Текст книги "Черноокая печаль (СИ)"

Автор книги: Зарина Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24

Так легко со своего места учить другого уму-разуму. Еще легче рассуждать о мирских делах, когда твое брюхо набито, тело отдохнувшее, а сердце еще не испытало сладостных мучений любви и привязанности.

В свое время я отрекся от отца за его слабость. Назвал трусом и слабаком! За то, что он вступил в темную пучину волн реки, утопая вслед за своей человечкой.

Мудрому вождю это ни к чему. Сильному охотнику это не к лицу. А правителю тем паче! Позор и стыд!

Мне совестно сейчас за те слова, что я в сердцах уронил на его поминальный курган. Мучительно ненавистно на самого себя. Так как сам стою над обрывом, готовый сорваться в темную пучину безжалостной реки.

Еще немного… Один шажок. И в моей сволочной душе еще теплится надежда, что боги сочтут все мои добрые дела за жизнь и пустят увидеть любимую. Один разочек, пожалуйста. Я больше от нее ни на шаг! Не отпущу! Ну же…

– Третьяк, не смей!

Едва ли я почувствовал, как крепкая рука ухватила меня за плечо и, не имея сил для маневра, тупо потянула назад. Мы оба свалились в мокрую от росы траву.

– Сволочь такая, помирать вздумал?! Ты права не имеешь, понял?! Мы ее еще не нашли… Не нашли…

– Ее нет… Моей черноокой печали больше нет.

Шепот покинул мои обсохшие за два ветренных дня, что я рыскал по лесу, уста.

– Молчи!!! – медведица беспощадно начала лупить меня по груди, яростно крича в лицо: – Она жива! Живая! Она не могла… Она же ждала тебя… Как та княжна из сказки… С дальних берегов. Ждала тебя любя…

Агнешка давилась рыданьем. В какой-то момент ее руки безвольно повисли вниз, и юная медведица уперла лоб в мое плечо. Заревела еще громче.

– Не могла… Умереть… – слезы крупными горошинами текли по ее ободранным щекам. Все это время она шерстила лес вместе со мной. Не отставая: – Она же… Войну прошла… Ну не могла она… Не могла!!!

Как же мне хотелось верить ее словам. Проникнуться надеждой, на миг прикрыть веки. И забыть паршивую пещеру вандоса, что мы нашли ночью. Пятна свежей крови на стенах, обглоданные человеческие кости. В том смраде предсмертной агоний я чуть не сдох! Не найдя живой мою Наталку. Лишь груду свежих костей. От старческих до молодых!

Эту мразь я порвал на части. Мучительно медленно разрывая засохшие поганое плоть, а потом сжигая. Но, увы, продлить долго мучения тупого демона не удалось.

И я вскоре обрушился в собственную пыточную. Осознавая, что мир лишился моей робкой печальке с крупными очами и угольными косами.

Это моя вина. Моя любовь ее и сгубила. Не женись я на ней. Не приведи в клан… Быть может, она бы дошла до Белоярска, стала женой другому и нарожала бы ему детей. А я… А я решил, что моего имени и слова достаточно, чтобы ее защитить. Недооценил соперника.

А сейчас задаюсь вопросом. Столько лет я защищал этот клан. Себя не щадя. Кровь проливал за этих сук! И ради чего? Моей маленькой девочке здесь не нашлось места.

Агнеша все продолжала плакать, прислонившись к моему плечу. Пожалуй, она единственная душа, которая так прикипела душой к моей печальке. И искренне не принимала то, что Наталки уже нет.

Ухватив молодку за плечи, я доверил путь своим ногам, что наверняка помнили дорогу до родного и теперь такого ненавистного клана.

Как в насмешку моему горю, ночь была лунной и светлой. А у главных врат меня поджидала дружина Доброго с Тихомиром.

Все они выглядели уставшими. Все они эти два дня заглянули под каждый листок в лесу в поисках моей жены. Но я видел лишь предателей. Тех, кто ее не уберег. Тех, кто был здесь, пока меня не было, и позволил этому случиться.

Мое сердце зачернело. Но сил не было даже на ненависть к ним. Ушла моя Наталка, а с ней и все померкло вокруг. Будто тот самый вандос, я перестал чуять что-либо, разве что жажды искусить чужую плоть не было.

