Текст книги "Десятка"

Автор книги: Захар Прилепин

Соавторы: Андрей Рубанов,Роман Сенчин,Михаил Елизаров,Сергей Шаргунов,Сергей Самсонов,Герман Садулаев,Дмитрий Данилов,Ильдар Абузяров,Денис Гуцко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Но и оставив то, что он был из другого мира, Зелик был пророком, он говорил странные вещи. То, что он нигде не читал, то, что ему никто не рассказывал. Он говорил, что у всех: богов, людей, титанов и даже у ласточек – одинаковые души. И есть еще Большая Душа, одна для всех. И все души, они такие же, как Большая Душа, только маленькие. И это знание равнозначно счастью. А в школе нас учат всяким глупостям: математике и правописанию. Зачем нас чему-то учить? Ведь мы уже и так все знаем. Нам нужно только вспомнить. Мы все знаем, где-то внутри – и теорему Пифагора, и расстояние до ближайшей звезды, и, главное, что такое счастье. Но чтобы вспомнить, мы должны посмотреть на Того, Другого, Который в нас. А когда мы посмотрим, мы вспомним, да нет, мы поймем, что ничего и никогда не забывали и не были ни титанами, ни богами, ни взрослыми, ни детьми, ни министрами, ни сторожами, ни собаками, ни кошками, ни ласточками, ни мальчиками, ни девочками, ни русскими, ни чеченцами.

Просто такая была игра.

9. Безмеин

Что я знал о жизни Диньки в те девять месяцев, когда он был далеко от меня? Я ничего не знал. С одной стороны, тот далекий край, Туркмения, был царством тепла и света. Да, так было положено: Динька, летнее божество, должен был улетать в сказочную теплую страну – туда, где зимует лето. С другой стороны, ее не-известность, поту-сторонность: и так тоже должно было быть, ведь каждую осень божество цветения и жизни отправляется в обитель смерти. И даже название города, Безмеин – в этом слове мне всегда слышалось «бездна». Или – «бездна змей». А еще – «без имени». Ведь нет имени у того места, где обитают мертвые, мы можем назвать его только отрицательно, как не-то и не-это, другое. И у мертвых тоже нет имени.

Тайна была и в рождении Диньки. Так всегда с божествами, их происхождение – загадка, миф. Мама у Диньки была, а вот отца не было. Как может не быть у человека отца? Но у Диньки его не было. Муж его матери, тихий и спокойный инженер, приходился ему отчимом.

Я знал от своих родителей, что Динькина мама забеременела в Шали от одного чеченца, они даже называли имя. Но жениться на ней этот чеченец не стал и даже знать не хотел ничего о своем сыне.

10. Отец

Я создаю все заново, склеиваю, собираю. И иногда мне светло и спокойно. А иногда больно, очень больно, я даже не хочу думать об этом, не хочу вспоминать. Но я должен. Иначе мне не найти себя, не выстроить, не собрать целиком.

Отец. Почему ты бросил меня, отец? Ведь ты и я – это одно, так должно быть, а ты бросил. Нет, не бросил, ты даже не знал, что я есть, ты не хотел этого знать, тебе это было неинтересно. Почему, почему так, отец?

Из-за тебя, отец, у меня нет и не было в душе ни одного согретого уголка, только холод, только обида. Из-за тебя я стал ненавидеть свою мать. Потому что это она во всем виновата, она сошлась с каким-то мерзким ублюдком, с тобой, отец, у нее было вожделение, а мозгов не было, ни мозгов, ни чести. У нее недостало мозгов даже вовремя сделать аборт.

А потом она вышла замуж, за тряпку, за бессловесного раба, она родила ему другого сына, а я, я всегда был лишним. И я люблю своего единоутробного брата, видит Бог, я готов порвать всех, кто осмелится уронить с его головы хоть волос. Пусть он даун, у него заячья губа, он дистрофик, но он мой брат – и я люблю его. А мать ненавижу. И не мать она мне. Как и ты не отец.

