Текст книги "Русские народные сказки (Илл. Р. Белоусов)"

Автор книги: З. Цымбал

Соавторы: Народные сказки
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

МОРСКОЙ ЦАРЬ И ЕЛЕНА ПРЕМУДРАЯ

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с молодой женой. Детей у них не было. Очень они об этом печалились.

Вот поехал раз царь на охоту. Долго он по лесу бродил, красного зверя бил, лесную птицу теребил. Устал, истомился – пить захотел. Пить захотел, а воды нету. Стал он ручей искать – ручьи повысохли. Стал ключи искать – ключи завалены. Вдруг видит на лесной полянке круглое озеро, а в нем вода, как хрусталь чиста, как снег холодна. Не случилось у царя под рукой ни ковшика, ни чарочки; лег он на землю, припал к воде губами. Стал пить. Вода по всем жилочкам разливается, силушки придает. Напился царь, хотел встать – не тут-то было! Держит его кто-то за бороду, головы поднять не дает. Бился царь и так и сяк – не может вырваться. Вот он и говорит;

– Кто меня держит кто не пускает?! Отпусти! Милости прошу!

Заходила вода в озере волнами, загремел из воды голос страшный:

– Отпущу тебя царь – добрый человек, если отдашь мне, чего дома не знаешь.

Вот царь и подумал:

«Все я у себя дома знаю. Каждый гвоздик своими руками вбил!»

Да и дал слово водяному царю, что отдаст ему через пятнадцать лет, чего сейчас дома не знает.

Царь водяной отпустил его бороду.

Вот подъезжает царь к своему дворцу, невеселый, сумрачный. Все его забота берет: «Чего я дома не знаю?»

Подъехал к золоченому крыльцу. Выходит его встречать царица молодая с сыном на руках. Тут царь горько заплакал – вот чего он дома не знал!

– Ну, что делать?! Не век же тужить да плакать.

Вот они год живут, и другой живут, и пятнадцать лет живут. Вот и пятнадцать лет прокатились.

Призывает к себе царь Ивана-царевича.

– Так и так, – говорит, – сын мой любимый, Иван-царевич. Посулил я тебя водяному царю; надо тебе, сынок, к нему в службу пойти!

Опечалился Иван-царевич, да делать нечего. Взял Иванушка котомочку, – мать ему пирогов-шанешек напекла, молочка налила, – он в путь и отправился.

Шел-шел, навстречу ему бабушка-задворенка.

– Куда, Иван-царевич, путь держишь?

А он злой идет – на старушку как гаркнет:

– Куда хочу, туда и иду! Тебя, старая, знать не знаю и спрашивать не спрашиваю…

Поглядела на него бабушка-задворенка, ничего не сказала, мимо прошла.

Тут Ивана-царевича стыд взял. Был он молодец добрый, ну и стало ему совестно. Он назад повернул, старушку догнал.

– Прости меня, бабушка, что я тебе нагрубил. Горько мне, Ивану-царевичу, в службу к водяному царю идти.

– Ничего, Ванюша, – говорит бабушка-задворенка, – не печалься. Иди ты прямой дорогой – выйдешь к озеру. Прилетят туда двенадцать голубиц – двенадцать девиц. Отряхнут свои крылышки, сбросят свои перышки, станут в пруду плескаться. У всех крылышки, что снег белый, а у одной – пестренькие. Вот ты улучи минуточку, захвати их себе. Заберешь – тебе счастье, не заберешь – пропащая твоя голова!

Поклонился Иван-царевич бабушке-задворенке.

– Спасибо тебе, бабушка, за добрый совет.

Пошел Иван-царевич прямой дорожкой. До лесного озера дошел, спрятался за дерево. Прилетели вдруг двенадцать голубиц – двенадцать девиц, скинули свои, крылышки, сбросили свои перышки, стали в воде плескаться. Видит Иван-царевич: все крылышки белые, – два крылышка пестреньких, и утащил пестрые крылышки.

Вышли девицы из воды, прицепили свои крылышки, надели свои перышки, сделались голубицами, вспорхнули и полетели.

А одна девушка на берегу стоит, горькими слезами плачет, русой косой слезы утирает, ищет пестренькие крылышки. Ищет-ищет, приговаривает:

– Скажи, отзовись, – кто взял мои крылышки? Если стар-старичок, – будь мне батюшкой; если старая старушка, – будь мне матушка; если добрый молодец, – будь любимый муж!

