Текст книги "Черноокая печаль (СИ)"

Автор книги: Зарина Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

– Вот, что я нашла в его ране, – кладу на раскрытую ладонь давнего друга кусочек древисины со знакомым узором.

– Заговоренная темными чарами.

Шепчет задумчиво Чернозар, крутя фрагмент амулета, и, сжав его, превращает в пыль, спустив тьму через пальцы.

– Не пойму, как он с этим продержался? – вслух рассуждаю я. – И как ее запихнули в рану. Довольно глубоко, едва ли нащупала и достала. Такое чувство, будто его хотели…

– Медленно убить.

Заканчивает он за меня, бросает взгляд через весь лагерь, куда у костра на шкурах воины устроили этого самого грубого, но такого сильного мужика.

– Это не наконечник стрелы. – как бы между прочим замечаю я. – Чтобы оторваться от стрелы или кинжала. Отравленный чарами фрагмент туда целенаправленно запихнули. Довольно болезненно.

– При пытках. – жует нижнюю губу Чернозар и снова проводит тонким кончиком веточки по углям. – Он недавно попал в лютую перетряску.

Молчу. Все, что могла, я уже сделала. Рану очистила, дурную проделку чародеев достала, рану зашила. Сонные чары продержат его в Нави до утра и больше. А дальше… Чернозар обещал мне недушевные разговоры и кусок мяса.

Но до этого хочется осмотреть медведя. Не нравится мне его сон. Может, ударили его «плохо». Может, кровь обернулась камнями в его сосудах в голове. Надо растворить и убрать.

– Отпусти меня к медведю, я осмотрю его. Плох он, раз спит.

– Ты хотела сказать, к мужу?

Спокойно фырчит Чернозар, и я от досады и своей оплошности кусаю щеку изнутри. Но не смею подавать виду, иначе моему защитнику конец. Чернозар бывает жесток, и мне это ведомо не понаслышке.

– К нему, родимому.

Заявляю спокойно, вытерев мокрые руки о подол платья. Прячу глаза, потому как все внутри бурлит. Пережевываю.

– Твои тревоги – дело пустое, – спокойно роняет он. – Спит сном младенца, твой ненаглядный. Как звать-то его?

Напрягаю память. Общались же между собой медведи в телеге. Второго точно помню «Мирошей» звали. А моего… тьфу, то есть этого голубоглазого.

– Третьяк.

Слава тебе, Макошь, вспомнила!

– Развяжи хотя бы, – поняла, что так просто меня к нему не отпустят. – Не дело это, что распяли его, как подлеца какого-то. Ничего дурного он не сделал. Это вы…

– Что «мы», Натка? Разбойники? Подлецы?

– А кто вы, Чернозар? – устало вздыхаю, опускаясь на лежак из веток, что пристроили кто-то из безмолвных теней в лагере. – На нас напали среди белого дня. Лишь потому, что я приглянулась одному смердящему уроду, а м… муж за мою честь заступился.

– Кости тех, кто посмели сотворить с тобой такое, догорают на похоронном кострище.

Хмуро шепнул он, но меня было уже не остановить.

– А те, кто были до меня?

– Не повезло, – тяжко вздохнул он, – выходит, злой рок над ними был.

– Да брось! – Злобный смешок сорвался с моих губ, я не была в настроении умалчивать. – Нам с тобой не знать, что рок – пустое дело, когда дело заходит о людской ненавести и жадности! Не тебя ли нарекли мертвым? Да боги, даже я поверила, что ты сгинул! Как дурная оплакивала, венки поминальные для твоей черной души плела! Да тайком от воеводы вниз по ручью пускала! И ты мне о злом роке толкуешь?!

Сокрушалась я не на шутку. А он смотрит на меня и едва ли усмехается краешком губ.

– Что ты улыбаешься, Зар?! Чего молчишь?

От досады прикусываю губу, а он пожимает плечом.

– Печаль моя слегка растворяется от твоих слов. Я-то думал, никто меня оплакивать не будет.