Я не был вам нужен, никогда не был нужен. Я смотрю «психологические драмы» голливудского производства, там одна и та же история, какой-нибудь маньяк или просто неудачник годы спустя все сетует: «Папа, почему ты не приходил на мои бейсбольные матчи?» А я, как я могу сетовать? На что? Какие матчи, какой бейсбол?! Ты забыл обо мне сразу, как только спустил свое поганое семя в мою мать. Я не был нужен тебе, ты только хотел разрядить свой пистолет.

И матери я не был нужен, она бросила меня на дедушку с бабушкой, а сама уехала в Туркмению и там вышла замуж. А потом стала забирать на девять месяцев, но зачем? Хотела, чтобы у нас была семья? Какая семья, я ненавижу вас, и тебя, и мать, и ее мужа.

Если и была у меня семья, то только дедушка с бабушкой, они меня любили, особенно дед. О, если бы он был моим отцом! Тогда бы у меня был настоящий отец. Когда дед умер, у меня никого не осталось.

А эта тварь забрала меня в свой Безмеин, чтобы у нас была семья. Лучше бы она сдохла, вместе со своим бескостным мужем, а не дедушка.

Кем была для тебя моя мать, отец? Просто русской девкой, шлюхой? Ведь ты чеченец, ты, наверное, был горд этим. Был, потому что я надеюсь, что тебя убили, вас убивали, всех, и так было надо. Она была дурой, молодой учительницей, приехавшей по распределению в шалинскую школу. А ты говорил ей красивые слова, вы умеете красиво говорить, шакалы. Потом использовал и выкинул, а еще рассказал своим друзьям, чеченцам, и вы забавлялись этой историей, как ты, джигит, соблазнил русскую сучку.

Где же твоя честь, отец? Вы, чеченцы, гордитесь своей честью, своими обычаями, уважением к женщинам. Вы не позволяете себе даже прикоснуться к руке девушки, если не намерены взять ее в жены. На свиданиях вы целомудренно стоите в нескольких метрах друг от друга, так, что едва можно слышать голос. Любую девушку вы зовете «красавицей», любую женщину «матерью», а если разводитесь, то забираете своих детей, не оставляете их женщине. Но это только среди своих. Русские для вас вне закона, с ними можно делать все, что захочешь, обманывать, убивать, использовать. Таков ваш обычай? Вы лицемеры и подлецы.

И я ненавижу тебя, я ненавижу себя, за то, что во мне течет твоя кровь и кровь твоего народа, будьте вы прокляты!

11. Бастард

Мы были одним целым, подходили друг другу во всем, мы понимали друг друга. Значит ли это, что мы никогда не ссорились? Нет, мы ссорились. Однажды даже случилась война.

Начиналось с мелочи. Я не помню, с какой. В чем-то не сошлись, о чем-то поспорили, стали говорить друг другу обидные слова. И когда злость уже кипела, переливала через край и у нас, мальчишек, не хватало желчи, мы вспомнили то, что слышали от взрослых. У взрослых больше яда, больше ненависти и отвращения – и мы позаимствовали все это у них.

Динька, состроив гримасу презрения, сказал:

– Закрой свой рот, ты, вонючий чучмек, чурка!

Гнев начал подниматься во мне, откуда-то снизу живота, но «месть – это блюдо, которое надо подавать холодным». У меня было оружие для контрудара. Поэтому, подбоченившись и сплюнув наземь сквозь зубы, я криво усмехнулся и спросил:

– Значит, я чурка? А ты тогда кто?

– Я русский! – ответил Динька.

Я выдержал небольшую паузу, предвкушая удачный удар, понимая, как больно я сделаю Диньке. И сказал:

– Ты хоть знаешь, кто был твой настоящий папа? Твой папа был чеченец, значит и ты чеченец. У меня тоже мама русская, а папа чеченец. Но мой папа любит меня и мою маму, а твой отец обрюхатил твою мамашу и бросил, а ты ему не нужен! Ты выблядок, вот ты кто!

12. Война

Моя мать никогда не рассказывала мне об отце. Я узнал о том, кем он был, от Зелика, во время ссоры. Это было обидно, но я сразу понял: то, что он говорит, правда. И оттого мне было еще обиднее и больнее. Я до крови закусил губу и еле сдержался, чтобы не расплакаться. Потом топнул ногой и сказал Зелику:

– Не приходи сюда играть! Мы больше не дружим с тобой!! Война!!!