– Брат…

Старший поспешил ко мне, тревожно осмотрев с ног до головы, он было хотел обнять за плечо, но я не позволил. Мягко вложил в его руки тихонько рыдающую и лишенную сил Агнешку.

– Позаботься о ней. Совсем плоха.

Свой голос я и не узнавал, он был лишен краски и жизни. Тихий поджал досадливо губы, но ничего не сказал. Подсунув руку под коленки медведицы, поднял ее на руки и унес вглубь аккуратненьких домов.

Добрый открыл было рот, что сказать, но умолк. Все отворачивали головы, стоило столкнуться со мной взглядом.

Рядом безмолвной тенью подошел Мирон, он опустил свою лапу мне на плечо. Я не шелохнулся и даже не глянул на него. Чуть поодаль у крыльца главного дома мелькал голубой подол платья Озары. С опухшими от слез очами она шмыгала носом и баюкала дитя в свертке на руках.

– Третьяк…

– Уведи жену домой, Мирон. Ветренно сегодня. У вас дитя.

– Третьяк… – он снова попытался заговорить, но я холодно процедил, пряча очи от жалостливого взгляда Озары.

– Уведи, я сказал.

Прочеканил со сталью. И бер меня не ослушался. Оставив меня в покое, двинулся к младой жене и дочери. Накрыл плечи нареченной своими ладонями, защищая от ветра, уводя прочь.

Вот и ладно. Мне не нужна их жалость и сочувствие. Мне бы кто провел, из доброты душевной, когтями по горлу. Так, чтобы кровь брызнула, как из подземного ручья. Чтобы долго не мучиться, покинуть этот мир.

Жаль, таких добрых существ вокруг меня не сыскать.

Где-то вдали, словно звон грома, раздался стальной голос вождя на главной площади под нытье и рыдание местных баб.

– Погибших похоронить тихо, и без обряда, надлежащего охотнице. Они подобной чести не заслужили! Оставшихся самок, что участвовали в том балагане, обстричь налысо и отправить на пять весен на послушание в храм Мораны.

– У черных волкадаков? На пять весен-то? – зароптали бабы постарше, но Гром спуску не дал. Жестко их осадил.

– Да! Но прежде всыпать каждой по двадцать плетей!

– Что?

– Да как так?

– Охотницам? Самкам? Будущим матерям?

Народ гудел и недовольствовал. Таких жестких наказаний у нас давно не было.

– Тихо, я сказал! – рявкнул вождь, и все разом умолкли. – Это мое последнее слово! Обезоружить всех охотниц! Отныне вы лишены этой привилегии! И не будь бабами, способными зачать дитя, убил бы каждую на хрен, за то, что вы сотворили с моей невесткой!

Теперь они не были так смелы и дерзки. Повидав смерть собственными очами, смутянки понимали: не самую плохую участь им уготовил бер.

– Добрый! Исполняй наказание!

Бер нерешительно потоптался на месте, вытащив плеть из-за пояса. Бить женщин у нас не принято, даже заслуженно. Особенно перед всеми.

Послышался треск разорванных рубах. Самок подвесили за руки на веревках и обнажили спины. Рыдание обрушилось лавиной на главную площадь. Добрыня и остальные два бера мялись, не спеша приводить наказание в исполнение. Им было жаль Наталку, я не сомневался. Но уважение перед самкой мы все впитали с молоком матери.

Впрочем, наказание все-таки привелось в исполнение. Правда, совершенно не той рукой, коей все ожидали.

– Подержи-ка Желанну, Мирон. – неожиданно сбоку раздался голос Озары. Как и все, они вышли на площадь услышать слово вождя. Бер обескураженно перенял сладко сопевшую малютку на руках, позволив жене шагнуть к столбам позора. Протянув руку Добрыне, она тихо потребовала:

– Уступи кнут, брат.

Тот сглотнул, но послушно вложил кожаную рукаятку в узкую ладонь сестры.

Медведица решительно и громко уточнила у Грома:

– Позволяешь, вождь, исполнить твое слово?

– Позволяю. – Тот мрачно кивнул.

Засвистел кожаный язык кнута в воздухе, и раздался первый душераздирающий стон, что огласил округу.

Второй удар.

Третий.

Четвертый.

Озара била ровно, не щадя.

– Что ж ты творишь, окаянная?! – Вскрикнула в сердцах, размазывая по лицу слезы, мать медведицы, что принимала наказание, яростно и ненавистно рассматривая златокудрую. – Вы же вместе росли! С одной тарелки ели, дрянь такая?!

