Текст книги "Черноокая печаль (СИ)"

Автор книги: Зарина Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 29

– Третьяк… Ах! Да прекрати! Ну… Ммм… Какой же ты…!

– Какой? – нагло ухмыляется бер, стаскивая рукава платья с плеч, целую нежную кожу позвоночника, пересчитывая тонкие извитые позвонки пальцем.

– Настырный…

Вырывается на выдохе, так как другая ладонь накрывает мою грудь. Тот довольно урчит за моей спиной, продолжая тискать.

– Да, такой… А еще какой?

– Бестыдный!

Вскрикиваю я, когда платье скользит еще ниже, оседая на тазовых косточках, и пальцы бера сместились на живот, мягко его гладя.

– Угум… Ммм, – утробно урчит он, надавив слегка на лопатки.

– Любвеобильный!

– Хитрый!

– И… И…

Что там я еще хотела сказать? Не помню, дыхание бера обжигает ушную раковину, и мне становится не до слов уж точно!

– Да, печалька, какой я, однако, потрясающий! – бестыдно и горделиво заявляет бер, ухватив меня за бедра и уместив на край стола к себе лицом. – Ты только подумай, и весь твой!

Не успеваю закатить очи к потолку, и вообще стараюсь изворотиться ужом под его руками. И таки спастись от любви!

– Третьяк, у меня еще шторки не повешены! И пыль не протерта… И…

– Мммм… Всё потом… Поооотом.

Довольно напевает он, прежде чем поднять меня на руки и унести на ложе. Кивнув меня на широкую перину, он довольно ухмыляется, по-хищному облизав уста. А я-то, наивная душа, всё понять не могла! С чего это он первым делом, как мы заявились в этом охотничьем тереме, принялся кровать плотничать!

Как он там мне сказал? «Посему как печаль моя, кровать – это главное, что должен сострогать в своей жизни мужик, а после этого сразу и за люльку приниматься можно».

А я, дурында такая, уши развела: «А с чего сразу кровать?» Да вот с чего!

Но куда уж там деваться, если у самой кожа полыхает румянцем желания. Развратил меня этот бесстыдник! И еще доволен этому, как кот, объевшийся сметаны!

Сдернув с себя одним махом рубаху, Третьяк уже накрывает мое тело своим, как раздается громкий стук в входную дверь, сопровождаемый топотом ног.

– Третьяк!!! – рявкает во всю силу своих богатырских легких Добрыня и добавляет довольно: – Выходи, медведь, это я в гости пришел!

– Да чтоб тебя! – фырчит бер, нависая надо мной, уперевшись локтями в постель около моих плеч. – Нас нет дома!!!

Орет он им, слегка поднимая голову вверх, прислушивается, и через мгновение стук повторяется. Не щадя кулаков, беры рвутся в гости.

– Давай, Третьяк, мы с гостинцами!

– Ага, дай целительницу твою увидеть, заскучали!

– Имей совесть, бер, сколько не виделись, мы же заскучали без тебя!

– Третьяк, прикрой свою красавицу! Входим мы!

Не выдержав, я прыснула от смеха. Ох уж эти медвежата! А мой благоверный, наоборот… Спрятав лицо в изгибе моего плеча и шеи, горестно и почти жалостливо стонет.

– Я тебе говорил! Я предупреждал! Это ты, давай, поближе к родне! К клану! Теперь придется их терпеть до самой старости!

Фырчит он беззлобно и, подымаясь надо мной, влажно и со вкусом чмокает в губы, прежде чем покинуть спальню, подобрав с пола рубаху.

– О, смотрите, кто к нам явился?! Румяный! Но что-то недовольный, как младенец, оторванный от титьки мамки!

Смеюиься беры.

– Так мы его походу и оторвали от… Ай! Да за что, Третьяк?

– Про груди своей жены право упоминуть и думать имею только я! Ну и наши будущие дети! Усекли?

– Ой, ля! Все потеряли мужика!

– Завидуйте молча! – гордо заявляет муж, пусть я и не вижу, ибо дверь прикрыта, но уверена, что он выпятил грудь. – Так, Добрый, а чем это от тебя таким вкусным пахнет?

– Так мясо закоптил. Вот и вам принес!

– Жмотяра! – ревут остальные беры. – А нам говорил, что закончилось!

– Ой ли, а когда это было?

– Добрый, да ты не бер, ты крыса!