Тут Иван-царевич вышел из-за дерева:

– Вот твои крылышки!

– Ну, скажи теперь, добрый молодец – нареченный муж, ты какого роду-племени и куда путь держишь?

– Я Иван-царевич, а путь держу к твоему батюшке, водяному царю немилостивому.

– А меня зовут Елена Премудрая. Я у батюшки своего немилостивого любимая дочь! Буду, Иван-царевич, тебя из беды выручать.

Вот пришли они в водяное царство – морское государство. У ворот сорок острых пик, на каждой пике молодецкая голова. На одной пике головы нет.

– Эта пика для тебя приготовлена, – говорит Елена Премудрая. – Ну, да я тебя в обиду не дам!

Зашел Иван-царевич во дворец к водяному царю.

Сидит царь на троне в золотой короне. Кругом жабы пялятся, ерши ершатся, щуки грозятся. Рак клешней Ивана-царевича за плечо схватил. Сом большим усом ноги обвил.

Закричал водяной царь грозным голосом:

– Ты что пятнадцать лет меня ждать заставил? Тут работы накопилось, дело остановилось. Теперь надо в одну ночь все выработать. Ну, ступай да смотри, чтобы ты мне к утру-свету вырубил дремучий лес, землю вспахал, пшеницу посеял, ту пшеницу сжал, муку смолол, пирогов напек и мне на стол принес. А не то быть твоей голове на моей стене, на железной пике!

Идет Иван-царевич из царских палат, идет невесел, буйну голову ниже плеч повесил. Увидела его Елена Премудрая, спрашивает:

– Что ты, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил?

– Что тебе и отвечать, красавица! Ты моему горю не поможешь, моей головы не спасешь.

– Почем знать?! Может, и помогу!

Рассказал ей Иван-царевич, какую службу дал ему водяной царь немилостивый.

– Ну, это что за служба. Это службишка. Служба будет впереди. Ступай спать ложись. Утро вечера мудренее.

Ровно в полночь вышла Елена Премудрая на красное крыльцо, платочком махнула, громким голосом закричала:

– Собирайтесь, слетайтесь ко мне, добрые люди-работники, послужите мне, как моей матушке служили!

Тут собралось работников видимо-невидимо; они стали лес корчевать и пшеницу засевать, они муку мелют, тесто месят, печки разжигают. К утру-свету все готово, все излажено. Принес Иван-царевич пироги царю водяному немилостивому.

Рассердился царь, закричал страшным голосом:

– Это все не твоя голова думу думает, не твои руки работают. Поумнее тебя кто-то здесь шутки шутит. Ну, ладно, задам тебе другую службу. Чтобы за одну ночь сегодняшнюю ты мне пчел развел, воск собрал да из воску дворец выстроил!

Пошел Иван-царевич домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил. Рассказал свое горе Елене Премудрой, а она говорит:

– Это службишка! Служба будет впереди. Спать ложись, Иван-царевич. Утро вечера мудренее.

Ровно в полночь вышла Елена Премудрая на красное крыльцо, махнула аленьким платочком:

– Собирайтесь, слетайтесь ко мне пчелы, со всего свету со всего миру, состройте мне за ночь восковой дворец.

Тут налетело пчел видимо-невидимо. Каждая воск тащит, тонким голосом жужжит. К утру-свету слепили дворец из ярого воску.

Увидел водяной царь восковой дворец, разгневался:

– Не твоего ума это дело! Тут моя выучка видна. Придешь сегодня на вечерней заре на зеленый луг, поймаешь там коня неезжалого, на том коне ко мне приезжай, тогда я тебя домой отпущу.

Обрадовался Иван-царевич. Идет, посвистывает. Спрашивает его Елена Премудрая:

– Что за службу тебе царь сегодня дал?

– Дал мне сегодня царь не службу, а службишку: поймать коня неезжалого, на нем во дворец прискакать.

Запечалилась Елена Премудрая:

– Эх, Иван-царевич! Неразумный ты. Это и есть служба страшная. Неезжалый конь – это мой батюшка, сам водяной царь немилостивый. Как я тебе против батюшки помогать стану? Как мне, девице, быть? Жениха ли погубить, родному ли батюшке изменить?!

Стал ее Иван-царевич молить-просить.

– Хорошо, – говорит Елена Премудрая. – Я тебе и здесь помогу. Только нам после того тут не жить. Надо будет в твое царство пробираться.