– Дурачье, – фыркаю, но уже не злобно, устало растирая лицо. И задаю вопрос, на который, впрочем, уже ведом мне ответ: – Тебя Снежа вытащила?

– На пару с Матришей, – кивает он, а потом усмехается, словно диву дается. – Умудрились же воткнуть во мне нож, аккурат меж ребер, точь-в-точь возле сердца.

– Оно у тебя есть? – Колкость слетает с языка быстрее, чем я могу его прикусить. Но Черный, как его кличут эти таинственные недо-разбойники, не обижается.

– Побаливает, сволочь, иногда, но ничего, вроде, деожиться. Так, куда подевались девки? Снежа, Матриша, Яринка?

Дергаюсь, как от хлыста. Чертята утопают в горечи на дне моих глаз. И я отвожу взгляд в сторону. Сжимаю до побеления подол платья.

– Наталка? Чего умолкла, словно воды полный рот набрала? Где девки?

Его вопрос в конце граничит с ледяной яростью. Он бесится от моего молчания, потому что сам чует – бедовые дела у наших девчонок.

– Где они?!

Рычит так, что полдюжины пар глаз бросаются на нас, словно коршуны на предсмертный крик добычи. Похоже, они впервые видят командира в состоянии тихого бешенства.

– Погибли.

Шепнула едва слышно губами, будто надеясь, что он не услышит. На сердце неумолимо давил груз угрызения совести. Я чуяла себя виноватой в том, что жива и здорова, а они мертвы. Все они… Порой мне снятся наши вечера при лазарете.

Иной раз веселые, полные подколок, девичьего щебетания и смеха. Или же уставшие, пропахшие смрадом смерти и крови погибших.

Тьма в воздухе сгущалась все сильнее и сильнее. Чернозар терял узды правление над чарами. Они взбунтовались, уходя из-под контроля его жестокой руки. И грозились посеять хаос вокруг.

– Кто?

Черные глаза целителя пугали до трясучки. Темнота заполнила все глазное яблоко и, казалось, скоро перейдет на кожу. Опаляя ее белизну черной золой.

– Снежка, Стешка, Марфа…

Перечислила я, ощущая, как снова текут слезы на щеках. Я опять-таки чуяла себя виноватой. Что не место мне среди живых, а скорее среди мертвых. Там все мои.

– Ярринка?

Рыкнул он по-звериному, и меня хватило лишь на всхлип и отчаянный кивок. Пронзительный свист ветра прошелся по лесу бритвой. А испуганное карканье ворон лишь усилило напряжение. И ощущение предстоящей беды.

– Прочь с глаз моих, Наталка. – шепнул неживым голосом, резко повернувшись ко мне спиной. От его движения костер испуганно потух, даже угли не посмели затаить крошку тепла и искорку огня. – Ну же! Не желаю… никого видать!

Дернувшись с поваленного ствола, я побежала, не разбирая дороги. Ноша вины и самоугрызения пекло в груди, уже обжигая. После всего, что пришлось мне пережить за день, я просто не могла уже сдержать слезы.

Очутившись в той самой пещере, я будто надеялась, что природная тьма отгородит меня от чар Чернозара. Двинулась вглубь темноты, отчаянно шмыгая, и затаившись в одном углу. Обняла себя за колени и, сползая вниз по стеночке, разревелась.

– Ты чего это слезы льешь?

Хрипло фыркнули сбоку. Раздалось шуршанье кандалов, и я почувствовала теплое дыхание на своей макушке.

– Эй, черноокая? Обидели они тебя? Больно сделали? – казалось, с самым обеспокоенным тоном спрашивал медведь, будто собирался за меня заступиться.

Неужто первого раза не хватило?

– Да обмолви хоть словечко?! Ну же!

Ухватив меня за плечи, медведь нещадно встряхнул. И я, полностью расклеившись, уперлась влажным, потекшим носом в его широкую грудь.

– Н-не моя… вина… ч-что я… жив-ва… а они… нетт… Уж луч-ше бы… по-мерррла… со всеми.

