Текст книги "Черноокая печаль (СИ)"

Автор книги: Зарина Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Влас? Не помню. Ничего не помню. Только страх и боль горят в груди.

– Ведома тебе эта девка, Влас?

Прогромил голос моего спасителя над нашими головами, и я сжалась в комок от страха, обхватив колени руками. Но внезапно мягкая ткань окружила меня со всех сторон, кто-то заботливо укрыл меня плащом, от которого несло дымом костра и лошадьми. Но я плотно обхватила концы, прикрываясь призрачной завесой от мужских глаз.

– Да, ратник. Это целительницей в моем полку была, пока меня к вам не отправили. Очень хорошая целительница, не раз от смерти спасла. Я уж думал, сгинули они все у земель оборотней…

– Да какая целительница, гулена она!

Фыркнули одновременно голоса моих похитителей. Я аж вздрогнула от этих слов. С трудом взяв себя в руки, распахнула прилипшие друг от друга от слез ресницы.

– Замолкни, оба!

Рявкнул властно высокий дядька с светлой бородой и аккуратными усами. Размером он был с гору, на плечах кольчуга, на бедре длинный меч.

Хмуро глянув на своих подопечных, а потом на меня, он хмуро поинтересовался:

– Отвечай правду, девка, добровольно с ними пошла?

– Н-н-н… – слова застряли в горле, но я яростно замотала головой.

– Вот оно как. – Он недовольно нахмурил густые брови и снова пристально осмотрел меня. – И, стало быть, целительница – ты?

Я снова закивала, и, больше не удостоив меня и взглядом, он развернулся к своим людям.

– Э-э-э, ратник, ты чего это?

Мощная оплеуха досталась первому, а вот второй не выдержал кулак своего командира и рухнул на грязную землю.

– До Белоярска вы в ответе за скот у крайних телег. Никакой медовухи и коней, пешком пойдете в конце отряда.

– За что, ратник?

Проскулил тот, что на земле.

– За то, что мой приказ нарушили. За то, что плевать хотели на слово нашего князя. За то, что слабую снасильничать хотели, оттого что вы сильные! А теперь прочь с глаз моих долой, пока я вас не придушил!

Я обычно барышня не из впечатлительных. Войну прошла, солдат по частям собирала. Кровищи навидалась. А тут как будто лопнула последняя надежда, и мое тело обессиленно скользнуло в омут небытия. Лишь крепкие мужские руки успели ухватить мою голову до того, как я приложилась ею об землю.

Дорогие мои читатели! Вторая книга цикла обещает быть не менее эмоциональной и интересной. Я по-прежнему с нетерпением жду ваши комментарии и звездочки. Надеюсь, история придется нам всем по вкусу.

Ваша З.С.

Глава 2

– Да точно она целительница?

– Помнишь, ваш целитель как мой шрам на брюхе увидал, так ужаснулся, как я еще дышу?

– Ну так и я вопросом задался. Там уже тебя не стежок, а настоящая паутина из шрамов на весь живот. Как живым оказался, черт пойми.

– Благодаря ей и остался. Была в том полку еще одна целительница, седой ее прозвали. Красивая такая, как сама Зима. Ну так она мне рану пришила, а Наталка потом доходила.

– Как это доходила?

– А вот так! Мне потом один целитель сказал, что таких раненых сразу «сладкой смертью» опивают. Чтоб не мучились. Рану можно и зашить, да только раненный быстрее от боли, чем от нее самой, окаянной, помирает. Наталка может боли лишить и заразу остановить. Две седмицы около меня стояла. Я тогда почти в Навь ушел, а они меня лбе вытянули.

– М-да, у девки тот еще норов.

– Оно и понятно, до последнего от этих охламонов отбивалась. Слыхай, Влас, а чего ты ее спросил: «Живая ты?», с чего это взял, что мертва?

– Ну так… понравилась мне сильно беловолоска та. Думал, после войны отыщу ее, сосватаю. Да только односилчанин мой из того полка. Сказал, воевода вроде собрался их продать печенегам, а когда князь по его душенку явился, так он всех убил, да бы беду от себя отвести. Да не отвел, князь Назар его там при всех на куски и порубал.

