаются выше по бедрам. И я тут же получаю по ним. Хотя ей больнее только стало, с ее-то мелкими ручками.

– Ой… девка, что же ты меня все губишь.

Фырчу себе под нос и, пока она снова не заупрямилась, ныряю жесткой тряпкой под плащ, начинаю растирать спину и копчик.

– Ой… ах… ар… да… что… ты… уй!

– Так, сиди и не чирикай!

Фыркаю на нее напущенно строго и продолжаю с важным видом девчонку согревать. Хотя хочется не так, хочется по-другому. Старинному способу, всё как предки завещали. В баньке, по тепленькому. Чтобы сорвала голос от удовольствия. Чтобы имя мое кричала на весь лес. Чтобы кожа ее нежненькая да бледная покрылась от пяточек до макушки алеющим румянцем от всего непотребства, что лезет сейчас в мою голову.

Я бы потом ее завернул в пушистое полотенце, увел бы на ложе и кормил бы из рук медовыми фруктами да ягодами. Поил бы хмельным вином из своих лучших запасов. А потом бы…

– Хваттттитт… ты кооожу с меня сдддерешь…

Что-то я замечтался. А еще позабыл, что бывают молодки нежные, как первый снег, там глядишь, сильнее сожмешь, и она растает.

Убираю тряпку и кутаю ее поплотнее в свой плащ.

– Больше никаких омываний на ручьях. Только баня или на кострище!

– На кострище только с мужем девки идут.

Тихо фырчит под свой милый носик Наталка, так что охота ее свернуть потуже в свой плащ и, закинув на плечо, увести в лес густой.

Пожалуй, только сейчас я понял нагих прадедов, что воровали людских молодок, да в лес гремучий уносили. Там главное ее мехами да сладкими ягодами задобрить и первенца сварганить. А то и двух, и трех можно.

Есть в человеческих бабах особый свет внутри, нежный и мягкий. Наши медведицы боевые, сами покалечат и носом не поведут. Борзые, упрямые и по натуре своей сучий норов имеют. Тех хочется побеждать, усмирять. А Наталку – защищать, баюкать, нежить.

В ней есть сила. Она не бесхребетная. Но зубки она показывает лишь перед лицом лихих времен. Быстро она принимает решения и думает головой, а не местом пониже спины. Таким пышным и манящим для моего голодного взгляда.

Наталка создана для домашнего очага и нежности. Она не воительница. А защитница.

Это подкупает похлеще нагого образа, в коем имеют дурной норов разгуливать медведицы и волчицы.

– Я понимаю, что ты хотел как лучше, перевертыш. Но как бы боги нас не покарали за нашу ложь.

Тяжко вздыхает она, уперевшись лбом в мое плечо. Пропускаю через пальцы ее влажные локоны.

– Не покарают. У богов и без нас забот полно. А мы в один город путь держим, поможем друг дружке. Ты же тоже до Белоярска надумала идти?

– Угум. – Мычит мне в плечо, а потом, будто опомнившись, выпрямляется, смешно сморщив нос. – Ладно, мне, медведь, понятна выгода в нашем договоре. К замужней бабе никто приставать не станет. Но тебе-то с какого рожна я понадобилась?

Эх, знала бы ты, милая, «с какого» убежала, что аж пяточки засверкали! Но вслух мой рот покидают иные слова:

– Ты целитель, черноокая. Причем очень даже неплохой. Путь неблизкий, а дорога штука опасная, никогда не знаешь, чего ждать. Разбойники, дезертиры, хворь там какая-то или зверь лютый.

Ах, как ты складно поешь, Третьяк. Прям соловьем! Ну не могу я позволить, да бы другие на нее облизались. Тут в караване около двух дюжин мужиков, они и так на нее урывками взгляды свои похабные кидали. Пооторву головок, потом что с ними сделаю?

Будто очаровала она меня. Аки ведьма, не иначе!

– Ну раз так.

Задумчиво выдыхает Наталка, не глядя на меня. Печальные думы заполонили ее головушку, не добро это. Надо отвлекать.

