Текст книги "Черноокая печаль (СИ)"

Автор книги: Зарина Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 17

– Пошли оба на хрен! Знать вас не хочу! И видеть тоже!

Рычу я приглушенно на стук в дверь, отчетливо слыша запах братьев. Туда же были посланы еще три беры и две служанки, что стучались к нам с Наталкой. Пришли, видите ли, пригласить на торжество. Уважить героев!

На поминальном одре я видал их похвалу и уважение! Уважали, сволота! Так уважали, что у меня кишки внутри в узлы сворачиваются, когда я на нее смотрю.

Она и так у меня худая, как тростинка, ветер подует – и унесет. Обещал откормить. Защитить. Что бед больше не познает.

А сам… Доверился семье, братьям. Общине. И ничего толкового из этого не вышло.

– Хрен нынче еще не созрел. Выходи, Третьяк, дело серьезное.

Меланхолично ворчит за дверью Тихий. Но я зол не на шутку. Оттого и ворчу в ответ. Не слезая с мягкой перины.

– Идите на прошлогодний!

Но, видать, дело и вправду серьезное. И они, вопреки моим ожиданиям, не уходят, а как раз-таки наоборот.

– Укрой жену свою, мы входим.

Твердо, не слыша моего недовольства, говорит второй брат по старшинству, оставив мне ровно два мгновения, дабы укутать спящую Наталку в одеяло поплотнее, до устроить под своим боком. Только носик да макушка видны.

Тихомир и Гром заходят тихо, не создавая лишнего шума, аккуратно прикрыв дверцу за собой. Пользуясь, гады, что черноокая моя спит и я на них не нарычу. Ну ничего! Я сейчас как встану и с лестницы обоих спущу! Благо, боги силой не обделили!

Уже готовый вынырнуть из ложа, как хрупкая ладонь моей красавицы отпускается на мой твердый живот, слегка царапая ноготками. Будто почуяв мои думы, Наталка плотнее ко мне жмется, уткнувшись носом мне в ребра.

– Не уходи… мм… Третьяк.

Ну ты ж моя сладость… Куда я от тебя уйду? Устраиваю зад обратно на место возле нее и не шевелюсь лишний раз. Тревожить не хочу ее хрупкий сон. Умаялась, поди.

Братья же переглядываются и как ни в чем не бывало устраиваются удобнее! Гром седлает единственный стул, а Тихий подпирает плечом стенку у окна.

– Чего пожаловали?

Рычу на них полушепотом.

– Не ворчи и не гневайся, третий. Мы ж тебя сразу предупредили, мать ее заклюет, а остальные бабы помогут, – спокойно замечает Тихий. – Да и потом, нам до последнего не верилось, что ты и вправду с ней повязался узами брака.

– На ней была моя метка! Мой запах!

– Ну знаешь ли, что еще ты мог учудить, дабы насолить матери? После того случая с Мироном ты еще сильнее ею пренебрегаешь. Вот мы и подумали, что ты так ей мстишь. И всем бабам нашим за одну.

– Не нужна мне никакая месть… – вздыхаю устало. – Я свою молодку нашел, и больше ничего и знать не хочу о других.

– Вот оно как… – задумчиво тянет Гром и оглядывается на притихшего среднего. – Выходит, не ошиблась.

– М-да, выходит, что так.

Скребет тот бородку. Я, наблюдая за их переглядыванием, невольно начинаю беситься. Вот всегда так! Еще когда я малым был?

– Кто не ошибся?

Нетерпеливо ерзаю на месте, и Наталка рядом недовольно фырчит, хмуря брови.

– Да не дергайся ты! Разбудишь ведь… – с ухмылкой причитает старший. – Ганна внесла имя твоей жены на родовой камень.

Вот ведь… Услужила старая медведица. Низкий поклон ей, сестре моего деда. Дурацкая ухмылка так и прет на морду. Если уж высекли имя на камне, да кровью начертили. То уже всё… Никто не в силе это изменить. Ганна – хранительница знаний предков и родовой ветви! Против нее даже мать не попрет!

Надо к ней заглянуть, свежего меда весеннего принести, да пару свежепойманных зайцев и косулю. Поблагодарить.

– А мать что?

Не удержав веселье, приподнимаю я вопросительно брови, братья фырчат почти одновременно.

– Рвет и мечет. Разнесла главную залу. Теперь ей не прогнать невестку. Только если твоя человечека сама уйдет.