– Война!!! – повторил Зелик и тоже топнул ногой. Мы развернулись друг к другу спинами и пошли прочь, каждый в свою сторону, я – к беседке перед домом, Зелик – к выходу в железных воротах.

В беседке я немного поплакал. Потом пошел домой, молча поужинал и сел смотреть телевизор. Когда мама отправила меня спать, я ушел в свою комнату, но долго не мог заснуть. Сначала я думал об отце. Потом стал гнать эти мысли прочь; я решил действовать.

Утром, после завтрака, когда все дети ПП-2 вышли играть во двор, я объявил чрезвычайное собрание. «А где Зелик?» – спросили меня. Я ответил, что Зелик оказался гадом и предателем, он за чурок, которые живут за стеной, поэтому мы поссорились и я объявил войну Зелику и всем его чуркам. Дети встретили известие о войне с восторгом. Видимо, они думали, что это еще одна, новая и интересная игра. Ведь мы с Зеликом всегда придумывали игры.

Сразу наметили план боевой операции: первое сражение устроим у запасных, пожарных ворот. Там нет сторожа, к тому же они выходят как раз на улицу, где живут Зелик и его друзья-чурки. Мальчики вооружились рогатками, набрали полные карманы камней. Трех девчонок назначили подносить боеприпасы и перевязывать раненых. Кто-то притащил из дому настоящую аптечку, с бинтами, зеленкой и йодом.

Когда все было готово, отряд выдвинулся к пожарным воротам; стрелки заняли позиции на деревьях, воротах и стене. Я засвистел и крикнул:

– Зелик!

Противники появились внезапно, со стороны двора Зелика, и сразу кинулись в атаку, на ходу швыряя камни. Один камень попал в голову сидевшему на дереве Сереже, он свалился с ветки, громко заплакал и, прикрывая рукой окровавленный лоб, побежал домой. Тогда и мы все послезали со своих мест и бросились врассыпную, не дожидаясь, пока придут родители Сережи и нам всем попадет.

Армия чурок ликовала. Из-за стены доносилось:

– Вурррооо! Русы-трусы, русы-трусы, русы-трусы!

Про Сережу мы все дружно наврали взрослым, что он упал и ударился головой об асфальт, но больше никто из детей ПП-2 идти на войну не хотел.

И потянулись неинтересные дни. Без Зелика ни одна игра не клеилась. Без него лето перестало быть летом, каникулы потеряли смысл. И я скучал. Признаюсь, я скучал по нему.

Тогда я взял белую тряпку и снова пошел к пожарным воротам. Привязал тряпку к палке, залез на верх ворот и стал свистеть. Зелик играл на улице с соседскими мальчиками. Увидев меня с белым флагом, чеченские дети завопили:

– Рус-трус, рус-трус! Сдаваться хочешь?

Я заорал:

– Предлагаю мир! Мне надо поговорить с Зеликом.

– Не будем с тобой говорить, русская свинья! Не нужен твой мир. Ты трус, как все русские! – кричали дети. И еще что-то по-чеченски, наверное, оскорбительное или смешное, так как при этом они громко хохотали.

– Мне надо поговорить с Зеликом! – повторил я. В кучке пацанов произошло замешательство. Видимо, Зелика отговаривали. А он молчал и не знал, как ему поступить. Потом все же отделился и подошел к воротам:

– Ну, говори.

– Зелик, давай помиримся. Приходи к нам играть.

Чеченские дети услышали мои слова и начали наперебой говорить что-то Зелику. Зелик постоял молча, потом развернулся и ушел к себе домой.

Но на следующий день, уже утром, Зелик пришел в ПП-2, и мы снова играли вместе.

13. Возвращение

Узнав от меня о своем настоящем отце, Динька объявил войну. С этим известием я пришел к ватаге соседских мальчишек. Девять месяцев в году я играл с ними, но на три месяца, каждое лето, оставлял их компанию и пропадал в ПП-2. Естественно, меня осуждали за это: «Что, опять с русскими идешь играть? Динька приехал и друзья больше не нужны?»