Дала она ему три прута: медный, оловянный и серебряный.

– Подойди к коню с левой стороны: мой батюшка на левый глаз слеп. Вскочи ему на крутую шею, бей его медным прутом, держись за гриву серебряную да вниз не смотри, – все на небо гляди. Изломается у тебя медный прут, ты бей его оловянным прутом: изломается оловянный – бей серебряным, бей, не жалей, пока мясо с ребер не посыплется.

Пошел Иван-царевич на зеленый луг. Там неезжалый конь копытом бьет. Из ноздрей у коня дым валит, изо рта огонь палит, правым глазом весь луг окидывает. Подошел к нему Иван-царевич с левой стороны, вскочил ему на самую шею. За серебряную гриву схватился, бьет его по ребрам медным прутом. Взвился конь под самое небо, под черные тучи. Носит его над морем глубоким.

– Погляди вниз! Погляди вниз! – кричит.

А Иван-царевич в небо смотрит, носит его конь над лесом высоким.

– Погляди вниз! Погляди вниз!

А Иван-царевич в небо смотрит, глаз не спускает. И все коня хлещет. Уже медный прут измочалил, оловянный истрепал, за серебряный взялся.

Носил его, носил конь, пока мясо с ребер не посыпалось.

Устал конь, шатается, изо рта пена капает. Сбросил Ивана-царевича на зеленый луг и из глаз пропал.

Пришел Иван-царевич к Елене Премудрой.

– Ну, Иван-царевич, – говорит Елена Премудрая., – не ждать теперь милости ни тебе, ни мне. Надо нам из водяного царства скрываться, от батюшкиной немилости убегать.

Взяла она острый ножик, уколола себе правый мизинчик, капнула на печурку три капли крови, горницу заперла, коней привела, и поехали они в путь-дорогу.

Сидит водяной царь на троне в золотой короне, руки-ноги платком перевязаны, голова у него болит, тело ломит. Посылает слугу за Еленой Премудрой. Пошел слуга на крыльцо, взялся за кольцо, постучался, а ему капля крови отвечает:

– Сейчас иду – сарафан надеваю!

Вот час прошел – нету Елены Премудрой. Посылает царь второго слугу. Стучит слуга на крыльце, а капля крови ему отвечает:

– Сейчас иду – венец надеваю!

Вот и второй час прокатился – нету Елены Премудрой. Побежал царь сам на крыльцо, ухватился за кольцо.

– Что же ты не идешь, дочка непокорная!?

А третья капелька отвечает:

– Сейчас иду – бусы надеваю!

Заревел тут царь;

– Не ее голос! Не ее выговор!

Дверь сломал, а в горнице нет никого. Рассердился царь, послал за ними погоню.

А Иван-царевич с невестой чистым полем скачут. Вот Елена Премудрая и говорит:

– Ляг, Иван-царевич, на землю брюшком, послушай ушком: не услышишь ли чего?

Иван-царевич припал к сырой земле, послушал:

– Впереди тишь да гладь, сзади непомерный шум. Слышу конское ржанье.

– Это погоня близкая!

Оборотилась Елена Премудрая огородом, Ивана-царевича кочаном капусты сделала.

Доскакала погоня до огорода и назад поворотила.

– Ваше царское величество! Пусто в чистом поле. Только и есть огород, в огороде кочан капусты.

– Эх вы, головы дубовые! Поезжайте, привезите мне тот кочан капусты. Вижу, вижу свою выучку!

А Елена Премудрая и Иван-царевич дальше на конях скачут.

– Иван-царевич! Ляг на землю брюшком, послушай ушком. Не слышно ли чего?!

Припал Иван-царевич к сырой земле:

– Слышу: впереди тишь да гладь, сзади непомерный шум.

– Это погоня близка!

Оборотилась Елена Премудрая колодцем. Ивана-царевича сделала ясным соколом. Сидит сокол на срубе, хрустальную воду пьет.

Приехала погоня к колодцу. Не видно дальше следов, не видно людей в чистом поле. Поворотила погоня назад.

– Ваше царское величество, не видать ничего в чистом поле. Только и видели один колодец, из того колодца ясный сокол хрустальную воду пьет.

– Эх вы, дубовые головы! Это же дочка моя умудряется. Вижу, вижу – моя выучка! Умнее меня хочет быть, придется самому с ней силою померяться.

Поскакал сам царь водяной немилостивый в погоню.

