Текст книги "Десятка"

Автор книги: Захар Прилепин

Соавторы: Андрей Рубанов,Роман Сенчин,Михаил Елизаров,Сергей Шаргунов,Сергей Самсонов,Герман Садулаев,Дмитрий Данилов,Ильдар Абузяров,Денис Гуцко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Носки

Мы – трое – пили всю ночь.

Один из нас, по слухам, недавно убил человека, и теперь излучал ауру трагедии. Второй жил карточной игрой и аферами, он был тих, немногословен и вел себя как малый, знающий все на свете. Такой многоопытный скромник есть в любой компании, – как правило, он на два или три года старше остальных, и часто его речи снисходительны.

Третий участник застолья считался наивным новичком, так было всем удобнее, в том числе и ему самому. По большей части он молчал и слушал.

Так бухают за липким столом портового притона три пирата, едва сошедшие со своей неказистой, но быстроходной посудины; добыча на сей раз невелика, но ее хватило на несколько бутылок вина и несколько ломтей хлеба; подергивают засаленные манжеты, скалят желтые зубы, раскуривают трубки черного табака и смотрят друг на друга взглядами приязненными, но и настороженными.

Ну, я не курил. Считал себя спортсменом. И не налегал на спиртное. Молчал и слушал.

– Да ты много не пей, – усмехались двое других. – Тебе утром ехать.

В ответ я кивал и смотрел в окно на дома напротив. Число их этажей не поддавалось счету. Город был огромен, он возбуждал меня. Размах – вот ради чего я сюда перебрался.

Над столом повисали фразы, почти всегда небрежно-многозначительные. Говорили о том, кто кому должен. Кто отдает и кто не отдает. Кто хочет отдавать, но не может, а кто чересчур много о себе возомнил и не желает отдавать, хотя вполне способен. Иногда я не все понимал. Многие важные слова, существительные и глаголы, маскировались жаргоном или жестами. Уловив два или три раза одну и ту же непонятную формулу, я по контексту угадывал значение, незаметно радовался и вслушивался дальше.

К полуночи я четко понимал, что такое «вилы», «швырялово» и «клюшка с брюликами». В половине первого мне стало стыдно: как я дожил до своих двадцати лет, ничего не зная про «швырялово»? Это же так просто.

Я вырос в маленьком городе. Там жили без размаха. Тоже пили ночами напролет – но говорили главным образом о том, кто с кем переспал. Громко бранились, били стаканы. Часто пьянки заканчивались драками. Оказавшись меж новых друзей, я увидел разницу. Новые друзья из большого города разговаривали очень тихо. Чтобы никто не подслушал. Пили много, но редко, никогда не опускаясь до дурного куража.

– Ты много не пей. Коньяк не трогай. Хлебни вина – и ложись спать. В семь утра поедешь.

Из нас троих я один имел водительские права, и назавтра предполагался дальний перегон машины.

Опрокинув по третьей, они научили меня:

– Ты пьяный. Поймают – отберут права. Поэтому через город не езжай. Езжай вокруг. Так длиннее, но проще. Там три поста будет. На выезде, на Кольцевой дороге – и на въезде. Не гони. Темных очков не надевай. Побрейся. Метров за двести перед постом притормози, дождись грузовика побольше – и в его тени проскочишь.

Я слушал внимательно. Такую науку не преподают в университетах. Это очень ценная наука, ей тысячи лет, она передается устно от одного к другому, и каждый обогащает ее чем может. Фолкнер сказал: «Человек не только выживет, но и восторжествует». В девяносто первом году все вокруг меня стремились выжить, но я хотел не только выжить, но и восторжествовать; в молодости очень хочется восторжествовать; сейчас, когда мне растолковывали, каким образом можно быстро и безопасно восторжествовать, я запоминал дословно.