Возвращение блудного сына национальное окружение приняло с удовлетворением. Без колебаний была поддержана идея войны с русскими детьми из ПП-2.

Победа в сражении у пожарных ворот была одержана нами так легко, что это было даже не интересно. Но настоящая схватка началась позже, когда Динька предложил мир и пригласил меня снова приходить играть в ПП-2. Эта схватка происходила, конечно, внутри меня. С одной стороны, была обида на Диньку, да и чеченские пацаны снова сочли бы меня предателем, променявшим их на русских. С другой стороны, он был мне нужен, Динька. Я тосковал без него, и мне очень хотелось с ним играть, как прежде.

На следующий день я пошел в ПП-2. Однако уже не пропадал там с утра до вечера каждый день, как раньше. Я стал чаще играть и с соседями. Так я учился жить на две страны, на два мира.

А с Динькой мы больше не говорили об этом. Никогда не говорили. Ни о чурках и русских, ни об его отце. Наверное, зря. Просто тогда я не смог бы ему всего объяснить, не нашел бы таких слов. Если бы я смог поговорить с ним сейчас, я бы постарался. Но он уже мертв, поэтому только в своем уме и памяти я могу к нему обратиться.

Динька, нельзя считать людей варварами, дикими, бескультурными, чурками только потому, что их культура отличается от твоей. С их стороны и ты выглядишь дикарем. Надо понять, что люди разные. У каждой нации своя история, свои традиции, свой язык. Русские называли иностранцев «немцами», то есть немыми, так как им казалось, что если человек не говорит на их языке, значит он вообще не умеет говорить и все равно что немой. Это и есть психология дикарей, каждое племя первобытных людей считало собственно людьми только себя, а других – нет. «Ад – это другие». Оттого самоназвания многих народов обозначают простое слово «люди». Например, нохчи, от «нах». Позже появилось «вай-нах», наши люди. То есть другие – они тоже люди, хотя и чужие. Хотя бы какое-то движение вперед.

У дикарей обычаи и ограничения распространяются только на соплеменников, а инородец всегда вне закона. С ним можно поступать как угодно. Это и есть дикость, варварство. И те чеченцы, которые считают, что должны быть нравственными только в своем кругу, а с чужими можно быть распущенными и жестокими, – они лицемеры, подонки, они не понимают законов гор, обычаев своего народа. И те русские, которые презрительно именуют иноплеменников «чурками» или еще как-нибудь, которые считают, что чеченцы – вне закона по определению и их можно и нужно убивать, истязать, как вздумается – самые худшие из первобытных дикарей, настоящие чурки.

А твой отец… Я не должен был говорить тебе о нем так, прости меня. Но и ты, ты тоже мог понять, хотя бы постараться понять. Это не вина твоя, не позор. Просто судьба, испытание. В Коране сказано, что Аллах не посылает человеку такого испытания, которого тот не смог бы вынести. Ты сильный, Динька, ты всегда был сильным, поэтому Аллах подвергал тебя суровым испытаниям, ведь ты мог преодолеть все и сохранить в сердце чистоту и любовь.

И, знаешь, мы все – как ты. Все люди, они не знают, кто их отец. Мы знаем только свою мать – вот она, эта земля, эта природа, ее можно видеть, слышать, трогать руками. Но никто не видел Отца. А когда мы узнаем, внезапно, как ты, кто Он, то окажется, что мы – одной крови. Мы все одной крови. Мы братья.

14. Солнечная страна

Как я жил в Безмеине девять месяцев в году, от одних летних каникул до других? Обыкновенно, как жили все дети в СССР. Ходил в школу, занимался в спортивных секциях. Я увлекался вольной борьбой, потом самбо и фехтованием.

Безмеин был обыкновенным русским городом, хотя и находился в Туркмении. Большинство населения составляли русские, поселенные здесь, чтобы работать на большой электростанции и промышленных предприятиях. Жило в городе и немного туркменов, с нами учились их дети, но городские туркмены были обрусевшими. Настоящие туркмены жили в сельской местности. Когда они приезжали в город, в своих ярких халатах, с головами, обмотанными тряпками, на ишаках, то выглядели так, как будто сбежали с карнавала или съемок кинофильма по мотивам восточных сказок.