– Не уйдет. – довольно урчу я и тут же поправляю вождя. – И не человечка она, а Наталка. Понял, господин?

– Понял, я понял. Не рычи. Ишь какой недобрый стал.

– Имя нездешнее. Заморское. Кто она? – интересуется Тихий с легким любопытностью в глазах. Я же отмахиваюсь от вопроса невнятным ответом.

– Да местная она, из княжества. Целительница.

– Во как!

Брови Грома ползут вверх. А Тихий на миг застывает, заинтересованно переводя взгляд на ворох одеял, куда я амару свою спрятал.

– Целитель – это хорошо. – причитает он. А Гром тем временем поджимает губы. На миг задумчиво щурится, а потом изрекает:

– Ладно уж, Третьяк, не серчай на нас. Мы-то думали, она сразу, как ты уйдешь, в лес сиганет. Или под других мужиков пролезет. Баба ведь, а они в трудный час быстро замену ищут. Были неправы, признаем.

Перевожу взгляд на Тихого, тот молча кивает, соглашаясь со словами вождя. И у меня будто камень на душе рассыпается. Держать обиду на братьев – тяжкая ноша. Почти неподъемная. Да и рад я, что Наталку мою признали. Втроем ее защищать небось легче будет.

– Ладно уж… прощаю. – машу величественно на них лапой. – Что там за дело, серьезное?

Они снова переглядываются.

– Что молчите?

Пытливо рассматриваю их.

– Учитывая, что ты только восояденился с женой. Оно тебе не понравиться.

Настроение и веселье вмиг угасает. Тяжкая, мать ее, ноша быть лучшим охотником общины!

****

Как бы там не причатали старые бабки, дела блудские не такие уж и плохие. Столько нежности и ярких ощущений мне не перепадало, кажись, с рождения.

С ложа меня Третьяк не выпускает. Сюда же нам приносят кушанья. В банью сполоснуться уводит на руках. Я теряю от него не только разум, но и время. Только сон, еда и он.

Кажется, я отоспалась за все свои весна! А еще и сильнее к нему привязываюсь, постепенно растерев все смущение и смятение.

Ух, уж этот бесстыдник! Как же он меня мучал, ни мольбы мои, ни стоны не остановили! Да и я хороша! Накричалась настолько, что стыдно теперь носа выказывать из покоев. Как глянуть в очи других беров и их женщин не знаю. Хотя теперь-то я уже не та, что сюда пришла.

Хотя не на кого и не нажаловалась. Нет, не от сердобольности. Просто позабыла обо всем на свете! Да и Третьяк, думы у меня есть, что сам все усек и наказал.

По крайне мере, когда сегодня я спустилась в общий зал, бабы на меня и не смотрели. Как от Власты шугались. Мне, быть может, десятину назад и неловко было бы от таких покорных взглядов. Но не сейчас. Я теперь их гнилые душонки насквозь вижу.

Впрочем, сорить властью не стала. Даже за стол с ними не села. В первые за пару дней вырвавшись из плена ненасытного бера, мне хотелось чуток погреть косточки на солнышке.

– Ну слава богам живая, а то я уже грешным делом подумала, что Третьяк тебя до смерти залюбил!

Агния появляется из-за угла так быстро и неожиданно, что я подпрыгиваю на месте. А стоявший возле крылица Мирон, что услышал ее слова, лишь неодобрительно на нее поворчал.

– Агния, ну что ты городишь? Постыдилась бы?

– А чего стыдиться? – важно поднимает она курносый носик. – Они муж и жена. Не по сеновалу же кувыркаются с кем ни попадя!

Сказала она достаточно громко, чтобы две мимо проходящие медведицы высокомерно подняли подбородки и одарили меня недовольным взглядом.

– Ты еще мала для таких разговоров!

Строго запричитал Мирон, но девчушка лишь фыркнула.

– Мне уже семнадцать зим! Уже замуж пора, какой ребенок, Мир?

Бер озадачено нахмурил брови. И тут же, будто опомнившись, глянул на нее то ли испуганно, то ли строго.

– Ты же не…? Только попробуй мне!

– Да будет тебе, Мирош, серчать! Я мужа жду! Вот с ним на ложе и лягу. И вообще, что ты меня строишь, а?

Беспомощно отпустив руки, бер умоляюще глянул на меня. Братский розговор с младшей не задался. Она очевидно слишком быстро выросла, а он и не заметил.

– Ладно уж, милая, – хватаю ее под локоть и незаметно подмигиваю Мирону. – Пошли посплетничаем!