– Ох, да что бы его злые духи в Нави терзали. Орут они все, что лютый у нас князюшка, да только с таким отребьем только так и надобно. Больше никак. Чего молчишь, ратник?

– Да слыхал я про эту седую целительницу. Братец у меня в полку Драгомира ратником служил, брали Солянку вместе. Говорил, чудная девка с белыми волосами ему ногу спасла. Их-то целитель собрался резать, а та помешала. Говорил, юная совсем.

– М-да, вот оно так и бывает. Они спасают, а потом их свои же… Ох, и набежало отребье на нашей земле, Святослав. Прям страшно глядеть.

– Так-то оно так, старик. Расплодились твари, пока мы воевали. Ну ничего, вернемся по домам, вмиг всех сучьех детей придавим. Ну как ты там, девица? Давно ли проснулась?

Давно, и разговор их успела услышать. И согреться у костра, обмотанная чужим плащом. До сих пор не вериться, что спаслась от страшной участи. А с другой стороны, уже ни во что не верю.

– Вот, дочка, держи-ка. Молоко это с медом. Попей. Я, конечно, не целитель, но по жизни знаю – успокаивает.

Невысокий, широкоплечий дед с густой бородой протянул мне деревянную плошку. Светлые стенки которой еще отдавали теплотой. Приняв угощение, я робко кивнула старику, устроив плошку себе на коленях.

Вокруг костра расположились на подстилках из ели трое мужчин. Тот самый младой светловолосый юныша, что меня прознал. Грубый ратник, что спас слева, и вот этот добрый дед. Глянув вокруг, я увидала еще не меньше двух дюжин костров. Большая дружина.

– Ты пей-пей, пока оно теплое. У местных выменяли молоко на трофеи. Ну и жадный люд в ваших местах.

Проговорил дед, бросив в костер еще пару веток. Я поморщилась об упоминание своих односельчан. Твари.

Злые мысли, как уголь, все заляпывают, к чему притрагиваются, лучше их выкинуть из головы.

Так говорила Матриша. И словно почуяв присутствие боевой подруги, я скинула со своих плеч все, что о них думаю, и все проклятия. Пускай их Перун рассудит да Сварог.

Глотнула молока, и в горле вмиг потеплело. Сделала еще один глоточек, и внутри вроде все принялось оживать. Тело перестало казаться замороженной глыбой. Я снова чуяла себя живой. С презрением морщась от синяков и ударов, оставленных мне насильниками.

Отыскав взглядом того самого юннышу, что спас меня, уставилась на точечные черты лица. Светлую бородку да тонкие усы. Да только ничего припомнить не смогла.

– Не помнишь меня?

С грустной улыбкой спросил он у меня, и я честно мотнула головой. Он же преданно глянул на меня, как будто желал рассмотреть насквозь.

– А я тебя и Снежинку никогда не забуду. Как она меня шила на живую. И твой голос. Ты уговаривала меня дышать во сне. А я просил не отпускать меня. Стыдно признаться, а страшно было помирать.

– Не стыд это. – спокойно молвил ратник, высокий мужчина, отчего напоминал мне кузнеца. Крупные ладони, а лицо будто из дерева вырезано. Вроде бы и суровый, да только справедливый, что ли? Такие зачастую гибнут первыми на войне, не умеют прикрываться другими. – Боги нам на то жизнь и дали, дабы мы ее достойно прожили. Сделали что-то достойное, хорошее. Каждый должен делать то, ради чего родился. Мы – защищать, она – исцелять. Так что ты на нас, девка, не серчай. Одно не могу понять, с чего эти охламоны тебя гуленой нарекли? Не могли найти легкую на подол бабу, что ли?

– Меня и вправду подстилкой в селе называют. Как и всех вернувшихся с фронта целительниц.

Неожиданно хрипло проговорила я, не отводя взгляда от белой жирной сеточки на молоке.