Всхлипы душили, едва я могла сказать что-то внятное, да и разумное тоже. Горько мне было на душе, да и обидно. Когда Зара встретила, будто оживилось что-то внутри. Родной человек, вместе столько прошли. А он…

Понятна мне его боль. Он к Снеже был привязан дико. Кто-то даже в полку пророчил им семейную жизнь. Да только не сложилось. Да и думали мы, что он помер. Сгинул и канул в прошлое наших дней.

Да только глянул он на меня так, словно злость лютая его окутала, что я жива, а она мертва. Будто дай ему сейчас Морана шанс обменять меня на Снежку, и он бы бровью не повел. И не злость меня за него хватила, отнюдь. А тихая и горькая обида, что сгинув я, никто по мне так тосковать не будет.

– Тшшшш… ну что ты, милая? – широкая ладонь медведя мягко и нежно огладила мои лопатки. – Если кто обидел, ты только скажи… Пальчиком ткни. И я, идиотина, хорош! Вздумал, что знакома ты с ним и не обидит… Что сделали, Наталка?

Я так была занята своими занятиями, что едва ли обратила внимание на лихорадочное обнюхивание медведя моего тельца. Он будто рыскал в попытках отыскать какой-то запах. И лишь не найдя его, крепче притиснул меня к себе. Убаюкивая, как дитя.

– Н-ничего… я… я… правда… не… хотела… Что бы… что бы… все так… Он же… он же… ее… люби… ил… А я я… жива… яя… а она сгинула…

Было темно, а еще тепло в чужих объятьях. И тишина в пещере растворялась от моего плача. Мне было плохо, и так одиноко на душе, что невольно позволила себе прижаться щекой к широкой груди.

Я так устала. Старухой себя чувствую, что волей-неволей уже и к смерти спокойно относилась. Будто мир мне в один миг стал не люб. Да и вообще…

– Ты чего затихла, милая? Не молчи, черноокая, скажи что-нибудь.

– Зачем говорить?

Шмыгнула я носом, не желая раскрывать очей. Будто от этого меня не видно и не слышно. И не существует. И вроде лучше так. Спокойнее, что ли.

– А затем. – фыркнул он по-житейски, опершись плечом о каменную породу и меня устроив на своих коленях. Я бы возмутилась, да не сегодня. – Вы, бабы, как дите малое, если молчите, то что-то надумали. И как правило что-то неладное.

– А у тебя, значит, детишек полный дом?

Фыркнула я и тут же инстинктивно дернулась, дабы слезть с его колен. Но меня нагло усадили обратно.

– Я бывалый. Нанянчил мелюзги вдоволь. Знаю, о чем толкую. А детишками пока не обзавелся. Зато женой боги наградили, печалькой и зубастенькой.

Почуяв, как наглые уста проходились влажной дорожкой по моему виску, я в тот же миг уперла в его грудь ладонь и предостерегла:

– Держи-ка ты свой рот на замке, медведь. И лапы тоже, – ударила несильно пальцами по наглым рукам, что прижали обратно к себе. – Выберемся отсюда, и каждый своей дорогой пойдет.

– Неужто я тебе, красавица, ни каплю не пришелся по нраву?

С хитринкой фырчит он. И пусть в темноте пещеры мне не видны его очи, я поклясться готова, что они блестят в ожидании моего ответа.

– Нет.

Роняю спокойно, с долей удивления. Мол, и как ты до такого додумался, медведище? А он так обиженно вздыхает. Почти возмущенно! Что-то хочет сказать. Но молчит. А потом фырчит недовольно:

– Зачем же тогда моей женой себя нарекла?

Странный вопрос. И чую, как он разъярённым быком мне в шею дышит. Да только не исходит от него той ужасной, давящей энергии, как от Чернозара. Я чую силу, да только не разрушительную, а обволакивающую? Будто щит?

– Дурак, тебя же убили бы, не скажи я так.