Под веселую ругань побратимов мужа, я так и продолжаю лежать спиной на кровать, глупо улыбаясь, глядя в потолок.

Как-то легко на душе. Будто я наконец-то вернулась домой. Там, где мое место.

Долго отлеживаться не могу. Не красиво ведь, гости пришли, а я не поприветствовала их. Выхожу к берам, краснея и робея, тараторя извинения и оправдания. Мол, только заехали, еще не убранно, не обустроено.

Но кто меня слушает?

Выгнав, как котенка за шкирку, во двор, беры собрали для меня костер и повесили над ним огромный котелок. Всучив свежую тушку лесного кабана, велели готовить им обед. А сами, засучив рукава, ушли в дом.

Мастерить, чинить, разбивать и снова чинить!

Так или иначе, пока я все резала и перемешивала, то и дело прислушивалась к громкому утробному смеху. Звуку молотка, пилы, шуточкам и грязным руганьям беров.

Чуть позже к всеобщему празднику жизни подтянулся и Мирон с женой. Оставив Озару со спящей Желанной со мной во дворе, он тоже пошел к медведям.

– Рада, что вы вернулись.

Отдав мне покачать на руки заметно потяжелевшую Желанну, Озара принялась шинковать капустку.

Киваю ей в ответ, поглядываю на сопевшую малышку. Какая красавица: щечки округлились, ручки пухленькие. Довольно безубо улыбается. Видишь, как оно бывает, милая: твои кровные родители обрекли на смерть, а пришли чужаки. Те, которых кличут дикими, и взяли к себе.

Быть может, ты никогда и не узнаешь, на что тебя обрек человеческий род и от чего спас медвежий. И оно к лучшему.

– Как ты сама, Озара?

После того как я заверила медведицу, что в порядке и вандос меня покусать не успел, спросила у нее я.

– Лучше всех, милая. – Улыбается она мне искренне, глянув на спящую Желанну, а потом, мимолетно словив силуэт Мирона у окна, что-то забивая в стену, смущенно отводит глаза, аки девственница.

– Озааар… – тяну я выжидающе, спрятав улыбку. – Он же тебя не обижает?

Медведица возмущенно фыркает, впрочем, на дне красивых глаз тают искорки.

– Ох, Наталка! Так «обижает», что я чуть со стыда не померла на второй день, да голос не сорвала! Это же надо быть таким пота…

– Каким, душа моя?

Мужское дыхание обжигало девичье ушко, а крепкие руки легли на талию. Озара вмиг запнулась, бестолково хлопая ресницами.

Нет, я честно показывала ей жестами, что Мирон наступает за спиной. Но она так возмущенно размахивалась черпаком, что и…

– Мммм… – прикусывает она нижнюю губу, теряясь. – Просвещенным?

– Ммм… – трется он носом о ее щеку. – И в чем же?

– В делах блудливых! – Бесцеремонно фыркает Добрыня, подойдя к нам и ухватив Мирона за шиворот, тащит в дом, ворча себе под нос. – Хватит тут у меня под носом с девками ворковать! Мало того, что вперед меня женились, паршивцы, так еще и прямо среди бела дня! Прямо на моих глазах! И не стыдно тебе, Мирош?

– Не-а! – Нагло заявляет тот, подмигивая своей жене, прежде чем ему опять всучили молоток в руки и отправили в дом.

Мы с Озарой переглядываемся и прыскаем от смеха.

Когда у тропинки замечаю высокую женскую фигуру, я на миг теряюсь. Не узнаю ее. Будто и не видала ранее в племени. Волосы длинные цвета вороньего крыла. Брови будто углем обведены. Уста тонкие, цвета спелой вишни. Платье темно-синее, с обережными серыми узорами у подола. Чело пересекает красная широкая лента с двумя кольцами по бокам, вниз стекающими к вискам.

– Кто это?

Спрашиваю у Озары, и та оборачивается на мой голос.

– Ох… Госпожа это. Жена Грома.

Та самая, за которой был послан мой Третьяк, выходит. Дочь вождя клана черных беров. Но что ей тут искать?

Девка останавливается напротив меня, и я в дань уважения к госпоже встаю с лавки с Желанной на руках.

– Доброго неба над твоей головой, хозяйка! Примешь гостей?

– И вам доброго, госпожа. – Киваю ей. – Чего не принять, раз с добрым намерением. Только у нас тут… вот…

Киваю на скинутые доски у дома и стук молотков изнутри.