– Не понял…

Грубо фыркнул ратник, но старец поспешил его осадить.

– Ты погодь кипятиться, Святославушка.

– Да чего она городит, Макар?!

– Похоже, правду и городит, – старик поскреб бороду, прищурился. – Не от нее первой я подобное слышу. С Микулей вчера у придорожья разминулся, так он сказал, в их городе пять девок век свой укоротили. Довели молодок спленицы.

– И мне мать писала, что о целительницах дурная молва ходит в селе.

Поджала губы тот самый светловолосый, и ратник лишь недовольно сжал кулаки.

– Как пить дать, бабы воду мутят. Вот ведь сучье племя… Ты уж звиняй, Наталка.

Я и бровью не повела, молча продолжила пить свое молоко. А еще думать. Да, думать мне определенно надо было, а еще тикать отсюда. Не будет мне места в родном селе. Тесно мне будет там с теми, кто молча отвернулся от моей беды и помоями обливает.

Ой тесно.

Уходить мне отсюда надо.

– И стало быть, и тебя тоже поласкают, девонька?

С сочуствием глянул на меня старик. Я молча опустила глаза, продолжая пить молоко.

– А семья твоя что? Неужто молча терпит?

– Замуж они меня собрались выдавать, за вашего годка (имеется в виду за вашего одногодку).

– Разума они что ли лишились? – выругался рядом воевода и сморщился. – Совсем уже люд простой страх потерял и перед богами, и перед князем?!

– Не пойму, зачем клеветать, вы же нам там жизнь спасали. Вы герои. Да на вас молиться надо.

Фыркнул с досадой этот самый Влас, а у меня неожиданно смешок вырвался горький. Я бы поплакала, да слезы мои иссякли. Наплакалась за себя, родимую, за клевету, за смерти подружек, за непонимание, за то, что чуть не снасильничали. Не осталось больше слез.

– Потому что народ дурной и злой. Ненавидят друг дружку и кусают, как есть возможность. Потому что глупые ослы, любят почесать языком.

Спокойно проговорил воевода и растерянно провел рукой по своим светлым волосам.

– Эх, девка, ну и выпало тебе доля не из легких. Даже не знаю, чем тебе подсобить. Чего надумала делать?

На дне плошки осталось совсем ничего молока, вытерев губы рукавом, я неожиданно для себя поняла. Домой не вернусь. Ни за какие коврижки, хватит и шести лун моих мучений.

Аль такой слух пошел, рано или поздно кто и снасильничает.

– К боевой подруге уеду. Она мне как старшая сестра. Примет. А там уже видно будет.

– А где живет она, знаешь?

– Знаю. – Киваю и выпиваю последние капельки сладкого угощения, что уже успел остыть. – В Белоярске, около молочного моря.

Мужчины переглянулись. Ратник задумчиво потер висок.

– Мы, девонька, в Старогорие путь держим. Через два дня будем в Калининой роще, оттуда по северному тракту около десяти ночей путь до Белоярске. Уверена, что сама дойдешь? Путь неблизкий. А в дороге много чего случиться может.

– Нет у меня теперь другой дороги. – тихо шепнула я. – Вы только меня до роще с собой возьмите, а дальше я уж как-то сама.

Ратник не сказал ни да ни нет. На ночлег меня устроили с дедом Макаром. Тот выдал мне теплую куртку и вязанный свитер, похвастался, что подарок от внучки. А еще добротные сапоги. Ну и что, что мужские, мне подошли.

Обошелся он со мной как с родной дочерью. И у меня в душе от этого потеплело.

Да только глаз я и не смогла сомкнуть до утра. Все гадала, возьмет меня ратник в путь аль вернет домой.

Ответа я так и не дождалась, так как с первой зарей меня разбудил дед Макар.

– Наталка, а ну, девка, подсоби-ка нам. Двое наших орлов совсем плохи, рвет их кровью.

Поднявшись быстрее, я даже не умылась и косу не переплела. Сразу побежала за дедом.

Двое молодых молодцев и вправду нашлись в одной из телег с боку. Пятна на земле отдавали краснотой, видать, это то, чем их рвало. Поморщившись, я двинулась к ним.