– Ты чего скисла, черноокая? Что не посмотрю – печаль в глазах! Аль не гожусь я тебе на место мужа, мм?

– Да будет тебе! – спешит она увернуться, махнув ручкой в воздухе, а я ближе подошел и взгляда от нее отвести не могу. – Всё с тобой в порядке, Третьяк. Заглёдение, а не муженек. Вот и Ведана об этом говорила.

Ее слова невольно греют мое сердце. Но я как наглый кот, попробовавший сметанки.

Еще хочу!

– Ну так чего хмуришься?

Подаюсь вперед, уложив подбородок на ее коленках. Валун высокий, на котором я ее усадил, так что могу себе позволить.

– Да ничего, – отводит она взгляд, только пальцами своими утонченными совсем слегка по моим волосам ведет. – Да будет так, то Белоярска мужем и женой будем прикидоваться понарошку.

– Угум.

Млею я как кот под ее пальчиками.

– Не знаю, что успел ты им рассказать. Только жена торговца больно болаболка. Пораспрашивать любит так, что не умолчишь. Я сказала ей, что мы не довече женаты. И что в Белоярске у тебя дела, а я сестру навещу.

– Угум…

– А ты что им поведал?

– Да ничего такого. – Девчонка убрала руки, вот мой голос и скворчит от недовольства. – Что жена моя, что приболела. Да куда путь держим.

– Вот и ладушки. – Только нет довольства в ее голосе. Грустная она какая-то, будто никто ее в детстве не наловчил улыбаться да радоваться. Кто же тебя, милая, так обидел?

Не успеваю задать вопрос. А то бы я спросил. Прямой, же, как доска. Она меня опережает:

– Скажи, Третьяк, ты когда в тот лагерь вернулся, ради чего? С колдуном побалакать?

– А тебе всё знать надобно, милая?

Ворчу на нее оттого, что разговора этого я таился еще когда ее спящую уносил. Оттого и уносил, пока она в плену сна была, да бы не противилась. Потому что друг ее военный там был, она бы могла дать слабину и остаться с ним. А я бы не отпустил. И всё тут!

И не только оттого, что нечего молодке возле разбойничьих морд вертеться! Да и потому, что сам на нее слюнки пускаю. А я свое не привык отдавать.

– Скажи, вы с ними дрались? – подается вперед, с страхом глядя на меня. Как же я ненавидел в этот момент свои звериные глаза, что в тьме ночной разглядывали до скрупулезности каждую ее эмоцию. Клыки невольно удлиняются в пасти. А были они только друзьями, м? Что ж он так грозился мне расправой, если ее обижу? Но, с другой стороны, отпустил же.

Я бы не отпустил. Даже замужнюю, если моя баба. То моя, и точка, а от мужа и избавиться можно, раз он сам не хочет ноги делать. А он отпустил.

– Третьяк?

Мое молчание ее тревожило, и это бесило до красных пятен перед глазами. За то, что переживает о нем! О нем! А не обо мне!

– Жив твой чернокнижник! Довольна?

Фыркнул я грозно и, быкуя, как когда-то в молодости, подорвался на ноги и отошел от нее на пару шагов, повернувшись к ней спиной. Так и охота кого-то прибить. Прям сил нет утерпеть!

– Довольна. – Ровно ответила Наталка без упрямства или каприза в голосе. – Спасибо тебе за всё.

И зашуршала тканью по камню, будто сползла она по нему. А потом босиком зашагала обратно к лагерю. Ну что за девчина, а? И сразу моя кровожадность иссякла! Потому как повода не подает, ведет себя так, будто одного моего слова ей хватит. И это воодушевляет голыми руками ей споймать дюжену лис, да принести ей мех для пальтишка.

Только, сдается мне, что Наталка не оценит.

– Ну куда ты поперла! Босая еще…

Подхватываю ее на ручки со спины и, да бы не возмущалась, пару раз подкидываю в воздухе.

– Пусти! – упрямо требует. – Надорвешься еще!

Ага, так ее и послушал. Мать меня люто наказывала в детстве, но я все равно по-своему делал. Упрямый я медведь, но хороший.