Она улыбается краем губ. Неискренне, но и не высокомерно, аль зло.

– Не надо меня величать госпожой, – мотает головой и тянет ко мне руку. – Мы с тобой, Наталка, считай, уже почти что сестры. За братьев обе замужем. Грозой меня нарекли. Так и зови.

Робею на мгновение. Это она мне дружбу предлагает. Тем не менее жму аккуратно ладонь. Как и принято у беров, от кисти вверх.

Другой рукой придерживая хныкающую Желанну.

– Я Наталка, но… ты и сама, видно, что знаешь.

Неловко пожимаю плечами. Но Озара мне мельком ободряюще улыбается, и я расправляю плечи.

Гроза кивает.

– Да, я тебя сразу узнала. От Дубого Леса до долины бурых беров только о тебе и слышала от Третьяка.

Слегка краснею от ее слов. Но Желанна опять начинает хныкать и плакать. Озара отошла в погреб за сушенными травами, а в котельке как раз начало все шипеть и скворчать.

– Подержи-ка.

Не думая, быстрее инстинктивно я вручаю обескураженной Грозе малышку в руки и бегу к костру. Помешиваю все деревянной ложкой, кочергой отвожу в сторону пару крупных тлеющих угля, уменьшая жар огня. Пущай томится, а не горит.

Поворачиваюсь. А Гроза будто деревянными руками держит ребенка, обескураженно глядя друг дружке в очи. Младенец и медведица, кажись, и не дышат.

Ой, а она что, не умеет что ли? Вот ведь, а я! Как же… Ну…

– Прости, Гроза. Дай ее мне!

Услышав мой голос, Желанна опять плачет. Медведица быстро возвращает мне ребенка, сделав шаг назад, в котельке опять все шкварчит, но на сей раз Гроза вперед меня хватает ложку. И, засучив рукава, идет усмирять огонь.

Я качаю Желанну на руках, но та все равно поскуливает. У малышки режутся зубки, чую я. Щекой уловив жар от ее лобика. Приходит Озара, та дает ей грудь, отойдя чуть дальше. Но стоит только оторвать маленькую от соска, как она опять начинает капризничать.

Детский плач утихает лишь когда к нам выходит Мирон, помыв руки от грязи у дерева, он берет малышку на руки и начинает с ней говорить. Обещает весь мир наказать, обещает никому не отдавать. И та ему доверчиво верит, будто понимает, засыпая, прислонившись нежной щечкой к отцовской груди.

Озара подходит к ним, шепчет ему что-то на ушко, Мирон довольно улыбается. И глядя на них, мне и самой хочется улыбнуться.

Вскоре из-за тропинки у кустов крыжовника как ошпаренная вылетает к нам и Агнеша. Раскрасневшаяся, тяжело дыша, с ярко-малиновыми устами. Она быстро меня обнимает и тут же ныряет среди работающих молодок у костра. Следом за ней, сурово чеканя шаг, у крылечка появляется и Тихомир. Он необычно недовольный. Но скрывает что-то.

Завидев меня, даже улыбается. Обнимает аккуратно, расспрашивает. Благодарит, что я вернула ему брата. Вроде со мной молву ведет, а взгляд его поверх моего плеча скользит. Поворачиваюсь уловить, кого он там заарканил глазами.

А, это Агнеша.

Узрев к себе такое внимание, медведица дергается и, ухватив ведро, уходит.

– Я за водой к ручью сбегаю!

И прям сбегает! Тихомир тут же дергается вслед за ней.

– Я помогу!

Но и тут всевидящее око Добрыни бдило. Крепкая рука бера как из ниоткуда ухватила моего деверя за плечо.

– То-то же, а то нам лишние руки не помешают! – И, ухватив за плечи, начал того толкать в сторону избы: – Мужики, принимай пополнения!

Тихомир ничего и сказать не успел. А мы с девками, переглянувшись, лишь захихикали.

Но да, беры были удивительным народом. Держались друг за дружкой крепко. Умели радоваться, веселиться, помогать и поддерживать. Без гордыни и высокомерия.

Не все, конечно, вспомнилась мне Власта. Но все же…

Сегодня вечером в нашей избе собрались так много побратимов Третьяка, что не было места, куда их всех рассадить. Вскоре беры по-быстрому сколотили пару лавок и грубый стол. А мы накрыли его. К общему пиршеству присоеденилась и Ганна, и Умила с мужем. И Гром. Да, вождь лично плотничал нам полки под чутким надзором Мирона и Тихомира, что доставали его советами.