Во втором часу ночи они меня отругали:

– Тебе же говорили, не пей. Ты никакой уже. Ляг и поспи. Мы тебя разбудим часов в шесть. Примешь душ, позавтракаешь, брюки погладишь и поедешь…

Этих двоих я любил как раз за их вкус. Они не выдвигались из дома, не приняв душ, не погладив брюки и не позавтракав, даже если завтрак состоял из сигареты без фильтра. Бывают люди, обладающие талантом жить здесь и сейчас, обращающие в приключение каждый мельчайший поступок, даже поход в сортир. Мне исполнилось двадцать, и мне казалось, что таких вот людей, или примерно таких, я всегда искал. Они жили очень плотно и утром не знали, где окажутся вечером: в Петербурге, в Бутырке, в травматологии, в постели с женщиной.

Иногда они прерывали разговор, чтоб сыграть в «железку»: один доставал крупную купюру, помещал на стол и накрывал ладонью. Второй говорил: «Четвертая – четная». Или: «Шестая – нечетная». Изучали серийный номер радужной бумажки, и угадавший забирал ее себе. В два часа ночи первый выиграл у второго сумму, равную четырем моим зарплатам корреспондента многотиражной газеты «Огни новостроек», или двенадцати университетским стипендиям.

В половине третьего второй отыгрался, посмотрел на меня и покачал головой:

– Да ты в хлам совсем. Иди спать.

– Тише, – перебил первый. – Дайте песню послушать.

Он прибавил громкость радиоприемника, прикрыл глаза и улыбнулся своим мыслям. Второй тут же поджал губы. Меж ними ощущалось интимное взаимопонимание подельников.

 
А пуля-дура прошла меж глаз
Уже на закате дня.
Успел сказать он и в этот раз:
«Какое мне дело до всех до вас,
А вам – до меня?»
 

Они были суеверны, – когда первый уронил нож, второй покачал головой и пошел проверять дверные замки.

– Интересные люди, – думал я. – Пьют стаканами коньяк и одновременно обсуждают дела. Вдобавок, несмотря на глубокую ночь, периодически телефонируют в Одессу и Игарку. Вот мне, например, телефонировать некуда. Я живу без размаха, и у меня нет ничего, кроме спортивного костюма. А они снимают двухкомнатную квартиру, пьют «Варцихе» и катаются на машине с музыкой.

В пустой комнате я лег на узкую кровать. С потолка на толстом изогнутом проводе свисала лампа без абажура, такие свисающие голые лампы всегда вызывали у меня ощущение тревоги, и я вспомнил другую комнату, свою, в родительском доме, вдумчиво обустроенную: портреты Высоцкого и Масутацу Оямы, полки с книгами, ящики стола, битком набитые рукописями, перед столом – кресло с подлокотниками и вертикальной спинкой, очень удобное с точки зрения тех, кто считает писательский труд сидячим; гитара в углу, гриф перетянут струбциной, как горло – шарфом; напротив – печатная машинка на обтянутом кожей табурете; на гвоздях висят два кимоно, одно для тренировок, второе – парадное, в нем я экзамены сдавал; полупустой платяной шкаф; тайничок для денег, в котором никогда нет денег; подоконник, заваленный старыми кассетами, лукаво торчат из них петли зажеванной пленки. Тихая, теплая, удобная комната. Я больше туда не вернусь.

Когда меня разбудили, в окне я увидел огромный желтый диск, от него ко мне шел самый первый и самый прозрачный утренний свет. Некие картинки, пейзажи или же интерьеры, живут внутри нас как мечты, и когда внешний мир уподобляется этим мечтам, – нам хорошо тогда. Мне часто хотелось проснуться однажды в комнате с окнами без штор, и чтобы с другой стороны переливалось синее небо в редких облаках; все цвета ясные, без полутонов, синий, белый, желтый. Полторы или две секунды – после того, как проснулся, но еще до того, как ударила в голову похмельная дурь – я ощущал счастье.

– Пора, брат. Кофе готов.

– Слушай, запах от него страшный. Перегар.

– Согласен.

– Пусть идет в душ. И пусть пожует зубной пасты.

– И кофейных зерен.

– Ему надо что-то съесть. Пожарь ему хлеба.

– У нас есть сыр.

– Вот: дай ему хлеба и сыра. Ты в порядке, брат?

– Да, – ответил я и встал, излишне бодро дергая плечами.

– Сигарету?

– Я не курю.

– Он спортсмен.

– Это ненадолго.

– Отстань от человека. Пойдем доиграем.

