Текст книги "Скачу за радугой"

Автор книги: Юзеф Принцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

На лугу паслось совхозное стадо, однорукий пастух сидел в сторонке и подремывал на солнышке. Он иногда приезжал в лагерь на полуторке с молоком, помогал сгружать бидоны, и хотя был намного моложе дяди Кеши, тот, как и все, звал его Митричем. Они поздоровались, дядя Кеша угостил Митрича папиросой, тот незлобно посмеялся над его неудачной рыбалкой и, щурясь от папиросного дыма, спросил:

– Что это за музей лесной у вас открывается?

– Музей? – удивился дядя Кеша. – Не слыхал.

– Как так! – полез в карман ватника Митрич и вытащил пригласительный билет. – Вот! Приглашение получил.

Дядя Кеша прочел билет, пожал плечами, вернул его Митричу. Тот повертел его в руках и разочарованно сказал:

– Не в курсе, значит? А я-то завтра собрался. Партизанил в этих местах.

– Вроде не слыхать было… – виновато объяснил дядя Кеша. – Без меня бы не обошлись: постругать там чего или витрину какую наладить. Лесной, говоришь, музей?

– Написано: лесной, – подтвердил Митрич и сунул билет в карман. – Подшутил, видно, кто-то… А я, дурак, обрадовался. Вспомнили, думаю, и про нас!

– За такие шутки!.. – покрутил головой дядя Кеша и поднял с земли удилища. – Ладно. Пора мне.

Он шел лугом и хмурился. Сразу пропало хорошее настроение, которое всегда приходило во время рыбалки, пусть и недобычливой. Так, хмурясь, дошел он до леса и свернул на узкую дорогу с твердой наезженной колеей. Дорога вела к опушке, а за ней, сразу после редкого березнячка, начинались первые домики лагеря. Лес уже светился солнцем, вовсю пели птицы, но дядя Кеша шел, не замечая ничего вокруг, и все хмурил лохматые свои седые брови. У большого камня на повороте услышал он ребячьи голоса. Шагнул за толстую старую сосну и увидел, как со стороны незаметной тропинки вышла стайка ребят. Одного из них он узнал. Это был Генка.

Ребята двинулись по просеке в сторону опушки. Шли медленно, видно, устали, а девочка стряхивала опилки со своей лыжной курточки.

Дядя Кеша дождался, когда голоса их стихнут в глубине леса, и свернул на тропинку.

Землянку он разглядел не сразу. Сначала наткнулся на обтесанные бревна, увидел свеженарезанный дерн для крыши и только потом аккуратно навешенную на новеньких петлях дверь. Дядя Кеша потянул дверь на себя, отметил ее свободный ход, подпер палочкой, чтобы было посветлей, и спустился в землянку.

Когда он вышел обратно, лицо его было каким-то смятым; он сел на бревна и долго крутил в пальцах папиросу. Так и не закурив, поднялся, вынес из землянки топор и принялся рубить крепкую березку, что стояла у тропинки.

XIII

Конь спал стоя. Шла утренняя линейка, поднимали флаг, отдавали рапорта, читали распорядок дня, а Конь стоял и спал. Даже похрапывал! Проснулся он, когда старшая вожатая объявила, что дежурит по лагерю первый отряд.

– Еще чего! – громко сказал Конь.

Генка ткнул его локтем.

– Да не можем мы сегодня дежурить! – возмутился Конь.

Кто-то засмеялся. Людмила прикрикнула с трибуны:

– Первый отряд, разговорчики!

Стоящий перед строем Вениамин обернулся и погрозил Коню кулаком. Тот пожал плечами и обидчиво забор мотал:

– Дежурство какое-то выдумала… Итак один день всего… Или дежурство, или музей…

Пахомчик пошарил в карманах, вынул яблоко и сунул Коню в рот. Конь откусил и выплюнул: яблоко было кислющее!