Ну, пока в них не полетел молоток.

Глядя на этот огромный стол, искренний смех. На гору подарков, что каждый притащил, слыша задорный смех любимого, я не могла нарадоваться.

Я приняла правильное решение, возвращаясь сюда. Дядя Буран был прав.

Отныне здесь мое место и мои корни.

– Ой, Добрый, дай и мне кусочек рыбки, а то эти толстобокие всё сожрут!

Рядом фыркнула с улыбкой Агнеша, не успела она закончить молву, как Тихомир сам потянулся через стол и, оторвав кусок пожирнее, протянул ей.

Девка заробела. Но тот, невозмутимо очистив филе от костей, поставил ей на дощечку.

– Вот, держи.

Кивнул ей, и моих ноздрей мельком коснулся аромат вяленой рыбы. Очи резко распахнулись, и кусок мяса, что я ранее в себя запихнула, поднялся по пищеводу обратно, грозясь выйти наружу.

Испуганно накрыв рот ладошью, я вскочила с лавки и побежала подальше от всех к кустам.

– Наталка? Наталка, милая моя, ну что ты?

Боги, ну он и тут здесь! Даже отблеваться в одиночестве не даст. Стыдоба-то какая…

– Болит что? Ну?

Рука Третьяка с плошкой воды потянулась ко мне, нежно омывая лицо. Потом дал ополоснуть рот.

– Наталка, больна ли ты, милая?

Тревога заполонила любимые голубые очи.

Я неопределенно пожала плечиками, откидываясь макушкой на крепкое плечо.

– Да нет… Просто эта рыба. Брррр… Ой, что-то меня опять тошнит!

Эпилог

– Поберегись!!!

Звучный мужской крик обрушился на заднем дворе трактира словно раскат грома. Мужики разгружали телеги с бочками из-под медовухи и заморского вина. На постоялом дворе было привычно шумно и людно.

В этом году месяц первоцвета* задался теплым и солнечным с первых дней, вот народ и пустился в долгие дороги, навещая родных да ярмарки.

Под веселый говор баб да мужиков и топот рабочих, что трудились тут, у трактира, едва ли можно было заметить чумазую фигурку, что притаилась за телегой.

Зажав в маленьких ладошках новорожденного котенка, которого чудом не задрали до смерти собаки, крохотные пальчики нащупали крохотное сердечко под шерсткой.

Прикрыв очи, девочка ощутила привычные ниточки, что тянулись паутинкой через худое тельце пушистика. Многие из них сейчас были порваны. Но она пальчиками поймала краешек, что вел от сердечка, и попыталась слегка зажать. Так котенку не будет больно, она уже это делала с его мамой, кошкой, что всегда кружилась то у конюшни, то у кухни.

Но почему-то сейчас не получалось, и котенок жалобно скулил в ее грязных руках.

– Ну и где эта блохастая паршивка, Юка?!

От грозного ора хозяина трактира малышка сжалась сильнее, стараясь стать такой же крохотной, как и комок шерсти в подоле ее поношенного платья.

Господин опять не в духе, как бы ей опять не перепало пару оплеух.

Прижав к себе котенка, девочка задом начала отползать назад. Если Перун будет к ней благосклонен, она, возможно, сможет забежать в конюшню и спрятать на сено…

– Ой!

– Ах!!

Детский, изумленный вскрик раздался почти в одночасье. Напоровшись друг над дружкой спинами, девочки резко повернулись друг к дружке личиком, молча рассматривая.

Маленькая целительница сразу распознала в незнакомке дочь того самого грозного воина, что прибыл вчера ночью со своей свитой на постоялом дворе.

Бер…

Перевертыш…

Шептались бабы на кухне, со страхом сглатывая в спину широкоплечего, грозного воина. Как и у того дядьки, у девочки напротив были ярко-рыжие кудри, белое чело пересекала белая лента с задорными бусинками, что ниспадали сзади по волосам. Голубые очи, словно летнее небо, рассматривали ее не менее любопытно.

На дочери бера было добротное зеленое платьице с золотой вышивкой, да кожаные красные сапожечки.

Глядя на такие добротные вещи на незнакомке, невольно подымался ком желчи в горле. Да пятки чесались побыстрее сделать ноги отсюда. Отпрыски зажиточных купцов и воевод были злыми и плохими. Любили издеваться, да ужалить словом побольнее бедняков и сирот.