Если много выпить и не успеть потом проспаться, впадешь в особенное состояние полуидиота. За руль, конечно, нельзя. Лучше ездить пьяным, нежели наполовину протрезвевшим. В моей голове гудели колокола, мысли оформлялись кратко и неряшливо: «хуево» менялось на «пиздец, как хуево» и обратно.

Жгло десны. Частицы кофейных зерен скрипели на зубах.

– Если не сможешь откупиться, – напоследок сказали мне, – тогда разводи. Рыдай, импровизируй. Клянись мамой, фуфайку рви. Дави на жалость.

– Я не умею.

– Захочешь – сумеешь. Ты ж каратист. Слышал про дзенский способ научиться рубить мечом?

– Да, – ответил я. – Берешь меч и рубишь, пока не научишься…

– Слушай, ты забыл надеть носки.

– Ну и черт с ними.

Машина стояла на лучшем месте, в двух метрах от двери подъезда. Белая, красивая. Чья-то собака уже успела обоссать колесо.

Залез в прохладный, после ночи, салон. Завелся, поехал. От бензинно-резиновых запахов подташнивало.

Привычно усмехнулся – в тридцатый раз за последние тридцать дней. Много лет я был равнодушен к автомобилям и никогда не предполагал, что именно четырехколесные железные механизмы, столь обожаемые обывателями, изменят всю мою судьбу.

Месяц назад я разбил машину своего отца. Взялся доехать до гаража, пятьсот метров по прямой, и на трехсотом метре протаранил корму чужого авто. Вечером в пахнущей старыми тряпками квартире пострадавшего, развязного бодрого старика, оговорили сумму ущерба. Когда вернулись домой и рассказали матери, она выронила сковородку. Три тысячи рублей; сто долларов; годовой доход всех членов семьи. Ночью я позвонил в большой город и попросил взаймы, и немедленно назавтра получил все, что просил. Вернуть долг я мог только одним способом: отработать.

Я сказал: покажите яму, я буду копать. Покажите мешки, я буду таскать. Новые друзья посмеялись, их беззаботность внушала уважение.

– У него есть водительские права, – сказал один другому. – И черный пояс по каратэ.

– Черного нет, – сказал я. – Только синий.

– Это неважно.

– Ни о чем не переживай.

– Мы давно присматривались к тебе.

– Хочешь, поедем к твоему потерпевшему и заберем назад твои деньги.

– Каким образом? – спросил я.

– Это наше дело.

– Не хочу.

– Это твое дело. Пойдем вино пить.

– К черту вино, – мрачно сказал я. – Давайте работу, я начну немедленно.

Они переглянулись.

– Работы немерено. Работы столько, что у тебя крыша поедет. Поэтому пойдем вино пить.

Вспотевший от жары и переживаний, я попросил:

– Лучше пиво.

– Пиво – бухло для быдла. Мы пьем вино. Холодное. Белое. Пойдем. Успокойся. Придумал тоже: «мешки», «ямы»… Пойдем, брат.

Первый пост, на выезде, я ловко проскочил. Инспектор в лихо заломленной фураге издалека выцеливал меня, но в решающий момент я сделал вид, что зеваю, и растер пятерней лицо, слегка отвернувшись в сторону. Неизвестно, насколько натурально это выглядело, но свистка я не услышал. Повеселел. Наддал. Хороший плавный поворот с Мичуринского проспекта на Кольцевую дорогу пролетел с визгом колес. Крен, вираж, восторг, удар солнца по глазам, – вышел на прямую уже свободным от похмельной дурноты, как будто искупался.

Шоссе, почти пустое, гладкое, пепельно-серое, тянуло и звало, месяц назад я был равнодушен к автомобилям, а теперь – наоборот.

Среди многих не самых худших людей любовь к скорости, к дороге, к колесам считается мальчишеством. И даже чем-то неприличным, дешевым. Но ведь я и есть мальчишка. И я бы предпочел оставаться им как можно дольше. Я еще успею повзрослеть. Мне двадцать лет, я бы не хотел взрослеть еще года два или три. Не желаю быть серьезным, благоразумным, уравновешенным или как там еще ведут себя взрослые люди. Взрослым принадлежит весь мир. Зато мне сейчас принадлежит асфальт и педаль газа.