Скачут Елена Премудрая и Иван-царевич чистым полем, зеленым лугом. Елена Премудрая говорит:

– Припаду-ка я к сырой земле, послушаю. Не услышу ли чего?

Припала Елена Премудрая к земле:

– Ох, стучит, ох, гремит! Это отец за нами гонится.

Скачут они, скачут во всю прыть, а погоня по пятам.

– Есть еще у меня оборона от водяного царя, – говорит Елена Премудрая.

Бросила она позади себя щетку. Сделался дремучий лес – руки не просунешь, а кругом в три года не обойдешь. Вот водяной царь грыз-грыз дремучий лес, проложил себе тропочку, пробился и опять в погоню.

Близко-близко, вот-вот нагонит. Бросила Елена Премудрая гребенку. Сделалась высокая-высокая гора. Не пройти, не проехать.

Водяной царь копал-копал гору, проложил тропиночку и опять погнался за ними. Вот-вот нагонит. Вот-вот рукой схватит.

Тут Елена Премудрая махнула полотенцем, и сделалось великое-великое море. Царь прискакал к морю, видит, что пути-дороги дальше нет, и поворотил домой.

Подъехал Иван-царевич с Еленой Премудрой к своей земле и говорит ей:

– Я вперед пойду, за тобой карету пошлю. А ты меня здесь подожди.

– Смотри же, – говорит Елена Премудрая, – в правую щеку никого не целуй, а то меня позабудешь.

– Ладно, – говорит.

Вот он домой пришел. Все обрадовались. Он всех целует, – в правую щеку никого. А как стал мать целовать – поцеловал ее в обе щеки и сразу Елену Премудрую позабыл.

А она стоит, бедная, на дороге, дожидается. Ждала-ждала, не идет за ней Иван-царевич. Пошла она в город, нанялась в работницы к бабушке-задворенке.

А Иван-царевич задумал жениться, сосватал невесту и затеял пир на весь мир.

Узнала про это Елена Премудрая, пошла на царский двор, стала у поварни. А у царицы в ту пору пирог свадебный сгорел. Плачет царица, Елена Премудрая подошла к ней, поклонилась.

– Дозволь мне, царица, тебе новый пирог испечь.

Делать нечего. Дала царица Елене Премудрой всякого припасу. У Елены Премудрой в час пирог поспел. Поблагодарила ее царица, дала ей милостыню. А Елена Премудрая и говорит:

– Дозволь мне, царица-матушка, у дверей постоять, на пир поглядеть.

– Ладно, стой – говорит.

Вот стали жениха с невестой поздравлять, стали пирог разрезать. Вылетели из пирога два голубка.

– Поцелуй меня, – говорит голубь голубке.

– Нет, – говорит голубка, – я тебя поцелую, а ты меня позабудешь, как позабыл Иван-царевич Елену Премудрую.

И в другой раз говорит голубь голубке:

– Поцелуй меня!

– Нет, я тебя поцелую, я тебя пожалею, а ты меня забудешь, как забыл Иван-царевич Елену Премудрую.

Тут вспомнил Иван-царевич Елену Премудрую, по сторонам поглядел, у дверей ее увидал. Вскочил из-за стола, взял ее за руки белые, к отцу с матерью подвел и говорит:

– Вот моя жена Елена Премудрая! Она меня спасла, она меня выручила.

Царь ему отвечает:

– Ну, если у тебя такая жена, честь тебе и слава на долгую жизнь.

У царей не пиво курить, не мед варить – собрали пир да за свадебку.

Стали Иван-царевич и Елена Премудрая жить-поживать да добра наживать, да лихо избывать.

ФИНИСТ – ЯСЕН СОКОЛ

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик со старухой. И было у них три дочери. Старшая и так и сяк, средняя собой пригожая, а младшая умница-разумница и такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать: брови соболиные, очи соколиные, русая коса до пояса.

Вот собрался раз старик на ярмарку. Позвал он дочерей и говорит:

– Дочери мои любимые, хорошие да пригожие, что мне вам на ярмарке купить?

Старшая дочь говорит:

– Купи мне, батюшка, сарафан шелку лазоревого, да такой, чтобы соседские девки со злости сохнули.

Средняя говорит:

– Купи мне, батюшка, бусы дорогие, да такие, чтобы подруженьки с зависти лопнули.

– А тебе что купить, меньшуха моя любимая?