Говорю простую истину, повернув голову в ту сторону, где должно было бы быть его лицо. И зачем только сделала, всё равно ничего не видно. А может, и хорошо, что не видно ни мне, ни ему.

– Так ты это сделала, дабы меня спасти? – пораженно фыркнул он с легким недоумением. Почему легким? Вполне себе громким и непонимающим.

– Ну да.

Я неуверенно пожала плечами, ощущая, как влага на щеках обсыхает. А он застыл, просто умолк и, кажется, даже не дышал. Невольно испуг проник в сердце. Потянувшись ладонью к нему, я пыталась нащупать лицо или шею, дабы привезти его в себя.

– Эй…

Ладонь коснулась мягкой щетины и совсем немного губ самими кончиками пальцев.

– Эй… Почему ты молчишь… Третьяк!!

Возмущенно вздохнула, ощутив горячий, влажный язык на кончиках тех самых пальцев.

– Не мешай мне, женщина, наслаждаться! – фыркнул он пафосно, задрав голос до немыслимых высот. Что отдалось вибрацией в широкой груди, к которой я была прижата.

– Чем же?!

Фыркнула я язвительно, резко потянув руку к своей груди, пряча, будто он ее захочет вернуть обратно и облизывать! Боги, ну что за стыдоба?!

– Мммм… – довольно заурчал, двигаясь на месте, поменяв позицию. Меня невольно затрясло, и, дабы не свалиться, чисто инстинктивно я вытянула руки вперед. И найдя опору, за которую можно ухватиться, в виде могучей шеи медведя, едва ли сдержала вскрик за губами. – Так что ты там говорила про меня? Не трогаю я твое сердечко, м?

Ой, не нравится мне это его довольство в голосе. И вообще, слишком много веселья для него! Перетопчиться.

– Ты уже бредишь, медведь!

Фыркнула я, порываясь встать, но кто меня отпустит? Да никто!?

– Да успокойся ты, юла! – рявкает тихо, когда я не сдаюсь с первого раза. – Ну и куда рвешься? Сиди пайкой. В тепле и безопасности. А утром мы еще поговорим о том, по нраву я тебе или нет.

– Не по нраву.

Упрямо шепнула я себе под нос, пытаясь слезть.

– Тыц! Это ты меня просто не рассмотрела. Вот завтра утречком! – потянул он с томным обещанием в голосе. – Да сиди ты уже на месте! Куда опять? Спать ведь собрались! Ну так и спи.

– Вот и посплю. – Щеплю кошкой. – Рядышком. Отпусти, а?

– Ну уж нет! – категорично и упрямо. – Мне и так сподручно. Так что не вертись. Спи уже, егоза.

Не знаю, как он это делает. Вроде разумом и понимаю – посторонний мужчина. Еще и перевертыш. В таких силы отбавляй, да и хотелок тоже. Знаем мы друг друга от силы два дня. Тут волей-неволей к Чернозару побольше-побольше доверья будет!

Да только сижу на его коленях, пререкаемся, как заядлые муж и жена, и понимаю, что слезы давно обсохли. И вся истерика ушла, оставив за собой горькое ощущение беспомощности. Была тонкая грань в его наглости, которая не позволяла оскорбиться.

Вроде и усадил на своих коленях, да не отпускает. Да только к себе прижимает и своим теплом окутывает.

– Спи уже!

Фырчит устало и повелительно, широкой ладонью прижав мою голову к своему плечу.

– Завтра будет новый день. А пока я постерегу твой сон.

Глупо всё это. Но я поймала себя на мысли, что кроме него мне и некому верить.

Глава 8

Черный маг спал спокойно, не шелохнувшись, будто умер. Едва ли было заметно, как поднималась грудная клетка при каждом вдохе и совсем немного отпускалась при выдохе. Но меня не проведешь. Протянув ладонь аккурат напротив шеи, я сжал гортань ровно в тот момент, когда он попытался открыть глаза.

Тьма укутала меня плотным куполом. Она защищала своего хозяина, но и моя зверинная сущность была готова вырваться наружу. Вряд ли бы он это пережил. И, к моему глубочайшему сожаленью, должен был мне этот паршивец быть живым.