– Эй, ты чего?

Завидав страх на чумазом личике незнакомки, дочка бера сморщила лобик, непонимающе глядя на нее. Именно в это мгновение снова заскулил котенок за пазухой целительницы. Рыженькая подозрительно сощурилась на звук и сунула свой любопытный носик в подол другой девочки.

– Ой… котенок! Маленький такой… бедненький.

– Его чуть собаки не задрали. – шепнула тихо первая девочка, и рыженькая пальчиком огладила порванное ушко. – Ему больно…

– А пойдем к моей матушке! – неожиданно бойко молвила рыженькая девочка. – Она у меня целительница!

Первая замялась, появляться на глазах постояльцев было строго запрещено. Но когда над головой раздался грозный голос хозяйки трактира.

– Ах ты ж, отродье шлюхи, опять шатаешься без дела! А ну, иди сюда!

– Бежим!!!

Крикнула рыженькая, ухватив свою неожиданную подружку за руку и потащив ее за собой.

– Куда?! А ну, стой… Выпорю!

Но куда там… Пусть и шестилетки, но бегали девочки быстро. А главное, к общей цели! Едва ли они обогнули угол конюшни, и тень догоняющей их бабы начала кусать стопы, как рыженькая дочь бера прямо на ходу заорала что есть мочи:

– Па-а-а-апка!!!

Не успела вредная трактиршица ухватить девочек за шиворот, как обе малышки, словно зайцы, забежали за спину огромного мужика, что только вышел у крылечка.

Голый по пояс, рыжеволосый перевертыш тут же нахмурил густые брови, глянув недобро на трактиршицу, что застыла на месте, опасаясь глянуть беру в лицо.

Смерив ее ничего хорошего не сулящим взглядом, бер молча нагнулся и взял свое чадо на руки.

– Весна, что стряслось, милая?

Малышка мстительно сощурилась, из-под ресниц глянув на злую бабу, и тут же состроила жалобную моську перед отцом.

– Она, – ткнула пальчиком в побледневшую бабу, – Она меня обидеть хотела! И котенка отобрать! Меня, твою бусинку и цветочек, батюшка!

– Ох ты ж… Прям так оно и было?

Сощурились недобро очи бера, трактиришица затряслась от страха.

– Ну что вы, господин, разве я бы посмела? Мне бы свою оборванку забрать!

Она кивнула на вторую девочку, что спряталась за ногами бера, испуганно высунув носик в сторону хозяйки. Малышка с котенком испуганно вздрогнула. Точно выпорет сегодня! Как пить дать!

Бер коротко глянул на девочку, а потом неверующе глянул на толстобокую бабу.

– Дочь твоя ли?

– Н-нет, господин, – замямлила та, – Отродье нашей подавальщицы! Мы ее кормим, заразу такую, а она ладарит, паршивка! Дайте мне ее, и я пойду!

Бер нахмурился. Глянул на дочь краем таких же голубых очей, и та, прижав ладоши к груди, яростно замотала головкой.

– Вот пускай ее мамка за ней и придет! А ты ступай с глаз моих долой.

– Но господин… – попыталась было упереться баба, но стоило беру глянуть на нее по-звериному, как та, подобрав юбки, быстро убралась, недобро зыркнув на грязную малышку в обносках.

– Папка, пусти на землю!

Юлой завертелась в отцовских руках юная наследница медвежьего рода. И тот, тяжко выдохнув, опустил ее, та бросилась к новой подружке, ткнув пальцем в котенка.

– Глянь, батюшка! Какой маленький! Едва ли сердечко стучит! Я слышу! Надо матушку позвать, а то сгинет!

– Не надо, – испуганно молвила темноволосая девочка, прижав пальчик к спинке котенка, и тот перестал поскуливать, лишившись боли, он со вкусом зевнул и начал клевать носиком, – Я и сама могу.

– Целительница выходит.

Сразу сообразил бер, и малышка испуганно на него глянула, сделав два шага назад.

Ее часто заставляли лишать боли похмелья постояльцев постоялого двора, что напивались медовухой. После этого ей было очень плохо, а мамка еще сильнее бесилась.

– Это как наша мамочка?! – громко спросила Весна и неожиданно захлопала в ладоши, – И впрямь как мама! Папка, глянь, он уже спит!

Бер глянул на обеих девочек. Его горячо любимая и оберегаемая дочка сразу бросалась в глаза на фоне худощавой, чумазой, лохматой одногодки в грязных лохмотьях.