Когда Людмила распустила линейку, встревоженные ребята окружили Вениамина. С дежурством еще можно было выкрутиться. Подежурят и без них. Но после ужина назначена генеральная репетиция концерта: Тут» то их хватятся. Наверняка!

– Что будем делать? – спросил Генка.

Вениамин задумался.

– Знала бы, не приходила на эту линейку! – сердито сказала Оля. – Работали бы и работали!

Вениамин посмотрел на их красные от бессонницы глаза, на усталые лица и вдруг распорядился:

– Идите спать.

– Спать? – удивился и обрадовался Конь.

– Завтракать и спать, – повторил Вениамин. – Иначе свалитесь. Сразу после обеда – в землянку, и, пока не кончим, не уйдем!

– А репетиция? – засомневался Игорь.

Вениамин махнул рукой:

– Обойдутся!

* * *

Лагерь был похож на бродячий цирк.

По дорожкам ходили на руках акробаты. Висели на веревках пестрые костюмы. Бухал барабан духового оркестра. Муравей прикреплял Стрекозе крылья. Та вертелась перед большим зеркалом и капризно говорила: «Выше! Ниже!» Провели лошадь с блестящими боками. Лошадь была настоящая. Нужно было перевезти дрова для костра, а дядю Кешу нигде найти не могли. Запрячь лошадь вызвался Тяпа и, важный как индюк, вел ее через весь лагерь.

За лошадью с лаем бежала Муха. За ней толпа малышей в синих и красных пилотках. Веранда была завалена накрахмаленными пачками из марли и балетными тапочками. Девчонки размахивали утюгами. Мальчишки пришивали погоны к серым школьным курточкам. Что-то кричал в рупор физкультурник. Горнист Витька репетировал сигналы с трубачами из духового оркестра. Звуки труб были желтыми, как солнце.

По синему небу плыли белые облака. Красный лагерный флаг вился на ветру.

А второе звено видело сны.

Пахомчик висел над пропастью, ухватившись рукой за сук старого дерева. Сук подавался под его тяжестью, трещал, обламывался, и Пахомчик падал вниз, сжимая в руке обломки.

Коню сыпались в рот яблоки. Они были легкими, как воздушные шары, а когда ему удавалось откусить от одного, лопались сразу все!

Игорь летал на одеяле. Сначала он гонялся за ним по земле, а оно убегало от него. Потом ему удалось схватить его за край, но одеяло вдруг поднялось в воздух, потянув его за собой.

Генке снилась радуга.

Многоцветной аркой висела она в небе, над самой рекой, а на том берегу стояла Оля. Генка бежал к радуге, чтобы перейти по ней на ту сторону, а радуга таяла, растворяясь в небе…

Хрипло трубил за окном горн, и сны один за другим гасли и обрывались.

* * *

После обеда Генка встретил дядю Кешу. Тот окликнул его, когда Генка выходил из столовой.

– Здравствуй, – сказал дядя Кеша. – Что не заходишь?

– Да так… – растерялся Генка. – Дела…

– Дела, говоришь? – прищурился дядя Кеша, и Генке показалось, что он одобрительно подмигнул ему. – Зайдем-ка на минуту.

Они прошли в мастерскую, и дядя Кеша вынул из-за верстака фонарь «летучая мышь».

– Держи, – протянул он его Генке. – Редкая вещь.

Генка повертел в руках фонарь и недоуменно посмотрел на дядю Кешу. Тот усмехнулся в усы и сказал, будто давал понять, что думает о другом:

– Пригодится… Спектакли ставить или еще зачем.

«Неужели знает? – подумал Генка, но тут же возразил сам себе. – Да нет! Откуда?»

– Спасибо… – пробормотал он. – Я пойду, дядя Кеша?

– Иди, иди… – отозвался тот. – Время небось поджимает?

Генка быстро взглянул на него, но дядя Кеша смотрел ясно и весело, только в усах опять подрагивала добрая усмешка. Генка попятился к двери и вышел.

* * *

Когда ребята пришли к землянке, там уже сидел Шурик, обиженный и надутый.