– Это да. – Довольно кивает Агнеша. – Это мне по вкусу.

И я ее увожу.

К слову, юная медведица всю нашу прогулку до леса трещит без умолку. Показывает, рассказывает. По пути мы встречаем беров. Те любопытно меня разглядывают. Здороваются. Поздравляют с свадьбой. Приветливые такие, светлые взгляды. Кто и шутит. Другие спрашивают, не обижает ли меня Третьяк? Если ж то, то они всем миром за меня ему всыплят.

Хорошие они. А бабы у них ядовитые змеи. Таких кнутом строить надо!

Другие спрашивают, не осталось ли у меня в родных краях незамужних сестер, а может овдовевших?

С печальной улыбкой мотаю головой. Достойные погибли, а те, что остались…таким берам не надо. Таких у них и самих вдоволь.

– Вождь.

Без особого энтузиазма и радости в голосе отпускает голову Агния перед высоким, широкоплечим мужчиной, что идет нам навстречу. Вот он-то похож на Третьяка как две капельки воды, только волосы заплетены во множественно косичек, и постарше будет.

Повторяю ее жест. Отпускаю голову вниз в приветствие. Дожидаясь, пока бер пройдет мимо, но он останавливается напротив нас.

– Неужто братец наконец-то отпустил тебя на белый свет, Наталка?

То ли хмыкает он, то ли шутит. Я слегка краснею, не зная, что ответить.

Но, к счастью, бер недолго заставляет меня рдеть. Достает из кармана дивный кулон на цепочке. Цепочка золотая, а внизу аккуратный овальный камень. Зеленый такой, слегка туманный.

– Мы не смогли тебя по традициям принять. Не держи на это зла. Так уж получилось… Третьяк заранее не предупредил, да и ворог у нас в лесах бродил. Поэтому дарю сейчас. Позволь надеть.

Недоуменно смотрю на него. Не зная, как поступить. Принимать подарки не от своего мужа – позор и вздор! Но бер доброжелательно мне улыбается.

– Тебе еще не ведомы наши традиции, косяк Третьяка. А Агния не такой уж хороший учитель, – молодка морщится от его слов, но молчит. – По нашим обычаям, когда женщина входит в семью мужа, его братья и сестры обретают в ней сестру, а родители – дочь. Посему как члену семейства и ветви даруют подарки. Это мой тебе подарок. Нефритовый кулон с дальних земель лисьего народа. Вниз по Молочной реке к югу, к закатному солнцу.

Неуверенно ему киваю. И позволяю ему надеть на меня кулон.

– Спасибо.

Неловко благодарю.

– Будьте счастливы.

Кивает мне и уходит. Смотрю в спину удаляющегося бера. И слышу бурчание Агнешы рядом.

– Что-то он подозрительно добрый.

– Это плохо?

Кошусь на нее.

– Пока не знаю. Одно мне ведомо точно: тебя признали невесткой. Если это сделал вождь, то и Власте деваться некуда!

А к вечеру приходят сундуки с подарками и от Тихомира. Шелк и разные нити да ленты. Для платьев и одежки.

Третьяк еще не пришел с дозора. Меня к работе на кухне не кличут. И я чую очень сильно, что это не что иное, как затишье перед бурей.

Даже неохота шелка и подарки рассматривать от побратимов мужа. Они полились нескончаемой чередой в этот вечер.

Очередной стук в дверь, и я тяжко вздыхаю. Наверное, опять с подарками пришли.

Встаю, дабы отворить дверцу. А там бледная, как свежий снег, Озара.

Смотрит на меня испуганно, почти не дышит, глаза широко распахнуты.

– Я… я… сняла бусы… – заикается медведица, отчаянно потирая шею. Готовая вот-вот разреветься. – В тот же вечер… И… Я… Ну… Ощущения странные…

Потирает живот. На ресницах дрожат слезы.

– Мне… Кажется… Что… Я… Чую дитя…

Хватаю ее за руки и тут же с силой тяну в наши с Третьяком покои. Захлопываю дверь за нами и усаживаю ее на край кровати. Даю попить воды, налив из глиняного кувшина на подоконнике.

– Ну ты чего, милая? Чего испугалась? Не хочешь дитя?

Она всхлипывает.

– Хочу… Очень хочу. – Прячет лицо в ладонях. – Днем и ночью молюсь. Думала уже всё…

– Так от чего плачешь?