– А купи мне, батюшка, аленький цветочек, да краше которого нету на белом свете.

Подивился старик, покачал головой, да делать нечего.

Вот поехал старик на ярмарку, купил сарафан шелку лазоревого, купил бусы золотые, а аленького цветочка нет как нет.

Выехал он за околицу. Вдруг видит – идет навстречу старичок седенький, армячок серенький, а в руках у него цветок аленький, да краше которого нет на свете.

Вот отец и говорит:

– Не продашь ли, дедушка, цветочек аленький?

– Не продажный он, а заветный.

– А какой на нем завет?

– Вот если дочь твоя пойдет замуж за сына моего Финиста – ясна сокола, бери цветок, а нет – проезжай мимо.

– Ну, неволить дочку не буду, а по сердцу будет – перечить не стану.

Отдал ему старичок цветок и как сквозь землю провалился.

Вот приехал домой, отдал дочерям сарафан шелку лазоревого, отдал бусы золоченые, а младшей дочери и говорит:

– Не люб мне цветочек твой аленький. Я за него тебя замуж посулил неведомо за кого – за Финиста – ясна сокола.

– Ничего, – говорит, – батюшка. Я Финиста – ясна сокола давно знаю, у подруг в гостях с ним не раз встречалась.

Взяла девица аленький цветочек и к себе в горницу убежала.

Поставила цветочек на окошко, распахнула ставеньки и говорит:

– Полно тебе, Финист – ясен сокол, по поднебесью летать, скучно мне без тебя, красной девице.

Откуда ни возьмись, влетел в окно сокол, об пол грянулся, добрым молодцем стал.

А как улетел обратно, дал ей перышко из левого крыла.

– Чего, – говорит, – захочешь, моя любушка, в правую сторону перышком взмахни – все тебе явится, в левую взмахнешь – все спрячется.

Вот настало воскресенье. Стали старшие сестры в гости к соседям собираться. Наряжаются в сарафаны нарядные, достают платки новые, надевают бусы золоченые, да над младшей сестрой посмеиваются.

– А ты, умница-разумница, что наденешь!? У тебя и обновок-то нету! Сиди дома со своим цветочком аленьким.

– Ничего, – говорит, – сестрички, мне и дома хорошо.

Только сестры из дому ушли, побежала девица в свою светелку, открыла окошечко, махнула перышком в правую сторону.

Отколе ни возьмись, подскакала карета золоченая, в три пары лошадей запряженная, выскочили слуги проворные, одели ее, на пир к соседям повезли. А гости на пиру есть-пить перестали, все на нее смотрят, дивуются…

– Откуда эта царевна заморская?!

Чуть праздник кончился, села девица в карету золоченую, только ее и видели.

Домой приехала, в левую сторону перышком махнула. Все из глаз пропало. Села у окошечка в пестрядинном сарафанчике, в пяльцах шьет, нитку к нитке кладет.

Прибежали сестры, стали рассказывать ей:

– Была у соседей царевна заморская, красоты неописанной, одежды невиданной. А ты, дурочка, дома сидела, ничего не видела.

– Ничего, – говорит, – сестрички, вы так хорошо рассказываете, будто я сама все видела.

Вот и второе, и третье воскресенье так велось. А на четвертое воскресенье, как стала девица раздеваться, забыла из косы бриллиантовую булавку вынуть. Стали ей сестры про царевну заморскую рассказывать, да одна и заметила:

– Что это у тебя, сестричка, булавка в косе точь-в-точь, как у заморской царевны была?

Ничего им девица не ответила, закраснелась, к себе в светелку убежала.

Только стали с той поры сестры подсматривать, стали сестры подслушивать и увидели, как на вечерней заре к ней сокол в окно влетел. Вот и задумали они недоброе. Знать, сердца у них были злые и завистливые.

Вот раз вечером распахнула девица ставень и поставила на окошко цветочек аленький, а сама прилегла на лавку, да и заснула крепко-накрепко.

Тут злые сестры воткнули на окне ножи крест-накрест, а подоконник иголками утыкали.

Прилетел Финист – ясен сокол, на ножи наткнулся, грудь себе изранил, крылышки подрезал, ножки искровянил.

– Прощай, – говорит, – красная девица! Спасибо тебе за любовь твою! Всю грудь мне изранила, крылья подрезала, сердце искровянила. Улечу я теперь за тридевять земель, в тридесятое царство, в далекое государство. Пожалеешь, покаешься, да поздно будет. Не найти тебе Финиста – ясна сокола, не вернуть тебе любви моей. Разве три пары сапог железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три хлеба каменных изгложешь.