– Шурик! – обрадовался ему Генка. – Почему нас не подождал?

– А вы меня ночью разбудили? – старался казаться сердитым Шурик. – Сами вон сколько наворочали! Механизмы какие-то поставили!

– Какие механизмы? – удивился Генка и огляделся.

От земли на крышу вели плавные сходни из березовых стволов. Рядом с ними лежали тоже березовые, с тесаными ручками рычаги-подпоры. Бревен на крыше стало заметно больше, а оставшиеся были аккуратно уложены у сходен. Бери и накатывай.

– Это что ж такое? – растерялся Генка.

– Может, Веня? – предположил Пахомчик. – Пока мы спали.

Генка покачал головой. Он сразу вспомнил усмешку дяди Кеши и то, как он разговаривал с ним. Но откуда он узнал про землянку? И не просто про землянку, а про то, для чего они ее восстанавливают? Фонарь-то он ему дал неспроста!

Еще сегодня ночью Генка хотел, чтоб дядя Кеша узнал про землянку, а сейчас, когда это случилось, ему вдруг стало грустно. Конечно, он был благодарен ему за помощь, радовался тому, что теперь дядя Кеша знает, зачем полезли они тогда за досками, верил в то, что он сохранил их тайну, но не мог рассказать об этом ребятам, что-то мешало ему, тревожило и печалило. И почему-то вспомнился недавний сон. Как бежал он к радуге, а она таяла на глазах, растворялась в воздухе, исчезала.

Генка тряхнул головой и, стараясь не замечать тревожного взгляда Оли, сказал:

– Давайте, пацаны!.. Дел тут невпроворот!

* * *

На ужине за столом второго звена сидел один Тяпа. Сам он шума по этому поводу не поднимал, а преспокойно уминал лишние порции. Кто-то из вожатых забеспокоился, увидев пустой стол, но решили, что раз первый отряд дежурит по лагерю, то второе звено, наверно, помогает на кухне и ужинать будет позже.

Потом началась репетиция концерта, о них забыли и вспомнили только к концу, перед самым отбоем, когда шел отрывок из «Молодой гвардии».

Молодогвардейцы явились на допрос без конвоя. Просто пришли и встали перед столом следователя.

– Стоп! – закричала из зала Людмила. – Где фашисты?

– Нету, – пожал плечами Костя Артюхов, играющий Сережку Тюленина. – Смылись куда-то!

– Выбирай выражения, Артюхов! – подошла к сцене Людмила. – Где вожатый первого отряда?

– Нету, – опять сказал Костя. – Никого их нету.

– Безобразие! – рассердилась Людмила и обернулась в зал. – Девочки, возьмите автоматы. Постойте за фашистов.

Девочки из балетного кружка недовольно фыркнули, но побежали на своих выворотных ножках за кулисы, посуетились там, пошушукались, одна из них выплыла на сцену и надменно сказала:

– Нет там никаких автоматов.

– Как это нет?! – вспылила Людмила. – Артюхов!

Костя ушел за кулисы, погремел ящиками, вышел и мрачно объявил:

– Нету.

Началась тихая паника.

Бегали в столовую, спальни, аукали и кричали по территории. Второе звено исчезло.

Людмила сначала злилась, а когда протрубили отбой, забеспокоилась всерьез. Но волноваться начала часа через полтора-два после обхода и решила доложить о происшествии начальнику. Тот приехал из города с последней электричкой, еще не успел переодеться и вначале не придал случившемуся значения.

– Вожатый с ними? – спросил он. – Никуда не денутся. Придут…

Людмила все-таки решила опросить ребят, и выяснилось, что никого из второго звена не видели с обеда. Девочки сказали, что в спальне нет Оли, и Людмила прибегла к испытанному способу: вызвала Ползикову. Но та вела себя вызывающе, как рассказывала потом начальнику Людмила, и на ее вопросы отвечать отказалась. Да еще накричала на Тяпунова, когда тот хотел что-то рассказать. На того это так подействовало, что он замолчал и ничего вразумительного добиться от него не удалось.