Вон они, взрослые. Прокуренные и мрачные, вращают огромные штурвалы грузовиков. Катятся размеренно, серьезно. Никуда не спешат. Дорога выбрана. Цена установлена. Одного я обогнал излишне резко. По крайней мере, он так решил. Он гудит мне вслед и даже рукой машет. Ругается. Лучше бы себя поругал. Пролетая на бреющем, я заметил, что его левое заднее колесо не в порядке. Полуспущено. Эй, дядя, ты аварийный, я исправный – кто кого ругать должен?

Ревет мотор. Говорят, есть машины с практически бесшумными двигателями. Разве это машины? Еще говорят, что есть места, где люди всегда пристегиваются ремнями безопасности. Ходят слухи, что в иных странах принято соблюдать рядность. Что в некоторых человеческих сообществах считается шикарным не уметь водить машину. Что медленная езда считается аристократичной. Ну, аристократов можно понять, им спешить некуда, им все досталось от мамы с папой. А мне достались только руки, ноги, голова и яйца. И я, в общем, не в обиде.

Слишком поздно вспомнил, что друзья рекомендовали не хулиганить на дороге. Быть как все. Скромно, в общей массе. Легко сказать. Невозможно за короткий месяц научиться имитировать законопослушность. Пришлось срочно тормозить, но полосатый жезл уже был направлен прямо в меня.

Лейтенант был помят и недружелюбен. Едва я приблизился, как он сложил грубое лицо в гримасу отвращения и торжества.

– Хо-хо-хо! Вот это запах! Ты попал, парень!

– В каком смысле?

Лейтенант рассвирепел практически без перехода.

– Ах, «в каком смысле»? Пройдите на пост, товарищ водитель!

Драматически напрягшись, я повиновался. Инспектор вошел в пыльную будку сразу вслед за мной. Его напарник мощно расчесывал лохматую голову.

– От него, – сурово сказал лейтенант, – несет так, что мне уже хочется закусить!

Напарник потянул носом и брезгливо кивнул.

– Я трезвый.

– Какой, нахуй, «трезвый»?! – грянул грубый лейтенант. – Да ты пил всю ночь! И не водку! Ты – коньяк пил! И вино! А потом наелся зубной пасты! И кофейных зерен! Он еще возражает!

Второй плюнул на пальцы и ловко извлек бланк протокола. У них дуэт, понял я. Роли распределены, все налажено.

– Машину изымаем, водителя – на освидетельствование!

– Накажите рублем, – попросил я.

– Хо-хо-хо! Рублем! Да у тебя денег не хватит! Да ты знаешь, кто я? Да я только неделю как из Чечни! Я знаешь, какой злой? У меня с такими, как ты, разговор короткий. Ишь, рублем решил отбиться!

– А пусть попробует, – кашлянув, предложил второй.

Я достал деньги и показал.

– Хо-хо-хо! Да ты издеваешься! Ты хоть мои звезды посчитал? Или не умеешь? В армии служил? А? Или откосил? Оформляй его!

– Нет, – сказал я. – Не оформляй.

– Не понял!?

– Машину – не отдам. Штаны – отдам, рубаху отдам, все деньги отдам, паспорт отдам. Хочешь – зубы выбей и забери. Ногти выдерни. Уши отрежь. Но машину оставь.

Чеченский ветеран прищурился.

«Рви фуфайку», говорили они. «Импровизируй».

Я потратил минут двадцать. Вытирал сопли и воздевал руки к небу. Проклинал судьбу и выл, как пес. Никогда так не врал. Яростно и точно. Вдохновенно и изощренно. Красиво и весело. Многословно и мелодично. Про то, как проигрался в карты, страшно, в дым, в пух и прах, и вот теперь еду отдавать машину, карточный долг – долг чести, машина, любимого дедушки подарок, – это все, что есть, больше ничего нет. Денег нет. Носков – и тех нет.

Иллюстрируя, поддернул штанины. Ветеран посмотрел, подумал.

Уговорив и отдав всю наличность, я вернулся в спасенное от поругания авто и перевел дух. Но грубый лейтенант вышел на крыльцо и сделал мне знак. Передумал, ужаснулся я и на слабых ногах подошел.