Застонал он тут стоном страшным, и на стон его по всему городу колокола медные пооткликнулись. Проснулась девица, видит – нет около нее Финиста – ясна сокола. Ставеньки растворены, торчат на окне ножи острые крест-накрест, и каплет с них кровь горячая прямо на цветочек аленький, а перышками все окно усеяно, – его перышки радужные. Что тут делать?

Заплакала девица, пошла к кузнецу, в пояс ему поклонилась, приказала ему три пары сапог железных, три посоха чугунных исковать, взяла три хлеба каменных и в путь отправилась.

Уж не раз заря занималась, росами медвяными умывалась, облаками облачалась, звездами застегивалась, а девица все идет, все идет, а лес все чернее, все гуще, верхушками в небо вьется.

Уже сапоги железные истоптала, посох чугунный изломала, хлеб каменный изгрызла, а конца пути-дороги все нет.

Вдруг глядит – стоит избушка на курьих ножках, туда-сюда поворачивается.

– Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом: мне в тебя лезть и хлеба есть.

Повернулась к ней избушка передом; вошла в нее девица, а там Баба-яга лежит на печи, на девятом кирпиче.

– Фу-фу-фу, – говорит, – раньше русского духу было слыхом не слыхать, видом не видать, а теперь русский дух по свету шляется, в нос бросается.

Поклонилась ей девица низехонько, рассказала ей все скромнехонько.

Ну, Баба-яга ее пожалела, накормила, напоила и спать уложила. А утром рано-ранешенько разбудила и дала ей подарочек – золотое блюдечко, серебряное яблочко.

– Иди, – говорит, – к моей старшей сестре; она по Руси летает, больше меня знает. Может, она тебе путь укажет.

И пошла девица дальше.

Она день идет и другой идет. Она год бредет и другой бредет, а лес все темней, все гуще, верхушками в небо вьется. Уже вторую пару сапог железных истоптала, второй посох чугунный изломала, второй хлеб каменный изгрызла.

Вдруг видит – стоит избушка на курьих ножках, туда-сюда поворачивается.

– Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом: мне в тебя лезть и хлеба есть.

Повернулась к ней избушка дверью; вошла в нее девица и ахнула. Лежит там Баба-яга – костяная нога в углу на печи, на девятом кирпиче, правое ухо под себя подложила, левым покрылась, а нос в потолок врос.

– Фу-фу-фу, – говорит, – что это такое? Раньше русского духу было слыхом не слыхать, видом не видать, а теперь русский дух по свету шляется, в нос бросается. Ты что, девица? От дела лытаешь, али дела пытаешь?

Поклонилась ей девица низехонько, рассказала ей все скромнехонько.

Ну, Баба-яга ее пожалела, накормила, напоила и спать положила. А на утро разбудила и дала ей два подарочка: серебряное пяличко с золотой иголочкой да хрустальный молоток и бриллиантовые гвоздики.

– Иди, – говорит, – к моей старшей сестре; она по всему свету летает, все страсти-напасти знает, может, она тебе путь укажет.

И пошла девица дальше.

Идет она через леса дремучие, через пески зыбучие, через долины широкие, через потоки глубокие. Она год идет и другой бредет. Уже третью пару сапог железных истоптала, три посоха чугунных изломала, три хлебца каменных изглодала. Забрела в лес дремучий. И пути-дороги не видно, и спросить некого. Только кукушка кукует лесная, бездомная.

– Сестрица моя, сестрица, серая птица, тебе век куковать, а мне горе горевать, по лесам скитаться, слезами умываться, Финиста – ясна сокола искать.

Вдруг слышит – земля дрожит, ходуном ходит. Баба-яга в ступе летит, пестом погоняет, помелом след заметает. Увидела девицу, оземь грохнулась, громким голосом крикнула:

– Ты что в моем лесу делаешь? От дела лытаешь, али дело пытаешь?

Поклонилась ей девица низехонько, рассказала ей все скромнехонько.

– Пять лет я шла, пять царств прошла, на этом месте все царства кончаются.

Ну Баба-яга – костяная нога ее пожалела и говорит:

– Знаю я Финиста – ясна сокола, он сейчас на заморской царевне жениться собирается. Иди, девица, не мешкай, ног не жалей, костей не береги; вот тебе клубочек маленький – брось его на дорогу: куда клубочек мой покатится, туда и путь держи.