– А ваш лекарь где?

– Так в увольнение он. В Старогорее нас дожидается. Женушка его родила, вот ратник и отпустил. Что с ними, Наталка?

– Плохо с ними. Траванулись, видать, чем-то еще и горло повредили. Воду теплую тащите да травы, что имеются…

****

– Третьяк, твою ж медвежью мать за лапу!? Ну какого северного оленя ты опять поперся, я тебя спрашиваю?!

– А вот мать трогать не надо.

– Да простит меня, конечно, тетя Власта! Но умудрилась же она родить такую идиотину, как ты!

– Ой, да хватит кудахтать, Мирон. – Недовольно отмахиваюсь от медведя. – Всё будет как в мёде! Это я тебе обещаю.

– В меде будешь ты, Третьяк, подвешенный на дерево жопой кверху, прямо возле улья с дикими пчелами. – Мстительно вещает собрат, наступая на меня. – И зная тутушку Власту, рядом с тобой буду голышом, обмазанный медом, висеть и я!

Не то чтобы слова Мирона не могли быть правдой. Матушка местами может вспылить, это да. Но в самом-то деле нечего ей лезть в мужские дела правления.

В конце концов, вождь клана мой брат, а я его правая лапа. И вообще, сказал я, что достану это железо! Значит, достану. Или не звать меня Третьяк Стальная Лапа!

– Да будет тебе скулить, Макар. – Откинувшись спиной на выбеленные стены в выделенной нам комнате на постоялом дворе, я хмуро глянул на товарища. – Мы же быстро метнемся в Белоярск и обратно в лес. Ну должен же я узреть кузнеца, что такое диво промышляет!

– Боги, – друг закатил глаза к небу, а потом глянул на меня. – Надо оно тебе, как зайцу второй хвост! Да и потом, война почти кончилась, одолели мы этих тварей. О мирной жизни думать надобно. Мать твоя спит и видит, как бы вы с братьями женились. А вы…

– Вот хватит мне тут мед в уши лить! Чего ты за мной хвостом увязался, раз такой правильный? Женился бы селений, и всё!

– Третьяк…

– Не трещи, как трещотка, брат. Аль хочешь мне в дороге тылом и помощью надежной быть, тогда пойдем. А если уж пришел мне уши промывать, так не серчай. Да только чесал бы обратно в селение.

– Вот всегда так с тобой… Уж признайся, по бабам тебе охота.

– А то тебе нет?

Поддел я его, и тот демонстративно повернулся ко мне «тылом», скрестив руки на массивной груди.

– От человеческих баб много проблем. И верными они быть не умеют.

– А наши так мастерицы в этом нелегком деле. Ты только напомни-ка мне, в начале семицы Блажена кувыркается с Вьюном, в конце с Добрыней, а с тобой когда успевает?

– Да пошел ты!

Фырчит он гневно, но не обижается. Сам ведь знает, что правда. У медведиц и волчиц куда более больше прав, чем у человечек.

– Так я всегда рад. – Хмыкаю ему в ответ, покидая комнату. А за спиной слышу ворчание друга.

– Попадем мы с тобой, Третьяк, как пить дать попадем.

И надувается недовольно Мирон. А я хмыкаю себе под нос. Все равно за мной увяжется. Мы же с ним не разлей вода. Да и потом, упрямый я. Если чего в голову взбрело, то уже не вытресишь. Братья привыкли. А мать… А она нет. Оттого, что упрямство я у нее чуть ли не через материнское молоко впитал.

Эх, видел бы кто эти изящные клинки этого мастера. Просто красотень такая. Оттого мне надо быстрее Назара добраться до кузнеца этого и в свои лапки его забрать. Белым и черным волкам сейчас не до нас. Серым тем паче, они куда более далече. Так что соперник у меня один.

А у Назарки глаз-то наметан на ценные камушки-то.

Мне лишь однажды повезло подержать в руках такой клинок. Легкий как перышко, острый как наточенное стекло. И красиво, черт подери! Видать, сам Сварог этого умельца благословил.