Он протянул мне мои деньги.

– Держи. Купи себе носки.

Дмитрий Данилов

Родился 31 января 1969 года в Москве.

Работал редактором и журналистом в различных изданиях.

Первая публикация в прессе – рассказ «Пошли в лес» (1-й выпуск альманаха «Топос», 2002).

Публиковался в журналах «Новый мир», «Русская жизнь», «Абзац», интернет-проекте TextOnly, других печатных и электронных изданиях.

Тексты переводились на английский, голландский, итальянский языки, публиковались в США, Нидерландах, Бельгии, Италии. Повесть «Черный и зеленый» вышла отдельной книгой в Нидерландах в переводе на голландский язык.

Библиография:

«Черный и зеленый», Красный матрос, 2004 (дополненное переиздание: КоЛибри, 2010).

«Дом десять», Ракета, 2006.

«Горизонтальное положение», ЭКСМО, 2010.

Друг человека

Бывает, человек живет себе, живет, и вдруг загрустит, затоскует, заскучает. Человеку скучно, он не знает, чем себя занять, и мается, мается. Может быть, человек потерял работу или у него работы вовсе не было, и вот ему нечего делать. Или, может быть, характер работы человека таков, что работа оставляет большие временные промежутки для скуки и маеты. Когда человек ходит каждый день на работу, у него обычно не остается времени для маеты, тоски и грусти, а у этого человека времени для тоски, скуки и маеты имеется с избытком, может быть, он вообще на пенсии или, наоборот, еще не достиг возраста, когда надо ходить каждый день на работу, или он, допустим, инвалид, или, может быть, у него имеются какие-то постоянные источники средств к существованию, может быть, он сдает квартиру или живет на проценты от огромного банковского вклада или его обеспечивают богатые родственники, трудно сказать.

В общем, человеку грустно, скучно, и он мается.

В этой ситуации можно много чего сделать. Можно, например, пойти в кино, или на футбол, или на соревнования по какому-нибудь другому виду спорта, встретиться с друзьями, совершить длительную пешую прогулку, почитать интересную книгу, поиграть в компьютерную игру, употребить психоактивные вещества, предаться какому-нибудь дурацкому хобби типа выпиливания, выжигания или вырезания, посмотреть телевизор, в общем, есть масса вариантов поведения в ситуации скуки и маеты. В данном случае человек выбирает четвертый из перечисленных вариантов – «встретиться с друзьями», вернее, не во множественном, а в единственном числе – «встретиться с другом». Или еще можно сказать – «навестить друга».

Да, навестить друга. Навестить друга. Навестить друга.

Человек заранее знает, что эта встреча не будет приятным, веселым развлечением, встреча с другом не развлечет его и не будет особо интересной, человек вообще не ожидает от встречи с другом ничего особенного, вряд ли она развеет скуку и маету, а может быть даже и усугубит, но надо ведь что-то делать, надо ведь хоть что-нибудь делать. Надо навестить друга.

Друг человека живет не то чтобы очень далеко, но и не близко. До него не дойдешь пешком и не доедешь на метро или на другом городском общественном транспорте. До друга надо ехать на другом транспорте, общественном, но не городском.

Человек встает рано утром, выходит из дома, едет на станцию Выхино, покупает билет до станции Голутвин за сто семьдесят с чем-то рублей, некоторое время ждет на платформе среди жиденькой толпы утренних пассажиров, подходит электричка Москва―Голутвин, человек занимает место у окна, электричка трогается, а человек смотрит в окно.

Человек смотрит на проплывающие мимо объекты скользящим, рассеянным взглядом, но ему все-таки удается довольно многое увидеть.

Человек видит синие поезда метро, стоящие на путях депо Выхино.

Человек видит высокие коричневые дома района Жулебино рядом с платформой Косино.

Человек видит надписи «Толерантность – это болезнь» и «Люберцы – русский город» на бетонной стене гаражного комплекса на подъезде к Люберцам.

Человек видит сосны у станций Малаховка, Удельная, Быково.

Человек видит старые дачи среди сосен у станций Ильинская, Отдых, Кратово.