– Замри на месте, чародей… А то дерну рукой, и башка оторвется от туловища.

– Не дернешь…

Говорит спокойно, и тьма отпускает меня. Перестает кусать, отступает чуть поодаль и зубоскалит оттуда. Якобы обещая мне жестокое мщение.

– Благодари Наталку, чернокнижник, иначе бы на ленточки порвал.

– Не будь она, и тебя бы уже дожали черви.

Ощетинился он, скалясь на меня. Стоило мне больших усилий сдержать руки на месте. Да не вздрогнуть, а вместе с этим и свернуть его поганную шею. Он был прав. Не назови меня черноокая своим мужем, никто не знает, как бы все обернулось.

Я здорово сглупил. Не подумал, что за этими сморчками в лохмотьях могут стоять матерные наемники, вот и поплатился.

И все же не настолько моя черноокая дорога этому уродцу, раз он довел ее до слез.

– Собрался бежать, медведь? Что ж медлишь со мной? Дерни шею на бок и уноси ноги с молодкой.

Фырчит он с насмешкой мне в лицо. И так охота отправить его к предкам, а с другой стороны, другие чувства меня сейчас гложат. Прям душат!

– Какие дела у вас с Наталкой были?

Спрашиваю тихо, а у самого в ушах набатом эхо отбивается. Боги, Третьяк! Да ради всего святого, ты ее от силы пять ночей знаешь! А черноокая уже под кожу пролезла.

Этакая простенькая, отчаянная, правильная и при этом добрая. Только грустная она завсегда. Глянешь в огромные, словно озера, очи, и утопиться охота от столько печали.

– Неужто она не сказала?

Притворно ужаснулся чернявый, и я сильнее стиснул в тисках его шею.

– Ррр, отвечай!

Рыкнул на него, ощущая, что что-то внутри сжалось. Да сколько баб были подо мной! Скольких ласкал, сколько ласкали меня, да не за одной так сильно не хотелось убивать.

И не то что сам я, а зверь внутри скалится и урчит, стоит ему почуять этот пронзительный запах еловых лап, исходящий от этих смоляных косах.

– Успокойся… медведь. – Сглотнул он, жадно черпая воздух, когда я немного разжал руки. – Воевали мы вместе, пока меня не списали.

Значит, все-таки воевала. Горечью на языке отозвалась эта истинна. Что-то подобное надо было ожидать, мы и с Миром такое предполагали. Да только не мог я представить эту хрупкую, словно младая лоза, девчонку в гуще кровопролитных боев. Она же совсем юна, сколько ей весен? Семнадцать? Восемнадцать?

– Что ты вчера ей наговорил?

– Наши это дела…

– Нет у тебя с ней никаких "дел".

Черные глаза чародея блеснули в свете полной луны, что-то больное мелькнуло на их дне. Но, поджав тонкие губы, он глянул мимо меня.

– Фронтовых друзей вспоминали.

– Погибших?

Руки сами отпустили его шею, отпустившись задом возле его лежака, я растерянно провел по своим волосам.

Своих вспомнил. Кто, умирая, держали мою руку, кого так хотелось дотащить до своих с линии боя. Кому обещал, что все у нас будет. Что вернемся к мамкам, что женимся на самых видных молодках, что каждый своего первенца на руки возьмет. А там, когда глянешь, стеклянные глаза и застывшая улыбка на устах, по которым течет тонкая струйка крови.

Чародей встал с лежака и глянул на меня украдкой.

– Уведи ее отсюда, медведь. Уведи…

– По чьей воле души невинные отбираете, чародей? Небось наемники вы.

– Думаешь, самый умный, а? Брат вождя беров?

– Как прознал? – Фыркнул я с недовольством. Аль знает он, чьих кровей я буду, и так просто отпускает, то и вправду дело в Наталке. Уж больно дорого стоит моя шкура среди его братьев по ремеслу.