Она на миг замирает. Тянет ко мне руки, хватает за ладонь, судорожно просит:

– Скажи, молю богами, правду… Те бусы, они… Это они… Моих детей убили.

Отвожу взгляд.

– Прошу тебя!

Она встряхивает мою ладонь. И я решаюсь ей как-то объяснить все.

– Не знаю наверняка, Озара. Но они зачарованы темной магией. Проходя мимо тебя, всякий раз я чуяла от тебя запах смерти. Но умирала не ты, а то, что внутри тебя. Дитя. Сейчас я этот запах не чую.

Она всхлипывает, тянет мою ладонь к себе и прижимает к животу.

– Молю, скажи, он жив? Дитя живое? Мой малыш?

Прикрываю глаза и прислушиваюсь. Слабое свечение. Только сформировались ниточки, не все растянулись. Но кровь уже бурлит по сосудам.

– Жив… Но тебе надобно себя беречь. Никаких слез, Озара.

А у нее по щекам они продолжают литься, она сглатывает, когда я вытираю ей мокрые щеки.

– Ну ты чего? Говорю же, нельзя тебе плакать.

Улыбаюсь ей обнадеживающе.

– Да как тут не плакать, если собственная мать мне эти бусы подарила?

С горечью спрашивает у меня.

****

– Отчего грустная такая?

Своей короткой бородкой Третьяк царапает кожу моего плеча. И тут же целует покраснения. Я сильнее кутаюсь в его объятья. Мне спокойно под его боком. Тепло и уютно.

Я не чую себя низшей, рабой или слугой мужа. Быстрее изящной статуэткой, которую тщательно оберегают и лелеют. Но все же…

– Мне страшно.

– О чем ты?

Хмурость и строгость струятся в его голосе. И на миг мне хочется забыть обо всем. Завраться. Вернуть разговор в другое русло. Но… рано или поздно придется ведь сдереть кожицу и с этой раны.

– Еще пару дней назад меня были готовы здесь порвать на ленточки. Сегодня все здороваются и разговаривают. Когда рядом ты, меня не обижают, но стоит тебе развернуться… Мне страшно, что меня не примут до конца. Страшно, что однажды ты устанешь меня защищать.

– Мне тоже страшно, милая.

Его неожиданная откровенность заставляет меня изумленно распахнуть очи. Разыскиваю в свете лунного сияния его лицо.

– Тебе? Страшно?

Неверующе шепчу. И он на полном серьезе, без тени шутки молвит:

– А как ты думала, милая? До трясучки. Страшно было, когда ты слегла больная там, в лесу. Я как чумной метался с тобой по дороге на руках. – Меня нежно оглаживают большим пальцем по щеке. – Страшно, когда тебя здесь оставил, а сам рыскал по пещерам в поисках твари этой. Боялся безумно, что когда вернусь, твой след уже простынет. Знал ведь, что не примут они тебя. Знал, вся надежда на твой дух и силу была.

Его палец скользит ниже по подбородку.

– Страшно, что настанет день – приидет ворог, которого я не осилю. И не за себя страшно. А за тебя, милая. Кто же тебя потом защитит? А тут… знаю, быть может, кто и рыскает на тебя, ужалил словом. Но я точно знаю, что случись что со мной, мои братья присмотрят. Ты не гляди, что Гром суров, а Тихомир молчалив. Теперь ты часть семьи. И они будут тебя защищать как сестру. А мать… Я не могу воевать с ней. Она дала мне жизнь, выносила и выродила. Только защищаться, милая.

– Что же дальше, мм? Как мы с тобой?

Спрашиваю, наслаждаясь негой удовольствия.

– А дальше мы вместе… Ммм, желательно нагие и…

– Третьяк!

Фырчу на него строго, призываю к порядку. Он смеется и, ловко ухватив за подмышки, кладет на себя. Я привычно прижимаю ухо к мощному сердцу. Наслаждаясь ровным стуком.

– А дальше у нас семья милая. Я охотиться буду, приказы вождя выполнять. Ты по дому, баб строить. С мамкой моей цапаться. А ночью мне будешь на всех жаловаться. Я пожалею, отлюблю. На утро, пока ты будешь спать, всем люлей раздам. И так день за днем. Пока ляльку не настрогаем. Счастливо и вместе. Ну как тебе?

– По-моему, неплохо. – Улыбаюсь в темноте и, с тихим вздохом, опускаю обратно щекой к его груди. – Я не могу быть несчастной, бер. Я девчонкам своим обещала, что за них эту жизнь проживу. Детишек вместо них нарожаю, радоваться буду. Не могу их подвести.