Человек видит огромную разноцветную бабочку, нарисованную на торце девятиэтажного дома в Раменском.

Человек видит разбитую, искореженную, но при этом относительно новую электричку в депо рядом с платформой 47-й км.

Рано утром, в Выхино, было пасмурно и накрапывал дождь, а сейчас, что называется, распогодилось, человек видит утреннее высокое голубое небо, сосны, просторные поля около платформы Совхоз, и ему становится не то что бы хорошо, но как-то немного полегче.

В другом конце вагона расположилась группа молодых людей в железнодорожной униформе – синие пиджаки, белые рубашки, синие галстуки, фуражки. Молодые люди в железнодорожной униформе шумят, гогочут, смеются. Один из железнодорожных молодых людей то и дело издает протяжный утробный вой.

В вагоне одновременно появляются две торговых женщины. Одна торговая женщина говорит: предлагаем вашему вниманию вот такие вот крючки для ваших тяжеленных сумок, а также иголки, нитки, красители. Другая торговая женщина говорит: пирожки.

И практически тут же в вагоне появляется юркий торговый мужчина с авторучками, авторучки, выкрикивает юркий торговый мужчина, авторучки, авторучки, пробежал, пробежал, убежал.

Человек видит страшноватый полуразрушенный красный кирпичный дом на подъезде к станции Бронницы.

Человек видит скопление белых маршруток у станции Бронницы. Станция Бронницы располагается довольно далеко от города Бронницы, километрах в двенадцати, за Москвой-рекой, и эти белые маршрутки доставляют пассажиров от Бронниц до станции Бронницы и обратно.

Человек видит маленькую зеленую будочку с надписью «Переезд 58».

Человек видит скопление странных гаражей у платформы Белоозерский. Маленькие приземистые гаражи стоят не вплотную друг к другу, как подавляющее большинство гаражей на территории Российской Федерации, а отдельно, хотя и рядом. Перед дверью каждого гаража устроено несколько ступенек вниз, интересно, что там находится, в этих гаражах, каким, интересно, транспортным средствам требуются ступени, чтобы войти в гараж или выйти из него.

Человек видит живописные просторы, открывающиеся справа по ходу движения у станции Конобеево.

Проезжая платформу 88-й км, человек видит вдалеке гигантскую плосковерхую гору, частично землистого цвета, частично белоснежную.

Человек видит многочисленные дымящие трубы химического производства в районе станции Воскресенск. Можно предположить, что частичная белоснежность огромной плосковерхой горы в районе 88-й км как-то связана с химическим производством в районе станции Воскресенск.

Человек видит у станции Пески небольшой водоем, полностью заросший какой-то ярко-зеленой гадостью.

Человек видит маленькую деревянную церковь у платформы Конев бор.

Человек видит вдалеке церкви и домики старой части Коломны.

Человек видит ярко-зеленый трамвай на трамвайном круге у платформы Коломна.

Электричка вместе с находящимся внутри нее человеком прибывает на станцию Голутвин.

Человек покидает электричку, по пешеходному мосту переходит на другую платформу, а потом на третью, она так и называется – платформа № 3, совсем коротенькая. У платформы № 3 стоит небольшой красивый современный дизель-поезд из трех вагонов, чем-то отдаленно напоминающий скоростной поезд «Сапсан». Этот дизель-поезд ходит по маршруту Голутвин―Озеры, по боковой ветке, ответвляющейся от основной магистрали Рязанского направления.

Человек входит в средний вагон дизель-поезда и занимает место у окна.

В вагоне удобные мягкие кресла, над дверями – световые табло. Комфорт.

Пассажиров немного. Преобладают люди среднего и старшего возраста. На соседнем сиденье сидит мужичок-грибник в резиновых сапогах и с ведром. Кажется, в вагоне присутствуют и другие грибники.

Дизель-поезд коротко свистит и начинает очень медленное движение вдоль окраины Коломны. Человек смотрит в окно.

Человек видит трамвайные пути, вдоль которых идет поезд.

Человек видит двухэтажные окраинные домики Коломны.

Слева по ходу движения протекает Ока. Ее не видно за деревьями и домами, но ее присутствие ощущается.