Начальник забеспокоился, велел отрядить на поиски вожатых, позвонил пограничникам, а уже под утро сел на мотоцикл и поехал в совхозный поселок, к Поливанову. Тот уже был на ногах, собирался на дальние фермы, выслушал начальника и сказал:

– Ты не волнуйся, Николай Иванович. Найдем твоих ребятишек.

– Да как не волноваться? – нервно затягивался папиросой начальник. – И надо же! Перед самым закрытием!

– Говоришь, вожатый с ними был? – спросил Поливанов. – Какой из себя? Не в очках?

– В очках! – удивился начальник. – А ты откуда знаешь?

– Встречались… – задумался Поливанов и полез в карман куртки. Вытащил оттуда пригласительный билет и протянул начальнику. – По этому адресу искать надо.

Начальник пробежал глазами написанное на билете и пожал плечами.

– Костер – это понятно… А что за музей? В первый раз слышу!

– Самостоятельно, значит, действуют! – рассмеялся Поливанов и, став вдруг серьезным, сказал: – Пойдем.

* * *

Солнце уже вставало, когда Поливанов и начальник лагеря подошли к землянке и увидели спящих вповалку, прямо на земле ребят. Они не слышали, как Поливанов и начальник вошли в землянку и вышли обратно, как осторожно, чтоб не разбудить ребят, взялись за последнее оставшееся на земле бревно, вкатили его на крышу, уложили дерн, убрали сходни и подпоры.

Потом сели в сторонке, закурили и так и сидели над спящими, молчали и улыбались чему-то.

Потом откуда-то появились заплаканная Людмила, врач, дядя Кеша и Аркадий Семенович. Сзади бежала Ползикова с каким-то свертком в руках.

– Тише! – поднялся начальник и показал на спящих.

– Тише! – повторил Поливанов и встал рядом с ним.

Так стояли они, закрывая собой ребят, а солнце поднялось выше, и луч его упал в открытую дверь землянки. И все увидели фонарь «летучая мышь» под смолистым накатом потолка, ватники и шинели на крепко сбитых нарах, котелок и ложки на столе рядом с потертой военной картой, автоматы в углу.

Как будто бы только-только вышли из землянки люди и сейчас вернутся назад. Но висят на степах фотографии в траурных рамках и холоден пустой походный котелок.

Ползикова отстранила Людмилу, подошла к двери, на цыпочках прошла к столу. Развернула одеяло. Выложила из кастрюли кашу.

И дымком вдруг потянуло от котла…

* * *

Тянется по лесной тропинке цепочка людей. Женщины, мужчины. Группами и в одиночку. Шагают, позванивая орденами и медалями, отвоевавшие свое солдаты. Выйдя на просеку, они останавливаются, поджидая остальных, здороваются, сворачивают на тропинку, идут к землянке. Молча спускаются они к двери, а когда опять выходят на свет, жмурятся от слез и солнца.

И девочка со спутанными легкими волосами несет им охапки полевых цветов.

Безрукий, рано поседевший человек отворачивает мокрое от слез лицо, показывает на пустой рукав и, с трудом обхватив здоровой рукой цветы, кладет их на порог землянки. И, не выдержав, в голос, по-бабьи, плачет женщина в нарядном джерсовом костюме и кирзовых солдатских сапогах.

* * *

А потом был костер.

Выступали акробаты, танцевали «маленькие лебеди», гремел духовой оркестр, и когда замерцали огромной багрово-синей шапкой догорающие угли, пограничники вскинули карабины – и разноцветные трассы радугой опоясали темное небо.

Генка сидел на траве, смотрел на радужное это многоцветье и думал о том, что нет ничего дороже дела, которое нужно людям.

…Мягко цокали по траве копыта, звякали стремена, улыбался с седла Крис и все махал, махал Генке узкой и жесткой своей ковбойской шляпой…