Да и вообще у людишек много чего интересного можно найти. К примеру, бабы. А они у них заглядение как чудны.

Медведиц по природе меньше рождается. А еще они жуть как избалованы. Чуют власть, заразы. Нет, под матушкиной лапой не забалуешь. Но это еще не значит, что они тушуются плести свои интриги. Да и волна чумы многих скосила лет этак десять назад. И детишек, и в особенности самок. Еще и с характером девки наши. То хочу, то не хочу…

А вот людские бабы мягкие и покорные. Заласкают, накормят… Прям ух! Нежненькие такие. Да, здесь куда более по нраву, чем в родных краях. Там-то точно не загуляешь.

А тут-то к ласке каждая готова. Поговаривают, что людские мужи часто бьют своих благоверных. Странное это дело. У нас, телесные наказания за особо страшные нарушения. А так, лишь потому что просто захотелось… Скорее она огреет сковородкой в те самые дниб потому как просто захотелось!

Неспешно спускаясь вниз по лестнице, с легким предвкушением вспоминая широкие, пышные богатства подавальщицы, что нас обслуживала с Мироном вечером.

Хороша бесовка… Я бы такую на сеновале помял. Тем более, что она так глазками в мою сторону стреляла, что аж…

– Микуля, не тронь, молю богами!!!!

Быстрее инстинктивно, чем осознано, я ухватил за шкирку мужика с занесеным кулаком над бабой и как шмякнул того об стену, он мигом протрезвел.

– Микулечка… Родной… Не гуляла я… Верная тебе. Правду тебе говорю… Разродиться на днях должна…

Довольно молодая молодка придерживала с трудом большой такой живот и все давилась слезами.

– Подстилка!!! – Рявкнул тот пьяно и, ухватившись за стол, с трудом встал на ноги. – Феврония же повитуха она все посчитала мне… Все сказал… Все… Ах ты ж га…

– Аааа!!!!

Внезапный вскрик молодки заставил и меня, и мужика вздрогнуть. Ухватившись за косяк двери до побеления пальцев, светловолосая что есть силы закричала. Тихий звук стекающей воды привлек мое внимание, под подолом платья вскоро собралась лужа. С подозрительно красным оттенком.

Я, конечно, мало родящих баб на своем веку угледел, но, кажись мне, не такого цвета должны быть воды.

– Ааааа!

– Ты чего, Ляль?

– А-а-а-а!

– Ты чего, Ляль?

Глупо хлопая глазами, он уставился на нее, будто корни пустив к месту. Сидит, глазами хлопает, будто не он в этом виноватый!

– Ты…

– Ааааа!

– Рожает она, идритить твою налево!

Не выдержал да рявкнул я, зарядив ему затрещину, да с силой просчитался, и мужика, кажись, отрубило. Вот те на…

– Ма-мо-чка…

Завыла белугой молодка, осев на колени и тяжело дыша. По щекам текли слезы, морщась от боли, она глянула на меня с мольбой.

– Молю…пожалуйста…сделай…целителя…позови…

– Ох, едрена вошь!

Тихо выругался я и подбежал к ней. За спиной заскрипели половицы на лестнице. А вот и Мироша, чтоб ему икалось, накаркал, сволочь, с утра пораньше!

– Чего тут у вас ор да стоны?!

И чуть не споткнулся об тушку этого пьянчужки. На меня поднимает выпученные глазища, будто виной всему я. А мне звереть охота, да нельзя. Молодка в схватках хватает меня за руки и не отпускает.

– Аааааа!

– Рожает она, не видишь?!

– А от кого?

– Ты пришибленный, черт возьми?! – сдают у меня терпения и спокойствия. – От него.

Качаю головой на бессознательно валявшегося на полу мужика.

– Целителя найди. Быстро.

– Щас.

И убежал. А меня оставил с болезненно орущей бабой. А она уже скулит от боли, меня ногтями за плечо ухватила и как завыла.

– Ма-мо-чка!!!!!