– Мы не можем, черноокая моя.

Чувствую поцелуй в макушку и деловитый вопрос бера.

– Ну так сколько там детишек настрогать надобно?

Смеюсь, пряча румяные щеки.

– Ну а что? – Бессовестно фырчит этот паршивец, тиская меня за бедра. – Я должен рассчитать силы, сообразить стратегию. Люлек настрогать. Деревянных куколок и мечей. Ну так сколько?

Поцелуями усыпает шею, грудь. И я изгибаюсь, как кошка, мурлыча от удовольствия.

– Ну сначала… кхм… доченьку. Весну.

– Кхм… Ве-с-на… – пробует он на вкус имя, и я замираю. А вдруг не по нраву ему? Или принято в здешних краях по-другому дите нарекать, или…

– Мне нравится. Весна, дочь бера Третьяка из рода Бурых. Так, черноокая, давай быстрее за работу!

Глава 18

– Наталка… Ну… Печалька моя… Открой очи свои, дай на них наглядеться перед долгим отъездом…

– Отъездом?

Словно окунувшись в чан с ледяной водой, я распахнула очи и привстала на локтях, с тревогой и слегка туманно спросонья рассматривая мужа.

Да настолько резко приподнялась, что и позабыла удержать рукой одеяло, а оно, зараза! Сползло. Явив жадному взору бера такую ему приглядевшуюся грудь в мелких полумесяцах от его жадных губ.

– Ну-у-у, печалочка моя, зачем так жестоко… Я сейчас никуда и не уйду!

Облизнулся бер, как толстобокий котяра с кухни внизу на крынку со сметаной. Спохватившись, я спешно натянула покрывало на себя. Да повыше!

Муж попытался слегка отодвинуть край ниже, сунув свой любопытный нос в разрез груди, но тут же получил по рукам.

– Что за отъезд, Третьяк?

Вернула я деловой говор между нами, слегка прищурившись. От одной мысли, что он уйдет, хотелось забраться в его походную сумку, честно слово. И покинуть этот злосчастный дом на его спине!

Видать, все мои думы читались в моих перепуганных очах. Бер тяжко вздохнул, переместив широкую ладонь на мою макушку. Пригладил гнездо из спутаных волос.

– Мне горько опять тебя покидать, черноокая. Хоть вой на луну по-волкодатски! Но эта чертова невеста…

Я похолодела. Какая еще невеста?! Стыдно признаться, но я тут же надумала себе, что, заполучив мою невинность, бер отыскал себе другую жену. Открытая я перед ним, все думы нараспашку. Оттого Третьяк и нахмурил густые брови, крепко охватив меня за плечи. Да встряхнул один раз, грозно проговорив:

– Это что еще дурное в твоей головушке зародилось? Мм? Я за невестой Грома в путь иду. По традициям, лучшие воины вождя должны сопроводить повозку с молодкой.

Как камень с сердца. И стыдно за себя стало. Прав он, дурное всё в голову лезет. Третьяк же меня ни разу не обидел. Ну не считая обмана с Белоярском. Но тот я вроде поняла. А тут за невесткой идет. Пряча покрасневшее лицо, я опустила глаза вниз.

– Не гневайся… – попросила я шепотом. – Мне просто еще порой не вериться, что всё вокруг за правду. В другой раз боюсь вснуть, мне кажется, когда проснусь поутру, всё исчезнет.

– Эх, черноокая моя… – вздохнул незло муж и усадил к себе на колени, обмотав в покрывало. И я снова прижала ухо к его могучей груди, вслушиваясь в биение любимого сердца. – Дите-дитя ты у меня еще. Ну ничего, я сберегу и отлюблю. Не надо ничего бояться, и уж тем паче моего предательства. Я твой навеки со всеми потрохами.

– Гром женится?

Тихо шепнула я чуть позже, когда мы вдоволь насладились объятиями и тишиной сумеречной темноты.

– Да, – Третьяк поморщился, аккуратно заложив выбившуюся прядь мне за ушко, потянулся ко мне губами, одарив чело поцелуем. – До встречи с тобой, милая, я и не осознавал, как это – жениться не на той самой. А сейчас даже маленько жаль его.

– Почему это? Что-то не так с невестой?

Третьяк фыркнул громко, прижав к себе сильнее.

– Всё с ней так, если верить слухам и свахам. Старшая дочь вождя клана черных медведей вниз по реке около Дубового леса. Только вот… это договорный брак. А такие союзы, как правило, делают несчастных и мужа, и жену.