– Уж это мои заботы, бер.

– Выходит, среди твоих палачей найдется и моей масти рожа.

– Зачем тебе это знать, бер? – устало выдыхает, как старец, утерявший все краски жизни. – Забирай жену, уведи в свой далекий край. Настругай ей малышню и живи. А если вдруг надумаешь Наталке чего плохо сделать. Так помни, найду и шкуру спущу.

Эх, хотелось бы мне поступить, как он говорит. Да только…

– Непотребным делом ты занимаешься. Невинные души губите.

– Ой, да перестань, бер. Меньше ты зарезал, что ли?

Высокомерно закатал глаза к темному небу колдун. Мы говорили шепотом, но в его голосе отчетливо звенела не насмешка.

– Не будь мы, то такие вот мрази, что к вам пристали, будут губить всё, до чего дотянутся.

– Есть князь…

Начал было я. Но меня жестоко перебили.

– Князь в своих хоромах правит. Его жестокий норов да тяжелый кнут не доходят до местных зарвавшихся бояр.

– А вы, стало быть, по справедливее его будете?

Загибаю бровь. Но тот режет словом, не давая мне договорить.

– Не лезь, перевертыш, не в свои дела. Я вас отпускаю. Преследовать вас не будут.

– Речь идет о Семигрешнике?

Вспоминаю я обрывки разговора, что дошли до моих ушей, когда явился тот самый «разбойничий князь» местного разлива.

Колдун вздрагивает, когда имя призрачного князя наемнического дела покидает мои уста. Отпускает костлявую руку мне на плечо и сжимает.

– Уходи, медведь. Забирай ее и уходи. А то, что слышал, позабудь.

– Ты же понимаешь, что рано или поздно карающая рука князя явится за вами?

Смотрю на него и пытаюсь вразумить. Только знание, что мы оба побывали на одной войне, делает этого парня мне ближе по сердцу. Из одной дыры вырвались, опаленные одной болью.

Но он упрямо качает головой.

– Наталка мне дорога. Увези ее. Подальше. В ваш оборотничий край. А остальное… оставьте позади.

– Не дело это.

Мотаю я головой. Но и поделать ничего не могу. В одном он прав, не могу я влезать в дела людские.

Долго рассуждать не позволяет хриплый голос чуть поодаль.

– Черный, мне еще долго делать вид, что я глухой да вас не слышу?

Узнаю голос. Принюхиваюсь. Кровью от него несет, травами и… Наталкой. Вспоминаю говор остальных наемниках, что их командира чернявая целительница лишила сознания. Видать его.

– Ворон, они уходят.

Тот же, не подымаясь с лежака, хмуро фыркнул.

– Нам целительница не помешает.

– Она не останется здесь! – жестко пресек своего собрата колдун. – Уйдет с мужем. И мы с тобой ничего не видали, понял, Ворон?!

Задавил он холодным голосом.

– Понял.

Ответил тот недовольно и не сразу.

– Пошел прочь, медведь. И гляди мне, обидишь ее, прокляну!

– Не боись.

Фыркнул я уверенно в своих словах. И поднялся на ноги. В противовес людской молве о медвежьей неуклюжести, я покидал лагерь тише ветра.

А когда почуял за спиной тихий шорох, то его услышал и колдун. Оттого и строго спросил:

– Ворон?

– Мне отлить надобно.

Но он догнал меня уже около оврага, где я оставил Мирона и черноокую.

– Сдается мне, что шибко далеко ты заходишь, раз до ветру захотелось. Дотерпишь?

Фырчу под нос, чуя позади себя хруст под ногами Ворона.

– Понять я не могу, зачем она наврала, что жена тебе.

– Затем, что жена!

– Не-е-е-е, бер, не жена. Запах от нее младой идет, неискушенный. Невинный. Нетронутая она. Выходит, ничья?

– Погодь, – внезапно до меня доходит. Раз он почуял за ней сладкий запах невинности, то он перевертыш. Небось тот самый, что меня… – Ты бер?