Ух ты ж черт… И я вроде не трус. Воевал. Охотился. А тут бы с удовольствием убежал вслед за Мирошей. А то и грохнулся в обморок за этим козлом. Но кто меня отпустит?

Будто учуяв мои малодушные мысли, роженица хватает меня покрепче. И я готов орать вместе с ней.

– Ты это потерпи.

Прошу ее, а она с болью орет. Ненавистно так.

– Ненавижу мужиков!!! Все ваше кобелиное племя!

Опровергнуть ее слова язык не поворачивается. Чего уж там, заслужили.

– Вот она!

В залу врывается Мирон с женской фигурой, укутанной в добротный военный плащ. Потянув узелки на груди, незнакомка сбрасывает вещь с плеч и отпускается рядом со мной на колени перед светловолосой.

– Какой срок?

– Восемь лун и две семицы… Ааа!!!

С надрывом прошептала бедняжка, не отпуская моей руки. А я вот недоверчиво так уставился на поветуху эту. Молодая совсем, зеленая. Дите, одним словом. Куда ей роды принимать?!

– Чего ж ты, сестренка, еще две семицы не дотерпела?

С легким укором поинтересовалась чернявая, раздвигая роженице колени и устроившись меж них.

– Мужу… свекровь… накапала, что не от него дитяяя! Ааааа!

– Слышь, а ты точно поветуха?

Фыркнул я на девку, не утерпев. И меня в тот же миг полоснули холодным взглядом черных очей.

– Нет. Я целитель.

Сказала ровно, без шуток. Но язык-то мой снова не утерпел.

– Не похоже что-то. Точно целительской науке обучена?

Прищурился, подавшись вперед, а она на меня как посмотрит. И уста тонкие в издевательской улыбке надломит.

– А ты точно не желаешь самому принять роды?

– Я?

Подавился воздухом, и крепкая хватка роженицы лишь усилилась на моем предплечье. Все мое любопытство улетучилось молниесно.

– Да нет. Ты целительница, тебе роды и принимать.

Бодро проговорил и давай соскребать с себя стальную лапищу рожающей. А фиг тебе, Третьяк! Не успел я избавиться от одной женской руки, как меня за другой локоть ухватила другая.

– А куда ты это намылился, папаша? Держи ее давай за руку! И воды мне теплой приташите, да ткани чистой! Про самогону не забудьте.

Последнее уже прилетело Мирону.

– Да не отец я дитя. – раздраженно повел плечом, опять подрываясь на ноги. – Вот он, – ткнул подбородком на эту скотину, – отдыхает!

А она и не глянула, задрала юбку роженицы и принялась там что-то колдовать. Благо хоть не обнажив все женские прелести, а то я бы не выдержал. Впечатлительный я у матушки медвежонок.

– Так я пошел.

– А ну стоять!!!

– Аааа!

Рявкнули обе. Я растерялся, и крепкая рука снова ухватила меня за запястье. Да откуда в ней столько силищи?! Хрупкая на вид.

– Тебя как звать-то?

– Меня Третьяк. – резво отрапортовал я, за что получил очередной острый взгляд. Злюка прям какая-то.

– Не тебя, дуралей.

– Ляля… – прохрипела на выдохе роженица. Мне аж жаль ее стало. Пока она снова не сжала мою руку до хруста. – Аааа!

– Что ж, Лялька, поработать тебе сейчас придется. Ты главное не бойся и дыши, поняла меня? Вот и умница. Дыши и когда я скажу попробуй ребеночка вытолкнуть. Ну-ка вдох-выдох, вдох-выдох, вдох. Тужься!

– Ааааа!

Тут как раз прибежал и Мирон, с еще парой мужиков. Кажется, они работают на этом постоялом дворе, и подавальщица грудастая замелькала за их спинами. Ну наконец-то, меня спасут!

– Вот тут всё… что велели принести.

Шепнула боязливо один из них и поставил всё по правую руку от черноокой целительницы.

– Хорошо. Уберите всех отсюда, чтобы не мельтешили пару часов по таверне.