Остановочный пункт Бачманово. В дизель-поезд погрузилось неожиданно много людей. Преобладают люди среднего и пожилого возраста, преобладают грибники.

Одна пожилая женщина рассказывает другой пожилой женщине: вчера здесь ехала, полвагона рабочих было, с завода, как они орали, как орали, ты, говорит, меня уважаешь, вот так они орали. Ужас, ужас, говорит вторая пожилая женщина первой пожилой женщине.

Человек видит огромные заводские корпуса. Возможно, оравшие рабочие работают именно на этом заводе, или на каком-нибудь другом. В Коломне много заводов.

Остановочный пункт Сычево. Снова добавились люди. Вагон наполнен людьми.

Человек смотрит в окно и практически ничего не видит, кроме леса и иногда мелькающих среди леса следов человеческой деятельности.

Остановочный пункт Лысцовская. Из поезда вышли грибники, человек десять, и углубились в лес.

Человек видит сначала сплошной лес, а потом несколько домиков вокруг остановочного пункта Семеновский.

Человек видит большую пустую площадку, на которой раньше, судя по всему, располагался завод или склад. На земле видны следы кирпичного фундамента, и повсюду навалены кучки отсыревших деревянных поддонов.

Одна пожилая женщина говорит другой пожилой женщине: вон, смотри, все растащили, до кирпичика, одни поддоны остались. Да, да, говорит вторая пожилая женщина первой пожилой женщине.

Человек видит лес, человек видит лес.

Веселый дядька-кондуктор проверяет билеты. Дядька-кондуктор вопросительно смотрит на человека, человек говорит: Озеры, дядька-кондуктор говорит: сорок девять пятьдесят, человек дает дядьке-кондуктору пятьдесят рублей, дядька-кондуктор дает человеку пятьдесят копеек и кусок бумаги с напечатанными и написанными от руки буквами и цифрами.

Человек видит остановочный пункт 18-й км, лес, домики. Опять выходят грибники.

Человек видит узкоколейку, выходящую из лесной чащи.

Человек видит остановочный пункт Карасево, лес, домики.

Человек видит остановочный пункт Кудрявцево, лес, домики. Дизель-поезд покидает большое количество пассажиров. Грибники удаляются в лес, а жители или посетители деревни Кудрявцево гурьбой бредут к деревне Кудрявцево.

Человек видит, что вокруг остановочного пункта Даниловская нет вообще ничего, кроме леса.

Человек видит разъезд 30-й км, лес, домики, руины кирпичного здания. Заросший травой железнодорожный путь уходит в лесную чащу. Пассажиров в поезде практически не осталось.

Дизель-поезд разгоняется и довольно долго несется сквозь сплошной лес без остановок. Человеку становится почти хорошо.

Человек видит сооружение, связанное с электричеством, кажется, это называется «подстанция».

Остановочный пункт 38-й км. Это уже окраина Озер.

На путях валяется какая-то белая порошкообразная гадость.

Дизель-поезд останавливается у зеленого деревянного вокзала.

Расстояние в сорок километров дизель-поезд преодолел за один час семнадцать минут.

До Озер можно было бы добраться гораздо более простым, человеческим способом – прямым автобусом от Выхино, но человеку почему-то нравится ездить именно так – сначала до Голутвина, а потом на этом медленном лесном дизель-поезде.

Человек покидает дизель-поезд и идет по тихой, почти безлюдной улице Фрунзе в сторону центра.

Навстречу человеку идет мужчина с разбитым в кровь лицом. Он тянет за собой тележку, на которой лежит большой белый мешок.

Человек проходит мимо здания районной администрации, пересекает Советскую площадь, идет по улице Ленина мимо старых деревянных домиков, брежневских девятиэтажек, торговых центров, автостанции, церкви в стиле классицизма.

Человек пересекает улицу Ленина, проходит мимо продовольственного магазина «Станем друзьями», сворачивает в 8-й Луговой переулок, подходит к серому пятиэтажному дому номер 4, входит в один из подъездов, поднимается на один из этажей, звонит в одну из квартир. Друг человека открывает дверь.