– Быть может, боги их благословили на небесах? – робко заглядываю в лицо любимого. – Как мы с тобой, любы друг другу окажутся.

– Мала вера в это, печалька.

Тяжкий вздох снова покинул уста мужа.

– Девчонка эта разбалованна и всеми любима. Мать ее – молочная сестра моей матери. Их кормила одна кормилица. А у нас тут… Ты и сама видишь, бабы покомандовать любят. Придет «норовистая» самка-воина, начнется. Да и Гром не шибко жалует жениться на мелкой занозе в заднице.

– У него есть другая любимая?

– Насколько я знаю, нет. Иначе бы он разорвал бы эту помолвку. Но дары уже отправлены и дата свадьбы поставлена.

– Может, она не так дурна, как вы надумали. Не дело это – судить только по матери девчонки и по слухам, что пустили злые языки.

Припомнив свою семью и гнилые слухи, что бродили по селу обо мне, попробовала обелить имя будущей снохи.

– Да услышат твои слова боги. – Дыхание бера опалило ушную раковину, в следующее мгновение он мучительно, больно вздохнул. – Знала бы ты, милая, как мне не в моготу тебя оставлять тут. Такую теплую, сладкую, нежную и самое главное – мою.

– Ведома мне это, Третьяк. Ровно настолько же разрываеться мое сердечко, не желая тебя отпускать.

Закинув руки на массивные мужские плечи, уткнулась губами в колючий подбородок. Бер совершенно по-мальчишески заулыбался. Прижав свой лоб к моему.

– Никогда не хворал зааистью, а сейчас так и берет белая завесть на самого себя.

Накрыв пальчиками пухлые уста бера, я тихонько зашипела.

– Тихо… Муж мой, не надо взывать лихо. Нам и в тишине сладостно да хорошо. Так на сколько ты уезжаешь?

– Три ночи до Дубового Леса, день там, дабы взгрузить весь скарб невесты, и еще три обратно.

– Семицу, значит, без тебя. – Печально вздох вырвался наружу, ровно когда я отвела взгляд. Но мой бер не дал мне впасть в уныние.

– Не печалься, красавица моя. Это последняя вылазка до праздника Солнце, клянусь тебе. – Шепчет он мне доверительно. – Я так Грому и сказал: опять выдернет меня из брачного ложа, пошлю в… баню! Заберу свою красотулечку с прелестными очами и уйду на границу! Буду наши земли оттуда защищать.

Тихий смех раздался в тишине нашей спальне. Смешной такой. Пальчиками огладила его выпирающие скулы, колючие щеки, упрямые изгибы бровей. Запоминая.

– Ну вот, улыбка тебе к лицу, радость моя. – Меня снова поцеловали. – Одно мне неспокойно – мать.

Меня словно вернули на землю грешную. Власта, как же я посмела о ней забыть? Дурная моя голова, размякла возле бедра мужа, позабыла, куда я попала! В самом настоящем змеином клубке.

– Наталка, она тебя не приняла. Хоть я и таил надежду. Но… – Он отвел взгляд на мгновение, а потом опять накрыл мою щеку своей широкой ладонью. – В общем, потерпи эти дни, сладкая. Избегай ее по мере возможности. Агнешу, Мироху держи возле себя. Если что… не смущайся попросить помощи у братьев моих. И у Грома в том числе, не гледи, что он вождь. Если что, только он мать осадит. Мать не спустит тебе с рук то, что ты не убегла, а осталась мне верной. И бить будет исподтишка.

В целом ничего нового он мне не растолковал. Как и говорила Ганна, надо обрастать друзьями и сильными союзниками.

– Что бы ни случилось, помни – ты невестка вождя и моя жена! Но не ведись на сладкие речи баб или грязные сплетни обо мне. – Голубые очи любимого покрылись легкой ледяной крошкой. серьезности. – Я не был святым, сладкая, но, взяв тебя в жены, больше баб вокруг себя не ведал.

– Третьяк…

Попробовала я его расспросить о таинственной Ганее, но он меня мягко перебил.

– Меня уже ждут, сладкая. Мы с тобой еще наговоримся, черноокая, свое слово даю. Обещай мне, что осторожничать будешь. И дождешься меня? Что бы моя мать не сотворила с остальными бабами, дождешься?