– Поняли.

Фыркнул мужик, да только так и прирос к месту. Пока она не фыркнула громко на них.

– Брысь!!!

Все рванули на выход, и я за ними, но меня опять жестоко осадили задом на пол.

– Куда?!

Рявкнули девки хором.

Рубаха затрещала по швам под хваткой этой Ляльки. Валес, неужто дочь кузнеца?! Или медведи потоптались в ее предках?

– Мирош?!

Шепнул я умоляюще другу, узрев его вихрастую русую голову у дверного проема. Тот лишь обнадеживающе на меня глянул, да шепнул губами: «Держись, брат!».

Вот ведь гад, а?!

– Аааааа?!

– Тужься!

– Давай, Лялька! Не спи, ты нужна своему ребенку! Давай, милая, еще немножечко.

– Не могу больше!!!!

Плакала светловолосая, и я рядом с ней тяжко сглотнул. Да чего же паршивое чувство – сидеть и ничем не быть в состоянии помочь.

От вселенской обиды и беспомощности я потянулся ногой по полу и шмякнул носком сапог ее муженька по ребрам. И еще раз. Падлюка, довел бедняжку. И в обморок упал, сволочь!

Внезапно хватка на моей руке ослабла, больные стоны прекратились. Что-то неспокойное засвербило внутри, скосив взгляд на Ляльку, я узрел ее спящую.

А всё так должно быть?!

– Лялька?! Не смей спать! Слышишь меня? Дитя задыхается в тебе! Проснись!!!

Рявкнула целительница, и меня как будто кипятком ошпарило. Схватив светловолосую за плечо, я не щадя сил потряс и даже слегка похлопал по щекам.

– Ляля, ты чего удумала?! Просыпайся?!

– Аааааа… – прохныкала она от боли, и по щечкам поползли по-детски крупные горошины слез. – Оставьте меня в поооокое… не…могу…я…не могу. Устала…спать…хочу…спать…

Да мать моя, ведьмедица! Как это спать?!

У меня у самого поджилки трясутся, а ей спать хочется. И главное, что светлые ресницы и вправду начали смыкаться.

Пока я недоуменно хлопал глазами, не понимая, что сделать. Но отчаянно слыша, как сердце младенца учащает биение, как при удушье, повитуха подползла к голове Ляльки.

Прижала окровавленные пальцы той к виску и заговорила тихо и ласково, как мать к ребенку.

– Нет, милая, ты можешь. Можешь. Чувствуешь, силы появляются. Льются горячими ручейками. Ну же… еще немного осталось. Давай, золотка, поднапрячься. Тужься. Еще раз.

И дивное дело, Лялька открыла помутневшие от боли глаза и, несмотря на капельки пота, скатившиеся по лбу и слезы по щекам, неожиданно твердо прохрипела.

– Да… я смогу… Я… Аааааа!

– Еще раз, Лялька!

И та упрямо продолжила.

– И еще раз.

Детский крик младенца озарил пространство. Облегченный вздох покинул мои легкие. Да, слава тебе, Валес!

Достав нож из-за пояса, целительница макнула лезвие в кувшин с самогоном и перерезала пуповину. Окрававленный комок принялся дрыгать крохотными ножками и ручками в воздухе. Мелочь такая, да крикливая.

Ополоснув дитя в теплой воде, черноокая ловко обернула того в пеленку.

– Кто? Кто у меня?

Глотая слезы, совершенно бессильно прошептала Лялька.

– Мальчик.

Шепнула целительница, устроив сверток ей на грудь. Наконец мою лапищу отпустили, и я задом пополз назад. Не удержался, глянув в прорезь свертка на новорожденного. Мелький такой, сморщенный, а столько боли и шуму натворил. Дай боги, не в батьку своего пошел.

– Позови кого из местных баб. – устало проговорила целительница, омывая руки в самогоне. – Ее надо омыть и привести в порядок. И за дитем кто-то должен присмотреть.

Спорить не стал. А побыстрее унес ноги, пока отпустили. Потому что больные стоны опять раздались за спиной.