– Росли вместе, – Кивнула согласно Озара, на миг отпустив плеть вниз. – Только жена Третьяка лечила и спасала, а твоя – невинных угробила. Что творю? То, что ты, Малява, в детстве не сотворила, воспитаю твою дочь! Меня Наталка дважды с Нави вытащила! А вы только туда и толкали. Так будь я проклята, если оставлю ее смерть неотомщенной!

Снова свист хлыста, и по белой спине наказуемой потекли жирные капли крови. От услышанных слов из толпы зевак оторвалась еще одна женщина. Взяв кнут у мужа, она решительно встала за спиной другой наказуемой. Раздался еще один вой, полный мучений. Третьей, как и ожидалось, стала Агнеша.

Ровно двадцать. Не больше, не меньше. Не щадя рук и принимая ненавистный взгляд родни наказуемых. Впрочем, мне не было дела до больных стонов и плача горе-матерей и отцов, мои очи неустанно рассматривали в толпе корень всего зла.

Ту, что сгубила пару дурех, кинула под кнут этих и обрекла на мучительную смерть мою жену.

Завидав мой взгляд, мать оставила свою свиту и шагнула ко мне.

– Третьяк, твое горе…

– Весна.

Шепнул я осевшим грубым голосом, глядя в притворное лицо матери. Медведица сглотнула, стараясь сохранить лицо.

– Что?

– Наталка несла мою дочь… – Сглотнул я через силу. – Весну. Твою внучку! А ты…

– Сын мой, я понимаю твое горе, но нет моей вины!

– Замолкни! – Рявкнул я настолько, что даже плач получивших порку самок угас. Мать поджала губы, пытаясь улыбнуться, но глаза ее бегали. Она хотела прикрыться традициями, но не могла. Не после того, как Гром плюнул на них и высек публично пятерых ее дурных приспешниц.

– Сынок… – Она шагнула ко мне, желая коснуться руки, но я грубо оттолкнул ее ладонь.

– Не сын я тебе больше. – Слова покинули ум так легко, будто давно просились наружу. Пустота заволокла душу. – Перед предками отрекаюсь от тебя и от рода вашего поганого.

Бросил и под всеобщие охи развернулся и покинул площадь. Неинтересно мне наблюдать за чужими стенаниями и болью. Да, вождь совершил ранее неведомую нам дерзость. Одарив по заслугам виновниц. Жаль, что ради этого прежде должна была сгинуть моя душа.

Ноги сами меня принесли в маленький задний двор у кухни. Здесь никого не было в ночи, и, осев, словно брошенный мешок, на крыльцо, я уставился в звездное небо.

– Почему вы ее отняли у меня?

Спросил у богов. Тишина стала мне ответом. Выть хочется. Рвать, метать. И просто разреветься, как дитя. Я сам запутался. Мне жизни больше не хотелось.

– Почему ты не на площади?

Вопрос прозвучал ровно и безцветно, ровно тогда, когда я почуял тонкий аромат каленого железа и горькой рябины за спиной. Гроза бесшумно соскользнула по деревянному полу и осела рядом на крыльцо.

– Там ничего интересного.

Молвила она легко, со скукой в голосе. На миг мы оба замолчали. Пусть эта девка и была чужой, да только в ней не чувствовалась та удушающая жалость, что в остальных. Видеть ее, слышать, чуять и при этом знать, что они ничего не сделали, дабы спасти ее, сдирает с меня шкуру до мяса!

– По дому гуляет молва, что пещеру вандоса вы нашли на южных перевалах. Ближе к землям черных беров и к дубовому лесу.

Я безвольно кивнул.

– В полдня пути от места, где мы видали те следы.

– А скольких деревенских вандос умыкнул?

– Не помню.

– А ты вспомни, Третьяк. – с нажимом молвила медведица.

Черная буря разнеслась внутри меня, поджав уста до крови, я угрожающе прорычал:

– Не тереби мне раны, Гроза. Мне сдохнуть охота, а не разговоры вести!

Впрочем, медведица не впечатлилась моему злобному тону, лишь цокнула языком, подымаясь на ноги.

– Сдохнуть всегда успеется, бер. А вот… – договорить она не успела, сбоку у колодца мелькнула огромная тень. Младой голос бера рассек тишину.