Иногда мы с пацанами, увидев на улице такого али-бабу, забрасывали его булыжниками. Он слезал с ишака, громко ругался на своем языке и гнался за нами, закрывая руками голову от летящих камней.

А на праздниках в школе, когда разыгрывался сюжет «15 республик – 15 сестер», в туркменскую национальную одежду наряжали темненькую Риту, хотя она была еврейкой.

Безмеин был новым красивым городом. С белоснежными многоэтажками, широкими прямыми проспектами, фонтанами и парками, кафетериями и кинотеатрами. И жизнь в нем была современной.

Мы рано взрослели. В пятом классе я уже целовался с подружками взасос, а в седьмом девушка с соседней улицы завела меня в подвал, раздела и сделала мужчиной.

В Шали все было по-другому.

15. Безумие

Что-то стало меняться, сначала незаметно, исподволь. Потом все реальнее, тверже. Во мне поселилась другая сила, она рвала меня изнутри, тянула вверх мое тело, прорывалась угрями на коже.

Приехав на очередные каникулы, Динька стал рассказывать уже не о том, как он летал в космос или плавал на подводной лодке. Теперь темой его подвигов были девушки, которые, если верить его словам, десятками признавались ему в любви и хотели сделать с ним «это». Об «этом» Динька рассказывал скупо, хотя всем нам, особенно мне, так хотелось деталей, подробностей. Но он, пространно описав предысторию события, в самом интересном месте был до обидного лаконичен и сдержан. Мы и верили, и не верили. Ведь все это для нас было даже фантастичней, чем полеты в космос.

Но сомнения развеялись еще через год. Изменилось не только время, наш возраст и то, как мы видели мир. Изменился сам Динька. Стало слишком очевидно, кто он…

Еще пару лет назад – угловатый мальчик, со смешными оттопыренными ушами. Теперь земной бог, настоящий Аполлон. Благородный профиль, безупречно сложенное тело, всегда загорелая и манящая кожа, к которой так хочется прикоснуться, а уши прикрыты черными вьющимися волосами.

Взрослые уже не запрещали ему выходить за стены ПП-2, и мы гуляли по всей округе. Это стало настоящим бедствием для окрестных девушек. Увидев Диньку в первый раз, они замирали и так стояли несколько минут, бесстыдно пожирая его глазами. Дальше было настоящее коллективное помешательство. Сарафанное радио распространило сведения о том, кто этот красавец, где он живет, как его зовут. Девушки стекались чуть ли не толпами. Завидев Диньку, они еще издалека без всякого стеснения орали: «Денис!». Пользовались любым поводом, чтобы пообщаться с ним. Эпидемия принимала все более тяжелые формы. И вот уже пошли откровенные признания в любви. Причем чувство ревности этим девушкам было, похоже, не знакомо. Они могли прийти вдвоем, втроем, вчетвером, с подругами или сестрами. Все искренне и с выражением произносили твердо заученную по-русски фразу: «Денис, я тебя люблю!» – и при этом звонко смеялись. И никто не смущался, как будто бы речь шла о чем-то совершенно обыкновенном и естественном. Динька улыбался в ответ соблазнительнейшей из улыбок, обнажая ровные и белоснежные зубы, отпускал комплименты на грани фола, назначал свидания.

И я, и все юноши нашей округи были просто в шоке. Уж такого мы точно не ожидали от своих скромных чеченских девушек. Встречаясь с нами, они опускали глаза, из них слова было не вытянуть, а уж пригласить на свидание в уединенном месте – об этом мы и думать не могли!

Но для них Динька был другим, он был вне закона. С ним было можно все, чего нельзя с нами, и они были готовы. Я уверен, что, предложи Динька какой-нибудь из них переспать с ним сразу, с первой встречи, едва ли кто отказался бы. Но Динька не давался так просто. Он очаровывал, мучил, обольщал и… все. Оставлял их на полпути.

Мне кажется, что он мстил. Хотя кому и за что?