Можно было бы описать друга человека, его внешность, осанку, повадки. Например, написать, что у него залысина, или что он румян и бодр, или что он толстый или худой или низенький или двухметровый, и что цвет лица у него землистый и губы тонкие или толстые, и что одет он неопрятно, в треники и в майку, или, наоборот, аккуратен и ухожен, какая разница, есть у него залысина или нет или он вообще лысый и в трениках он или просто в трусах или в майке или в пиджаке, это совершенно неважно, у него, в общем, совершенно обычная внешность, как говорится, без особых примет, и описывать тут нечего.

Можно было бы еще описать обстановку в квартире, написать, насколько она запущенная, грязная и убогая или, наоборот, сияет чистотой, какая в квартире мебель и бытовая техника, какие книги стоят в книжном шкафу, да какая разница, какие книги, обычные книги, такие же, как и у всех, обычная квартира, самая обыкновенная хрущевская однушка, если уж так интересно, какова эта квартира, можно просто сесть поудобнее, расслабиться, закрыть глаза, сделать несколько глубоких вдохов и произнести про себя несколько раз: «однушка-хрущевка в старой серой пятиэтажке в городе Озеры Московской области по адресу 8-й Луговой переулок, дом 4», и все сразу станет понятно, образ этой квартиры засияет в мозгу болезненным светом и останется в памяти навсегда, на всю жизнь, до самой смерти.

Человек и друг человека сидят в квартире друга человека, пьют крепкий алкогольный напиток и, в общем, разговаривают. Разговор их состоит по большей части из молчания и слов ну, давай, но и другие слова тоже время от времени произносятся.

Человек и друг человека обсуждают обстоятельства жизни друг друга. Ну как ты. Да ничего. А ты как. Да ничего. А с работой как. Да ничего вроде.

Человек и друг человека обсуждают обстоятельства жизни общих знакомых. Как там Серега. Да вроде ничего. Как там Николай Степанович. Да вроде нормально. Как там Зинаида. Да ничего. Как там Михалыч. Михалыч умер. Да, а что, как, от чего. Рак. А. Да. Ну, давай.

Ну, давай. Ну, давай. Ну, давай.

Через некоторое время человек засыпает в кресле, а друг человека засыпает на табуретке. Спать, сидя на табуретке, не очень удобно, и друг человека заваливается на левый бок, падает с табуретки и продолжает спать на полу.

Друг человека трясет человека за плечо, человек просыпается, ночь, человек и друг человека идут в ночной магазин, покупают слабоалкогольный напиток и крепкий напиток, возвращаются в квартиру друга человека.

Выпивание, говорение. Разговор, если это можно назвать разговором, теперь идет о футболе.

Локомотив-то как с Лозанной, а. Да. А Зенит-то как с Осером, а. Да.

Кураньи-то как, а. Да. А Бухаров-то как, а. Да.

Семин-то как, а. Да. А Спаллетти-то как, а. Да.

Бердыев! Бердыев! – восклицает вдруг, ни с того ни с сего, друг человека, поднимая пьяные глаза к потолку.

Бердыев – это да.

Человек опять засыпает в кресле, а друг человека, прежде чем упасть с табуретки, успевает добраться до дивана.

Поздним утром человек выходит из одного из подъездов дома номер 4 по 8-му Луговому переулку города Озеры, бредет по 8-му Луговому переулку мимо магазина «Станем друзьями», переходит улицу Ленина и добредает до автостанции. Здание автостанции – круглое, современное, серо-синее, красивое. Такие автостанции построили в первой половине нулевых годов во всех районных центрах Московской области по мудрому распоряжению областного руководства.

Человек покупает билет до Выхино. Обратно он решил поехать более естественным, простым путем. Человек испытывает легкое похмелье, хочется домой, и у него нет настроения ехать на дизель-поезде, мимо лесов и крошечных остановочных пунктов ветки Озеры―Голутвин.

Человек занимает место в автобусе у окна согласно купленного билета и моментально, еще до отправления, засыпает, потом ненадолго просыпается, когда автобус проезжает высокую красивую церковь в Бронницах, и снова засыпает, и окончательно просыпается уже на подъезде к Выхино, когда автобус сворачивает с МКАДа на Рязанку.