– Пятерых. – Я не сразу узнал парнишку. Кажись, он один из учеников Доброго. Это он и его друг отвечали за мою Наталку. Первый ее сопровождал, пока медведицы его не вырубали, а этот… Кажется, Олег за Озарой присматривал. Юный бер потоптался на месте, виновато уводя от меня взгляд. – Троих мужиков и двух баб.

– Младых аль старых?

Дальше задала вопрос Гроза. Сейчас ее любопытство меня люто раздражало. Как и манера речи медведицы. Непринужденная.

– Старик вроде один… Два младых пастуха. Девку у ручья и бабу, что шла за грибами.

– И всех за одну седмицу?

– Зачем тебе это, Гроза? Что вынюхиваешь?! Что ведомо тебе и не ведомо мне?!

Рявкнул я, резко подымаясь на ноги, и, ухватив медведицу за локоть, грубо встряхнул. Олег рядом нерешительно шагнул в нашу сторону. Но на лице медведицы не промелькнула ни тень страха, она спокойно глядела мне в очи, с мрачной решительностью.

– Я видала в ту ночь, что мы прибыли, как захороняли одну из погибших медведиц.

Молвила она ровно, меня передернуло от отвращения. И все-таки я спросил:

– И?!

– У нее в волосах были ростки оленьего мха.

– Но у нас он не растет. Только к северу, у подножья ледников! – фыркнул недоуменно пострел из дружины Доброго.

– Думается тебе, что это с твоей твари сорвалось?

Свои думы очень медленно начали свой бег в голове.

– Обычно вандос крадет столько, сколько в состоянии сожрать. Тут слишком много жертв для одного. Да и согласись, бер, для того, что ты утром порвали на лоскутки, был слишком прост, чтобы придумать ту засаду, что мы видали в лесу.

– Выходит, их… двое было… – пораженно выдыхает рядом Олег.

Что-то внутри меня дергается. Нет, это не надежда. Это глупое сердце, которое еще верит.

– И этот второй захранился в ледяных пещерах на севере. Аккурат возле северных стай.

Гроза кивнула согласна, потом легким движением пальцев правой руки потерла лоб, задумчиво размышляя вслух.

– Вандосы жрут только «живую плоть», иначе не подпиваются и начинают голодать. А лед и снег вокруг помогает продержаться «жертве» в живых подольше, несмотря на сильные раны.

– Но сейчас почти лето! – фыркнул парнишка. До меня дошло.

– Ледяные пещеры у Ледового океана! Сверху они сейчас разморозились, а вот внутри… – казалось, очертание неизведанного все больше таранило мое нутро, переместив взгляд на медведицу, я злобно на нее рявкнул: – Какого черта ты до сих пор молчала?!

– Знаешь, ты был уж слишком занят своим горем! – не без яда фыркнула она и не зло, но ощутимо пихнула меня в бок. – Давай двигай лапами на север! Быть может, успеем спасти твою красавицу.

Я уже было сорвался с места. Но резко остановился, грозно глянув на девчонку.

– Ты остаешься здесь, Гроза!

– Пока ты такой обиженный и оскорбленный на весь клан, после двух дней изнурительных поисков, ослабленный сам попрешь на вандоса? – не скрывая издевки молвила медведица, а потом как ни в чем не бывало хлопнула меня по плечу: – Конечно, Третьяк, я издалека только посмотрю, как тебя на пару сотен медвежат порвет демон.

– Я…

– Ради всех богов, у нас нет времени!

Она права. У меня нет времени. Плюнув на все и вся, я сорвался с места, переходя на бег, ощущая, как за спиной по моим следам ступает Гроза. Где-то в мозгах щелкнуло, что Олег побежит к Грому все рассказать.

Но меня это не волновало.

Я молился всем богам, да бы предположения Грозы оказались правдивыми, и моя девочка была бы жива.

Глава 25

Холодно.

Безумно хол-лод-дно… Мне кажется, что желудок приклеился к позвоночнику. Легкие болят. Тяжело дышать. Губы покрылись трещинками и ледяной коркой.

Я уже не вздрагиваю, когда слышу подступь демона. Не жмурюсь, когда худощавая тень нависает надо мной, а костлявая ладонь с обсохшей кожей тянется мимо меня, пожирая другого бедолагу.