16. На току

В одни из летних каникул Зелик сказал, что пойдет работать в совхоз, на ток, в ночную смену. Заработать денег на одежду и обувь к учебному году, натаскать зерна для домашней живности. Вся местная молодежь лет с четырнадцати-пятнадцати летом работала в совхозе. Зарплата была маленькая, но зато позволялось после смены унести с собой сумку с пшеницей, кукурузой или даже семечками подсолнуха. Вернее, не совсем позволялось, через проходную зерно было не вынести, и даже у тайного лаза несунов иногда поджидал старый дедушка-сторож, заставлявший нести ворованное обратно и высыпать в элеватор. Но в целом на это смотрели сквозь пальцы. Иначе никто не стал бы работать.

Ни денег, ни тем более зерна мне не требовалось. Мать и отчим и так одевали меня в самую модную одежду, скота и домашней птицы мы, конечно, не держали, живя в благоустроенной по-городскому квартире в четырехэтажном доме. Но оставаться одному в ПП-2 было скучно. И я упросил бабушку, чтобы она разрешила мне пойти работать с Зеликом.

Зелик все устроил через своих знакомых. Официально работать можно было только с шестнадцати лет, но вместо нас в ведомостях заработной платы оформляли каких-то других людей, совершеннолетних. Так делали все в округе. Без детского труда совхозу было бы не потянуть битву за урожай.

Совхозный ток представлял собой заасфальтированное волнами поле, элеватор, склады и цех по производству травяной муки. Мы работали на погрузчиках – самоходных установках с конвейерной лентой, загружая в машины зерно, золотыми барханами уложенное под открытым небом. Когда собирались тучи, мы накрывали барханы брезентом, а после дождя сушили зерно – пересыпали барханы погрузчиком.

Заборная лента погрузчика уже бархана, поэтому приходилось часами махать деревянной лопатой, подкидывая к ленте осыпающееся с краев зерно. Иногда нас отправляли на элеватор или ссыпать травяную муку в мешки. Работа тяжелая. Но на току было весело.

Все это больше напоминало праздник, чем трудовые будни. У чеченцев в Шали не было дискотек или клубов. А здесь каждый вечер собиралась вся окрестная молодежь, и парни, и девушки. Ночная смена начиналась в четыре пополудни и заканчивалась в час ночи. И всю дорогу из магнитофона в тракторе хрипела громкая музыка: «Ласковый Май», «Мираж» или Modern Talking. По ходу работы мы разговаривали, перебрасывались шутками, знакомились. Девчонки кокетничали. Парни распускали хвосты.

А в перерывах можно было упасть на золотой бархан где-нибудь подальше от гремящей сельхозтехники и лежать, смотря в звездное небо.

На току я впервые подружился с другими чеченскими парнями, кроме Зелика. Хотя произошло это не сразу, сначала пришлось несколько раз подраться.

17. Поединок

И вот, девушки нашей округи уже познали сладость общения с божеством. Но парням только предстояло узнать Диньку. Это случилось еще через девять месяцев, когда Динька пошел вместе со мной работать на ток.

Чеченцы приняли чужака в штыки. Было достаточно уже того, что он не наш, он русский, а тут еще почти все девушки не сводили с него глаз. Поэтому было решено, что Диньку следует проучить. Я знал, что вставать в оппозицию бесполезно и соблюдал нейтралитет. Учить Диньку должен был Ислам Саибов, из семьи пришлых, кабардинцев, старательно стремившихся очечениться. Саибов был старше и меня, и Диньки, раньше он дрался со мной и чаще всего побеждал. Теперь настала очередь моего друга.

Не прошло и нескольких смен, как Саибов придрался к Диньке, наговорил ему обидных слов и так устроил повод для драки. Драться вышли за ток, к старым комбайнам.

Диньке хватило нескольких минут, чтобы завалить задиру и блокировать его болевым приемом. Динька был очень спортивен, развит. Знал приемы самбо, обладал силой, гибкостью и быстрой реакцией. Толпа парней-зрителей констатировала победу Диньки и стала смеяться над Саибовым. Ислам пообещал, что возьмет реванш завтра.