Обрадовалась девица, Бабе-яге – костяной ноге в пояс поклонилась и в путь отправилась.

Бросила клубочек наземь; клубочек катится, лес расступается, девица вслед идет. А лес все реже и реже, вот и море синее, раздольное, а над ним, как жар, горят золотые маковки на высоких теремах белокаменных.

Села девица у синего моря, стала серебряным яблочком по золотому блюдечку покручивать. В правую сторону повернет, а на блюдечке все города заморские видны; в левую сторону повернет, а на блюдечке все звери заморские видны. Собрался народ; дивуется. Вышла и царевна из дворца с мамушками да с нянюшками, с. прислугами да служанками! Стала блюдечко да яблочко торговать. Ничего не хочет девица – ни серебра, ни золота.

«Пусти да пусти с Финистом – ясным соколом час перебыть».

Рассердилась царевна, а забаву хочется. Побежала она к Финисту – ясну соколу, приласкала его, приголубила да в волосы ему волшебную булавку засунула. Заснул Финист – ясен сокол непробудным сном. Тут она к нему девицу и пустила.

Плачет над ним девица, убивается.

– Проснись, Финист – ясен сокол, я для тебя три пары сапог железных истоптала, три посоха чугунных изломала, три хлеба каменных изгрызла. Проснись, Финист – ясен сокол!

Спит Финист – ясен сокол непробудным сном. А час прошел – царевна девицу из горницы выгнала.

Ну, на другой день села девица у синего моря, серебряные пяльцы держит; золотая иголочка сама вышивает, нитку к нитке кладет. Стоит народ, дивуется. Вышла и царевна заморская с мамушками да нянюшками, со служанками. Стала забаву торговать. Ничего не хочет девица. Ни серебра, ни золота, ни скатного жемчуга.

«Пусти да пусти с Финистом – ясным соколом вечер перебыть».

Рассердилась царевна, ножкой топнула, ручкой хлопнула, а забаву-то хочется. Побежала к Финисту – ясну соколу, приласкала его, приголубила, в волосы волшебную булавку засунула. Заснул Финист – ясен сокол непробудным сном.

Плачет над ним девица, убивается:

– Проснись, Финист – ясен сокол, я для тебя через леса прошла дремучие, через пески зыбучие, через долины широкие, через потоки глубокие. Проснись, Финист – ясен сокол, желанный мой!

Спит Финист – ясен сокол непробудным сном. А вечер кончается – царевна девицу из горницы выгнала.

На другой день села девица у синя моря, стала хрустальным молоточком по бриллиантовым гвоздикам поколачивать. Звон веселый пошел по всему городу. Народ собрался – дивуется. Ноги на месте не стоят, сердце в пляс зовет. Вышла царевна заморская, стала забаву торговать.

Ничего не хочет девица: ни серебра, ни золота, ни скатного жемчуга, ни каменьев самоцветных.

«Пусти да пусти с Финистом – ясным соколом повидаться».

Рассердилась царевна, а забаву-то хочется. Побежала к Финисту – ясну соколу, в волосы ему волшебную булавку засунула. Заснул Финист – ясный сокол непробудным сном.

Плачет над ним девица, убивается.

– Прощай, Финист – ясный сокол! Все я заморской царевне отдала, ничего у меня не осталось. Нашла я тебя, да в недобрый час, живого, а словно мертвого. Прощай, Финист – ясен сокол, желанный мой!

Стала она с ним прощаться и уронила ему на глаза слезу соленую. Знать, слеза та была жгучая. Проснулся Финист – ясен сокол, узнал девицу, брал ее за руки белые, целовал в уста сахарные. И собрал он людей рода разного – бояр, крестьян да служилый люд – и велел им думу думать: с какой женой ему век вековать? С той, что его выкупила, или с той, что его продавала? С той ли, что для него леса дремучие, пески сыпучие прошла, три пары сапог железных истоптала, три посоха чугунных изломала, три хлеба каменных изглодала, или с той, что его за забавы отдавала?

Думали люди русские три дня и три ночи, а потом в пушку выпалили и решили: быть ему с той женой, которая его выкупила, а ту, которая его продавала, вон из царства прогнать. Так и сделали. Был там пир на весь мир. Я на том пиру была, мед и пиво пила, по подбородку текло, а в рот не попало.