По хмуро поджатым устам я поняла, что за шесть лун Власта устроит мне пекло на земле. Но сердце трепыхало в груди от другого. Летняя голубизна его очей мерцала заботой за меня. Ради этого полного нежностью и безоговорочной любви я была готова выдержать куда больше, чем была готова мне сделать мать клана.

– Ну куда я убегу, глупенький? – С улыбкой подалась к нему ближе, сама потянувшись к таким сладким устам, что развратили меня за какие-то жалкие пару ночей. – Вертайся быстрее, Третьяк. Ты мне дочку обещал…

Муж ушел, укутав напоследок в одеяло и зацеловав, при этом не забыв властно велеть мне досыпать.

И теперь, обнимая его подушку, я довольно улыбалась во сне. Что мне Власта? Крася? Ради такого мужа я была готова свернуть горы.

Хоть где-то на задворках яви и теплилась мысль, порожденная жизненным опытом: все тихо вокруг, все в ожидании бури. Буря близиться к моему дому, готовая вырвать из моих глаз слезы и крики с уст.

И не прогадала ведь. Только не мои крики сотрясли дом с утра пораньше.

– Наталка! Наталка, беда!

Едва ли я успела вскочить с постели и натянуть на нагое тело сорочку, Агния чуть не сорвала толстую дубовую дверь с петель.

– Что стряслось, Агнеш? – с опаской глянула на нее, спешно завязывая шнурки на груди платья.

– Наталка, давай быстрее! Озара…

– Что Озара? – застыла я на миг, уронив сапожки с рук.

– Беда с ней, Наталк. Целитель нужен!

Ухватив меня за руку, медведица потянула меня по лестнице вниз. Дом еще тлел в неге сна, мало кто выполз из мягкой постели на крики.

Выбежав наружу вслед за Агнешей, я едва ли поспевала за ней. Сумерки еще не рассеелись, оттого плохо я смогла рассмотреть тропинку, по которой она меня потащила. Вплоть до того момента, как мы напоролись на огромную мужскую фигуру. Широкоплечий бер с черной косой на плече показался мне смутно знакомым.

Но не было времени его разглядывать. На крепких руках перепуганного бера лежала бледная как полотно Озара.

Она плакала.

Запах крови и смерти струился от нее тонким шелестом, от которого меня встряхнуло нехило.

– Поо. жалуйста…бог. гами…мо. лю…

– Быстрее в дом ее!!

Крикнула я, своим голосом приводя бера в себя.

– А лучше всего в баню! Агнеша, теплой воды побольше! Ромашковую настойку, еще настойку из крапивы! Чистой ткани! Быстро!

Крикнула я на них, вбежав за бером в просторную баню. В ней еще было тепло. Видимо, накануне ею пользовались. Об этом свидетельствовали и влажные стены, и мокрые березовые веники на гвозде в предбаннике.

Уложив беспомощно рыдающую Озару на лавку, мужчина опустился на колени перед ней. Крепко сжав ее руку.

– Звездочка моя… Не реви… Ну что ты? Не заслуживает он! Слышишь?

– Добрый… Я… Я… Тяжелая… Дитя… Я… Хотела… Сказать… А… Он… Он! Боги!

Слейдуший прилив боли изогнул бедную медведицу пополам.

– Озара!!!

Крикнул бер, беспомощно разглядывая медленно закрывающиеся веки молодки.

– Выходи. Нечего тебе здесь делать.

– Озара… Озара…

Он так беспомощно ее звал. С таким отчаянием в голосе, что душа разрывалась на части.

– Уходи, бер. Я позабочусь о твоей жене.

Доверительно шепнула ему, отпустив ладонь на плечо. Тот встал с колен.

– Она не жена… Мне. Сестра.

В этот момент дверь в баню раскрылась. Загруженная доверху тряпками, травами и держа на весу таз с водой, вошла Агния.

Быстро оценив ситуацию, медноволосая поставила все пожитки на соседнюю лавку. И ухватила бера за локоть.

– Пошли, Добрый. Наталка хорошая целительница. Меня спасла. И Озареньку спасет.

Я осталась одна с потерявшей сознание женщиной. Отпустив ладонь на едва ли заметно округлевшей живот, подмечая. Дитя больше нет.

****

Две ночи я порхала над изможденной Озарой. Все пыталась выторговать ее у Костлявой. Две луны молилась богам, отпивая ее снадобья.

За две луны только Агнеша мелькала у двери, да в прорези, пока дверь оказывалась открытой, я то и дело ловила широкоплечую фигуру того самого Доброго. И странное дело… Мирохи.