Предсмертные крики агонии и чавканье твари приводили меня в ужас. Сжимая до боли узлы веревки на собственных запястьях, я, прикрыв ресницы, мысленно повторяла про себя: «Меня найдут… Меня найдут… Третьяк не бросит…» Но время как будто растянулось на вечность. И мои думы в конце концов стали всё мрачнее. Склоняясь к тому, что моя кончина неизбежна. Так не проще самой оборвать свои мучения, не отдаваясь на мучительные растерзания клыков этого вестника бездны?

Прикрыв очи, я с трудом настроилась на собственное тело. Меня то и дело бил озноб и выворачивало от холода. Нащупав тонкую нить, что с шеи тянется по груди вниз, примыкая к сердцу, я мысленно сжала ее до боли. Надо оборвать, и моя смерть будет быстрой и легкой. Без мучений… Надо просто оборвать.

Перед внутренним взором встал образ Третьяка, он широко мне улыбнулся, раскинув руки, готовый обнять и укрыть от всего мира. Но не уберёг… Как жаль, любимый. Как жаль…

Еще пару месяцев назад я спокойно бы шагнула за черту Нави, ни капли не цепляясь за жизнь. Не за что было держаться, не за кого дышать и жить. А сейчас с ненавистью на весь мир вынуждаю себя порвать несчастную нить… Дабы мое маленькое сердце перестало сжиматься и застыло навеки…

Я не хочу его покидать. Не хочу! Не хочу закрывать очи и больше не видеть Третьяка! Но…

Сжимая все сильнее нить, я чувствовала, как начала дрожать сильнее. Не хватило воздуха, я мучительно распахнула израненные уста. Тело в противовес моим действиям желало спасения. Ухватить хотя бы крохи воздуха. Оттянуть смерть еще на мгновение. Хотя бы чуть-чуть…

– Волька, пошли отсюда! Надо альфе донести, что мы логово вандоса нашли. Воль! Вот ведь! Получим же! По самое не хочу!

– Тихо ты… Рюрь! Сам же видал, ушел демон в лес. А тут, быть может, живые…

– Так давай живее в стаю! Скажем нашим! Ну же, Воль! Мороз разозлится не на шутку, когда прознает, что мы сами пролезли!

– Да будет тебе стонать! Мы пока побежим туда-сюда! Вандос вернется и все слопает! Только кости и найдем! А так спасем хотя бы…

Голоса совсем мальчишеские. С легким надрывом то ли от холода, то ли от страха, то ли от взросления. Мне мерещился даже хруст снега под их ногами. Неужто примерещилось? Бывает же такое в особо тяжелую минуту, когда подыхать не хочется, и разум строит видения как на яву.

Но, с другой стороны, почему мальчишки мне мерещатся? А не опытные, матёрые воины-беры, кое-точно спасут? Или же любимый ненаглядный муж?

– Глянь, Рюрь, дева какая…

– Красивая… – сглотнул с придыханием второй. – Смотри, грудь легонько подымается… Не окоченела еще.

– Снимай быстрее, пока душегубец не вернулся! Надо ее в долину донести! Марфа подлечит!

Мне мерещилось, будто двое мальчишек в добротных полушубках подошли ко мне, один по жилистей забрался на плечи второго и острыми зубами отгрыз веревку, что сжимала мои запястья змеиной хваткой.

Словно мешок с мясом я рухнула на горсть снега и костей. Но не была в состоянии даже пискнуть от боли. Я растратила все свои силы и даже не ощущала собственные нити, что тянулись арканом вдоль моих сосудов.

Уже не веря в спасение, я обессиленно сомкнула веки, ощущая призрачное прикосновение пальцев к устам.

Третьяк…

Я так тебя ждала, любимый. Я так ждала…

Но не дождалась, прости.

***

Ужасно чесалось все тело. Казалось, сами сосуды выворачивались от покаливания согретой крови. Я чувствовала, скорее на грани сознания, чужие руки на себе. В мимолетных обрывках памяти.

С меня срывали по лоскуточку одежды, до гола. Потом как обтирали теплой ветошью. Чьи-то голоса раздавались как издали. Незнакомые. Мужской и женский. И детский плачь, а потом мягкое агуканье того же младенца. Или их два? Один всегда вторил ворчливо второму.

– Ну где же Марфа? Помрет же несчастная! Помрет, пока дожидаться будем!