– Третьяк, – от тяжких дум бера отвлек любимый голос. Говор Наталки был полон слабо скрытой тревоги, – Я Весну не могу найти. Опять куда упорхнула с утра пораньше!

Черноволосая красавица, держась одной рукой за поясницу, а другой за раму двери, вышла на крылечко, беспокойно оглядев мужа. Как только ее взгляд зацепился за вихрастую рыжую макушку дочери, а слух уловил ее звонкий голосочек, жена бера облегченно выдохнула.

– Ну нельзя так, Весна! Я же переживаю! Это же не родная долина, милая! Мы в чужом краю! Среди чужих. Вдруг что! А если кто обидит?

Не зло начала распекать дочь женщина, а та, упрямо поджав губки цвета спелой малины, зашуршала ножкой по земле.

– Да кто меня обидит, когда папка рядом?!

Фыркнула она самоуверенно, гордо поднимая подбородок.

Третьяк хмыкнул краем губ. Оно того стоило. Стать отцом такого очаровательного чуда. От одного взгляда голубых глазок хотелось поднять горы, не иначе!

Весна росла в любви, нежности и безопасности. Она не понимала, какого это без папки? Когда он всегда рядом, с ее первого крика на белом свете.

– Ох, доченька…

Тяжко вздохнула черноокая молодка, глядя на беспечность дочери. Которая еще и обиженно фыркнула! Характерец у Весны был отнюди не весенний. Малышка была не только балоболкой и сорвиголовой в отца, но еще и упрямой в дядьку! Упорству Весны мог противостоять разве что вождь племени Гром. Но и тут чаще всего уступал любимой племяшке.

Да, Весну любили и баловали как некого ранее!

– Да будет тебе печалиться, милая.

Быстро преодолев скрипучие ступеньки, бер обнял суженную широкой ладонью, накрыв ее округлившийся животик.

Тяжело вздохнув, Наталка уткнулась на миг острым кончиком носа в изгиб шеи бера. Вдыхая такой успокаивающий запах тела мужа. Во второй беремености ее мутило похлеще, чем когда она была тяжелой Весной. Едва ли она могла спокойно лежать или кушать, что ей хочется.

Снежка в шутку говорила, что ее так же мучили ее мальчишки, пока она их вынашивала. Марфа же, наоборот, пророчила им еще одну капризную доченьку. Но рядом с таким мужем, как ее бер, черноокая молодка была согласна и на сыночка, и на еще одну доченьку.

– Опять этот сорванец тебя мучает, милая? – тихо шепнул ей на ушко муж. – Пусти только родиться, я с ним по-отцовски серьезно поговорю!

Робкая улыбка озарила женское лицо.

– С чего ты взял, что это мальчик? А вдруг опять девочка? Ммм?

– Не-е-е… – со знанием дела потянул бер, опустив вторую руку на поясницу жены, мягко массируя и уменьшая ее боль. – Бер будет, знаю я, и всё! А дочку я тебе в слейдуший раз заделаю.

Понизил бер голос до чувствительного шепота и накрыл ртом манящие уста.

– Кто эта девочка?

Чуть погодя, оторвавшись от уст мужа, шепнула Наталка, глянув на новую подружку дочки. От одного вида на ребенка ее материнское сердце крошилось в груди. Где ее мать, отец? Она одета в лохмотья. Худая, как после войны. Но уже семи весен как мир властвует над княжеством!

– Дочь местной подавальшицы. Одаренная даром исцеления, только не свезло девочке с мамкой…

Морщась, проговорил Третьяк. Наталка вздрогнула.

Не свезло с мамкой.

Как знакомо. И пусть Третьяк купал ее в любви, залатав все раны, оставленные матерью и сестрами, но шрамы остались сквозь года.

И взяв на руки свою собственную дочь, Наталка поклялась, что Весна никогда не переживет те горести, что имела несчастье пройти она.

У беров не было сирот или беспризорников. А вот в людском княжестве, несмотря на все старание князя и княгини, находились. Глядя на них, у целительницы слезы наворачивались на глаза.

Особенно на эту бедную девочку. С черными очами и такими же, как и у нее, темными волосами.

– С харчевни принесли кушания, что ты заказал, я уже накрыла на стол.

Молча кивнув на слова жены, Третьяк развернулся к девочкам.

– Так, детки, пошли кушать!