Больше никого не было. Уж не знаю, не пускали они других. Аль никто не желал увидеть живую Озару. Разве что одна медведица вызвалась мне помочь.

Умила оказалась женой одного из охотников. Чуть старше меня. Рослая, дышащая жизнью баба. В меру красивая, с толстыми светлыми косами.

Я вначале не шибко доверительно приняла ее помощь. Все подумывала, что учудить что хочет. Но нет… Заботилась она об Озаре на совесть, позволяя мне украдкой поспать, и еду тоже она мне приносила. Так как я только по нужде выбегала наружу.

Впрочем, вскоре медведица сама рассказала, отчего она поспешила помочь бедняжке.

– Мы соседки. Я, как и она, сирота. Мамка родная сгинула при родах, воспитала тетка, но у той свои дочери. Меня замужем выдала и позабыла. А тут детишки у меня пошли. С первым еще куда не шло. Так я через зиму второго понесла! Свекровь не шибко меня взлюбила. Вот я и сама с ними. Иной раз выть хотелось. – Она налила мне из крынки свежего молока, что принесла, и подвинула ближе корзинку. Отвела полотенце в сторону. – Жуй давай, это я готовила. Не из главного дома гостинцы. А то глядишь, одни кости остануться.

– Благодарствую.

Поблагодарила я, присев на лавку и взяв странную сдобу. На вид круглая, румяна бокоя. А по середине кругляш, принюхалась. Из творога?

Но пахнет вкусно. Откусила. Мммм…

– Молочком запей, – протянула мне глиняную чашку и присела рядом со мной. – Одна Озара мне тогда помогла, она как раз своего второго малыша потеряла. Я вначале злая была на всех и вся. Поверила в эту ересь с проклятием. Вот и дала ей пеленки стирать, раз так помочь хочешь.

– А она?

Медведица улыбнулась.

– А она с утра мне всё чистое уже притащила. И сама хотя бы глазком на моих богатырей глянуть. С тех пор она их нянчит как родных. – Грустная улыбка озарила лицо медведицы, она перевела взгляд на спящую Озару. – Я богам молилась. Леле каждый день, дабы она ее дитем наградила. Ведь семь лет бездетная. А тут понесла, и вот… другая напасть на бедную голову.

Я отставила молоко в сторону, направив взгляд на медведицу.

– Что же с ней случилось? Она от горя дитя скинула. Кровь чистая, я чую. А душа… Я же ее силой в этот мир вернула.

Призналась я ей. Ведь и в правду держу ее насильно. Уговариваю дышать. А она не хочет. Даже в бреду со мной не разговаривает. Молчит.

Умила зло поджала губы, недовольно фыркнув.

– После такого кто жить захочет? Мужа она с сестрой своей сводной поймала на горячем! Прямо на их супружеском ложе.

Вкусная выпечка упала из моих застывших от услышанного пальцев.

– Как мужа…? – сипло переспросила, вспоминая историю, что поведала мне Агнеша. – У них же всё по любви. Она же ради него…

…против всех в общине пошла.

Умила повела руками в воздухе, не скрывая злобы.

– Вот так-то! Кобель, потому как! Я ведь давно ей дурной говорила, не дело это, что паршивка эта к вам в гости зачастила. На ночь остается. Мы же беры, мы запахи чуем. А блудодейства тем паче! Ну так нет, Озарушка, добрая душа! Не попрет Яська через меня! А она, поганка такая, и не то сделала, дабы под мужем сестры пролезть!

– Но зачем? – непонимающе моргнула я. – Вокруг столько свободных беров. Бери любого. Зачем под женатого лезть?

– Эх, человечка, наивная ты, что аж смешно! – Фыркнула устало Умила. – Это тебе, мне – муж нужен. Чтобы дом содержал, ночами заласкал, детишек наделал. Да еду в дом принес. Милан же торговлей промышляет. Корабли у него имеются. Часто пропадал. Озара иной раз и признавалась, что чуяла от него женский дух. Да только он мастак сказки расказывать! Да и…

– Что?

Умила покосилась на меня. Очевидно, раздумывая, стоит мне говорить или нет. В конце вздохнула и подошла ко мне ближе, присев на полку, да снизила голос до шепота.

– Мать Добрыни и Озары сгинула, их отец женился во второй раз, от этого брака родилась Яська. Мачеха их, само собой, не шибко любила. Добрый, как подрос, сразу в дружину ушел, а Озара осталась.