Ведь хороший, да, милая?

Довожу ее до лагеря на руках. И тут уже звериного слуха не надо, да бы услышать, как громко урчит у нее в внутрености. Голодная.

Мирон с окрававленными по локоть ручищами двигает ко мне. Видать, кабана разделывал. Только морда у него растерянная, да больно недовольная.

– Ты чего, Мирош?

Не успевает ответить. Звонкий голос жены торгаша, в чей караван я набился попутчиком, озарил весь лагерь.

– Наталка! А ну поди сюда, споможешь мне! Нечего на руках мужа сидеть! Чай не лялька!

Смущенно заворчавшись в моих руках, чернявая добилась того, что я ее отпустил. А потом, кутаясь в моем плаще, убежала к медноволосой бабе.

– Непонятны мне людские традиции, ой непонятны.

Фыркнул Мирон, сдирая пару широких листов лопуха около моих ног и стирая ими грязь да кровь с рук.

– Чегой это? – Ломаю заинтересованно бровь.

– Да жена торгаша. Ушлая баба, командовать любит. Увела у меня кабана из-под носа. Мол, не мужское это дело. Она сама! Ага, как же, погляжу я на нее, как она позвонки сама порубает.

У нас с мясом всегда мужик «воркует». Филе и чистое мяско идет к бабим ручкам, а вот косточки, ребра уже по нашей части. Но люди есть люди.

– В чужой храм со своими правилами…

Недоговариваю. Потому как баба эта начинает и меня немного бесить. Сначала она не пускает Наталку ко мне на лежак. Уложив ее спать среди своей оравы детишек. Потом к утру заставляет мою черноокую рубить крапиву для отвара, оттого у моей молодки все ручки обожглись.

И всё о чем-то ей трындит. Всё трындит, руками размахивая да важно качая головой. Но встревать не успеваю. Вроде и не делает ей ничего худого. Да не по нраву мне.

Солнце еще не зашло в зените, когда мы собираемся в путь-дорогу. И опять-таки ушлая баба собирается привязать Наталку к своему подолу. Только вот фигушки ей. Потому как моя печалька исчезла.

– Наталка! Куда же ты запропостилась, девка?! Озар, останови караван, девка пропала!

Но торгаш он и на то торгаш. Потому как знает: время – золото. Поэтому отмахивается от жены, как от назойливой мухи.

– Будет тебе, Ведана, лучше за детьми присмотри! У нее муж имеется! Вот он пускай и ищет!

– Но…

– Всё, я сказал! Маран, запрягай лошадей!

А я чуток аж перепугался. Потому как и сам не мог разглядеть среди покатых телег свою чернокосую занозу, что плотно засела в сердце.

– Ты куда понесся, Третьяк? – Непонимающе моргнул Мирон на возницах.

– Наталка исчезла. Не вижу ее. Надо отыскать.

Раздраженно повел плечом, пытаясь свою тревогу унять. Неужто поплохело ей снова? Или кто обидел, мужиков здесь полно. Да только смертников среди них не видать! Не дурные ведь, просекли, что я бер. Убью за свою молодку и не моргну!

– Да погодь! – Фырчит Мироша, усадив меня обратно на место возницы. – Не мельтеши!

– Не встревай, а? А если с ней что приключилось?

Фыркаю я, совсем не замечая смешинки на дне его глаз. Хлопнув меня по плечу, друг кивает на сено в покатой телеге позади нас. Его немного, ровно чтобы забить пустоши. Но неожиданно я улавливаю там шевеление, а потом смешок Мирохи развевает все сомнения.

– Выходи, черноокая. Напугала ты нашего косолапого.

Аккуратно выныривая из-под стога сена, Наталка тут же озирается по сторонам и прижимает указательный пальчик к узким устам. Умоляюще рассматривая меня своими темными глазами.

Спряталась.

Дорогие мои читатели! Рада, что в новом году вы по-прежнему рядом со мной. Печатая новую главу, я сильно нуждаюсь в ваших комментариях и похвале. Не забывайте подписаться и поставить Звездочку!

С уважением, ваша З.С.