И так продолжалось смену за сменой. Поединки чужака с Саибовым стали штатным развлечением. Динька демонстрировал разнообразные приемы, укладывал соперника, показывал удушения и другие хитрости самообороны. Но никогда не бил побежденного.

И все же симпатии зрителей, кроме меня, конечно, были на стороне Ислама. Победу Диньки встречали недовольными возгласами и все ждали, когда кабардинец возьмет реванш. И он взял реванш. Это должно было случиться просто по закону вероятности. Однажды Динька, делая сложное движение, не заметил валявшейся в траве железки от комбайна. Он вывихнул ногу и упал. Тут же Саибов навалился сверху и стал кулаком наносить удары по его лицу. Динька был почти без сознания от боли в ноге, от сыплющихся тычков в лицо и не мог достойно сопротивляться. Я потребовал остановить схватку. Парни подождали, пока Саибов не превратил лицо Диньки в кровавое месиво, и наконец оттащили его. Все, объявили они, бой закончен, русский побит.

Но… все уже повернулись к нам, к Диньке и ко мне, помогающему Диньке подняться, спиной и расходились, как…

Вдруг, неожиданно для всех, Динька, собрав остаток сил, оттолкнул меня и сказал, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами:

– Я не побит. Я буду дальше драться.

Вся свора в изумлении оглянулась. Саибов, хвастливо посмотрев на парней, подошел к Диньке. Он сделал обманное движение руками, Динька попытался выставить блок и получил удар ногой, с размаху, между ног. Динька согнулся от боли, и Саибов нанес еще один удар ногой, по голове. Динька упал. Ватага злобно хохотала.

А Динька опять встал, еле держась на ногах, попытался принять стойку и знаком показал, что дерется дальше. Саибов быстро приблизился, ударил его кулаком в живот и головой в лицо. Диньку скрючило. Саибов схватил его за волосы и несколько раз приложил коленом, а потом отбросил на траву.

Динька встал, медленно, боком, сжал кулаки, поднял их к разбитому лицу и что-то произнес, кажется, «давай, гад». Я больше не мог на это смотреть, я бросился вперед и встал между Саибовым и Динькой:

– Все, хватит! Если хотите, пусть Ислам теперь дерется со мной.

Самый старший из наших парней, Адам, подошел ко мне и сказал:

– Это не твое дело. Он хочет драться, пусть дерется. Все по-честному, один на один. Когда будет надо, будешь драться ты.

Меня оттащили, а Саибов нанес Диньке еще несколько ударов, но уже шутя, вполсилы. Забежал сзади и ударил Диньку ступней по ягодицам. А Динька внезапно обернулся и сделал красивый мах правой ногой, попав Исламу прямо в челюсть. И, не удержавшись на одной ноге, сам рухнул и уже не мог подняться. Ислам завыл и бросился было на лежащего Диньку, но тут Адам строго крикнул ему:

– Стой!

Динька лежал на траве, Ислам стоял, держа рукой выбитую челюсть, вся компания стояла кругом и смотрела на происходящее в полном недоумении.

– Это очень храбрый русский. Я таких раньше не видел. Он настоящий мужчина, – высказался Адам.

– Он не русский, – это произнес я, и все уставились на меня с непониманием. Я продолжил: – Он не русский. Его отец из нашего тейпа, Эрсной. Просто Динька живет в Туркмении, с матерью, и чеченского языка не знает. Динька сын чеченца.

– Почему ты не сказал нам этого раньше? – спросил Адам.

– Раньше вы бы не поверили. И, главное – разве это важно? Важно, что он настоящий мужчина, храбрец, и теперь вы это знаете, – ответил я.

Мы говорили по-чеченски, и Динька ничего не понял. Адам сам подошел к нему, помог подняться, крепко сжал его руку и обнял, прикоснувшись своей щекой к его щеке.

– Извини, Денис. Ты наш брат, ты мужчина, – это Адам сказал по-русски. Потом обернулся и начал говорить снова по-чеченски, обращаясь к Саибову: – А у тебя нет благородства, в честном бою победить не можешь, только и умеешь что лежачего бить. Кто вы, Саибовы, такие, чтобы поднимать руку на наш тейп? Не смей больше трогать нашего брата.