– Батюшка, а котенок? – тут же нахмурила лобик Весна, таким знакомым жестом поджав уста, совсем как Наталка.

– И его накормим. – кивнул он, взяв блохастого за шкурку двумя пальцами. А потом кивнул уныло застывшей незнакомке.

– А ты что застыла? – фыркнул бер громко. – Весна, возьми подружку мыть руки и за стол.

– Ну что вы, господин… – обескураженно шепнула малышка, спрятав грязные ручки за спиной. – Нельзя мне, я…

– Пошли!

Не дожидаясь, пока новоиспеченная подружка перестанет мямлить, Весна ухватила ту за руку и потащила в домик, что родители сняли на пару дней, дабы слегка отдохнуть от долгой дороги.

И вот она, всегда довольствуйшися объедками вельмож, и та, что даже не пускали за стол, сидит на стуле, умытая, наспех причесанная, глядя на гору еды. Румяные боки пирожков манили взгляд. Как и сладкие каши, а еще было вяленное мясо и копченая рыба. И фрукты, и творог с медом!

Прям кушанье царей!

– Ешь медленней, не торопись. Никто ее не отберет.

По-доброму пригладила ее лохматые волосы черноокая женщина. Та, что матушка рыженькой Весны.

– Тебя как зовут-то, милая?

Отпив молока из кружки, что ей подлил бер, девочка проговорила:

– Неждана, госпожа.

– Почему же Неждана? – заломала медные бровки Весна, оставив свой пирожок с мясом в сторону, с любопытством взглянув на свою подружку.

Та засмущалась. Но нельзя лгать. Она слышала, как бабы на кухне сплетничали о том, что перевертыши чуют ложь. Постыдно опустив очи и сжав пирожок в руках до хруста румяной корочки, молвила: – Мамка не ждала меня. А батька хотел сына, оттого выкинул ее из дома, когда она меня порадила. Потому и Нежданна. Трактиршица говорит, что не люба я этому миру да богам…

– Ложь! – неожиданно громко фыркнула Весна, хлопнув ладошкой по столу, развернувшись к отцу. – Папка, как это не ждать свое чадо? Ты же меня ждал?

– Всю свою, свою жизнь ждал, бусинка!

Бер нагнулся и припечатал устами поцелуй на макушке дочери. Та расслабила плечики и довольно заулыбалась. Со знанием дела лепнув второй девочки: – Вот видишь! Просто это вредная баба твоя, трактирщица! Еще и лгунья!

Неждана не стала разубеждать подружку. Ибо никогда не видела, чтобы батька так лелеял дочь. Тот же хозяин постоялого двора не раз уму-разуму учил дочерей хворостинкой. До крови!

– Твоя матушка тебя не потеряла у нас, Неждана? – ласково проговорила матушка Весны. Удивительной красоты женщина, будто сама Лада снизошла на землю грешную.

Девочка мотнула головой.

– Нет, госпожа. Она ночами работает у постояльцев в почевальнях. Помогает им там со всяким делом.

Шепнула девочка, не понимая, отчего бер с женой переглянулись и поджали досадливо уста.

– Ты развиваешь свой дар? – неожиданно спросил рыжеволосый бер, оставив свою ложку в сторону. – Мать отдала в ученицы какой Целительнице?

Девочка опять мотнула головою. Досадливо прошептав:

– Мамка ругается, когда я ворожею. Говорит, это проклятие, а не дар. Ее сестра, моя тётка, тоже ворожеей была и целительским делом занималась. Да сгинула.

Как и сказала девочка, до самого вечера никто ее не искал. Найдя себе подружку, Весна не давала ей ни мгновения покоя. Они наигрались вдоволь куклами. Собрали цветочки под надзором Третьяка и сплели венки. Потом отобедали и даже успели вздремнуть чуток. Ровно тогда за окнами раздался женский хриплый вскрик.

– Неждана, зараза такая, куда запропостилась?!

– Ну наконец-то объявилась мамка золотая! – фыркнул зло бер, поправив одеяльце на спящих девочках, и покинул терем на крик нерадивой бабы.

Вслед за ним, придерживая животик, вышла и Наталка. Много ей чего хотелось сказать беспечной бабе! Да только все слова застыли в горле комом, когда она увидела женщину на пороге.

Едва ли узнала.

Потому как сестра, пусть и младшая, теперь выглядела куда старше самой Наталки. Когда-то светлая коса потускнела, и волосы повыпадали, оставляя узкую веревку вместо косы. Под глазом сверкал синяк, а лицо было покрыто сыпью. Кожа лоснилась с рук.