– Тише, милая. Не терзай себя… – мужской говор был неспешен и полон нежности, не слыханной раньше для моего слуха. Разве что… Нотки заботы и бескрайнего обожания на его гласных показались мне так знакомы. Будто мне доводилось их слышать раньше. – Ливень обрушился холодный и с градом. Гроза бушует, сладость моя. Альфа уже отправил весточку, наши воины пошли за целительницей. Но застряли в хижине у реки. Как бы она из берегов не вышла!

– Тогда отправь весточку нашей девочки! Пущай зять отправит целительницу с их стаи!

Упрямо молвила женщина. Дерзя открыто мужу. На что мужчина терпеливо молвил:

– У них там бабы на сносях, голубошка моя. Не пустит черный целительницу, да и еще при такой непогоде. Переждать надо. Еще чуточку…

– Не выдержит она! Слышишь… сердечко с надрывом стучит!

– Выдержит, голубка моя. Выдержит, раз из лап вандоса вырвалась…

На моем лбу легла широкая теплая ладонь. Я чуяла, как незнакомец отдает мне силы и притупляет чувства тревоги.

Тихонько успокаиваясь и уходя в объятья сна.

Мое следующее пробуждение было не менее болезненным. С трудом разлепив веки, я уставилась в деревянный потолок из светлой сосны. Сглотнула и тут же поморщилась. Обсохшее горло царапнуло от боли.

Где я?

Надобно встать. Да… и воды…

Я приподнялась на трясущихся руках и уперла ладони в мягкий лежак подо мной. Мутно оглядела пространство. Завидев на уголке стола у кровати глиняный кувшин, потянулась к нему. И принюхалась. Ромашковый чай.

Чуть не подавившись, я жадно глотала жидкость. Ощущая, как тело взбодрилось маленько. Тяжело дыша, я оторвала тару от рта и вернула с тихим хлопком на стол. Тяжело дыша, на миг зажмурилась, пытаясь вернуть в порядок думы.

Ты среди людей, Наталк… Успокойся. Не в ужасной пещере впеноса. Нет вокруг ужасного смрада крови, ужасающего страха и смерти. Нет обглоданных костей под ногами.

Раскрыв веки, я глянула уже лучше на пространство вокруг. Обычная добротная комнатушка. Деревянные стены. На двух из них искусно вышитые настеники. На черной основе была изображена охота волков. Белые хищники преследовали оленя с ветвистыми рогами. По краям изделия отдавали зеленью очертание сосен и цветочки красными всполохами.

Красиво.

А в основном всё просто. На полу шкуры лесной жевености. Небольшое оконце с боку. Два сундука, сложенные один на другого у стены. Столик возле кровати. И сама кровать.

Сразу бросалось в глаза, что хозяйка дома та еще мастерица. Цветы на пододьялниках, казалось, сейчас распустятся на глазах, как живые.

Неожиданно я присмотрелась внимательней на узоры, что змейкой бегали по белой наволочке.

Боги, так это не может быть…

Удивленно распахнув очи, я ухватила одной рукой рукав своей ночнушники, очевидно одолженной у хозяйки терема. Нежно-розовые бутоны роз струились и по подолу, и по рукову, и по горловине одежды. С красивыми трехгранными цветочками.

Я уже видела такие цветы. И эту вышивку… Видала. Видала. Не раз и не два. Я даже иногда носила такие рубашки.

Перед внутренним взором мелькнула вспышка воспоминания.

Военный лазарет в лагере. Вокруг стонут раненые, вихрем между ними скользит хрупкая девичья фигура. Серебристые волосы заплетены в две толстые косы, вниз по узким запястьям струятся рукава голубого платья, а на них такие же нежно-розовые бутоны с распахнутыми неровными лепестками и трехгранными листочками. Только ей матушка отправляла расшитые рубахи с дивными цветами и птицами.

– Пришла в себя, милая? Ну слава богам! Они услышали мои молитвы!

Из спирали воспоминания меня выдергивает приятный женский голос. Я поднимаю на нее широко распахнутые очи, и тугой комок горечи застывает в горле.

Черные косы собраны в розу на затылке, прикрепленные деревянной шпилькой. И пусть у нее угольные волосы, пусть ярко-зеленые весенние очи. Пусть она намного меня старше. Но черты лица, изворот носа, контур губ, ямочка на щеках. Невысокий лоб и выражение заботы лица. Все это напоминают мне об единственном человеке. Боевой подруге и некровной сестре.

– Ну что ты, милая? Болит что?