18. Яблоко от яблони

Это лето, когда мы с Зеликом вместе работали на току, было нашими последними каникулами. И я, и Зелик пошли в школу с шести лет и в шестнадцать уже заканчивали десять классов. Зелик учился на одни пятерки, родители готовили его к поступлению в городской вуз. Меня учеба никогда не интересовала, мне нравилось заниматься спортом, поэтому моя успеваемость была едва удовлетворительной и институт мне не светил.

В тот, выпускной, год я впервые приехал в Шали зимой, на каникулы. Так как летом приезжать уже не собирался: Зелика не будет, да и у меня начнется другая жизнь.

И вот отзвенел последний звонок. Мне было все равно, куда идти учиться дальше, и я подал документы в ПТУ, где учили на электрика. Зелик поступил на юридический факультет Ростовского университета. Об этом я узнал из его письма. Тогда, зимой, мы договорились переписываться. Я продолжал заниматься спортом, участвовал в квалификационных соревнованиях, получил КМС по вольной борьбе.

А в семнадцать произошло вот что. Одна из девушек, с которыми я встречался, забеременела. Дурочка, она даже мне ничего не сказала. Ее положение стало явным, и аборт делать было поздно. К моей матери пришли ее родители. Я все понял, столкнувшись с ними в дверях нашей квартиры. Только я зашел, как мать раскрыла на меня свою пасть и стала орать про то, что я гадкий блядун, и другие мерзости.

Но я остановил ее. Я сказал, мол, мама, яблоко от яблони недалеко падает, так ведь ты думаешь? Какой был мой папаша, такой и я, так выходит? Так вот хрен вам всем. Я женюсь на этой девушке, и мне наплевать, что ты по этому поводу думаешь.

Едва мне исполнилось восемнадцать, мы зарегистрировали брак. Стали жить вместе с ее родителями, которые вскоре стали хорошо ко мне относиться и заботились о нас, молодых, безработных и безденежных. В положенный срок у меня родилась дочь. И был призыв. Никаких отсрочек я добиваться не стал и ушел служить в армию, оставив жену и ребенка на попечение тестя и тещи. У меня была мечта служить в Псковской воздушно-десантной дивизии. И эта мечта исполнилась: приняв во внимание мою отличную физическую подготовку, меня взяли в десант.

Служба проходила в общем хорошо. Первые полгода было тяжело, как всем. Но зачмырить себя я не дал. А когда сошелся с парнями с Кавказа, которые признали меня своим земляком, вопрос о моем статусе даже в условиях дедовщины больше вообще не стоял. Мне нравились постоянные физические нагрузки и строгая дисциплина. А еще атмосфера настоящей мужской дружбы.

Приходили письма от Зелика, он рассказывал о своей студенческой жизни, я отвечал, писал о том, как служу. Первое время мы писали друг другу часто, потом все реже, но надеялись встретиться, когда закончится срок моей службы. Один раз я съездил в отпуск домой, в Безмеин, к жене и дочери.

А потом настал долгожданный дембель. Старшим сержантом, десантником, отличником боевой и физической подготовки я поехал в Туркмению. Но нашел там уже совсем не то, что оставил два года назад.

За это время безумные политики развалили Советский Союз. Туркмения стала независимым государством Туркменистан. Безмеин наводнили туркмены, самые настоящие, али-бабы. И даже наши, городские, туркмены стали вести себя совсем по-другому. Враз отучились понимать русский язык. Русских выживали из города. Устраивали погромы, избиения. Увольняли с работы. Стало невозможно никуда устроиться, и я не стал продолжать бесполезную учебу в ПТУ, которое уже даже как-то переименовали.

Мы с другими русскими парнями несколько раз задавали трепку этим погонщикам ишаков, но все заканчивалось тем, что нас бросали в КПЗ милиционеры, уже сплошь туркмены. Мы не могли изменить положения вещей. Русские уезжали – семьями, целыми поездами. Даже продать квартиру было практически нереально. Туркменские покупатели приходили и давали унизительно маленькую цену, а когда мы не соглашались, повторяли: ну, как хотите. Все равно уедете, и мы заберем квартиру даром.