Шлюха.

Вспомнились Наталке слова трактирщицы о матери Нежданы. До чего же ты довела себя, Беляна? Была же красавицей? Замуж за своего пекаря хотела! А теперь что?

Что?

Сама не понимая отчего, Наталка сделала шаг назад, уходя в тень. Она так сильно задумалась, пытаясь распознать в блёклом лике подавальщицы сестру, что прозевала гневный разговор мужа с Беляной.

Очнулась она как от оплеухи, когда Беляна заявила как ни в чём не бывало:

– Ты меня не учи, мужик, что да как?! Сердобольный больно, отсыпь медняков мне и забирай Нежданку себе в прислужники! А нет золота, так молчи и вертай дитя!

– Да как ты смеешь, паскуда! Ты дочь свою мне продаёшь?…

Голос бера громыхнул как гром, как его внезапно откликнула жена.

– Третьяк! – услышав говор любимой, медведь взял себя в руки. – Подойди сюда, любимый.

Мягко она попросила его. Не выходя из тени. Пусть и голос ее был спокоен, но он отчётливо услышал то, что мог распознать только он – отчаянную просьбу.

Преодолев расстояние меж собой и женой, он беспокойно заглянул ей в лицо.

– Что такое, милая?

Наталка сглотнула, шепнув тихонько. Неверующе:

– Она… Она предложила нам купить девочку?

Бер поморщился. Наталка и так чувствительная, а в положение и вовсе глаза на мокром месте. Но с другой стороны, было в этой девочке, что и его задело внутри. Что-то родное, что ли…

– Милая, знаю, ты против подобного. Купить дитё – уму непостижимо… Но она ведь может предложить кому другому, и…

– Она моя сестра, Третьяк.

– И тогда… Постой, что?!

Он не сразу осознал услышанное. Глянул через плечо на потаскуху, от которой веяло не меньше чем тремя мужиками, а потом на свою нежную печальку.

Ту штормило от досады.

– Ты уверена, милая?

Аккуратно огладил он ее щеку.

– Да. – кивнула с болью на дне очей Наталка. – Неждана моя племянница. Она мой дар унаследовала.

Третьяка будто молнией поразило.

Вот что ему показалось родным в найденыше. Черные печальные очи. Такая маленькая, а уже столько грусти притаилось на их дне.

И худенькая, и зажатая. Совсем как его печалька во время их первого знакомства!

– Ну что надумал, господин?! Вертай мне дочь, и не тяни время! Аль, может, ночь страсти со мной купить захотел?

Она стянула ворот платья, обнажив верх груди, и Третьяк поморщился, затолкнув Наталку за спину.

– Сколько?

– За ночь – пять медяков. – быстро проговорила девка, облизнув хищно уста. На что бер лишь недовольно на нее прорычал.

– За Нежданну сколько, дуреха!

Та на миг заробела. И в Наталке шевельнулась надежда. Может, не всё растеряла Беляна? Так зло пошутила про ту, что продаст дочку? Быть может…

– Два золотых.

Хитро сощурилась та, по-деловому уперев руки в бока. Не торгуясь, бер достал кошель из-за пояса и кинул перед ней на землю ровно два золотых. Та не поленилась опуститься на колени, их поднять с земли и спрятать в широком вороте платья!

– А теперь пошла вон! И дабы я тебя больше не видел! Нет у тебя дочери отныне! Усекла?

– Усекла, господин.

Быстренько подобрав юбки, ушла, сверкая пятками, баба. Наталка рядом всхлипнула, уткнувшись носом в плечо мужа.

– Как так, милый, дочь она ей. Рожала же. Грудью кормила…

– Твари бывают разными, милая. Не печалься.

– А что теперь с Нежданной?

– А что с ней? – фыркнул бер, обняв ее одной рукой. – С Весной они поладили. Заберем с нами в долину. Ты не наловчишь даром своим пользоваться. Подрастет, приданное им скопим, выдадим замуж за доброго бера. Если она схочет, а если нет, то с нами останется.

– Но что скажут другие беры…

С опаской протянула Наталка, Третьяк лишь хохотнул, взяв жену на руки.

– А скажут они, милая, ну и везунчик этот Третьяк, такой младой, и жена красавица, и дочки лапочки, и сын скоро поспеет. Завистью белой будут давиться. Чего еще для счастья мужику надобно?