Незнакомка садится на край кровати рядом, тепло заглядывает мне в очи с легкой тревогой.

– Ма… ма-ма.

Вырывается у меня с хрипом, как у маленького ребенка, только выговорившего первое слово.

– Девонька моя…

С нескрываемой тревогой она гладит меня по макушке.

– Мам-ма… ма-ма… – с зайканием шепчу, ухватившись непослушными пальцами за рукав ее платья. – Мам-ма… Сне-сне-жки…

Надрывно шепчу, ощущая, как слезы текут по щекам горячими и горькими ручейками. Женщина застывает на месте с широко распахнутыми очами, пришибленно рассматривая меня.

Ее пальцы на моей макушке начинают дрожать, она медленно проводит ими вниз по моим спутанным волосам.

– Погодь, дитя… – шепчет она с болью, сглатывая, жадно меня рассматривая. – Черные косы… зеленые очи… худенькая… родинка у ушка… Ты… ты Наталка?

На женских ресницах тоже начинают трепетать бусинки слез, она неверуще трогает нежно мое лицо и всхлипывает.

– Ты… с… моей… дев. вочкой… воя-вояла… в одном… пол. полку.

Сглатывает она с болью последнее слово и застывает на мгновение. А я лишь остервенело качаю головой, в состоянии лишь проскулить отчаянно:

– Мам-мама… Не проговорив больше ни словечка, меня неожиданно хватают за плечи и тянут к своей груди, сжав в крепкие объятья.

Меня прорывает на рыдание. Огромный шар одиночества и ненужности, что окружил сердце в плотных тисках в тот момент, когда кончилась война, лопнул. Я почувствовала, что вернулась домой.

Что вернулась к маме.

Что все точно закончилось, что любима.

Что меня ждали, что меня рады увидеть…

– Девочка моя… милая моя… – сквозь слезы тетя Любава гладила меня по спине, прижимая к себе как родную, щекой потеревшись об макушку. – Живая… целехенькая… слава Богам! Как же мы все тебя ждали… как же переживали, мои девочки… ну всё-всё… не плачь…

– Сне-нежа… – зайкаясь, я вцепилась в ее руки, ощущая удушающую вину, не смея заглядывать даже в эти весенние очи. – Ее… она… я…

Я не знала, как сказать матери, что ее дочери уже нет. Язык сворачивался во рту морским узлом. И лучше убейте меня, но лишите этого тяжкойго бремени.

Но ласковые руки нежно взяли мое лицо в ладони. Стирая слезинки с щек большими пальцами.

– И Снежинка, и Яринка, и Марфа, и Стешка… все тебя ждали… все верили… что живехонькой ты где-то по миру бродишь. И не прогадали. Ох, донести побыстре до них эту добрую весть! – она улыбнулась сквозь слезы. И материнской любовью поцеловала мое чело, прижав снова к себе.

– Девчонки… живы?

Шмыгнула я носом, бестолково глянув на красивую женщину, та тяжко вздохнула.

– Конечно живы, девонька. Все мои ласточки вернулись домой, вот теперь и ты… дома.

****

Меня окружили заботой и любовью, коей я могла насладиться только рядом с Третьяком. Сначала затискала в объятьях прибавшая Марфа. За нашу последнию встречу она заметно округлилась в бедрах и теперь прям дышала жизнью. Потом всегда хрупкая и низенькая Яринка прибежала в дом родителей Снежки.

Последней явилась ревущая от счастья Стешка с округлевшим аккуратным животиком, за чей спиной коршуном маячил смутно знакомый мне перевертыш. Мимолетно я заметила следы зубов и на ее плече, и на плече Снежи.

Да, моя седоволосая подруженька, что я похоронила, была счастливо замужем и глубоко беременной, судя по огромному животику.

Не было слов, да бы описать всю мою радость от того, что девоньки мои оказались живыми.

Мне хотелось орать от счастья или же просто тихо разреветься. Впрочем от объятий и распросов я отделилась лишь ближе к вечеру. Стешке поплохело, и ее муж, тревожно сверкая очами, унес на руках сопротивляющуюся беременяшку. Следом за ними ступила и Яринка. Дабы позаботиться о слишком суетливой и чувствительной медноволосой.

За Марфой тоже явились гонцы из стаи черных, пару беременных самок чувствовали себя неважно. А новорожденные девочки некого Яраполка мучились от жара, оттого что зубки резались.

Ушла и она, оставив меня с Снежой один на один. Да, матушка Любава ушла кормить перед сном братьев-близнецов Снежи.

– Так ты теперь замужем за бера?

Аккуратно поинтересовалась она, мы обе сидели на лавке около печи. Ее затопил дядя Буран с утра, несмотря на лето. После жуткой грозы во дворе была лютая холодина.

– А ты за волкадака?

Мы обе кивнули друг дружке. Покосившись на ее округлый животик, я не удержалась от любопытства.

– Рожать скоро?

– Пару семиц осталось. – улыбнулась с натугой Снежа, огладив ладонью свое пузико. А потом аккуратно покосилась на меня. – Наталк…

– Ммм?

– Скажи только честно… Твой бер, он тебя не обижает?

Я невесело хмыкнула, кинув веточку в поленницу рядом.

– Он нет, зато его семья меня не шибко взлюбила.

Рядом облегченно выдохнула боевая подруга.

– Ну это можно пережить. Главное, чтобы он любил.

– Ну не знаю, – пожала я плечами. – Если бы ваши мальчишки меня не нашли, вряд ли бы я «пережила» нелюбовь свекрови.

– Все так плохо? – тут же сошлись хмуро седые брови девушки на переносице, я на миг затихла. Думая, что и как рассказать, дабы не вынести сор из избы. А потом призадумалась.

Это же Снежка. Сестра! Если ей не нажалуюсь и совета не спрошу! Тогда кому душу излить!

– Свекровь очень злая баба. Подлая и беспощадная. Сначала гнобила и обижала исподтишка. Открыто презирая меня. Да и не меня одну. Все, кто идут против ее слова. Потом… К Вандосу я попала с ее подачи. Да и потом, творит она свои злобные делишки через вторые руки. А дуры эти то ли боятся ее, то ли восхищаются, но не выдают. А, я в открытую не могу обвинить. Уверена, даже с моим исчезновением она выйдет сухой из воды.

– И что твой муж?

– Он защищает меня, заботиться обо мне. Но не может идти против нее, этот их закон…

– Мать превыше всего. Они слишком сильно почитают женский образ. А твоя свекровь опыта поднабралась пользоваться этой привилегией. – понятливо кивнула Снежа, вернув взгляд вперед себя. Она неожиданно протянула ладонь и похлопала меня по плечу.

– Он и вправду от тебя безума, милая. Всю тайгу поставил на уши, ища тебя. Даже к моему мужу пришел просить помощи. Отбросив гордость в сторону.

– Я знала, что он сделает все, дабы найти меня. – кивнула я, отпустив очи вниз. И сознаваясь в своем самом потайном страхе. – Но порой мне страшно от мысли, что он не успеет. И занапастит Власта и меня, и его.

Печаль вздохнув, я неожиданно в сердцах бросила:

– Недобро это, верно, связаться узами брака беру да человечке!

– Пффф… – рядом хмыкнула Снежа. – Скажи это моей маменьке и отцу. Я более тебе скажу, милая, такие союзы сейчас нужны перевертышам как воздух. Они вымирают.

– Взяли бы замуж своих сводолюбивых сук. – тихонько запричитала я, подруга согласно кивнула мне. Но потом сморщила носик, выдав:

– Все равно не поможет. Мало их. Слишком. И кровь… У них застарелая. Они посему и не донашивают дите, связь между самцом и самкой слабая, оттого и детишек рождается мало, да и слабенкие они. Нужно смешать кровь.

– Мне сейчас ничего не нужно, – ворчливо заметила я, жалуясь на все и вся. – И вообще, пущай сами свои невзгоды решают. Устала я, Снеж, будто пару сотен лет уже прожила.

– Да нет, Наталк. Увы, но так нам Леля нарекла таких мужей, что нам отныне надобно следить за медвежатами и волчатами. Людской мир нам отныне чужд.

– Не сказать, что я шибко расстроена этому, – призадумалась я над этим, но снова поморщилась, вспомнив медведицу. – Но с свекровью точно не справлюсь одна.

– А ты разве одна? – коротко хмыкнула Снежа, поудобнее усевшись на лавку, придержав животик. – Помниться мне, у вождя бурых беров двое братьев. Вас как минимум три невесток должно быть. Неужто те тоже против тебя…

– Да нет, – махнула я рукой в воздухе. – Одна я пока на растерзание Власты.